Книга: Встретимся в Силуране!
Назад: 32
Дальше: 34

33

Наверху послышалась возня, хохот, чьи-то протестующие восклицания.
— Эй, в Людожорке! — прогорланил в люк веселый голос. — Не заскучали? Сейчас вам повеселее будет!
Фаури, сидевшая ближе всех к каменной «горке», еле успела отпрыгнуть в сторону. Семь человек скатились по скользкому крутому склону и, налетев друг на друга, образовали на прелой соломе копошащуюся и бранящуюся кучу.
Первым из нее выбрался Никто. Он кинулся в столб света, падающий из открытого люка, и, запрокинув голову, закричал с рыданием в голосе:
— Меня-то за что?! Я не с ними! Я сам по себе! Выпустите меня!
Ответом был грубый смех. Над краем люка показалась башка стражника:
— Что, неуютно? Еще бы! Восемь мужиков — и всего две бабы! Ну, ничего, поделитесь. А мы пока подумаем, надо вас кормить или перебьетесь без жратвы!..
— Эх, — вздохнул Айфер, глядя вверх, — тяжко жить без арбалета!..
Потерявший надежду Никто отошел в сторонку. Сел на пол, ниже опустил капюшон на лицо и замолчал. Пленники не обращали на него внимания, увлеченные бурными взаимными расспросами.
Как выяснилось, Айфер узнал от болтливой служаночки (в каждой крепости и в каждом замке найдется своя болтливая служаночка), что его господин и обе девушки почему-то брошены в темницу. Наемник подбил остальных (кроме труса по кличке Никто) освободить пленников. Но, увы…
Ралидж в ответ рассказал, что им удалось узнать при помощи чар Рыси.
Затем была предложена и отвергнута добрая дюжина планов побега.
Наконец все утомились, присмирели и уселись на солому под открытым люком: и посветлее, и воздух вроде почище…
— Не робей, пестрая компания, — негромко сказал Сокол. — Отобьемся!
— Хорошо, хозяин нас хоть обедом накормил, — отозвался Айфер. Наемник переживал меньше других: ведь с ним был Хранитель, а Хранитель обязательно что-нибудь придумает…
— На вечернюю трапезу нас вряд ли пригласят, — заставила себя улыбнуться Фаури и запахнула на груди плащ.
Ралидж заметил, что это плащ Пилигрима, и бросил на парня тревожный взгляд. Что-то он с особой заботой опекает высокородную госпожу! Не вздумал бы влюбиться, храни его от такого Безликие, а не то Людожорка будет в его судьбе далеко не самым страшным испытанием!
Пилигрим, не заметив взгляда Сокола, подхватил шутку барышни:
— Нас — вряд ли, а вот Рифмоплета могут позвать. Он вроде бы должен хозяину стихи читать… про какую-то Полуночную деревню…
— А пускай нам почитает! — вскочила на ноги непоседа Ингила. — Правда-правда-правда! Меньше тоска будет в голову лезть!
— Лютни нету… — для вида закапризничал поэт, но видно было, что стихи уже вертятся у него на кончике языка. — Значит, то, что заказывал Спрут? Про Полуночную деревню?
— Попробуй только! — вдруг бухнул Ваастан. — Язык оторву!
Все удивленно взглянули на наемника.
— Я эту сказку слышал, — пояснил тот нарочито небрежным тоном. — Не знаю как стихи, а сказка страшная. Если покороче, чтоб девушек не пугать, дело так было: в одну деревню завернул на ночлег чародей. Он при себе много денег вез. Крестьяне позарились на золото и убили гостя. Перед смертью чародей проклял деревню. С тех пор много лет прошло. Живут теперь в той деревне люди как люди. С виду. А как наступает полнолуние — вся деревня превращается в чудищ… ну, вроде двуногих волков. Эти оборотни носятся по лесу. Если поймают путника — сожрут…
— Вот про это ты и собирался читать? — негромко, но с явной угрозой спросил Пилигрим. — При барышне… то есть при девушках… в темнице… да еще вечер вот-вот настанет…
— Не хотите — как хотите! — оскорбленно отозвался поэт. В глубине души он сам признавал, что стихи не подходят для чтения в таком мрачном месте, но обида все же сводила горло.
Фаури поспешила вмешаться:
— Тогда пусть Рифмоплет прочтет свое самое-самое последнее творение!
Неожиданно поэт смутился:
— Я… госпожа… это не совсем удобно… я не уверен…
— А! — догадалась Ингила. — Куплетики не для женских ушей! Верно-верно-верно?
Юноша оскорбленно вскинул голову:
— Я не опускаюсь до кабацких виршей! Мое призвание — высокая поэзия!
— Жаль! — разочарованно вздохнула Ингила. — За кабацкие вирши в любом трактире накормят и напоят, а с высокой поэзией зубами с голоду полязгаешь. На нее любителя еще поискать…
— Любитель уже здесь! — твердо сказала Рысь. — Я просто требую, чтобы ты прочитал мне свое последнее стихотворение!
— Не знаю, уместно ли это… Оно — про Вечную Ведьму. Госпожа на постоялом дворе рассказала нам… я долго думал, каково это — жить и помнить прошлые жизни…
— Как интересно! — загорелась Фаури. — Читай сейчас же!
— Все-таки жаль, что нет лютни, — вздохнул поэт, игнорируя сердитое покашливание Пилигрима. Он посерьезнел, подался вперед и заговорил негромко, размеренно, напряженно:
Опять неслышными стопами в мой дом бессонница вошла,
Опять безжалостная память меня сквозь вечность повлекла.
Сухим и пыльным покрывалом в окне полощется рассвет,
А я ищу, ищу начало в стальном кольце ушедших лет.
Но нет конца, и нет начала, и нет разрыва в той черте…
Я бы рыдала и кричала, но крик утонет в темноте.
Глаза бессмертия суровы — не умолить, хоть в голос вой…
Века черны, века багровы, века покрыты сединой.

Сокол подался вперед, словно желая остановить поэта, но промолчал — не так-то просто было прервать эти пульсирующие в полутьме строки.
Под пеплом мертвых лет таится след первой юности моей…
Ах, я легка была, как птица, и не боялась бега дней!
Сейчас я заблудилась в прошлом, как в череде слепых зеркал,
А раньше — падал летний дождик, и мир, как радуга, сверкал!
Легко творить мне было чары — как на рассвете песню петь!
Я и не думала про старость, но так страшилась умереть!
Тянусь я к юности, но снова все рассыпается золой…
Века черны, века багровы, века покрыты сединой.
Фаури потрясенно поднесла к губам тонкие пальцы.
По кругу жизнь бредет, по кругу: любовь и пытки, кровь и власть,
И нежные объятья друга не утолят желанья всласть:
Сквозь пелену воспоминаний смешон мальчишеский экстаз —
Ведь все любовные признанья когда-то слышаны сто раз.
Из плена памяти проклятой ко мне протянут руки те,
Кто целовал меня когда-то — но сгинул в черной пустоте.
Столетий ржавые оковы гремят и тащатся за мной,
Века черны, века багровы, века покрыты сединой.

Ингила, обхватив руками колени, глядела перед собой горьким, строгим взглядом.
Да, может память — просто память! — быть хуже дыбы и огня.
Ее негаснущее пламя который век казнит меня.
Всего страшнее — смерть ребенка… О, как я выла в первый раз!..
С тех пор утратила я стольких… оплакать всех — не хватит глаз!
Все было, было, было прежде, кружит веков круговорот,
О смерти думаю с надеждой: а вдруг забвенье принесет?
Как погребальные покровы, простерлось время надо мной.
Века черны, века багровы, века покрыты сединой…

Несколько мгновений царила угрюмая тишина, которую прервали тихие всхлипы.
— Я не знала… — плакала Фаури, — я не думала, что это будет так… так страшно!
— М-да, — бормотнул Челивис, — лучше б ты про оборотней читал…
Пилигрим резко обернулся к незадачливому стихотворцу:
— Ты, гордость силуранской поэзии!.. Тебя за твои стишата уже били? Или сейчас первый раз такое будет?
Только теперь, когда отзвучали последние строки, до поэта дошла его бестактность. Но упрямство и самолюбие помешали ему признаться в этом.
— Я же предупреждал!.. И я со всем уважением… там нет ничего оскорбительного…
— Ты что, не понял: она плачет! — выдохнул Пилигрим. Он быстро взглянул на Фаури, утирающую слезинки, содрогнулся от такого невыносимого зрелища и бросил Рифмоплету самое страшное, что мог придумать: — Палач!
Поэт вскинулся, вскочил, словно его ударили:
— Ты… ты не смеешь так со мной!..
— Не смею, да? — ласково отозвался Пилигрим, тоже поднимаясь на ноги.
Фаури подалась вперед, спеша предотвратить драку, но ее опередил Айфер:
— Эй, задиры, кончайте шуметь! Тут Ингила вроде заболела… не жар ли?..
* * *
С лесной опушки Айрунги неотрывно смотрел на серую башню и мост через неглубокий ров.
Ильен с тревогой и неожиданной досадой взглянул на учителя. Что случилось? Ведь они, едва заметив среди листвы верхушку башни, решили: идем в замок, просимся на ночлег и незаметно выясняем, кто из здешних женщин может оказаться Вечной Ведьмой.
А теперь Айрунги застрял на опушке, словно его по колено врыли в землю, и таращится на старую стену, где из трещин торчат нахальные кустики…
Мальчик не знал, что учитель захвачен неотвязным воспоминанием. Оно поглотило Айрунги настолько глубоко, что заставило забыть даже про настойчивый зов колдовского ожерелья, которое ощущало близость своей истинной госпожи и в нетерпении обжигало грудь временного владельца…
Сколько лет ему было тогда? Одиннадцать? Двенадцать?
Здесь, на этом месте решилась его судьба…
Тяжелые тогда были времена. Большой цирковой караван рассыпался — вожаки не поладили меж собой. Пришлось бродяжить двумя фургонами — три-четыре номера, убогое зрелище, но для здешних деревень годилось.
Неподалеку должна быть поляна, где в тот роковой день остановились фургоны. Вожак отправился в замок — узнать, угодно ли высокородному властителю взглянуть на представление. Взрослые были заняты своими делами, и заскучавший Айрунги отправился обследовать окрестности.
Вот здесь, на опушке, он и стоял, глазея на замок, когда из леса со смехом и веселыми восклицаниями стали выныривать всадники. Это возвращался с охоты сын властителя — пятнадцатилетний Унтоус. Нарядный подросток на тонконогом гнедом жеребце, с двумя огромными псами у стремени.
Айрунги загляделся на юного Спрута и его спутников — и очнулся от громкого хохота. Охотники смеялись над ним…
Можно понять Сына Клана, которого развеселил вид торчащего на опушке тощего бродяжки в нелепом цирковом наряде из лоскутков и с восторженно вытаращенными глазами. Но почему, почему юному Спруту показалось забавным спустить на мальчишку псов?!
Айрунги зайцем улепетывал по лесу, прыгал через коряги, кружил по кустам и наконец сбил погоню со следа, перейдя вброд ручей.
Вернувшись на поляну, где стояли фургоны, он в слезах рассказал взрослым о своем ужасном приключении. Те, наскоро осмотрев мальчонку и убедившись, что он цел, потеряли к нему интерес. Подумаешь, от собак ему пришлось побегать! Да цирковой парнишка и должен быть шустрее любого замкового пустобреха. А плакать нечего! Циркач страха вообще знать не должен!
Но Айрунги ревел не из страха — от обиды. Как же так? За что? Он же ничем не вызвал гнева юного господина… ну, просто не успел! Выходит — просто так? Для потехи?
Была бы жива мама — поняла бы… А эти — им же все равно, хоть Айрунги помри на месте! Вон, вожака обступили, радуются: высокородный Артоус Золотой Обруч позволил циркачам дать в замке представление!
И во время вечерней трапезы актеры выступали перед господином, его наследником и любопытной челядью. Айрунги показывал фокусы. Ловкие пальцы привычно крутили перед глазами довольных зрителей шарики и яркие ленты, губы привычно растягивались в улыбке, язык привычно сыпал развеселыми прибаутками… а в мозгу билась, как птица в клетке, мысль: это конец! Это его последнее представление! Он больше не будет циркачом! Никогда! Лучше разбойником, лучше вором!..
Впрочем, до разбоя дело не дошло. В первом же большом городе Айрунги удалось устроиться слугой к алхимику — за кров, еду и обучение…
* * *
— Замок Трех Ручьев, да? — процедил Айрунги сквозь зубы. Ильен с тревогой увидел, что задумчивость в глазах учителя превратилась в темную злобу.
— Взгляни, учитель, — дернул мальчик своего спутника за рукав, чтобы привлечь внимание к трем выкатившимся из леса фигуркам. Три человека, истошно вопя, бежали к подъемному мосту.
— Выходит, им тоже сюда? — удивился Айрунги. — А что ж они дольше нас добирались? Видно, от страха не в себе были, заплутали в лесу…
Троица пробежала по мосту в замок, не прекращая неразборчивых криков.
— Учитель, они ж там всех перебаламутят!
— Вот и хорошо! — со злым весельем сказал Айрунги. В его руке возникла изогнутая металлическая пластинка с отверстиями. Айрунги начал аккуратно вставлять ее в рот.
Ильен уже знал, для чего нужна пластинка: она помогала фокусникам испускать кошмарный вой. И меняла голос так, что мороз шел по коже. Ильен терпеть не мог эту штуковину: она придавала лицу учителя что-то демоническое. Словно за губами прятались звериные клыки, которые могли вот-вот вылезти наружу в жуткой ухмылке…
— Зачем нам это сейчас?
— Самое время всех пугнуть… — невнятно отозвался Айрунги. Пошевелил пластинку во рту и наконец остался доволен. — Пошли. Держись ближе ко мне…
Когда они очутились у входа в замок, массивная решетка была уже опущена. Стражники хлопотали возле барабана, пытаясь поднять мост. Барабан не желал повиноваться.
Айрунги шагом захватчика прошел по мосту и, не останавливаясь, прошел сквозь решетку, таща за собой Ильена.
Тот самый вой, что так напугал в лесу разбойников, ударил по нервам стражников, и без того встревоженных полубезумными рассказами бабки, Недомерка и Красавчика.
— Я — Айрунги! — поплыл над головами наемников леденящий голос. — Я великий чародей! Привели меня сюда грехи ваши — и лютая беда, что облаком легла на этот замок!..
Над ухом Айрунги свистнула стрела. Он обернулся. Десятник трясущимися руками вкладывал в желобок вторую стрелу. Все-таки трудно целиться в человека, который проходит сквозь железную решетку и запредельным голосом вещает о всяких ужасах.
Айрунги большими шагами приблизился к десятнику, который так и не успел натянуть тетиву. Темный рукав балахона взметнулся перед лицом наемника.
— Как ты посмел, ничтожество?! Ты будешь наказан!
Арбалет с грохотом упал на каменную плиту. Десятник побагровел… оглушительно чихнул… вскинул руки к груди, откинул голову, зашелся в оглушительных залпах чихания, сотрясающих тело и не дающих дышать.
Ильен скорчил грозную рожу, чтобы скрыть смех. Он тоже однажды по неосторожности понюхал тонкий желтоватый порошок, который учитель наверняка прячет сейчас в рукаве…
Айрунги отвернулся от беспомощного десятника к стражникам, которые извлекли мечи из ножен, но стояли в растерянности:
— А ну, бросить оружие! А не то у меня сейчас корнями прорастете! Прямо сквозь плиты!
Чей-то меч лязгнул о камни… за ним другой, третий…
— Что здесь происходит?! — раздался за спинами стражников возмущенный окрик. Те попятились, не зная, кого страшиться больше: ворвавшегося в замок колдуна или собственного господина.
Айрунги, не обращая внимания на трясущихся наемников, шагнул вперед. Глаза его полыхали торжеством и злобной радостью. Наконец-то перед ним был Унтоус Платиновый Обруч!
* * *
— Тут вроде Ингила заболела… не жар ли у нее?..
Услышав это, Рифмоплет забыл о вполне назревшей ссоре и, перепрыгнув через вытянутые ноги Ваастана, ринулся к девушке, свернувшейся комочком на плаще:
— Что с тобой? Дай лоб потрогаю — не горячий?..
— Отстань, — глухо, словно чужим голосом сказала Ингила. — Я в порядке… вот полежу немного…
— У нее лихорадка! — возмущенно завопил Никто (все вздрогнули — опять забыли про этого труса). — Мы заразимся и умрем! — Он вскочил на ноги и закричал в далекий кусочек неба: — Эй, кто-нибудь! У нас заразная больная! Пересадите ее куда-нибудь… в какую-нибудь другую темницу! Эгей-ей!..
И тут же плюхнулся на солому, получив крепкого пинка от Челивиса.
— Хватит голосить у меня над ухом! — презрительно сказал Сын Рода. — Надоел, ничтожество!..
Он сказал бы и больше, но между ним и его жертвой встал Ваастан:
— Ты, господин, драку не начинай! Ну, трусит он — и пусть себе трусит, а пинками тут нечего… Тебя, между прочим, только с помощью богов терпеть можно… а не пинаем пока!
Если Сын Рода и испугался, то ничем этого не показал.
— Ну и замашки у этой дворняжки! — фыркнул он. — До чего же встречаются наглые и болтливые наемники!..
— Ага! — охотно согласился Айфер, вставая рядом с Ваастаном. — Еще и драчливые попадаются!
Ему с первого дня путешествия не нравился заносчивый Сын Рода.
Челивис возмущенно закатил глаза.
— Это невыносимо! — возопил он. — Я готов терпеть плен, но не дурное общество!
Он подобрал с соломы свой плащ и с видом полного омерзения направился в самый дальний от наемников угол темницы.
И, не дойдя до противоположной стены, исчез.
* * *
Унтоус был в смятении. В его собственном замке, где господину беспрекословно подчинялось все, что дышит, вдруг началось какое-то безумие. Сначала этот странный гость, не то Сокол, не то — храни Безликие! — самозванец, но почти наверняка негодяй, готовый погубить скромное торговое дело Спрута. Потом — полубезумные подручные Шершня, набредившие дикую историю о страшном колдуне, который пытал их в лесу. А теперь и сам колдун — с пронзительным бесстрашным взглядом, с исказившей лицо неподвижной гримасой, с голосом, от которого людей пробирает дрожь…
Впрочем, трусом Унтоус не был.
— Кто ты, незваный гость? Как посмел ты войти в мой замок и буянить здесь? Не боишься умереть под кнутом?
— Он… сквозь решетку… — встрял было ошалевший стражник, но осекся под тяжелым взглядом господина.
— Умолкни, ничтожный червь, — холодно и повелительно сказал колдун, глядя хозяину прямо в глаза. Сын Клана, которому ни разу в жизни не доводилось слышать подобное к себе обращение, потрясение замолчал, и немыслимый гость закончил: — Мне не нужен ты и тем более не нужны твои жалкие слуги. Я охочусь за той, чей взгляд опаснее любого оружия, чья мысль смертоноснее любой отравы. Знай же, несчастный человек: в обличье смертной женщины по твоему замку разгуливает Хозяйка Зла!
Опомнившийся Спрут сообразил, что имеет дело с сумасшедшим, причем опасным. Он повернулся к страже: этот человек должен быть немедленно схвачен!
Но то, что Спрут увидел, остановило его, заставило промолчать. Стражники, все до единого, вытянули перед собой руки в жесте, отвращающем беду. Даже десятник, валявшийся на камнях и неистово чихавший, тоже пытался воспроизвести этот жест.
Если этим тварям приказать, они не посмеют ослушаться: схватят безумца. Но потом начнется повальное дезертирство суеверных наемников. А где в этой глухомани найдешь других? Остаться в замке без охраны — эта мысль не очень привлекала Унтоуса.
Надо, чтобы эти трусы убедились: перед ними всего-навсего жалкий сумасшедший…
— Вот как? — обманчиво кротким тоном сказал Спрут. — И что же делать в моем захолустном замке такой высокой гостье? Чем заслужили мы честь принимать у себя Многоликую?
Колдун закрыл глаза и по-волчьи принюхался.
— Это место полно зла… — Голос его дрогнул. — Полно грехов, явных и тайных, что творились здесь из века в век. Потому его и избрала Серая Старуха. Она оставила свое болото и под личиной вкралась сюда. Она понемногу поработит все живое в замке. А потом из этих ворот в мир хлынут такие беды, о каких мы не слыхали даже из летописей… — Он открыл глаза, его темные зрачки вновь бестрепетно впились в лицо Сына Клана. И колдун закончил голосом, почти похожим на человеческий: — Может, уже и выпадали людям эти ужасы… только некому было потом летописи писать.
Спрут тряхнул головой, с тревогой чувствуя, что этот бред чуть не произвел на него впечатление. И еще… почудилось ему или нет, что на груди колдуна сквозь грубую ткань балахона пробивается какое-то сияние?
— Чем докажешь, что твои слова не ложь? — резко спросил Сын Клана.
— Ты требуешь доказательств, смертный? — холодно удивился пришелец. — У меня, стоящего между Безликими и Многоликими? Я не обязан тебе ничего доказывать. А вот самому себе — обязан. Я должен точно убедиться, что Серая Старуха действительно здесь. Можешь при этом быть рядом со мной, если хочешь.
И колдун медленными кругами двинулся по двору, не обращая внимания на трясущихся от страха наемников.
Ильен, ничего не понимая, двинулся следом за учителем — и привлек к себе внимание Спрута.
— А это что за сопляк? Живое воплощение кого-то из богов?
Не прекращая медленного движения, колдун строго ответил:
— Прикуси свой кощунственный язык! Этому чистому ребенку предстоит подвиг высокой жертвенности. Его невинная кровь, добровольно пролитая, загонит Хозяйку Зла назад в ее болото!
Чистый ребенок в этот миг не очень-то походил на образец высокой жертвенности. У Ильена чуть ноги не отнялись от ужаса. Конечно, он понимал, что учитель играет роль… но неужели он не мог хотя бы незаметно подмигнуть?
Тем временем Айрунги остановился у входа на крытую галерею. Это была очаровательная галерейка: бронзовые решетки работы искуснейших ремесленников Джангаша, мраморные светлые плиты с вьющимися серыми прожилками…
Унтоус недоверчиво следовал за опасным гостем, чуть ли не в затылок ему дышал.
— Здесь! — со страстной ненавистью сказал колдун. — Здесь она ходила… О Безымянные, дайте знак! Пусть закипит камень там, где ступали ее проклятые ноги!
Он медленно двинулся по галерее. Спрут сунулся следом — и чуть не наступил в лужицу шипящей, пузырящейся жидкости… Нет это была не просто жидкость: мрамор таял превращался в пузырьки, оставляя в плите проплавленную ямку.
Содрогнувшийся Спрут ошалело скользнул взглядом вдоль галереи. Четыре шипящие ямки уродовали гладкий пол.
— Здесь следы кончаются, — мрачно сообщил колдун. — В стену, подлая, ушла… Но я ее, змею, везде разыщу! Приблизься, благородный отрок!
Благородный отрок приблизился. Больше всего Ильену сейчас хотелось взять крепкую палку и изо всей силы двинуть учителя по умной голове.
Колдун крепко взял мальчика за руку и вместе с ним исчез в стене на глазах у потрясенных стражников и ужаснувшегося Спрута…
Айрунги шел напролом сквозь стены, повинуясь беззвучному зову сверкающего все ярче ожерелья. Путь его сопровождался грозными катаклизмами. Подземные толчки заставили Тагизарну изменить русло. В горах камнепад завалил единственную дорогу, связывавшую маленькую деревеньку с большим миром. Небывалый град — слитки льда величиной с кулак — обрушился на рыбаков, промышлявших на Затерянном озере; чудовищные градины проламывали борта и калечили людей.
Грань Миров расползалась, как изношенная ткань. Не один путник, бредя знакомой дорогой, с ужасом обнаруживал вдруг себя не просто в незнакомом — в чужом, страшном краю, гибельном для пришельцев.
Всего этого не знал насмерть перепуганный Унтоус, мечущийся по коридорам и переходам внезапно опустевшего замка. Никто из стражников не посмел последовать за ним, а прислуга с криками удрала под открытое небо, даже не поняв толком, что за ужас обрушился на замок.
В поисках колдуна Спрут заглядывал из комнаты в комнату — и почти везде видел переломанную мебель, перебитую посуду, изодранные драпировки. (Как ни спешил Айрунги, он позволил себе мстительную радость везде ненадолго задержаться.)
Наконец через одно из окон нижнего яруса Унтоус заметил знакомый темный балахон — и без раздумий выпрыгнул в окно, благо оно не было забрано решеткой.
Колдун, держа мальчика за руку, неподвижно стоял под стеной Людожорки.
— Она там, — сказал Айрунги (мальчику, а не Спруту). — Я точно знаю — она там!
* * *
Пестрая компания ошарашенно смотрела на то место, куда только что шагнул оскорбленный Сын Рода.
Неизвестно, как испугала бы их новая шутка судьбы, но Ваастана осенило:
— Может, та самая складка? — неуверенно бормотнул он. — Только как она сюда-то угодила? Охотник вроде говорил, что они движутся… Может, за эти годы от сарая до башни доползла?
— Но… разве мы не ее искали? — спросила Фаури с легким недоверием в голосе.
— Правильно, барышня! — Ваастан встал, стряхнул солому с плаща.
— Тут… это… посоветоваться бы… — неуверенно начал Айфер, поглядывая на Хранителя.
— Со своей дубинкой посоветуйся, умник! — возмутился Никто. — Разве можно так рисковать? Неизвестно, та ли это складка… а если она, так, может, уже не туда выводит! Разумнее положиться на справедливость и милосердие здешнего хозяина…
— Нет у него ни справедливости, ни милосердия! — отрезал Ваастан. — Кто как хочет, а я пошел!
Он решительно направился к дальней стене — и исчез.
К всеобщему удивлению, трусоватый Никто, отбросив колебания, кинулся следом за наемником.
— Пойдем, Айфер! — сказал Хранитель. — А вы, красавицы, не бойтесь. У меня хорошее предчувствие.
Услышав такие слова, Айфер рванулся вперед, как на врага, и исчез даже раньше Сокола.
Пилигрим и Рифмоплет шли вперед спокойно, а перед загадочной невидимой чертой, не сговариваясь, обернулись и ободряюще улыбнулись девушкам.
Теперь в Людожорке остались только трое. Тихоня в замешательстве переводил взгляд с одной девушки на другую: мол, что же вы, барышни?
— Страшно! — выдохнула Ингила, глядя в пол.
— Еще как! — отозвалась побледневшая Фаури.
* * *
Таща за собой Ильена, Айрунги ворвался в башню. Каменные стены были плотнее деревянных: тело проходило не как сквозь туман, а как сквозь густой кисель. Приходилось даже задерживать дыхание.
Едва Айрунги очутился в Людожорке, как ожерелье полыхнуло пронзительным светом, которому не была преградой ткань балахона. Колдовская вещь словно проступила сквозь одежду, осветив темницу.
Айрунги, охваченный страстной жаждой охотника, настигшего дичь, даже внимания не обратил на коренастого широкоплечего мужчину. Он видел лишь двух девушек в золотистом сиянии. Одна — маленькая, худенькая, в пестром наряде — упала на колени, закрыла руками лицо, пряча глаза от резкого света. Другая — тоненькая, стройная, с длинными русыми волосами — выпрямилась во весь рост, гневно и удивленно глядя на пришельца.
Все замерли — но лишь на несколько мгновений. Затем коренастый мужчина бесцеремонно ухватил обеих девушек за руки, грубо потянул к дальней стене… и неожиданно все трое исчезли.
Айрунги, которому кружила голову волшебная сила ожерелья, даже не удивился чуду. Он понял одно: Вечная Ведьма уходит, ее надо догнать!
— Вперед! — крикнул он Ильену и, не выпуская руки мальчика, ринулся туда, где исчезли беглецы.
* * *
Унтоус пришел в себя быстрее, чем стражники и слуги. Собрался с мыслями и пришел к выводу, что его обдурили, как деревенщину на городском рынке.
Какая Многоликая, где? Ему показали пятна на плитах в галерее и чародея, умеющего проходить сквозь стены. Ну и что? Его, Унтоуса, родной дядя умел летать. Что ж теперь, в обморок падать при воспоминании о покойном дядюшке?
Если отбросить болтовню, факты таковы: к нему в замок заявился наглый колдун без знаков Клана на одежде, переломал и разбил много ценных и редких вещей, а затем устроил побег десятку пленников из Людожорки.
Нет, такое хамство нельзя было оставить безнаказанным! Пусть этот гад умеет ходить сквозь стены, но уйти далеко по осеннему бездорожью он не мог. Значит, надо немедленно обшарить окрестности!
Господин потребовал коня и отбыл в сопровождении наемников. В замке остались двое стражников и прочихавшийся десятник — охранять неисправный подъемный мост.
Стражники глядели в сгущающиеся сумерки и угрюмо молчали.
— Это что же за напасть такая на замок свалилась? — спросил наконец один.
— Не знаю и знать не желаю! — отрезал десятник. — Господское дело.
— Слышь, старшой, — робко сказал второй наемник. — Господин, когда уезжал, пообещал, что всех нас, трусов и мерзавцев, кнутом велит перепороть…
— Обещал — сделает, — успокоил его десятник. — Он такой.
— Старшой, а тебя?
— Меня нельзя. Я десятник.
Но в сказавшем это голосе не было уверенности.
За мрачными раздумьями стражники не сразу заметили подошедших к воротам двух незнакомцев. А когда заметили — не особо встревожились. Путники как путники, по виду — наемники. Один из них — одноглазый верзила — поклонился стражникам, заметил бляху десятника и обратился к ее обладателю:
— Слышь, почтенный, не заходил ли в ваш замок паренек — лет восемнадцати, смазливый, темноволосый, нос с горбинкой?
Десятник встрепенулся, но постарался не выдать волнения.
— Темноволосый, говоришь? — переспросил он, незаметно давая знак стражникам. — Надо припомнить…
— Может, он не один бродит, — продолжал кривой. — Там пестрая такая компания подобралась: двое Детей Клана, парочка наемников, парочка циркачей… еще такой странный…
Договорить кривому не удалось: оба стражника разом навалились на путников. Десятник тоже не стоял в стороне от драки, поэтому пришлые наемники были быстро и умело повязаны.
— Дружков своих ищете, да? — торжествовал десятник, не слушая никаких объяснений. — Волоки их в Людожорку, парни! Хозяин доволен будет!
— Старшой, может, не надо в Людожорку-то? Вон какие чудеса там сегодня творились…
Десятник ненавидел советы, считая их проявлением неуважения к своей власти.
— Поговори мне еще, вошь с арбалетом! Делай, что командир велел!
Впоследствии десятнику пришлось крепко пожалеть о своих словах: возвратился измотанный бесплодными ночными поисками господин, выслушал гордый рапорт о схваченных злодеях, пожелал увидеть новых пленников… и тут обнаружилось, что Людожорка опять пуста!
Десятник был оштрафован на месячное жалованье, разжалован в рядовые и жестоко выпорот.
Назад: 32
Дальше: 34