88

В пятый раз Анна Хольт беседовала с Бенгтом Монссоном почти целый день. В качестве свидетельницы на допросе присутствовала Лиза Маттей. И, как и ранее, она почти не открывала рот. Просто сидела и слушала с дружелюбной улыбкой и сочувственным взглядом. Хольт, как обычно, начала не с той темы, которую ожидал Монссон. Особенно после предыдущего разговора. И все по той простой причине, что с тем, о чем они говорили днем ранее, уже не следовало больше спешить. Наоборот, требовалось заставить убийцу провести все выходные в размышлениях о его контактах с Линдой Валлин.

— Расскажите о себе, Бенгт, — начала Хольт. Она наклонилась вперед, оперлась локтями на стол, улыбнулась и кивнула, всем своим видом показывая, насколько заинтересована слушать.

— О себе? — спросил Монссон удивленно. — Какое это имеет отношение к делу?

— Как все происходило, когда ты рос, — объяснила Хольт.

— О чем ты?

— Начни сначала, — предложила Хольт. — Поведай о своих самых первых воспоминаниях.

Если верить Бенгту Монссону, его самые ранние детские воспоминания относились к той поре, когда ему было семь лет, и он пошел в школу. Все происходившее ранее не сохранилось в его памяти. Мать и ее родственники, конечно, часто рассказывали ему о том, что он говорил и делал, будучи значительно младше, но в его собственной памяти с той поры ничего не сохранилось.

— Не знаю почему, но все обстоит именно так, — констатировал Монссон и пожал плечами.

Его воспоминания начинались со времени, когда он пошел в школу. Ничего сверхъестественного, просто самые заурядные воспоминания. Отчасти светлые и почти все неинтересные. Хватало и не самых приятных, о которых он предпочитал умолчать. И кроме того, не понимал вопроса. Какое отношение это все имело к его нынешней ситуации?

О своих родителях он также не хотел говорить. Они умерли много лет назад, и все, происходившее между ним и ими когда-то, он не собирался обсуждать. Зато стоило уточнить один момент. Сам он знал только одного родителя, а именно мать. Абсолютно не представлял, кто был его настоящий отец, и довольно рано понял бессмысленность попыток узнать об этом у матери. Вдобавок у него имелся отчим, о котором он не хотел разговаривать и которого старался вытеснить из своего сознания.

— Ты даже не навещаешь их могилы? — спросила Хольт.

— Ты имеешь в виду могилу матери? — поправил ее Монссон.

— Могилу матери, — согласилась Хольт.

— Никогда, — ответил Монссон.

А как тогда все обстояло с могилой приемного отца?

— Ты спрашиваешь, ходил ли я туда с целью стравить давление? — спросил Монссон и криво улыбнулся.

— О чем ты? — поинтересовалась Хольт.

— Чтобы помочиться на его надгробие, — объяснил Монссон.

— Расскажи, откуда у тебя взялось желание сделать нечто подобное? — попросила Хольт. — Чем он так насолил тебе?

Монссон не собирался никому рассказывать об этом. Ни Хольт, ни одной другой душе.

— Зря, — сказала Хольт. — Я, пожалуй, могу помочь тебе.

Как Хольт сумела бы помочь Монссону с его приемным отцом? Он ведь уже умер. Что смогла бы такая, как она, сделать с ним? Посадить в тюрьму? То, что она и ее коллеги могли порвать его самого на мелкие кусочки, он уже понял, но ведь покойники им были неподвластны.

Анна Хольт сделала три попытки. Заходила с разных сторон. Потратила массу времени. Результат постоянно оставался одним и тем же. Либо у него не сохранилось никаких воспоминаний, либо он не хотел рассказывать.

— Когда ты так упорствуешь, у меня, как ни странно, создается впечатление, что можешь многое рассказать мне о своих родителях и особенно о приемном отце. Предлагаю тебе еще раз подумать над этим, — сказала Хольт и покачала головой.

— И что мы получили в результате? — спросила Хольт Маттей, как только они вернули Монссона в следственный изолятор.

— Он использует тебя с целью опробовать историю, которую будет рассказывать другим, — сказала Маттей.

Откуда она это знала? Просто Маттей уже после первых вопросов Хольт и первых ответов Монссона поняла, что он скажет три часа спустя, когда ему зададут последний вопрос.

— Забавно слышать, — сказала Анна Хольт. — Тогда, пожалуй, я буду и далее советоваться с тобой.

— Зачем ему уже сейчас подставляться и рисковать, что ты не оставишь камня на камне от его версии? — продолжала размышлять вслух Маттей. — Лучше приберечь ее для белых халатов. Их ведь никто не заставляет бегать кругом и расспрашивать тех, кто мог оказаться там, когда все случилось, чтобы удостовериться в правдивости его рассказа.

— А ты не считаешь его хитрее, чем он есть?

— Он не слишком хитер, — сказала Маттей. — Просто знает, как обычно лгут девицам. Как подать себя подозрительному клиенту. Здесь он большой мастак.

— Но я ведь не похожа на его обычных красоток, — заметила Хольт и улыбнулась.

— Не для Бенгта Монссона. — Маттей покачала головой. — Для него ты сообразительная красотка. Опасная красотка.

— Но я-то никогда ему не отдамся, — усмехнулась Хольт.

— Этого ты можешь не говорить, Анна, — вздохнула Маттей. — Для него ты слишком хороша. Я просто имею в виду, что в глубине души он полностью убежден в своих способностях в конце концов завалить и тебя тоже. Образно выражаясь.

— Так, значит, он рассуждает, — угрюмо проворчала Хольт.

— А разве он может думать иначе? — спросила Маттей.

После обеда Монссон дал о себе знать Анне Хольт через персонал следственного изолятора. Ему понадобилось поговорить с ней снова. По важному делу. Не прошло и четверти часа после получения этого сообщения, как Хольт уже сидела у него в камере. Монссон чувствовал себя очень плохо. И не понимал почему. Неожиданно он просто ощутил сильный страх и действительно не мог разобраться, что происходит в его голове. Когда его должны были вывести в туалет, прямо перед приходом Хольт, он испытал сильное головокружение и рухнул как подкошенный.

— Я позабочусь, чтобы тебя показали врачу, — сказала Хольт.

— Ради бога, — попросил Монссон.

На пути к выходу Хольт спросила тюремного надзирателя:

— Как себя чувствует Монссон?

— Что вы с ним сделали? — поинтересовался надзиратель и широко улыбнулся. — Недавно, собираясь в сортир, он, казалось, совсем отключился. Даже свалился, прежде чем я успел его подхватить.

— И что вы об этом думаете?

— Лучшая игра из всего виденного мной ранее. Посмотреть на него, так просто умирает. Достоин «Оскара».

Под вечер, собираясь отправиться в отель, Анна Хольт обнаружила бумагу на доске объявлений, которая, казалось бы, не имела никакого отношения к их расследованию.

Это была страница из протокола опроса журналистки, написавшей заявление на коллегу Бекстрёма с обвинением в сексуальном домогательстве.

Беседовавший с потерпевшей коллега из полиции Векшё, судя по всему, и раньше занимался подобными делами. Помимо всего прочего он прекрасно представлял, сколь большое внимание прокуроры и суды уделяют разнице между небрежно наброшенной одеждой или неполным одеянием и наготой, за которой стоял сексуальный и непристойный умысел.

— Ты заметила, была ли у него эрекция, когда он стащил с себя полотенце? — спросил дознаватель.

Неясно, по словам потерпевшей. Во-первых, она особо не присматривалась. А во-вторых, закричала и потребовала вести себя по-человечески.

— Что-то ведь, наверное, ты все равно видела? — настаивал дознаватель, зная, какое решающее значение это имеет для возможности пробраться сквозь игольное ушко в зал суда.

— У него все выглядело как обычная сосиска, — сказала потерпевшая. — Скрюченная сосиска, — уточнила она.

«Повезло Бекстрёму», — подумала Анна Хольт, сорвала бумагу с доски объявлений, скомкала ее и отправила в корзину со всяким хламом, предназначенным для уничтожения.

— Закон на его стороне, — хихикнула Маттей в своей беспощадной манере, когда она и Анна Хольт сидели в баре отеля каждая со своим бокалом вина и подводили итоги произошедшего за неделю.

— Да, — сказала Хольт и вздохнула. — Порой мне интересно, что со мной не так. Мне ведь фактически немного жалко его. Представь себе, Лиза. Мне, похоже, жалко Бекстрёма.

— Есть средство от подобного, Анна, — сказала Маттей. — Хочешь, я повешу эту бумажку снова. Если ты приоткроешь для таких, как он, лишь маленький уголок своего сердца, они займут его целиком и полностью.

— Но ведь это не касается Юханссона, — сказала Хольт.

— Уж точно не моего Ларса Мартина, — согласилась Маттей.