112

— Черт возьми, где ее носит? — рявкнул Ларри Брукер на Барнаби Каца, отвечавшего за актерский состав. Они стояли рядом с дверным проемом в Банкетном зале Павильона. Тридцать актеров, включая всех остальных звезд — а это Джадд Халперн, Хью Бонневилль, Джозеф Финнс и Эмили Уотсон, — сидели вокруг стола, томясь ожиданием и исходя потом в старинных многослойных костюмах и париках. Все софиты были включены, придавая сидевшим некое загадочное свечение, а заодно грозя поджарить их до румяной корочки.

Стол на время сколотили заново. А над ним, в потолке зияла пусть небольшая, но дыра — в том месте, где еще двадцать четыре часа назад висела люстра.

Кац беспомощно вскинул руки и пожал плечами. За последние несколько дней постоянной нервотрепки, казалось, его залысины сделались еще заметнее.

— Я двадцать минут назад постучал ей в трейлер, и чей-то голос крикнул мне, что она выйдет через пару минут. — С этими словами Кац оправил наушники и спросил: — Джо, ну как там, случайно, не видно Гею?

Брукер посмотрел на часы.

— Не двадцать минут назад, Барнаби, а тридцать. Ох уж мне эти примадонны! Убить их мало! Чертовы актриски! Это надо же, заставлять нас ждать целых полчаса! — И он повернулся к режиссеру, Джеку Джордану: — Джек, ты представляешь, во сколько нам обходятся эти тридцать минут?

Джордан философски пожал плечами. Он уже давно привык иметь дело с гордецами и себялюбцами по обе стороны объектива, и потому воспринимал такие вещи с непробиваемым спокойствием. С гривой выбивающихся из-под бейсболки седых волос этот ветеран съемочной площадки был похож на древнего прорицателя и ясновидящего и, верный этому образу, оставался невозмутим. Потому что без этого никак. Им предстояло снять самый важный эпизод фильма, а поскольку в нем были задействованы все до единой их звезды, то и самый дорогой. Можно сказать, на вес золота.

Брукер стукнул кулаком о кулак.

— Но это же курам на смех! Она что, сегодня на кого-то дуется или как? — Он со злостью посмотрел на Джордана. — Признавайся, не иначе как вы в очередной раз повздорили с ней из-за реплик.

— Милейший, я не видел ее со вчерашнего дня. Когда мы с ней разговаривали в последний раз, она была как шелковая. Гея должна понимать, что косметики на ней будут тонны, плюс парик, который щекочет ей лицо. Бедняжка. Но что поделать, придется потерпеть.

Бедняжка, цинично подумал Брукер. За семь недель съемок эта бедняжка положит себе в карман пятнадцать миллионов баксов. За такие бабки он сам бы с удовольствием согласился, чтобы парик в течение семи недель щекотал ему лицо.

— К черту этот дурацкий парик, — сказал Брукер. — Из-за него почти не видно ее лица. В нем она похожа на овцу в корсете. Я плачу сумасшедшие деньги за то, чтобы снимать Гею, а ведь мы с тем же успехом могли бы засунуть в этот костюм кого угодно.

Он снова посмотрел на часы.

— Пять минут. Если через пять минут ее не будет на площадке, я… я…

Брукер не договорил. Не хотелось бы выставить себя дураком и заодно обидеть звезду. А все потому, что, когда снимаешь скромный, независимый фильм с участием актрисы такого масштаба, как Гея, нужно быть предельно осмотрительным. Стоит погладить ее против шерстки, как она в отместку начнет тянуть резину, срывая всякий график. И тогда съемки растянутся еще на несколько дней, если не недель, и тогда жди неприятностей.

Уже и без того дважды за последнюю неделю Гея взбрыкивала, показывая характер, и Брукер понял, хотя и оставил свою догадку при себе, что ей отлично известно, что существует лишь одна-единственная причина, почему он сумел протолкнуть идею этого фильма. Что все они участвовали в этих съемках по этой одной-единственной причине.

Потому что она, Гея, сказала «да».