Я очнулась. Говорить не могу, но все слышу. Вокруг разговаривают люди. Чьи-то пальцы ласково гладят мою руку. Я знаю, что скоро поправлюсь. Но мне до сих пор снятся кошмарные сны про Джессику и день, когда она умерла.

Мы одни в комнате. Мама ушла, и мы делаем себе домик. Но Джессика боится.

– Успокойся, Джессика. Наш домик будет совсем не похож на чулан, вот увидишь. А без домика нельзя – мы должны играть тихо, а то на нас заявят.

Не знаю, что значит «заявят», но, кажется, это что-то очень плохое.

Джессика плачет. У нее болит рука. Мама не любит, когда мы плачем. Вчера она столкнула меня с лестницы, и с тех пор рука у меня тоже болит и не гнется. Ну ничего, пройдет. В прошлый раз ведь прошло. Больше я плакать не буду.

Вот идет мама. Мы должны вести себя очень-очень хорошо. Прижимаю Джессику к себе. А потом нас заперли в чулане. Мы вели себя хорошо, и все равно нас надо прятать. Джесс странно выглядит. С ней что-то не так. А потом я начала бить ногами в дверь, и била, и била, и била…

Кто-то закричал. Меня тащат по полу за ноги. Толстый, жирный дядя отклеивает скотч со рта Джесс. Ее и правда стошнило. Джесс не шевелится. Мужчина одевается. Никто не собирается помогать Джесс. Я пытаюсь закричать, но мужчина выбегает за дверь, будто за ним гонится чудовище, которым нас пугает мама. Она заворачивает Джессику в грязную простыню. Я хочу крикнуть: «Помоги ей, помоги!», но не могу. Рот у меня заклеен. И за помощью побежать не могу. Ноги связаны. Но дядя, который хрюкает, оставил дверь открытой, и я пытаюсь подкатиться к ней. Мама замечает, что я делаю.

– Стой, паршивка мелкая! – орет она.

Слышу на лестнице шаги. Мама швыряет Джессику, мою маленькую Джесс, на пол, и бежит ко мне. Схватила за ноги и оттаскивает от двери. Но мама не успела. Кто-то берет меня на руки, отлепляет скотч и прижимает к себе. Я выговариваю только одно слово:

– Джессика…

Теперь я все вспомнила. Каждый раз, когда мне снился сон про Джесс и этот день, мамочка говорит, что теперь ничего плохого со мной не случится. Я больше никогда не услышу этого голоса.

Но нет. Услышала. Мама Хлои – это была она. По голосу я ее и узнала. Думала, мне удалось сбежать, но потом она пришла сюда, в больницу. И снова этот голос, шепчет в самое ухо:

– Моя маленькая Эбби. Я не собиралась причинять тебе вреда. Просто хотела подружиться с тобой. Это был бы наш секрет.

Говорить я не могла, но мне хотелось закричать как можно громче.

– Я не должна была приезжать за тобой в пятницу. Просто не удержалась. Хлоя могла и дальше оставаться твоей лучшей подругой. Мы бы никогда не встречались, и ты бы не узнала, что это я.

Рука убрала волосы с моего лица. Сухие губы коснулись лба. Я изо всех сил пыталась крикнуть, но не могла. Ни звука выдавить не получалось.

– Каждый день ты рассказывала мне, чем занимаешься, куда ходишь. Я наблюдала за тобой издалека. Долго, несколько месяцев, и ты ни разу меня не заметила.

Я пыталась пошевельнуться, отпрянуть от этих страшных рук. Голос стал резче.

– Но я тебе не нужна, да? Ты даже слушать меня не стала. Ты такая же, как все! Осуждаешь меня, думаешь, я ни на что не гожусь! Из-за тебя меня отправили в тюрьму, но я простила тебя. А теперь будет то же самое, что и в прошлый раз! Будешь наговаривать на меня, врать! Скажешь, будто я тебя украла, но это неправда. Мы были друзьями, ты и я.

У меня из-под головы выдернули подушку.

– Ты не оставила мне выбора, Эбби. Ты должна была любить меня. Я ли не имела права этого требовать?

Вдруг раздался шум, потом резко отдернули занавеску, и она пропала. По крайней мере, так мне показалось. А потом голос произнес: «Тише, тише. Успокойся. Лежи смирно». И рука погладила меня по голове. Я слышала, что это другой голос, но на секунду подумала, что она, мама, снова вернулась.