68

Закончив с завтраком, Левин отправился в странствие по следам своих коллег, а поскольку они ничего не знали об этом, по мере продвижения по их пути его все больше мучили угрызения совести. Прежде всего он посетил окулиста девяностодвухлетней свидетельницы, чтобы раз и навсегда разобраться с ее способностью видеть.

Доктор оказался мужчиной лет шестидесяти, который вдобавок владел собственным магазинчиком, унаследованным им от отца, и снабжал их свидетельницу очками в течение последних тридцати лет. Всего речь шла о двух новых парах одновременно и каких-то незначительных ремонтах, то есть крупным клиентом она определенно не являлась. И последний раз посещала его уже шесть лет назад. Тогда проведенное им обследование показало, что она вполне в состоянии обходиться очками, купленными пятью годами ранее. Как раз после того, как ей исполнилось восемьдесят, и, главным образом, из-за необходимости в новых дужках.

Свидетельница была близорука, но от рождения, и ситуация, похоже, особенно не ухудшалась с годами. При условии, что она была в очках и что ее зрение резко не упало со времени последнего визита, она, скорей всего, видела нормально и вполне могла узнать человека с расстояния примерно в двадцать метров, о котором спросил Левин. Без очков же ни в коем случаем. Подобное доктор просто исключал. С такой дистанции невооруженным глазом она сумела бы только воспринять движение и отличить человека от собаки, но не собаку от кошки.

Кроме того, имелась и другая проблема со старыми людьми и их зрительной способностью. Она сама по себе не являлась чисто оптической, но в любом случае существовала в реальной жизни, и ни один уважающий себя профессионал не мог не упомянуть о ней.

— Зрение стариков очень сильно связано с их физическим и психологическим состоянием. У них гораздо чаще случаются головокружения, диплопия, они более чувствительны к состоянию освещения. Порой предметы внезапно расплываются у них перед глазами, но потом снова приобретают нормальные очертания. Иногда, когда они приходят сюда, и я подбираю им новые очки, многие могут читать даже что-то из нижних строчек, а спустя непродолжительное время возвращаются с теми же очками, и тогда неожиданно не видят даже верхний ряд, поскольку плохо спали ночью или поругались со своими детьми, или разволновались по какой-то иной причине.

— Но в нормальном состоянии и в очках она наверняка смогла бы увидеть и узнать человека. Особенно кого-то, известного ей ранее, — подвел итог Левин.

— Да, так и есть, — подтвердил доктор. — Но они могут перепутать одного человека с другим, обознаться из-за внешнего сходства, а случается, просто описывают знакомого, а не того, кого реально видели. Мне приходилось видеть и слышать много подобного за все годы практики.

«С одной стороны, с другой стороны», — подумал Левин и вздохнул про себя, когда немного позднее звонил в дверь квартиры, где жила их свидетельница. Он попросил Еву Сванстрём предупредить старую даму по телефону заранее, и, надо надеяться, та выполнила поручение, поскольку хозяйка квартиры не удосужилась даже посмотреть в глазок, прежде чем открыла ему.

— Меня зовут Ян Левин, я работаю комиссаром в Государственной криминальной полиции, — сказал Левин и показал удостоверение, улыбнувшись ей своей самой внушающей доверие улыбкой.

«Старушка выглядит одновременно бодрой и обрадованной, похоже, у нее ясная голова», — подумал он с надеждой.

— Входите, проходите туда, — сказала она и показала направление палкой с резиновым наконечником.

— Спасибо.

— Это я должна благодарить тебя, — сказала госпожа Рудберг. И продолжала: — Комиссар… Значит, дело серьезное. Дамочка, приходившая в прошлый раз, была ведь обычным полицейским, — констатировала она и с любопытством посмотрела на своего гостя.

Сначала они поговорили о дне ее рождения, и оказалось, что свидетельница, похоже, столкнулась с таким же священником, как и его престарелая тетка. Вдобавок прошло несколько лет, прежде чем ее родители обнаружили ошибку.

— Только когда мне пришла пора идти в школу, мой отец увидел, что святой отец поставил неправильную дату в церковной книге, — объяснила она. — Но к тому времени у нас появился новый священник, и он не захотел ничего менять, раз уж запись сделана. Так все и осталось.

Одно время ее немного раздражало, что она числилась в регистрах с ошибкой на целый месяц. Но с возрастом такой срок значит все меньше и меньше, а при получении первой пенсии она даже с благодарностью вспомнила промашку святого отца.

— Я получила пенсию на месяц раньше, — констатировала она и улыбнулась Левину. — Остается только поблагодарить и принять.

День рождения не доставлял ей никаких проблем. Она всегда праздновала его четвертого июля и не рассказала об ошибке священника полицейскому в юбке, поскольку не сочла это важным. Вдобавок та ни о чем таком не спросила ее, и она решила, что мадам уже в курсе. Это простое недоразумение, и именно четвертого июля в шесть утра она сидела у себя на балконе. Точно как в большинство других дней нынешним летом, и именно в тот день по случаю праздника у нее имелся кусок торта к обычному утреннему кофе.

— Я даже поставила все на поднос, чтобы не пришлось бегать туда и обратно. С моей-то палкой, — объяснила она.

«Остается одна проблема, и как мне разрешить ее сейчас?» — подумал Левин.

— А теперь комиссара, конечно, интересует, была ли я в очках, — сказала свидетельница и посмотрела на него поверх стекол.

— Да, — подтвердил Левин и улыбнулся дружелюбно. — И как же, госпожа Рудберг, обстояло дело?

Никаких проблем, если верить свидетельнице. Забираясь под одеяло по вечерам, она имела привычку снимать очки и класть их на стоящую рядом с кроватью тумбочку. А утром, прежде чем встать с постели, надевала их снова.

— Что бы я делала на балконе без очков? — спросила она. — Как бы это выглядело? Да и вряд ли я вообще добралась бы туда, — объяснила она.

Оставался мужчина, которого она видела возившегося у автомобиля на парковочной площадке.

Пожалуй, невысокого роста, темный и подвижный. Явно тренированный, как говорят сейчас. Хорошо выглядел, как и парни в ее молодости.

— Хотя в ту пору не требовалось так тренироваться, чтобы оставаться подтянутым, — заметила свидетельница.

— Сколько ему было лет? — поинтересовался Левин.

— Ему было двадцать пять — тридцать лет, скажем так. Но вообще-то сегодня, по-моему, почти все выглядят молодо, и он вполне мог быть на несколько лет старше, — констатировала она и вздохнула.

— Госпожа Рудберг, он ведь показался вам знакомым, — напомнил Левин осторожно.

— Да, хотя этим я по-настоящему дала маху, — ответила она и рассмеялась.

— И как же тогда? — спросил Левин.

— Ну, я, наверное, перепутала его с кем-то другим.

— Ага, и что вы имеете…

— Ну, на днях я разговаривала с техником нашего дома. Он приходил взглянуть на мой холодильник, который ужасно шумит и мешает мне спать по ночам. И тогда мы поболтали о машине, которую, очевидно, украли, ведь о ней же говорили по радио, и я поведала ему о том, что рассказала дамочке из полиции. Якобы сын хозяина забрал автомобиль и уехал в деревню.

— Да, — сказал Левин и кивнул ободряюще.

— Но тогда я наверняка дала маху по-настоящему, — повторила она.

— Что вы имеете в виду? — спросил Левин терпеливо.

— Ну, у него ведь нет никакого сына. Выходит, я здорово ошиблась.

— То есть на самом деле вам показалось, что он кого-то напоминает? — спросил Левин.

— Да, скорей всего, именно так и обстояло дело, — согласилась свидетельница и внезапно сделалась старой и усталой. — У него ведь нет никакого сына.

— То есть техник знал, что у вашего соседа-летчика, который владел украденным автомобилем, нет никакого сына, — констатировал Левин.

— Если кто-то и в курсе подобных вещей, то именно он, — сказала свидетельница с нажимом. — Он ведь знает всех, кто живет в нашем квартале. У летчика две дочери. Это мне известно наверняка, и здесь наши мнения полностью совпали. Но я уж точно видела не одну из них. У меня пока еще нет старческого склероза.

— Насколько я понимаю, госпожа Рудберг, вы много размышляли над этим делом, — не унимался Левин. — Но, возможно, тогда вы подумали о ком-то другом, кого знаете или кто живет по соседству. Или о ком-то, кого просто видели раньше, похожего на парня у автомобиля?

— Нет, — сказала свидетельница и решительно покачала головой. — Конечно, я все передумала, но единственный, кто приходит мне в голову в таком случае, это актер. Он еще играл в «Унесенных ветром». Кларк Гейбл, хотя без усов, да, конечно.

— Кларк Гейбл, хотя без усов, — повторил Левин и кивнул.

«Становится все лучше и лучше».

— Хотя там вряд ли ведь был он, — вздохнула свидетельница.

— Да уж, — согласился Левин. — Это кажется наименее вероятным.

— Да, в подобное действительно трудно поверить, — согласилась свидетельница. — Ведь он, наверное, уже такой же старый, как и я, или умер уже?

— Насколько мне помнится, он умер много лет назад, — сказал Левин.

— Поэтому я вряд ли могла его видеть, — согласилась свидетельница и кивнула.

Когда Левин пешком возвращался в здание полиции, его обычная меланхолия снова дала о себе знать. Маленькая, заставленная мебелью квартирка, портреты членов семьи, родственников и друзей, которые некогда составляли единое целое, по сейчас переместились в мир иной. Специфический запах, всегда существующий дома у пожилых людей независимо от того, насколько тщательно там все прибрано, пусть им еще предстояло прожить двадцать лет. Девяностодвухлетняя женщина, которая в свои годы была бодрой и подвижной и по-прежнему управлялась со всем сама, живя в собственной квартире, готовила себе кофе и даже могла нести поднос в одной руке. Никакого инвалидного кресла — ей требовалась только палка с резиновым наконечником, чтобы выйти на свой собственный балкон.

Ничего общего с той промежуточной станцией на пути к смерти, которую система ухода за престарелыми могла предложить всем тем, кому выпал менее удачный жребий, чем его свидетельнице, пусть они зачастую значительно уступали ей в возрасте. Линолеумное покрытие, постоянно включенный телевизор, в котором никто не пытался больше переключать каналы, вареная рыба и кисель с ложечкой на ночь, кровать с матрасом, приподнимаемым со стороны головы для поддержки скрюченной спины и помощи уставшим легким. Плюс свобода ожидания избавления от всего этого с приходом неизбежного конца, который наступал совершенно независимого от того, кем был человек, некогда живший полнокровной жизнью.

— Он был похож на Кларка Гейбла? — спросила Сандберг час спустя.

— Только без усов, — подтвердил Левин и еле заметно улыбнулся.

— Я достала фото зятя командира воздушного лайнера. Это Хенрик Юханссон, тридцати двух лет. Он авиаштурман и женат на его младшей дочери, — сказала Сандберг.

— И как он выглядит? — спросил Левин.

— Ни капельки не похож на Кларка Гейбла. Кстати, тебе не лишне знать, что ты разговариваешь с женщиной, несколько раз смотревшей «Унесенных ветром» по видео, — ответила Сандберг. — Что ты думаешь о фотороботе? За недостатком лучшего, — продолжала она.

— Боже сохрани. — Левин покачал головой.

«Кларк Гейбл? Достаточно ведь в таком случае убрать у него усы», — подумал он и сразу почувствовал себя немного бодрее.

Олссон пожелал пообщаться с Бекстрёмом с глазу на глаз, и то, о чем он жаждал поговорить, Бекстрём узнал от коллеги Сандберг днем ранее.

— Да, я слышал это, — сказал он дружелюбно. — Речь идет о придурочном существе в розовой ночнушке, с которым я познакомился на встрече в этом здании, куда ты меня пригласил. С тех нор я больше не видел ее и, скорее всего, еще долго не увижу. Вы близкие друзья, кстати?

— Сейчас ты должен постараться понять меня правильно, Бекстрём, — заныл Олссон и поднял руки в характерной для себя манере, как бы защищаясь от возможных возражений. — Я хочу просто предупредить, на случай, если до тебя дойдут какие-то грязные слухи.

— К подобному, к сожалению, привыкаешь с годами. Кстати, ты знаешь, Олссон, сколь многим нашим коллегам по всей стране сейчас приходится отмываться от одного, а порой и нескольких заявлений всяких ублюдков и сумасшедших из числа тех, кого мы пытаемся призвать к порядку?

Бекстрём ободряюще кивнул Олссону, который, судя по его виду, не испытывал особой радости от темы их разговора.

— Наверное, много, насколько я понимаю, — промямлил он.

— Более двух тысяч, — сообщил Бекстрём с напором. — Пятнадцать процентов наших братьев по оружию, и по большому счету все, кто пытается активно заниматься своей работой.

— Да, это ужасно, — согласился Олссон.

— А тебе известно, как много из этих коллег оказываются осужденными? — продолжил Бекстрём, не собираясь ослаблять захват, коль уж он вцепился в свою жертву.

— Не так много, — предположил Олссон.

— Ты будешь смеяться. От одного до двух в год. Менее одного на тысячу всех коллег, которых всякие гнусные личности изо всех сил стараются облить дерьмом.

— Да, это действительно неприятная ситуация, — согласился Олссон и сделал попытку подняться.

— Пожалуй, мне надо переговорить с профсоюзом и с его помощью позаботиться о заявлении по поводу ложного доноса, — сказал Бекстрём.

— В отношении пострадавшей? — спросил Олссон.

— Нет, в отношении чуда в розовом наряде. Я не думаю, что у вас есть пострадавшая, — сказал Бекстрём. — Так что поразмысли на досуге над этим делом, — предложил он щедро.

— О чем ты? — спросил Олссон нервно.

— Надо ли нам заявлять на нее, — объяснил Бекстрём. — На бабу в розовом.

«Пораскинь же мозгами, придурок».

— Это, конечно, не понадобится, — сказал Олссон и поднялся.

— И что сказал Бекстрём? Он нашел какие-то доводы в свою защиту? — поинтересовался комиссар полиции лена пять минут спустя.

— Он выглядит так, словно ничего не понимает, — сказал Олссон и покачал головой. — Считает, что нам надо обвинить Моа Хьертен в ложном доносе. Подумывает еще обратиться в профсоюз.

— Но неужели это может понадобиться? — простонал комиссар полиции лена. — Ты, кстати, разговаривал с пострадавшей?

— Только по телефону.

— И что она сказала?

— Она вообще не желает разговаривать об этом деле и не собирается писать заявление в полицию, — сообщил Олссон. — Но я все равно готов поклясться, что дело не чисто.

— Угу, конечно, — кивнул комиссар полиции лена. — Подобное нередко случается, но речь ведь идет о нашем коллеге, и, если пострадавшая сейчас отказывается помогать, я не понимаю, как нам разобраться с ситуацией. Поправь меня, если я ошибаюсь, но не на Хьертен же напал Бекстрём?

— Тебе надо поговорить с новым шефом Бекстрёма, — предложил Олссон. — С Юханссоном.

— Ты имеешь в виду Ларса Мартина Юханссона, нашего нового главкримпа? — уточнил комиссар.

— Да, точно, — подтвердил Олссон. — Он ведь узнает обо всем рано или поздно.

— Я обещаю подумать над этим делом, — сказал его начальник.

«Что случилось с Олссоном? — подумал он. — Я, вероятно, целиком и полностью ошибался в этом человеке».

Во второй половине дня, как раз перед тем, как Левин собрался пойти к себе в отель, позвонил его знакомый из полиции безопасности, чтобы рассказать все о номере телефона, который искал Левин.

— Ты был абсолютно прав, Ян, — констатировал коллега из СЭПО. — Это обычный служебный мобильник. Он числится за муниципалитетом Векшё, и, если ты дашь мне еще сутки, я раскопаю имя того, кто его использует, — объяснил он.

— Я буду очень благодарен. Лишь бы у тебя не возникли проблемы, — заметил Левин.

Ни о каких проблемах, по словам его приятеля, не могло быть и речи. У СЭПО имелся свой человек в муниципалитете Векшё с очень хорошим положением, и требовались только еще одни сутки.

— Ну, тогда все замечательно, — воспрял духом Левин.

— Ерунда, — ответил его знакомый. — Я позвоню завтра, и ты получишь имя придурка, который своими звонками мешает людям спать по ночам.

— Даже не знаю, как тебя благодарить, — сказал Левин.

На него неожиданно навалилась старая знакомая меланхолия. Та самая, обычно навещавшая его каждый раз, когда он начинал понимать, что добрался до черты, за которой грядут последствия для людей из плоти и крови.