— Что ж, Шайса, пока все идет прекрасно. Нуртор собирает войска, да как быстро-то собирает! Неплохой вождь — энергичный, с твердой рукой...

— У него все было готово заранее, господин мой. Нуртор давно мечтал напасть на Грайан. Наш колдунишка его к этому только подтолкнул.

— Ты прав. Он держал, так сказать, воинов с мечами за плечами. Бросок на юг у него тоже много времени не займет...

— Король решил не ждать, пока прибудут властители замков со своими отрядами. Двинется на крепость с собственным войском и с тем ополчением, какое успел согнать. Остальные силы подойдут позже...

— Разумно. Сколько воинов сейчас под его рукой?

— Около двух тысяч, из них полторы тысячи — ополченцы.

— Для Найлигрима этого за глаза хватит, если еще учесть помощь нашего грозного мага. С крепостью Нуртор провозится... скажем, двое суток...

— А если и дольше — не страшно, лишь бы Джангилар не прознал об осаде раньше времени.

— Дольше? Что за вздор, почему «дольше»? Крепость, конечно, сильная, но против армии Нуртора... а главное, против Подгорных Людоедов... Вот ты, Шайса, будь ты в этой крепости дарнигаром, чем бы остановил атаку Людоедов?

— Ну, катапульты, «небесный огонь»... людей бы всех согнал на стены...

— Стой! С чего ты приплел «небесный огонь»? Где бы ты раздобыл его в своей захолустной крепостишке?

— В своем арсенале раздобыл бы. Две бочки.

— Две боч... О тень Хозяйки Зла! Неужели у них в арсенале есть...

— Разве зеркало не сказало этого моему господину?

— Зеркало? Ха! Оно показывает то, что само считает нужным! Я могу управлять им лишь тогда, когда мой разум вселяется в чье-то тело — человека, зверя, птицы...

— Человека? Мой господин может и человека подчинить приказу своей мысли? Любого?

— Отвечу, хотя ты мог бы и сам догадаться... Если бы я умел диктовать свою волю любому человеку, вселяться в него, принимать его облик... О-о, я не тратил бы время на нелепые войны! Нет, мне подвластны немногие: обессиленные тяжкой болезнью или безумцы... Но это пустая болтовня. Что ты говорил о «небесном огне»?

— В прошлом году мой господин посылал шпионов в силуранское приграничье. Я позволил себе дерзость: добавил приказание побывать во всех трех крепостях, осмотреться, принюхаться...

— Ты бесценный человек, Шайса!

— В Найлигрим еще при покойном Бранларе были доставлены две бочки этого зелья. Их заперли в подземном ярусе, в одном из пустующих казематов. «Небесный огонь» ни разу не был использован во время осад крепости.

— Не хотели тратить драгоценный состав на мелкие заварушки, да? Что ж, у них не будет возможности использовать его в серьезной передряге. Зелье должно быть уничтожено!

— Но, господин, это же будет прямым предупреждением Хранителю крепости! Если он не последний дурак, непременно пошлет гонца в столицу: «У нас побывал лазутчик, обстановка тревожная...»

— Никаких лазутчиков! Это будет несчастный случай, в котором нельзя обвинить Силуран. Тот, кого я пошлю, вообще не человек.

— Подгорный Людоед?

— Нет, конечно. Слишком тонкая работа для этих кровожадных дурней. За дело возьмется грозная красавица, поражающая врага молниями...

В ночном подземелье было холодно и темно, не горели факелы по стенам, ничьи шаги не отдавались эхом под черными сводами. И все же мертвой, глухой тишины не было в подземном ярусе крепости Найлигрим. Скрипуче повизгивали дерущиеся крысы, потрескивали от времени деревянные стойки в арсенале и полки в хранилище продовольствия.

Чуткое ухо расслышало бы еще один звук: ровный, мерный гул, доносящийся из большого, обнесенного железной решеткой колодца. Это ревели в глубине его воды стремительной подземной реки.

Он был очень стар, этот колодец, старше крепости Найлигрим, ибо создали его не руки человеческие, а воля богов. Века и века был он безымянной каверной в каменном дне пещеры, не видел света, не слышал голосов, внимая лишь Вечности. Но пришли люди, воздвигли в скалах цитадель, охраняющую перевал, — и содрогнулись древние камни... Люди пробили вход в подземные пустоты, превратили мрачную пещеру в склад, обыденный, как сарай ремесленника или амбар крестьянина. А колодец заключили в железную клетку, приделали к нему ворот с цепью, поставили рядом дубовую бадью.

Но подземная река пела в пленном колодце так же грозно и таинственно, как и века назад, — пела о том, что рано или поздно умрут люди, ползающие наверху, исчезнет с лица земли народ, осквернивший горы своими постройками, разрушится сама крепость, но вечно пребудут горы, воды и земные недра, неподвластные жалким людишкам и даже самому Времени.

Песня эта поднималась из глубин, не потревожив темной поверхности воды: течение было слишком далеко от сруба, который люди водрузили на край каверны. И если бы в любую ночь — кроме этой, недоброй, — кто-нибудь вошел сюда с факелом и склонился над открытым срубом, он увидел бы обычную картину: локтей на пять вниз уходят осклизлые каменные стены, а дальше на черной глади пылает двойник его факела...

Впрочем, кому среди ночи заглядывать в старый колодец? Сюда и днем-то редко забредали слуги: воду для кухни удобнее было брать из другого колодца, что возле прачечной: не надо подниматься по крутой лестнице...

А жаль, что в этот миг ничей факел не озарял пасть колодца! Потому что именно сейчас человек узрел бы странное и страшное зрелище: черная вода вспучилась пузырем, от нее отделился сгусток тьмы и двинулся наверх, к срубу.

Она была черной, эта тварь, вынырнувшая из мрака во мрак. Лишь тяжелый мокрый шлепок выдал ее присутствие, когда она переваливалась через сруб, протиснулась сквозь прутья решетки и плюхнулась на каменный пол. Но чуткие, сторожкие крысы немедленно прекратили возню и затаились.

Крысиным глазам хватало скудного света, что сочился в щель под дверью (там, снаружи, пылал факел и скучал часовой). Обитатели подземелья недоверчиво и недобро рассматривали большой черный мешок, покрытый короткой щетиной. От мешка пахло тиной, сыростью и какой-то слизью.

Ночные хозяева пещеры не испугались, только слегка встревожились, но тревога быстро переросла в хищное любопытство. Мешок лежал неподвижно, но каким-то неведомым чутьем крысы понимали: это живое существо. Чужак на их территории! Не хватало толчка, чтобы серая орава обрушилась на непонятное создание, накрыла, растерзала...

Тварь не двигалась. Она была спокойна ледяным спокойствием убийцы. У нее не было глаз, да и мало было бы от них проку в подземелье. Отсутствие зрения ей восполняли великолепный слух (она ловила звуки всей кожей), изощренное чутье и способность тонко улавливать тепло. Все это рисовало ей мир вокруг не хуже, чем это сделали бы глаза.

Но слизистая гостья ощущала не только тепло, звуки и запахи. Непостижимым образом различала она чувства окружавших ее живых существ. Вот и сейчас на нее катилась волна злобы, в которой терялись слабые ручейки любопытства и тревоги.

Мокрый мешок не шевелился, и тревога понемногу исчезла, растворилась в голоде и ярости.

Крысы застыли перед атакой. Затем старый самец, крупный, способный один на один одолеть кошку, хищно двинулся вперед.

Крысы — не волки, жажда убийства не заставит их забыть об осторожности и ринуться на врага. Подвальный атаман, жилистый и тощий, крался, то и дело останавливаясь и принюхиваясь. Стая напряженно следила за каждым его движением. Шажок... еще шажок...

И тут из мокрого мешка вылетело навстречу крысе длинное черное щупальце, на конце которого жутким цветком расцвели треугольные пластинки, острые, как ножи.

Человек лишь заметил бы, как метнулось что-то черное, да услышал бы предсмертный визг. Но стая разглядела обмякшую, с перебитым позвоночником крысу, которую притянул к себе, всосал в себя черный ком.

Второго предупреждения не понадобилось. Стая беззвучно растворилась в ночи — но не исчезла, а невидимкой наблюдала за невесть откуда взявшейся напастью.

Тварь лежала неподвижно. На слизистой шкуре ничем не выделялось место, откуда только что появилось щупальце. Впрочем, если приглядеться, можно было заметить небольшую припухлость там, где исчезла крыса.

Страшная гостья не была довольна. В другое время она спокойно переварила бы добычу. Но сейчас тварь была во власти странного чувства. За те двести лет, что ползала она во мраке, ничего подобного испытать ей не довелось. Тревога? Беспокойство? Тварь не понимала, что с ней происходит. Ее убогие мысли всегда двигались по замкнутому кругу: голод — убийство — сытость, покой — опасность — враг — убийство — сытость, покой... Ее примитивное сознание не в состоянии было объяснить то новое, чужое, что вошло извне в ее жизнь. Чья-то воля властно требовала от нее действия. Незнакомый запах будоражил и мучил ее. Это не был запах пищи, и тем не менее тварь твердо знала: необходимо найти источник странного, тягучего аромата. Найти и уничтожить.

Враг. Опасность. Враг.

Все становилось на свои места. Надо найти странно пахнущего врага. Прямо сейчас.

Скользкий мешок покатился вокруг колодезного сруба. Он двигался свободно и легко. Позади осталась слизистая дорожка.

У запертых дверей одного из казематов тварь остановилась. На шкуре взбухли два бугорка, вытянулись, превратились в щупальца. На этот раз они росли так медленно, что даже человеческий глаз разглядел бы это.

Будь тварь в достаточной мере разумна, можно было бы сказать, что ее терзают сомнения, что она колеблется. Положив щупальца на дубовую, окованную железом дверь, она медленно раскачивалась на месте. Наконец тонкое чутье подсказало ей, что за дверью добычи нет. Она была здесь совсем недавно: порог пропитан тягучим запахом... но предмет поисков переместился вверх по лестнице.

Существо испытало что-то вроде тоски. Захотелось перевалиться через сруб и исчезнуть в черной, холодной, такой безопасной глубине... Но чужая воля приказала не привыкшей к повиновению твари: «Вперед! По следу!»

Тварь заскользила через подземный зал, легко преодолела крутые каменные ступени. Ненадолго замешкалась, ощупывая дверь, но тут извне пришла подсказка. Концы щупалец прижались к двери, острые пластинки вгрызлись в дерево.

Хотя тварь и жила в ином мире, порой она наведывалась и в земли людей. Не раз приходилось ей «пропиливать» лаз в стенах курятников или овечьих кошар. Но впервые хищница действовала, как матерый взломщик, выдирая из двери засов.

По ту сторону двери часовой героически сражался со сном. Сон явно побеждал. Впрочем, к чему было и трепыхаться: смена не скоро, почти через звон... Дремота накатывалась, как морской прибой, спутывала мысли, делала веки тяжелыми...

Внезапно в сон ворвались скребущиеся звуки. Изнутри кто-то царапался в дверь.

Мысли лениво, чуть ли не со скрипом ворочались в голове. Мерещится?.. Крысы?.. Нет, какие крысы, громко же...

Наемник неуверенно потянул дверь. Она подалась с такой легкостью, что часовой пошатнулся. И тут же навстречу ему метнулось что-то темное.

Он не успел разглядеть, что тварь вскинула к его лицу два щупальца. Не увидел и проскользнувшей меж ними голубой искры. Зато он ее почувствовал! Мышцы скрутила жестокая судорога, мир вокруг стал ярким и ослепительным, а затем беззвучно разлетелся на осколки...

Тварь помедлила над телом человека. Сейчас надо было делать то же, что и всегда, когда удавалось убить добычу крупнее себя: отхватить несколько кусков мяса, найти укромное местечко и предаться лучшему в мире занятию — перевариванию пищи. Но загадочная, извне идущая сила неумолимо гнала вверх по ступеням, через залитый лунным светом двор, вслед за тягучим запахом...

— Нет, выше, слева от луны. Три звезды... и четвертая — немного правее. Это лук и острие стрелы. В Темные Времена, когда люди верили, что у богов есть телесные облики, они поклонялись богине охоты — прекрасной женщине с луком и колчаном. В ее честь и созвездие назвали — Лучница.

— Мой господин много знает...

— Лет тридцать назад в Шеджимире, в одной из башен, нашли тайник. Там была рукопись, трактат из астрологии, черновик неоконченный... Так вот, ученые рассуждения обрывались посреди фразы, а дальше было написано:

— Дальше!..

— Трактат принадлежит перу Балката Кленового Копья, великого астролога Огненных Времен. Он был сослан в Шеджимир за то, что полюбил сестру короля... а был он всего лишь Сыном Рода... Там, в Городе Дождя, он и умер, не увидев больше свою возлюбленную.

— Какая печальная история!

Орешек бросил быстрый взгляд на свою спутницу. Темный капюшон ее плаща упал на плечи, глаза были скромно опущены... Ничего общего с той свирепой Волчицей, что при первой встрече набросилась на него с кинжалом! Эта девушка дышала тихим робким счастьем.

Какая ночь! Звезды плясали и кружились вокруг, но самыми прекрасными были две живые зеленые звезды, которые время от времени нежно вспыхивали перед ним — и тут же застенчиво гасли. Эти ласковые вспышки будили в теле Орешка томительное желание, мучительное и сладкое, заставляющее забыть о разнице между беглым рабом и Дочерью Клана... да не было на свете никаких Кланов, ничего и никого не было, кроме них двоих! Сердце стучало вперебой, язык сам по себе молол какую-то чепуху, и ни слова не было про любовь, и каждое слово было объяснением в любви, и его спутница понимала это, и не было лжи и фальши, и все было правильно и просто. Лунный свет заливал край плаца, чучела-мишени в белом сиянии казались сказочными воинами, охранявшими свидание влюбленных, а темная острая тень, лежащая у ног, была дорогой в какой-то иной, чудесный мир...

Стоп! Что за тень, откуда взялась? А-а, от распахнутой двери башни! Но почему...

Орешек и не заметил, как в своем счастливом бесконечном странствии они с Арлиной добрели до Арсенальной башни — самой западной из тех, что глядели на север. В башне должны были нести караульную службу двое часовых... а раз дверь распахнута, то...

Праведный гнев всколыхнул душу Сокола. Подсматривают, мерзавцы! А завтра крепость будет судачить о том, как Хранитель ворковал со своей невестой...

Ну, он их, негодяев, сейчас!..

С выражением лица, которое заставило бы содрогнуться наемного убийцу, Орешек обогнул дверь и ворвался в башню.

Почти сразу он шагнул обратно. Арлина с тревогой увидела окаменевшее лицо жениха.

— Дорогая, — сказал он очень спокойно, — беги к шаутею, скажи страже: пусть поднимают тревогу. В Арсенальной башне убит часовой. Беги, я здесь посторожу.

Девушка в смятении вскинула пальцы к вискам:

— Но... ты... ты ведь не войдешь внутрь, правда?

— Конечно, нет! — убедительно ответил Ралидж. — Что мне там делать, внутри?.. Беги скорее!

Подхватив тяжелый подол платья, Арлина бросилась бежать. Орешек бросил ей вслед короткий взгляд.

Он знал о беде, знал за миг до того, как увидел нелепо скорчившееся на полу тело часового! Более того, он знал, что мертв и второй часовой. Знал даже, что убийца где-то поблизости. Знал, потому что, едва он сделал первый шаг к двери, как ожил серебряный пояс, от пряжки хлынул горячий и колкий поток тревоги, сметая в душе Орешка счастливую безмятежность. Но в тот миг он испугался не за себя, а за Арлину, которая доверчиво и беспечно ждала снаружи.

Теперь, когда девушку удалось отправить прочь от опасного места, Орешек почувствовал себя раскованнее, увереннее. Мир вокруг вспыхнул сиянием клинка, сладко заныли мускулы в предчувствии боя.

Парень вернулся в башню, склонился над мертвым телом и выдернул у стражника из ножен меч, подумав при этом, что бедняга не успел схватиться за оружие. Значит, нападение было неожиданным.

Мелькнуло бесполезное сожаление о Сайминге, оставшейся в шаутее. Ну, нельзя же было идти на прогулку с девушкой, прицепив к поясу меч!.. Мысль эта сразу же ускользнула, заглушенная ударами крови в висках. Орешек скользнул вверх по лестнице, на миг задержавшись над неестественно вывернутым телом второго стражника (чей меч тоже был в ножнах). На круглой площадке рвал тьму факел, выше все тонуло в глухом мраке.

И кусок этого мрака прыгнул на человека, вытянув в полете черные щупальца. Орешек вскинул меч, отражая удар. Сверкнула тонкая голубая молния. Мускулы свело в узел боли, пальцы намертво впились в эфес, в голове стало легко и пусто...

Орешка спасло то, что Подгорная Тварь убила одного за другим троих, смертоносная сила не до конца восстановилась. Решив, что противник мертв, слизистая гадина двинулась вверх по лестнице, но качнулась назад, уловив идущий от жертвы поток боли. Нельзя оставлять недобитого врага, хищница это знала, но и тратить силу зря ей не хотелось. Тварь замерла, выжидая, не умрет ли человек сам.

Орешек не двигался, оценивая ситуацию. Перед глазами вновь встало летящее навстречу черное пятно. Какая скорость! Подгорный Людоед казался ему сейчас неповоротливым деревенским увальнем. А молния!.. С этим врагом не справиться, даже если на лестнице не засели еще такие же... Лучше пусть уходит — туда, во мрак... наверх... наверх... не-ет!!!

«Небесный огонь», две бочки! Дарнигар приказал перенести их туда... Достаточно одной искры...

Не было у Орешка времени все обдумать, мысли мелькнули быстрым пунктиром: скорость — молнии — бесполезно — бочки — смерть! И в довершение перед глазами сверкнула яркая картина: ночь озарена пламенем, текущая из окон башни лава ползет к казармам, человеческие фигурки суетливо льют воду в беспощадный огонь... Его, Орешка, среди этих людей не будет, он сгорит первым, прямо здесь, на лестнице...

И тут же воспоминание, мгновенное, но четкое: речной песок, на котором Аунк палочкой пишет бессмысленную с виду фразу...

Орешек ничего не решал, просто шепнул на выдохе слова, которых еще ни разу не произносил вслух:

— Темная коряга шарит в ядовитой трясине...

И Подгорная Тварь содрогнулась: от жертвы, которая только что лежала в ожидании смерти, вдруг хлынула мощная волна ненависти. Тварь упустила момент, когда человек вскочил на ноги, — настолько быстро это произошло. Теперь воин застыл в боевой стойке, вскинув перед собой меч.

Чудовище не умело бегать с поля боя, не было в его жалких мозгах такого понятия — «страх». Не то что крыса, трущобная аристократка, — любая жаба была умнее гостьи из Подгорного Мира. Сгустком ярости хищница ринулась в бой. Посторонний наблюдатель увидел бы лишь черную полосу, взвившуюся над полом. Но ледяной взор воина разглядел, как оторвался от пола слизистый мешок, как начали взбухать на нем два бугорка, превращаясь в щупальца. Легко увернувшись от тянущихся к нему объятий смерти, боец молча обрушил меч на покрытую щетиной черную шкуру. Она была очень прочна, ее с трудом пробил бы даже топор, но удар немого воина обрушился с такой сокрушительной силой, что клинок глубоко ушел в вязкую плоть.

Тварь заметалась, уворачиваясь от второго удара. Из раны выступила густая белесая жидкость, которая на глазах затвердевала, латая жуткую прореху. За клинком потянулись застывающие на воздухе нити. Не обращая на это внимания, воин вновь взметнул меч. Он действовал холодно, отстраненно, в голове не было ни одной лишней, не связанной с боем мысли. Сейчас он не был Орешком. Он не смог бы сказать, кто такая Арлина. Не было на свете никакой Арлины. Был враг, которого нужно убить. Воину казалось, что он действует четко и размеренно, на самом же деле он наносил удар за ударом с немыслимой, нечеловеческой быстротой. Тварь уже не думала о нападении — она защищала свою темную жизнь, но даже сейчас не пыталась убежать. Белесая жидкость все твердела на ранах, залечивая шкуру: темный мешок покрылся светлыми полосами. Тварь больше ни разу не ударила молнией — стремительный и грозный противник не дал ей такой возможности.

Спокойно, будто со стороны, боец отметил, что из-за большой потери липкой «крови» мешок стал дряблым, провисшим, под шкурой обрисовалось нечто округлое, прыгающее, похожее на живое существо, которое рвется на волю...

Вот оно!

И воин, сжав эфес двумя руками, обрушил сверху вниз прямой удар, который называется «копье смерти», на это загадочное, округлое... И был тот удар так страшен, что клинок пробил жертву насквозь и сломался на каменной плите пола.

Подгорная Тварь дернулась в последний раз. Оборвалась двухсотлетняя жизнь, мрачная и однообразная, как слизистый след на камнях.

Орешек — теперь уже вновь Орешек! — прислонился к стене. Ватные ноги с трудом держали его, пот заливал глаза, сердце пробивало себе путь наружу из грудной клетки, мысли путались бессвязными обрывками.

Он не заметил, как башня наполнилась людьми; как дарнигар, в сапогах и штанах, но без рубахи, командовал: «Осторожнее с факелами! Эй, Подгорных Охотников сюда!.. Нет, только одного, старшего!..»

Очнулся Орешек лишь тогда, когда Арлина, растолкав всех на своем пути, бросилась ему на шею. Парень чуть не взвыл: люто болела каждая мышца, а Волчица, при всей ее красоте, отнюдь не была воздушным созданием. Впрочем, новая боль помогла преодолеть шок. Орешек даже попытался поднять непослушную руку, чтобы стереть заливающий глаза пот. Попытка не удалась, но девушка заметила движение и правильно его истолковала. Выпустив — хвала богам! — шею жениха, она подхватила край своего плаща и мягкой подкладкой осторожно отерла любимому лицо.

Звон в ушах унялся настолько, что Орешек смог прислушаться к происходящему вокруг.

Эрвар склонился над мертвой тварью. Из темной груды торчал обломок меча, намертво прихваченный засохшим «клеем».

— Жабья Подушка, — озабоченно сказал Подгорный Охотник. — Жуткая гадина, любому укажет самую короткую тропку в Бездну. Такая быстрая, что глаз за ней уследить не может. И сражается молниями.

Его перебил донесшийся сверху голос одного из солдат:

— Дверь почти прогрызена! Еще немножко — и хоть пинком открывай!

— Молниями? — глухо переспросил Охотника дарнигар, бросив короткий взгляд наверх. — Молниями?..

Он хотел добавить еще что-то, но спохватился и сдержался.

— Да, — веско подтвердил Эрвар, поднимаясь с колен и отирая ладони о свою великолепную алую рубаху. — Не знаю, зачем эта особа сюда притащилась, но, если бы не милость Безликих, горела бы сейчас не только башня...

— Эй-эй, Охотник, — с подозрением протянул Харнат, — не слишком ли ты много знаешь?

Эрвар ничуть не смутился.

— Знаю то же, что и все. Бочки сюда не сами прикатились, их рабы тащили, а солдаты присматривали, так что страшной тайны не получится. Мне, например, это прочирикала прошлой ночью одна симпатичная пташка.

— Эту пташку зовут Перепелкой, и она у меня дочирикается! — мрачно пообещал Харнат.

От двери подал голос шайвигар. Одежда его была в живописном беспорядке, губы тряслись; он старался не смотреть в сторону черной груды на полу.

— Чудовище побывало и в подземелье. Часовой у входа убит, дверь прогрызена.

— В подземелье есть колодец? — живо откликнулся Подгорный Охотник.

— Да... соединен с рекой...

— Ну, оттуда и пришла!

— Прикажу кузнецу закрыть колодец железной крышкой, — вздохнул шайвигар, но тут же встревожился: — Или эта Жабья Подушка и железо прогрызает?

— Нет, железо ей не по зубам. Но гадина опасная. Это небывалый случай — справиться с ней всего-навсего вдвоем. Господину неимоверно повезло...

Орешек равнодушно молчал.

Эрвар, пораженный немыслимой догадкой, метнулся к мертвому часовому и уставился на меч, который бедняга не успел извлечь из ножен. Затем медленно повернулся к Хранителю. И никогда глаза Охотника так не распахивались на все чудеса Подгорного Мира, как распахнулись они сейчас.

— Один? — выдохнул Эрвар. — В одиночку?!

Наутро взбудораженная крепость потрясенно внимала рассказу Подгорного Охотника — рассказу, в котором искреннее восхищение рвалось ввысь на орлиных крыльях фантазии. История эта разбегалась все дальше, на нее наслаивались новые и новые подробности, как нитка наматывается на веретено.

Так — в перекличке возбужденных голосов, катящейся по всей крепости, от шаутея до поселка рабов, — рождалась вторая легенда о Хранителе Найлигрима.