Утро среды. Камера начинает работать.

Кирпичные стены и разбитое окно – мастерская. Сначала на экране никого нет, затем появляется мужская фигура. Мужчина смотрит на предмет, который камера мне не показывает, смотрит пристально, будто изучает. Затем он поворачивается, бросает взгляд в объектив камеры, и лицо Саймона Йоханссона потом еще долго стоит у меня перед глазами.

Он бродит по мастерской, приседает, разглядывая что-то на полу, и выпрямляется. Пропадает из виду и появляется вновь.

По его лицу видно, что он в помещении не один, там кто-то есть, но человек стоит так, что камера его не показывает. Йоханссон произносит слова, но я вижу лишь шевеление губ. Сбоку мелькает тень. Он остается на месте и напряженно ждет. Через несколько минут в кадре появляется еще одна фигура. Теперь я вижу ее.

Сколько раз я разглядывала ее фотографию? Но тем не менее сейчас с трудом узнаю Кэтрин: тощая, бледная женщина с грязными волосами, закутанная в куртку не по размеру, стоит, обхватив себя руками. На мгновение она поворачивается к камере, и ее лицо кажется мне неживым.

Йоханссон затащил ее в мастерскую, теперь она знает это место, значит, в следующий раз – это ведь может произойти в любой день – она без опаски пойдет с ним.

Интересно, что они сейчас говорят друг другу? Вплотную приближаюсь к экрану, нет, прочитать по губам невозможно. Но они определенно разговаривают. Должно быть, это хорошо, намечается прогресс; он заставил ее говорить, и она сможет рассказать, что она сделала и зачем.

Внезапно разговор прерывается. Кэтрин разворачивается и уходит. По лицу Йоханссона я вижу, что он остался один.

Что же она ему сказала?

До конца дня я не отхожу от телефона в надежде, что он позвонит, но так и не дожидаюсь.

В среду, ближе к вечеру, когда я собираюсь уходить, приезжает Крейги с неизменным портфелем в руке.

– Что было в этой коробке, Карла? – спрашивает он, имея в виду ту, что вынес Пауэлл из дома Лейдлоу в Илинге.

– Пока не знаю.

– Скорее всего, бумаги. А это значит, что Лейдлоу вел записи.

– Записи чего? Мы все подчистили, Крейги. Тебе об этом известно. Они ничего не найдут. – Я убеждаю в этом и себя, и его. Так будет, пока не возникнут опровергающие это утверждение факты. Паника ни к чему хорошему не приведет.

Крейги оглядывает мой наряд: скромное платье, минимум украшений, туфли на высоких каблуках; стиль Шарлотты Элтон.

– Уходишь куда-то?

– На ужин.

Он кивает. Крейги нравится видеть меня в образе Шарлотты, он считает его безопасным. С его точки зрения, в ужине нет ничего плохого.

Он ведь не знает, с кем я отправляюсь в ресторан.

Я не была уверена, свободен ли Марк Девлин сегодня вечером. Позвонила, чтобы выяснить, хотя и сомневалась, не рано ли.

– Ты не занят вечером?

Я подъезжаю к его офису на Мургейт в шесть, уже стемнело. Яркий свет из зданий заливает улицу, по которой служащие спешат домой. Войдя внутрь, попадаю в огромное фойе с прозрачными вращающимися конструкциями из пластика, свисающими с потолка на толстых канатах, что делает их похожими на рождественские украшения. Уродливые кресла современного дизайна стоят в углу вокруг столика, представляющего собой монолитную каменную глыбу. На нем разбросаны журналы на полдюжине языков. Пока я иду к стойке, мне вслед смотрят охранник в костюме от Армани и камеры наблюдения.

В здании расположены конторы известных людей и удачливых бизнесменов, их имена указаны на табличках: налоговая контора, офисы известного юриста, фондового брокера, фирмы, занимающейся компьютерной безопасностью, и «Агентство по найму Марка Девлина».

Я объясняю девушке, похожей на красотку с обложки журнала, что мистер Девлин меня ждет, но она вежливо, но твердо предлагает присесть и указывает на ряд неудобных на первый взгляд стульев у окна. Они такими и оказываются.

Через две минуты из лифта выходит Девлин в пальто и с портфелем в руке.

Он замечает меня и подходит.

– Прошу простить, что заставил ждать, – говорит он с улыбкой, кивает девушке за стойкой и жестом приглашает меня к выходу.

– Она решила, что я пришла по поводу работы. Неужели я похожа на врача?

– На нейрохирурга определенно. Ты голодна?

За спиной раздается голос:

– Мистер Девлин?

Я мгновенно узнаю этот голос. Девлин, конечно, не может знать его настолько хорошо. К нам быстрой походкой приближается Эллис:

– Мистер Девлин, рад, что застал вас.

Марк бросает на меня быстрый взгляд. Хм, он недоволен, что я стану свидетелем того, что он пожелал бы от меня скрыть.

– Прошу извинить, – обращается он к Эллису, – но сейчас вряд ли…

– Всего один вопрос, – продолжает Эллис, не обращая внимания на его возражения, – где вы были вечером восьмого декабря? Мы пытаемся установить местонахождение каждого, кто видел доктора Галлахер в тот день.

Эллис косится на меня – равнодушный взгляд на случайного свидетеля – и опять поворачивается к Девлину. По лицу Джо ни за что не понять, что ему плевать на все, что сейчас происходит.

– Так, навскидку, я не вспомню… – бормочет тот.

Он будет сотрудничать с полицией, определенно будет, хотя Эллису этого бы очень не хотелось.

Девлин поспешно достает телефон, но Эллис его останавливает:

– Хорошо, мистер Девлин, отложим это. Но прошу вас непременно мне позвонить. У вас ведь есть моя визитка?

– Разумеется, – смущенно кивает Марк.

Почему Эллис так внезапно дал задний ход?

– Что ж, – Эллис улыбается нам и тоже кивает, – желаю приятного вечера.

Мы выходим на улицу, где Эллис внезапно останавливается, заставляя меня столкнуться с ним. Девлин идет чуть впереди, и, надеюсь, он ничего не замечает.

Марк Девлин приводит меня в ресторан на втором этаже. Метрдотель его знает и дает нам столик у окна. За тройными стеклами кипит городская жизнь, но здесь слышны лишь звуки рояля и приглушенный шелест голосов.

Наш разговор начинается с событий прошлого вечера: мои ушибы, состояние машины, девушка, выставка, его выход на мостовую («Он мог тебя убить», – говорит Девлин, словно это повод подвергать свою собственную жизнь опасности), нелепость всего случившегося… Между тем мы пытаемся представить все забавным приключением, нашим общим приключением, о котором можно вспомнить и смеяться.

Официант принимает заказ, и Девлин просит меня рассказать о себе, но его интересуют не детали моей биографии, а вещи весьма странные и необычные: когда я последний раз ездила за границу и куда?

Что мне дорого больше всего, без чего я не могу жить? Что мне нравится в том месте, где я живу? Если мне сняться сны, то какие они? Я отвечаю быстро и четко, буквально забрасываю его информацией.

Все это время в моей голове зреют собственные вопросы, которые у меня нет возможности задать: что ты знаешь о Кэтрин Галлахер? Почему говорил о ней так холодно? О чем ты подумал, когда Эллис упомянул о психоаналитике?

Мне приносят стейк с кровью и острый нож. Марк заказал рыбу на гриле и теперь ловко отделяет мясо от костей, не забывая при этом развлекать меня и заставлять много смеяться.

Покончив с блюдом, он откидывается на спинку стула, сжимая пальцами бокал. У него сильные руки, прямоугольные, чистые ногти. В приглушенном свете его волосы отливают янтарным цветом и похожи на медную проволоку.

– У меня еще один вопрос, – говорит он, на этот раз серьезно.

– Какой же?

– Тот, который должна была задать ты. О полицейском…

– Я подумала, что тебе бы этого не хотелось.

Ты должна предоставить ему шанс отступить. Рассказывая о чем-то, он должен понимать, что это его инициатива, не твоя.

Девлин молчит несколько минут, вращая бокал, наблюдая за переливами вина.

Наконец, он начинает:

– Два года назад у меня был короткий роман – мы познакомились на конференции, она была врачом. Наши отношения длились месяц… исчерпали себя, ты меня понимаешь? – Пауза. – Спустя одиннадцать месяцев она пропала. Ушла с работы и пропала. Никто не знает, что с ней произошло.

– Но ведь прошло уже больше года.

Марк кивает.

– Почему у них возникли к тебе вопросы?

Он пожимает плечами:

– Полагаю, они опять допрашивают всех ее знакомых. Ведь мы все в списке подозреваемых. – Лицо его искажает совсем не веселая гримаса. – Инспектор сказал, она посещала психоаналитика, у нее была депрессия.

– Но тогда они должны предполагать…

– Что она свела счеты с жизнью. Я понимаю.

– Ты думаешь, так и было?

Легкое колебание.

– Не уверен. Она была словно из стали… не хрупкой женщиной. Я не мог предвидеть такой поворот событий.

От его интонации у меня волосы встают дыбом, и я не могу понять почему.

– Совсем?

– Совсем. Впрочем, что я о ней знал? – Легкая тень на лице, которую я тоже не могу объяснить. – Полдюжины вечеров в течение месяца – много ли можно узнать о человеке за это время?

Не понимаю почему, но я думаю о Йоханссоне.

– Иногда многое.

– С другим человеком, да, возможно, но не с Кэтрин.

Он замыкается, я чувствую это.

– Думаешь, она не могла себя убить?

Быстрый взгляд на меня, потом на бокал. Пауза. Девлин взвешивает ответ.

– Порой люди просто хотят закончить свое существование, исчезнуть. Им не нужна та жизнь, которая у них есть. Они хотят просто уйти, оставив всю в прошлом.

– Так, значит, она была недовольна своей жизнью? Или было что-то, с чем ей было трудно жить?

Марк поднимает глаза на меня. Похоже, я сказала слишком много.

– Думаю, она была способна на то, на что не каждый решится. Я не об уме, хотя Кэтрин была умна. Я имею в виду, ее личные границы были не такими, как у других. Когда она исчезла… – Он замолкает.

– Ты решил, что она совершила что-то ужасное? Что?

Марк качает головой:

– Это лишь мои мысли.

Мы перешли границы, я знаю. Марк опять смотрит мне в глаза.

– Ты заинтригована, верно? – с грустью произносит он.

Девлин принимает женщин такими, какие они есть. Оппортунист, который, впрочем, ведет себя как джентльмен, хорош в общении, готов к необременительному сексу и согласен на отношения, которые можно счесть близкими. Он не задает каверзные вопросы, не стремится к подчинению себе женщины, с которой спит, не будет давать обещания, которые не намерен выполнять… Внезапно я возвращаюсь в прошлый вечер: яркие огни ночного города и его слова: «Я не могу бросить вас…» Смотрел ли он так же на Кэтрин Галлахер? И о чем она думала? О чем-то скоротечном и незначительном или о серьезном и важном? Что она сделала, чтобы забыть обо всем?

Сейчас офицер полиции задает ему вопросы, заставляя ощущать свою причастность, представлять свое имя в списке подозреваемых; напоминает о чем-то темном, скрытом в ее душе, потаенный смысл которого Марк так и не смог разгадать.

Я не мог предвидеть такой поворот событий. Или же мог и предвидел?

Мы заказываем кофе и склоняемся каждый над своей чашкой. Девлин рассказывает истории из своей жизни, забавные и смешные, в которых он каждый раз предстает беспомощным идиотом. Мы хохочем, потом просим счет и долго спорим, кто будет платить; в конце концов, мы решали поделить его пополам. Когда мы выходим из ресторана, идет дождь – морось, напоминающая об отдыхе в детстве на море, – и мы прячемся под его зонтом в ожидании кеба. Я чувствую щекой тепло его плеча и аромат туалетной воды: свежесть и терпкость.

Таков он, мистер Девлин: профессиональный «охотник за головами», любитель женщин и красивой жизни. И еще бывший друг Кэтрин Галлахер. Но, кроме того, человек, не верящий в свою привлекательность, владеющий сложно читаемым словарем из улыбок на все случаи жизни, способный преградить дорогу мчащемуся автомобилю. Он симпатичен мне больше, чем я ожидала. Больше, чем я могу себе позволить… Марк прерывает мои размышления словами:

– Может, хочешь зайти куда-то еще?

Я поднимаю глаза, и его улыбка словно шепчет мне на ухо: «Давай же, решайся, будет весело…»

Теперь я понимаю всех девушек, что приходили с ним на светские мероприятия.

Он не красавец: неправильные черты лица, загадочные улыбки, но в нем есть нечто, заставляющее бурлить кровь. Будто стоишь на краю обрыва, подставляя лицо порывам ветра, – если вздохнуть глубоко, кажется, что задохнешься.

До меня доносится неуверенный женский голос:

– Марк?

На тротуаре чуть поодаль стоит женщина лет тридцати, изысканно одетая и очень красивая.

– Как странно видеть тебя здесь, – говорит она. Голос напоминает звон серебряного колокольчика, который совсем не сочетается с пристальным, испытующим взглядом. Она переводит взгляд на меня и улыбается, но перед этим лишь на секунду ее глаза становятся похожими на льдинки. Этого достаточно, чтобы понять, что я нахожусь сейчас там, где хотела быть она.

– Анна, это Шарлотта. Шарлотта Элтон. Моя знакомая из оперы.

– Добрый вечер, – говорю я, и мы все улыбаемся, впрочем, улыбки наши откровенно натянутые. Девушка извиняется и уходит, напряжение сразу исчезает.

– Мы с Анной давно знакомы, – произносит Девлин, словно это что-то объясняет.

У них не сложилось, момент упущен, и он это знает.

Я еду в такси, когда раздается звонок.

– Получили, что хотели? – спрашивает Эллис.

– Не вполне. – Это лишь наполовину правда. Теперь я знаю, о чем думал Девлин, когда услышал от него слово «психоаналитик». Не о том, что у Кэтрин была депрессия, что она была подавлена настолько, что стала опасной.

– Я же говорил?

– Кстати, ваш пас был не очень.

– Правда? – довольно усмехается он и отсоединяется.

Вернувшись в квартиру, достаю флешку, переданную мне Эллисом на улице. На ней звуковой файл под названием «Робертс».

На заднем плане шумы, наводящие на мысль о ресторане, – не громкие, безудержные крики, а разговоры вполголоса, перезвон бокалов и ненавязчивая мелодия. Скорее, это паб среднего класса с массивными столами и кожаными диванами, время, полагаю, обеденное.

– Итак, что вы можете сказать о Кэтрин Галлахер? – произносит Эллис.

Ему отвечает человек явно выдержанный, образованный и осторожный:

– О, она была женщина высокоинтеллектуальная, умная. Ответственная. Отличный работник. Хорошо справлялась с самыми сложными случаями. Имела склонность к исследованиям, могла бы многого достичь, будь… – Голос срывается и замолкает. Будь она жива.

Я быстро пробегаю глазами прилагающуюся информацию о допрашиваемом: Олвин Робертс, старший анестезиолог, пятьдесят три года, отец двоих детей и начальник Кэтрин Галлахер.

– Она была хорошим врачом? – спрашивает Эллис.

– Очень знающим. Серьезным. Преданным делу. По-своему.

– И что это значит?

– Она была крайне педантична, внимательна, решительна.

– Ее любили пациенты?

– Большинство наших пациентов, знаете ли, ведут себя тихо. Таким образом, у нас есть возможность приберечь хорошие манеры для общения с семьями. И родственники больных ее любили, и не без оснований. У нее была уверенность в себе. Авторитет. Она внушала им спокойствие. У меня нет повода обвинять ее в непрофессионализме.

– А как насчет личностных качеств?

Робертс медлит, и в его молчании ощущается неуверенность. В моей голове эхом проносятся слова Девлина о том, что в ней было нечто мрачное, темное, словно что-то надломилось в душе…

– Она была приятным в общении коллегой. Немного отстраненной, замкнутой. – Голос Робертса становится напряженным. – Да, очень замкнутая особа.

Больше он не говорит ничего ценного.

Робертс не знал, что Кэтрин посещала психоаналитика, услышал это лишь от полицейских.

– Я понимаю, мы должны были об этом знать. Но, видит бог, депрессия у врачей не редкость. Даже если человек не говорит, это чувствуется. Но с ней ничего подобного не происходило. Она всегда была такой, как обычно. Замкнутой, все держала в себе. Причина могла быть в чем угодно. – Пауза. – Видите, даже обратившись за помощью, она настояла, чтобы это оставалось втайне. Не хотела, чтобы об этом узнали. Вероятно, ей с трудом, но удавалось вести себя нормально, ничем не выдать…

– Почему она так поступала?

– Разве в профессии полицейского, например, это не стало бы позорным клеймом? Рад за вас, но в медицинском мире все по-другому. Нам нравится думать, что мы можем справиться с любой ситуацией, и не любим признаваться, что проиграли.

– Это повлияло бы на ее карьеру, не так ли? Если бы коллеги узнали о ее депрессии?

Вздох.

– Официально я не должен был придавать этому значение.

– Но были бы вынуждены.

– Люди считают, что на такие вещи нельзя закрывать глаза.

– Кэтрин была честолюбивым человеком?

– Карьера имела в ее жизни огромное значение. Огромное. Не забывайте, что она была перфекционистом, разумеется, она обязана была справиться. Все остальное считалось бы поражением.

– Если человек до такой степени перфекционист…

– Ее личная планка была установлена очень высоко. Она гордилась, что никогда не допускала ошибок.

– Ценно для пациентов.

– Да, но не для нее самой. – Робертс задумался, вспоминая что-то из прошлого. – Возможно, проблема была именно в этом. Мы работаем в отделении интенсивной терапии. Порой люди умирают. Умирают, несмотря на все приложенные усилия.

– У нее были проблемы после смерти пациента? – Эллис сделал стойку. – Может, какой-то конкретный случай?

– Ничего конкретного. – Робертс замолкает, потом продолжает, решая объяснить: – Нам, как врачам, нравится думать, что мы держим ситуацию под контролем, но это лишь иллюзия, как бы мы ни старались. Смерть пациента каждый раз напоминает нам об этом.

– Значит, ей хотелось полностью все контролировать?

– Да. Возможно, самоубийство было выражением этого? Только так она могла все держать под контролем. – И после недолгой заминки: – Знаете, я видел записи с камеры наблюдения и до сих пор думаю о том, куда она шла тем вечером. Кэтрин выглядела так, будто идет на дежурство, но в ту ночь была не ее смена. – Робертс, кажется, вздыхает и качает головой. – Очень надеюсь, вы найдете тело. Мне неприятно думать, что она лежит где-то… Впрочем, это очень на нее похоже – не желать быть найденной. Очень в ее духе.

Пауза длится довольно долго, затем молчание прерывает Эллис:

– Она взяла отпуск. Объяснила это болезнью матери. Вам ничего в этом не кажется странным?

– Я знал, что ее мать нездорова.

– Кэтрин очень переживала?

– Она казалась… немного взволнованной. Но Кэтрин была очень ответственным человеком и относилась к своим обязанностям со всей серьезностью. Немного странно, что она попросила коллег подменить ее на время. Должно быть… – Робертс понижает голос, – она заранее все планировала?

Но перед исчезновением он не заметил в поведении Кэтрин ничего странного.

Была ли причина в том, что она не знала, что с ней произойдет? Или знала, но тщательно скрывала?

И вот Эллис задает один из главных вопросов:

– Вы могли бы предположить, что кто-то желал ей зла?

– Хотите сказать, – с ужасом спрашивает Робертс, – что это могло быть…

– Были ли у нее враги, у которых был мотив для причинения ей зла?

Тишина. Слышны лишь звуки собираемой посуды и смех за соседним столиком.

– Вы нашли тело, – произносит наконец Робертс.

– Нет.

– Но у вас есть основания полагать…

– Мы просто рассматриваем все возможные версии.

Молчание. И через несколько секунд Эллис пытается зайти с другой стороны:

– Может, у нее умер пациент, семья не смогла с этим смириться, считала ее виновной?

– Ничего подобного не представляю, – отвечает Робертс.

– Вы уверены?

– Абсолютно уверен.

– Ну что ж, если что-то вспомните… – говорит Эллис. Должно быть, он передает Робертсу визитку. – Благодарю, что согласились на встречу.

В следующую секунду звонит телефон. Эллиса? Должно быть, да. После паузы, видимо, взглядом извинившись перед Робертсом, Эллис отвечает.

– Что на этот раз? – Запись через несколько мгновений обрывается, но не раньше, чем я успеваю услышать первые звуки композиции Майлса Дэвиса.

Эллис разговаривает со мной.

В воскресенье я звонила, чтобы узнать, не опрашивал ли он коллег Кэтрин Галлахер. Значит, он начал в тот день.

– Скольких, Эллис? Скольких коллег Кэтрин вы опросили с воскресенья?

Он задумывается и с вызовом произносит:

– Многих.

Многих. Конечно, Эллис работает быстро. Едва почуяв мой интерес к делу Кэтрин Галлахер – лишь намек на заинтересованность, – он, как тренированная ищейка, ринулся вперед. Он уверен, что женщину убили, и роет землю в поисках доказательств, и еще Джо мечтает быть на шаг впереди меня, и не в моих силах его остановить.

– И когда вы собирались мне это сообщить? – спрашиваю я.

– Вот говорю сейчас.

– Мне нужны все записи. Все до единой.

– И вы их получите. Я с ними закончил. Только время зря потратил, бог знает зачем. – В его голосе слышится горечь, почти обвинение в мой адрес. – Я говорил с каждым в этом чертовом отделении, и знаете, что получил? Ничего! Она не была стервой, не была чокнутой, но ни один человек с ее работы не переступал порог ее дома. Ни разу. Иногда они ходили в кино, выпивали в баре, но Кэтрин всегда уходила первой и всегда трезвая. Она никого к себе не подпускала.

– А как насчет…

– Работы? Она была ее единственной любовью. И у нее отлично получалось. Против нее ничего нет.

– Уверены?

– Вы велели искать случаи халатности, смерть пациентов, обвинения семьи, обиды, верно? Так вот, никаких слухов, никаких жалоб, даже ни одного анонимного письма. Ни одного замалчиваемого скандала, о котором говорили бы шепотом. Конечно, ее пациенты умирали, она же работала в интенсивной терапии, но случаев с летальным исходом не больше, чем в таком же отделении любой другой больницы. Я проверил все цифры, Карла. Не считайте меня идиотом. Некому было желать ей смерти. Если только она не попалась под руку случайному психу. Или серийному убийце. – Сарказм так и брызжет из Джо, и в его голосе опять слышится упрек в мой адрес. – Но если вы так уверены, что мотив есть… Значит, убийство все же преднамеренное. Получается, меня ждет целый грузовик дерьма, а я его еще не видел. И вы мне не дадите ни одной наводки, верно я понимаю? Зачем вы втянули меня в это, Карла? В деле ни одного подозреваемого…

– Ее исчезновение подозрительно.

– И это все? Лишь предчувствие?

– Да, – сурово произношу я. – Предчувствие. Что там с психоаналитиком? Или вы и его уже опросили?

– Нет, – отвечает Эллис с напускным равнодушием. – С ним я еще не разговаривал. Он следующий на очереди.

Если Марк Девлин смог разгадать, на что способна Кэтрин Галлахер, то Грейвс непременно должен был понять.

Но Эллис не знает, какие надо задавать вопросы, а я не могу рисковать и раскрыть перед ним все карты. Нельзя допустить, чтобы Эллис шел впереди меня, – я не имею права позволить ему докопаться до правды раньше меня, особенно если она может привести к Джексону.

– Отлично, – говорю я. – Я иду на встречу с вами.

– Что? – неуверенно переспрашивает Эллис.

Повесив трубку, я прохожу в гостиную и встаю у окна. Разглядывая док, я размышляю о том, что в этих стенах я в безопасности, могу смотреть сверху на всех остальных, быть под охраной и в то же время принадлежать самой себе. И вот я принимаю решение идти вместе с полицейским на встречу с Грейвсом средь бела дня. Кажется, я сошла с ума.

Разве не поэтому я тринадцать месяцев назад ввела в дело Крейги? Он обязан останавливать меня именно в таких случаях. Ради моей же безопасности.

Одна ошибка – и все полетит в пропасть, но и это меня не сдерживает.

Я ощущаю себя одним из пациентов доктора Галлахер, недавно очнувшимся после медикаментозной комы. Но я не собираюсь опять в нее погружаться.