96

В понедельник двадцатого октября в уголовном суде Векшё начался судебный процесс над Бенгтом Монссоном, а приговор огласили только почти через три месяца, девятнадцатого января следующего года. Причиной столь долгого рассмотрения дела стало прежде всего решение подвергнуть подсудимого так называемому расширенному психиатрическому обследованию, чтобы иметь полное представление о состоянии его душевного здоровья, поскольку это могло сказаться на выборе наказания.

Уже двадцатого декабря был получен ответ из судебно-психиатрической клиники в Лунде, но потом подошло Рождество, а за ним подтянулся Новый год и другие праздники. И кроме того, суду понадобилось время, чтобы отшлифовать и улучшить свои формулировки и вообще подумать над тем и другим.

Из несекретных выводов врачевателей душ выходило, что Монссон страдал сильным психическим расстройством, однако выявленные нарушения одновременно являлись недостаточно серьезными, чтобы подвергать его лечению в заведении закрытого типа. В результате суд единогласно согласился с прокурором и приговорил его к пожизненному тюремному заключению за убийство.

Этот приговор был обжалован в апелляционном суде, который назначил новое психиатрическое обследование, которое проводилось в больнице Святого Зигфрида в Векшё под руководством недавно получившего звание профессора судебной психиатрии Роберта Брундина.

И он пришел к другим выводам, по сравнению с коллегами из Лунда. Согласно его заключению, Монссон страдал очень сильным расстройством психики, и в приговоре, который апелляционный суд огласил в конце марта, за убийство его приговорили к принудительному психиатрическому лечению в медучреждении закрытого типа с так называемым особым освидетельствованием впоследствии.

Уже через неделю после вынесения вердикта профессор Брундин дал длинное интервью одной из многих общественных программ государственного телевидения. И там он рассказал, что в данном случае они имели дело с серьезно больным преступником, у которого наблюдались ярко выраженные хаотические отклонения в психике. В свою очередь, возможно, появившиеся в результате сильных травмирующих переживаний, перенесенных в детстве.

Нет, они, конечно, не имели никакого отношения к войне, как у других злодеев с похожими отклонениями, но по своему качественному содержанию и последствиям их вполне можно было сравнить с военными. Поскольку они подпадали под понятие врачебной тайны, Брундин не мог подробнее в них вдаваться, но объяснил, что ни о каком сексуальном садисте с исключительно развитыми сексуальными фантазиями в любом случае речи не шло. Так же как и о преступнике в чистом виде, но с хаотическими отклонениями в психике. Скорее об интересной промежуточной форме между двумя ранее названными состояниями.

— Я имею в виду, что мне, наконец, удалось найти недостающее звено между этими двумя базовыми типами, скажем так, — констатировал крайне довольный Брундин, который поздравил себя самого и своего нового пациента с лечебными контактами, ожидавшими их в скором будущем.

— Как вы думаете, вам когда-нибудь удастся вылечить его? — спросила репортер с телевидения.

При всем уважении к ней и ее программе Брундин посчитал вопрос неверно сформулированным.

— Что вы имеете в виду? — спросил профессор. И продолжил: — Речь ведь идет о том, как нам помочь будущим поколениям таких, как он. Но если вас интересует время лечения, боюсь, именно этот пациент принадлежит к уже потерянному поколению.

Профессор, похоже, неплохо разбирался также и в литературе.

Бекстрём смотрел программу по телевизору. Он сидел в своей уютной берлоге поблизости от здания полиции, обставившись пивом, солодовым виски и взяв больничный в ожидании, когда возбужденное против него дело о сексуальном домогательстве отправят в архив. В коричневом конверте оставалось еще довольно много денег, так что его жизнь, конечно, могла сложиться и хуже.

«Надо было просто сварить клей из этого идиота», — подумал Бекстрём, который, несмотря на все свои недостатки, имел хорошо развитое чувство справедливости.