14

Векшё, понедельник 7 июля

«Четвертый день, и еще ни одного кандидата в преступники, — думал Бекстрём, занимая свое место за столом в совещательной комнате. Вдобавок комиссар Олссон явно решил поиграть в руководителя расследования и принялся размахивать флагом. — Пока остается только констатировать, что на данный момент мы не продвинулись ни на шаг вперед. Олссон болтает без умолку, дело стоит на месте, а время уходит». Он попытался не обращать внимания на трескотню коллеги, сделав вид, будто читает свои бумаги.

Сначала было принято решение закончить поиски улик вокруг места преступления, вдоль маршрута следования жертвы домой и там, где проходил возможный путь бегства преступника. Работа в тех местах кипела уже три дня, и, если не удалось обнаружить ничего стоящего, вряд ли следовало ожидать каких-либо ценных находок в будущем.

— Тогда, я полагаю, нам лучше сконцентрировать наши ресурсы в другом направлении, — сказал Олссон и в качестве награды получил множество довольных кивков.

«Например, провести маленький обыск дома у ее папаши», — подумал Бекстрём, но этого не сказал, поскольку собирался обсудить это лично с Олссоном.

— Поэтому я хотел бы от всей души поблагодарить тех коллег, которые занимались этим делом, — продолжал Олссон. — Вы проделали просто фантастическую работу.

«А результат нулевой, — мысленно заключил Бекстрём. — Хотя сам я нашел камеру, которую другие слепцы пропустили».

Поквартирный обход тоже подошел к завершающей фазе. Тем, кого не удалось застать дома, повестки опустили в почтовые ящики, а наиболее перспективных для следствия соседей (хотя как таких отличишь) предстояло в случае необходимости отыскать в их летних домишках.

— И это тоже хорошо с той точки зрения, что мы высвобождаем еще нескольких коллег, которые больше пригодятся на другом направлении, — констатировал довольный комиссар Олссон.

«Например, для маленького обыска дома у ее папочки», — повторил про себя Бекстрём, по-прежнему не собираясь ничего говорить.

Потом пришло время обратиться к базовому капиталу расследования, состоявшему из находок на месте преступления и данных, полученных со станции судебной медицины в Лунде.

— Мы предпринимаем все возможное, — сказал Энокссон. — Но вы должны набраться терпения еще на пару дней. Мы ожидаем ответы на массу проб, но затем мы с коллегами, будьте уверены, вернем вам все с лихвой. Пока же вы можете довольствоваться тем, что напечатано в вечерних газетах, хотя я сам, конечно, поостерегся бы, — добавил он неожиданно.

«Ай-ай-ай, — подумал Бекстрём, — ничего себе. Энокссон немного не в духе».

Олссон, казалось, не заметил комментария эксперта и вопреки всему явно не собирался менять тему.

— Если я все правильно понял, — сказал он, — ее, значит, задушили, а ранее изнасиловали по крайней мере дважды, и она умерла примерно около пяти.

— Да, — подтвердил Энокссон. — Она умерла между половиной пятого и пятью.

«Хороший парень, стой на своем, — мысленно поддержал его Бекстрём. — Такому дай мизинец, так он оттяпает всю руку».

— А признаки ритуального характера преступления… раны, напоминающие следы пыток… точнее говоря, то, что он связал ее, вставил ей в рот кляп и нанес множество ударов ножом. Как далеко вы продвинулись здесь?

— Относительно ударов это сильно сказано, — возразил Энокссон. — Скорее он колол ее.

— Если я правильно понял, — повторился Олссон, — то речь идет о тринадцати ударах. Или уколах, если тебе так больше нравится.

— Да. Тринадцати, и, по-моему, мы вряд ли что-то упустили. Она потеряла немного крови, когда он колол ее, пусть раны и не особенно глубокие, а значит, тогда еще была жива и сопротивлялась, и в этом ведь, наверное, сама суть, — констатировал Энокссон неожиданно с несколько усталым видом.

— Тринадцать ударов, — произнес Олссон таким тоном, словно внезапно увидел свет в конце туннеля. — Это же, наверное, не случайно?

— Я не понимаю, что ты имеешь в виду, — ответил Энокссон, хотя, судя по выражению его лица, он давно догадался, куда клонит руководитель расследования.

— Почему именно столько, — настаивал Олссон. — Тринадцать — символическое число. Если ты спросишь меня, то скажу: их не случайно именно столько. Я уверен, преступник хотел оставить нам какое-то послание.

— А я считаю, что их чисто случайно тринадцать, а не десять, или двенадцать, или двадцать, — отрезал Энокссон.

— Мы подумаем над этим, — сказал Олссон таким довольным тоном, каким обычно говорят люди, которые уже подумали обо всем и знают ответ.

Ну, хватит, решил Бекстрём. Он кивнул дружелюбно и хмыкнул довольно громко, чтобы привлечь всеобщее внимание.

— Я согласен с тобой, Бенгт, — сказал он и сердечно улыбнулся Олссону. — Дата ее убийства также наверняка выбрана не случайно, но я дошел до этого, только когда вспомнил отлично сделанное Анной жизнеописание жертвы, где указано, что та, будучи ребенком, несколько лет прожила в США. Я имею в виду четвертое июля. Вряд ли ведь это случайно?

— Сейчас я не совсем понимаю, — растерянно произнес Олссон.

В отличие от остальных, если судить по тому, как все они навострили уши и вытянули шеи, подумал Бекстрём.

Пора, решил он.

— День независимости США, — сказал Бекстрём и кивнул рьяно. — А вы не думаете, что за всем этим стоит парень из Аль-Каиды?

«Конечно, не все улыбаются, и тех, кто смущенно опустил глаза, даже больше, но моя шутка все равно попала в цель», — подумал он.

— Я понял твой намек, Бекстрём, — сказал Олссон с натянутой улыбкой. — Но давайте пойдем дальше. Как я слышал, в наши сети попала одна крайне интересная личность, — продолжил он и повернулся к Кнутссону.

Крысы собираются поменять судно, усмехнулся про себя Бекстрём и посмотрел в том же направлении, но Кнутссону внезапно понадобилось что-то найти в бумагах.

— Да, — подтвердил он. — Это сосед жертвы, поляк Мариан Гросс, он ведь уже известен многим из вас.

«Точно, и почему тогда, интересно, вы не разобрались с ним еще в пятницу, ведь тогда он не свалился бы на мою шею, — подумал Бекстрём. — А все потому, что делавшие для вас поквартирный обход коллеги из службы правопорядка не знали, кто он такой. К тому же детективу, беседовавшему с ним совсем недавно зимой, и в голову не пришло, что он живет в одном доме с жертвой, пока не появился возмутитель спокойствия Кнолль из Стокгольма, из Государственной комиссии по расследованию убийств, и не принялся размахивать перед его носом материалами собственного мини-расследования».

Затем состоялся долгий разговор об уже известном сексуальном отклонении в поведении поляка, соседа жертвы, и о том, можно ли рассматривать его как подозреваемого, причем в качестве не просто возможной, а вполне реальной кандидатуры. Дискуссия продолжалась четверть часа и быстро надоела Бекстрёму, он попытался переключить мысли на что-то другое и, когда Олссон внезапно обратился непосредственно к нему, даже не сразу сообразил, о чем идет речь.

— Или как ты считаешь? — спросил Олссон.

Наверняка дело касается поляка, подумал Бекстрём, не помедлив с ответом.

— Я полагаю, мы поступим следующим образом, — сказал он. — Поедем к нему домой и допросим этого идиота. А также постараемся взять у него пробу ДНК.

— Боюсь, с этим у нас могут возникнуть проблемы, — возразил сидевший недалеко от него Саломонсон. — Да, кстати, это я вел его дело о сексуальном преследовании, если кому-то из присутствующих интересно. Гросс исключительно тяжелый человек.

«В худшем случае мы можем забрать его к нам, — подумал Бекстрем. — Наденем на него наручники и проведем через главный вход, пусть журналисты немного пофотографируют».

И Олссон, казалось, прочитал его мысли.

— Как ответственный за данное расследование я в таком случае уже сейчас принимаю решение, что его надо доставить сюда на допрос, — сказал он и приосанился. — Без предварительного уведомления, согласно главе двадцать три семь процессуального кодекса, — уточнил он с довольной миной.

«Флаг тебе в руки, парень», — подумал Бекстрём и одновременно кивнул в знак согласия, подобно всем другим в комнате, за исключением Рогерссона, который не поддался общему порыву.

После встречи Бекстрём поймал Олссона, прежде чем тот успел смыться к себе в кабинет и закрыть за собой дверь.

— У тебя есть минута? — спросил он с дружелюбной улыбкой.

— Моя дверь всегда открыта для тебя, Бекстрём, — заверил его Олссон столь же дружелюбным тоном.

— Обыск в ее комнате дома у отца, — сказал Бекстрём. — Ведь именно там она главным образом жила. Самое время для этого.

Олссон сейчас выглядел крайне обеспокоенным и вовсе не таким целеустремленным, как к концу встречи. Отец жертвы очень плохо себя чувствовал. Несколько лет назад он перенес инфаркт и был близок к смерти. Его единственная дочь к тому же покинула его крайне трагическим образом, и, как только он включал телевизор, радиоприемник или брал в руки газету, ему сразу же в ужасно бесцеремонной манере напоминали об обрушившемся на него несчастье. Вдобавок представлялось просто невероятным, чтобы он мог иметь какое-то отношение к ее смерти. Он, например, добровольно оставил свои отпечатки пальцев для сравнения, когда пришел в полицию.

— Я также не верю, что он убил дочь, — согласился Бекстрём, чьи мысли уже устремились в другое русло.

Столь же маловероятно, как и версия с чертовым поляком, подумал он, но не об этом ведь сейчас шла речь.

— Тогда, я полагаю, мы все обсудили, — констатировал Олссон. — Я предлагаю подождать еще несколько дней, чтобы отец Линды смог прийти в норму. Я имею в виду, если нам повезло с поляком Гроссом, надо надеяться, все закончится, как только мы получим ответ на его пробу ДНК.

— Тебе решать, — сказал Бекстрём и ушел.

После обеда Бекстрём получил новый список нарушителей закона от Кнутссона, которого, судя по его виду, мучили угрызения совести.

— Насколько я понял из разговора с Рогерссоном, ты не веришь в версию с поляком, — промямлил он упавшим голосом.

— Что тебе тогда сказал Рогге? — спросил Бекстрём.

— Ну, ты же знаешь его, когда он в таком настроении.

— Что он сказал? — повторил свой вопрос Бекстрём и с любопытством посмотрел на Кнутссона. — Процитируй его слова напрямую.

— Предложил мне засунуть Гросса… да… себе в задницу, — сообщил Кнутссон, запинаясь.

— Резко сказано, — заметил Бекстрём.

Хотя подобное еще цветочки, когда дело касается Рогге, подумал он, вспомнив, какие перлы тот выдавал, находясь в дурном настроении.

— Если тебя это интересует, у меня готов список с нашим уловом из регистров, последняя версия, — промямлил Кнутссон, явно пытаясь поменять тему.

— Моя дверь всегда открыта, — сказал Бекстрём и откинулся на спинку стула.

По оценке Кнутссона, работа значительно продвинулась после их вчерашнего разговора на ту же тему. Ему и его коллегам, помимо всего прочего, удалось отсеять почти два десятка из наиболее вероятных и склонных к насилию нарушителей закона в Векшё и его окрестностях. Еще у десятка из них вдобавок уже брали образец ДНК в связи с другими ранее совершенными преступлениями, и, как только Государственная криминалистическая лаборатория даст о себе знать, можно будет приступить к сравнениям.

— Звучит обнадеживающе, — сказал Бекстрём. — Постарайтесь взять пробу ДНК у всех остальных как можно быстрее.

— С этим тоже есть маленькая проблема, — сообщил Кнутссон.

— Я слушаю, — сказал Бекстрём.

Посовещавшись, он, Торен и другие, занимавшиеся тем же делом, решили расширить список возможных кандидатов на роль убийцы.

— Очень много квартирных воров орудует в это время года, особенно когда люди уезжают в отпуска, — объяснил Кнутссон. — И мы включили в данную группу самых старательных из них, независимо от того, совершали они раньше насильственные преступления или нет.

— И сколько тогда их у вас сейчас? Тысяча? — спросил Бекстрём с радостной миной.

— В сущности, не все так плохо, — поспешил уточнить Кнутссон. — На данный момент в списке восемьдесят два ранее осужденных преступника, отметившиеся на данном поприще.

— Взять образцы ДНК, взять образцы ДНК, взять образцы ДНК! — запричитал Бекстрём и взмахом руки предложил Кнутссону убраться и заняться делом.

«Чистый идиот, — подумал он. — К тому же ненадежный, стал бегать к этому придурку Олссону вместо того, чтобы поговорить со своим настоящим шефом».

После обеда представитель подразделения ВИКЛАС Государственной криминальной полиции связался с Бекстрёмом по телефону, чтобы сообщить о своих открытиях.

— У меня сейчас хватает дел, поэтому лучше ограничиться сокращенным вариантом, — предупредил Бекстрём, который знал стокгольмского коллегу и считал его занудным сверх всякой меры.

Специалисты ВИКЛАС искали серийных злодеев, пытаясь связать новые преступления со старыми, и лучше с такими, где уже все знали имя преступника. Сначала там ввели в компьютер известные сведения об убийстве Линды, а потом попытались привязать его к прежним делам и душегубам, уже находившимся в базе данных подразделения.

— У нас есть одно попадание в случае с известным преступником, — гордо сообщил коллега. — Твое дело ужасно похоже на то, за которое он сидит. Не просто плохой парень, да будет тебе известно, Бекстрём. Хуже, чем он, в компании ему подобных трудно найти.

— И кто же он тогда? — поинтересовался Бекстрём. «Говоришь так, словно речь идет о тебе».

— Чокнутый поляк, убивший девушку-косметолога в Хёгдалене. Убийство Татьяны. Так звали жертву. Помнишь, наверное? Лешек, Лешек Баранский. Он обычно называл себя Лео. И еще изнасиловал массу баб до нее. По-настоящему жестокий тип, — объяснил коллега. — Обычно действовал по полной программе со связыванием, кляпом во рту, и пытками, и актами насилия, и удушением. Он фактически несколько раз душил одну и ту же жертву. Обычно сдавливал им горло немного, пока они не теряли сознание, а потом приводил в чувство при помощи уколов острыми предметами, так чтобы начать все сначала. В общем, милый парень, — добавил коллега, которого просто распирало от энтузиазма.

— Но подожди-ка, — остановил его Бекстрём, внезапно вспомнив, о ком идет речь. — Разве его не отправили за решетку до конца дней?

«Неужели такой псих уже на свободе и как ни в чем не бывало ходит по улицам?» — подумал он.

— Сначала этот тип получил пожизненное в суде первой инстанции. Потом обжаловал приговор в апелляционном суде, и его отправили в психиатрическую лечебницу закрытого типа, откуда могли выписать только по результатам так называемого особого освидетельствования. И насколько нам известно, он все еще сидит в дурке, хотя прошло уже шесть лет, как его осудили. Наверное, это новый рекорд для наших больниц.

— И зачем ты тогда звонишь? — спросил Бекстрём. «У нас уже закрыта квота на поляков», — подумал он.

— Ах да, я же забыл главное, — сказал коллега. — Он в лечебнице Святого Зигфрида в Векшё, должен там находиться, во всяком случае. Ты же ведь в курсе, как у нас обстоит дело с психушками. Мозгоправам могло прийти в голову, что ему надо прогуляться на свежем воздухе и загореть немного, а потом они забыли уведомить нас об этом.

— Он мог получить увольнительную, ты имеешь в виду? — спросил Бекстрём. — Нет, немыслимо, даже чертовы врачеватели душ не настолько глупы.

— Понятия не имею, — ответил коллега. — Позвони им и спроси, откуда мне знать. Я отправляю факсом все данные на него.

— Спасибо, — сказал Бекстрём и положил трубку. — Правильный человек в правильном месте! И тому чудаку, с которым я сейчас разговаривал, наверняка придется работать бесплатно, если приспичит. Чем, черт возьми, они, собственно, занимаются в наших рядах сейчас?

Бекстрём, пыхтя, поднялся со своего места и подошел к факсу.

— Неужели так дьявольски повезло, что я получил преступника и, кроме того, возможность наехать на всю систему принудительного психиатрического лечения?

Полицейские поимели удовольствие пообщаться с первым поляком расследования, лиценциатом философии и библиотекарем Марианом Гроссом, уже утром того же дня. Через прорезь для почты в запертой двери своей квартиры он сообщил инспектору фон Эссену и его коллеге Адольфссону из полиции в Векшё, что занят весь день и что его можно будет поймать по телефону только завтра. Поскольку ни фон Эссен, ни Адольфссон не были настроены шутить, во всяком случае в связи с их делом и в данном доме, Адольфссон, разразившись потоком брани, предложил Гроссу открывать подобру-поздорову, если он не хочет, чтобы дверь рухнула ему на голову, а затем пнул ее, проверяя, понадобится ли спускаться к служебному автомобилю и приносить лежавшую в багажнике кувалду. По причине, которая так и осталась не выясненной до конца (поскольку показания всех участников разговора сильно разнились в связи с заявлением, достаточно быстро попавшим в отдел внутренних расследований), библиотекарь сразу же открыл.

— Ты ведь Гросс, — сказал Адольфссон и широко улыбнулся владельцу квартиры. — Ну как, пойдешь сам или хочешь, чтобы тебя тащили силой?

Четверть часа спустя фон Эссен и Адольфссон препроводили Гросса в помещение разыскной группы. Библиотекарь шел сам, был без наручников, и его скрытно провели внутрь через гараж здания.

— Доставлен поляк согласно приказу, — доложил Адольфссон, передавая подозреваемого Саломонсону и Рогерссону для допроса.

— Я слышал, что ты сказал, — заорал Гросс с пунцовым лицом. Правда, лицо было у него таким в течение всего путешествия, но до сих пор он не произнес ни звука. — Я напишу на вас заявление о незаконной дискриминации, чертовы фашисты, — продолжил он в той же манере.

— Если доктор Гросс будет так любезен и проследует за мной и моим коллегой, то мы сразу же разберемся с нашими делами, — сказал Саломонсон и вежливым жестом указал в направлении комнаты для допросов.

Допрос соседа жертвы убийства начался сразу же после одиннадцати утра. И в роли его руководителя выступил инспектор Нильс Саломонсон из криминальной полиции Векшё, в то время как ему в качестве свидетеля ассистировал инспектор Ян Рогерссон из Государственной комиссии по расследованию убийств из Стокгольма. Все действо продолжалось почти двенадцать часов с одним перерывом на обед, парой, чтобы размять ноги, и двумя кофе-паузами. А закончилось оно уже после десяти вечера. Мариан Гросс отказался от предложения отвезти его домой и попросил заказать ему такси. В четверть одиннадцатого он оставил здание полиции. Охотники за убийцей Линды получили от встречи с ним нулевой результат, так что эту встречу можно было и не проводить.

Гросс хотел говорить лишь о себе самом и о проблемах, которые полиция уже почти полгода назад подбросила ему. Он ведь до сих пор мучился с ними. И все, как он сказал, из-за совершенно нелепого заявления «чокнутой женщины с работы, чьи предложения сексуального характера я отверг». Это же из-за ее обвинений закрутилась карусель, и сейчас, когда дочь его соседки убили, он стал очевидной и легкой добычей для полиции.

— Неужели вы серьезно верите, что человек вроде меня мог совершить подобное? — спросил Гросс и посмотрел сначала на Саломонсона, а потом на Рогерссона.

Никакого ответа он, естественно, не получил. Вместо этого Саломонсон слегка поменял тему с намерением каким-то образом извлечь пользу из отпечатков пальцев Гросса, которые у него взяли еще в связи с первым расследованием о сексуальном преследовании сослуживицы. К сожалению, тогда коллеги забыли про ДНК.

— Ты и мать Линды, Лизелотт Эриксон, живете по соседству уже несколько лет, — констатировал Саломонсон. — Как хорошо ты знаешь ее?

Обычные соседские отношения, не более и не менее, хотя матушка Линды, пожалуй, не возражала бы против более близкого контакта, если верить Гроссу. Вдобавок он не упустил случая поправить их.

— Ее зовут Лотта, и именно так она называет себя сама, — сказал Гросс и по какой-то причине выглядел очень довольным. — И она довольно привлекательная. В отличие от ее худющей как скелет дочери, мать выглядит так, как и должна внешне выглядеть женщина, — подвел итог Гросс.

Саломонсон решил вернуться к описанию жертвы убийства позднее.

— Но Лотта не твой типаж? — спросил он.

Слишком проста, пожалуй, даже вульгарна, на его вкус, и уж точно чересчур навязчива, а он испытывает затруднения с дамочками подобного рода.

— Кроме того, слишком старая, — добавил Гросс.

— По документам, — вклинился Рогерссон, — она на год моложе, чем ты. Ей сорок пять, а тебе сорок шесть.

— Я предпочитаю женщин помоложе, — сказал Гросс. — И какое это имеет отношение к делу?

— Ты посещал Лотту в ее квартире? — поинтересовался Рогерссон.

Гросс был у нее не единожды. Пару раз в компании с другими соседями в связи с обсуждением дел их квартирного товарищества и еще несколько раз один. В последнем случае пару недель назад.

— Она настойчиво приглашала меня, хотя я действительно старался не давать ей повода для этого, — поведал Гросс. — Как я уже говорил, она назойлива.

И где в квартире он бывал? В прихожей, гостиной, на кухне, в самых обычных местах, куда попадаешь, когда приходишь к кому-нибудь на чашку кофе. Возможно, пользовался ее туалетом.

— Тем, куда попадаешь прямо из спальни? — спросил Саломонсон.

— Я понимаю, куда вы клоните, — сказал Гросс. — И во избежание каких-либо недоразумений могу уверить вас, что моей ноги никогда не было в ее спальне. Возможно, я пользовался другим ее туалетом, тем, что в коридоре, а поскольку наши квартиры похожи как две капли воды, у меня не возникало трудностей найти его. А в остальном, если вы где-нибудь нашли мои отпечатки пальцев, те самые, которыми обзавелись преступным путем, будьте уверены, для этого есть вполне естественное объяснение.

«А он не дурак», — отметил Рогерссон.

Пальчиков Гросса в квартире, где произошло убийство, обнаружить не удалось, и даже если бы с ними повезло, при мысли о том, что он сейчас сказал, польза от такой находки была бы мизерной. Поэтому пришлось поменять тему, и речь пошла о дочери его соседки, жертве убийства.

— Я едва знаком с ней, — сказал Гросс. — Выглядела такой же эгоцентричной, избалованной и невоспитанной, как и все другие молодые дамочки ее возраста.

— Эгоцентричная, избалованная, невоспитанная. Что ты имеешь в виду? — спросил Саломонсон.

Едва здоровалась с ним в немногочисленных случаях, когда они сталкивались. Избегала встречаться взглядом и прикидывалась крайне незаинтересованной в тот единственный раз, когда они, насколько он помнил, разговаривали. И тогда все также происходило в присутствии ее матери.

Лишь около двух они прервались на обед. Время выбрал Гросс и, пожалуй, главным образом с целью досадить им. И в то время как Саломонсон организовывал питание для него, Рогерссон посетил туалет и облегчил мочевой пузырь. Выйдя оттуда, он сразу же столкнулся с Бекстрёмом.

— Как дела с нашим польским похабником? — спросил тот.

— Пришлось стравить давление, — объяснил Рогерссон. — Бегаю сейчас постоянно. Я завязал с ролью руководителя допроса. Единственно, когда мне не надо отлучаться в сортир, — это если я сижу и пью пиво в огромных количествах. Тогда у меня и мысли такой не возникает. Странное дело, конечно.

— Да, — ухмыльнулся Бекстрём. — Сам я посещаю туалет, когда просыпаюсь и перед сном. Фактически два раза в день и вне зависимости от необходимости.

— Что касается ответа на твой вопрос, там все, как и ожидалось, — сказал Рогерссон, но собеседник, как ему показалось, пропустил его слова мимо ушей.

— Вы взяли у него пробу ДНК? — спросил Бекстрём.

— Мы не успели еще с этим, — ответил Рогерссон и вздохнул. — Главным образом сидели и слушали, как плохо мы обошлись с ним, и, если тебе интересно, я уже сейчас могу сказать, чем все закончится.

— И чем же? — поинтересовался Бекстрём.

— Мы будем слушать его нытье еще три часа. Потом заявится Олссон и решит, что мы должны слушать ту же пластинку еще шесть часов. Затем поляк откажется добровольно сдать анализ ДНК, и тогда Олссон сорвется, поскольку у него не хватит терпения, предъявит ему обвинение и попросит прокурора отправить его в кутузку, так чтобы мы смогли получить пробу, не спрашивая его согласия. В итоге Гросс, коллега Адольфссон и я отправимся по домам. Каждый к себе.

— Тогда ты, по крайней мере, сможешь выпить бокал-другой пивка, — сказал Бекстрём в качестве утешения. — Я имею в виду, что тебе не понадобится постоянно бегать в сортир.

— Само собой, — согласился Рогерссон. — Гросс ведь не убивал Линду, он ничего не видел, ничего не слышал и ничего не сообразил собственными мозгами, поэтому какой от него здесь толк? Короче, подводя итог, могу сказать, что руководитель допроса впустую потратил еще один день своей жизни. А ты сам, кстати, чем думаешь заняться?

— Собираюсь посетить дурдом, — ответил Бекстрём.