Книга: Привычное проклятие
На главную: Предисловие
Дальше: 2. СЕРАЯ ПТИЦА

Ольга Голотвина
Привычное проклятие

Моим друзьям по форуму Prikl.ru — за то, что на форуме я как дома.

396 год Железных Времен

 

1. ВЫВЕСКА

Тролль возвышался в распахнутых воротах. Он был на голову выше собратьев, сгрудившихся у него за спиной. Вожак, главарь! Грудь, поросшая бурой шерстью, выпятилась так, словно вызывала на себя прямой удар тарана. Мощные ручищи обвиты мышцами, похожими на сытых змей. Ноги — как древесные стволы, только не врастают в землю корнями. Плечи такие, что кажется — сейчас тролль поведет ими и повалит столбы ворот! Харя со злобными красными гляделками и расплющенным носом, похожим на рыло кабана, могла бы навести страх даже на десяток бывалых наемников.
А уж кучка промокших, потрясенных, жмущихся друг к другу людей и вовсе была на грани отчаяния! У них не было сил не только сражаться, но даже разбежаться по двору в поисках укрытия.
Все навалилось на них быстро и страшно: и великаны-тролли, вошедшие по грудь в реку и опрокинувшие их корабль, и холодная осенняя вода, и выматывающий бег по берегу.
Тролли бегают медленнее людей, но они гораздо выносливее. Конечно, они загнали бы свою измученную дичь…
Если бы не высокий частокол, не гостеприимно распахнутые ворота. И не кряжистый седой человек, что стоял сейчас перед вожаком троллей, высоко подняв факел.
Человек был чудовищу по грудь, но глядел на него, как господин на провинившегося раба. И факел держал так, словно желал получше рассмотреть физиономию великана, хотя на дворе стоял белый день.
Беглецы с изумлением и ужасом ждали: вот сейчас тролль шагнет вперед, ударом могучей лапищи превратит голову смельчака в кровавую кашу. А потом двинется вперед, сокрушая все на своем пути.
Нет. Молчит. Не шевелится. А стая за спиной — та и вовсе отступила на пару шагов.
— Ты, Битая Рожа! — холодно и властно заговорил человек. — Осень только на двор, а ты уже по нашим краям шляешься? Зимы вам, уродам, мало?
Тролль переступил с ноги на ногу, склонил голову на короткой шее и что-то промычал.
Этот звук вывел спасшихся людей из оцепенения. Кто-то крикнул:
— Ворота! Закройте ворота, ради Безликих!
— Вот еще! — надменно отозвалась крепко сложенная женщина в синем платье. Она тоже держала факел. — Было бы из-за чего с воротами возиться! Сейчас муж этих недоумков выгонит, обедать будем… Кринаш! — повысила она голос. — Что ты с ними рассусоливаешь? Гони в шею, а то у меня еще младшенькая не кормлена!
— Сейчас! — отозвался муж, не сводя глаз с незваного гостя. — Ты послушай, что Битая Рожа вякает. Добычу свою требует! Ну обнаглели, пора опять учить!
И тут над двором зазвенел решительный голосишко:
— Уходи отсюда, Битая Рожа!
Карапуз лет четырех, выскользнув из-за подола хозяйки, бесстрашно сделал несколько шажков к воротам. Обеими ручонками он, как меч, сжимал большой кухонный нож.
Мать не остановила смелого малыша — лишь шагнула следом и с мрачной решимостью подняла факел, готовая защищать свое сокровище в любой драке.
Появление мальчугана не отвлекло его отца. Он повысил голос и заговорил медленно, почти сливая слова, так, что речь его походила на мычание тролля:
— Добычи нет. Мои люди. Моя стая. Рассержусь. Попорчу шкуру.
— Хозяин! — донеслось откуда-то слева. — Корабль вынесло на Загребущую косу!
Никто не обернулся на голос. Кринаш тоже не отвел взора от красных буркал тролля.
— Лодка на мели, — продолжил он протяжно. — Плохо. Стая берет лодку и несет сюда. Иначе сильно сержусь.
Вожак троллей шагнул назад. Соплеменники повторили его движение. Затем стая разом повернулась и бросилась наутек, словно за ними гнался отряд великого воина Керутана, прозванного Грозой Нежити. Тролли бежали, пригнувшись так, что руки почти касались земли, и на ходу громко ухали — то ли от страха, то ли от разочарования.
Спасенные люди с облегчением вздохнули. Кое-кто, обессилев, опустился на землю посреди двора. Женщины заплакали.
Кроме хозяйки, которая сунула факел в стоящее у ворот ведро с водой и спросила мужа:
— Ты впрямь ждал, что они тебе корабль притащат?
Хозяин тоже опустил свой факел в ведро и небрежно повел широким плечом:
— Ясно-понятно, не ждал. Зато уж точно не вернутся до морозов. Боятся, что и впрямь их в работу запрягу. — Он подхватил на руки малыша. — Ах ты, мой вояка!
Теперь стало видно, что он не так стар, как казалось из-за седых волос. Лет сорок пять, а то и меньше.
Женщина подобрала нож, который выронил «вояка», и зашагала к крыльцу, на ходу крикнув кому-то:
— Недотепка! Ты как за ребенком смотришь? Почему он до ножа добрался?
— Вот и все… — начал было «повелитель троллей», обернувшись к спасенным людям. Но договорить ему не дали.
— Да как же они тебя не сожрали?! — почти обвиняюще крикнула одна из женщин.
— Тролли умом не блещут, — спокойно объяснил хозяин. — Но самые тупые твари умнеют на глазах, если на них смотрит во-от такая штука!
Только сейчас — словно разрушились чары — все оторвали взгляд от своего спасителя и обернулись налево, куда небрежно указал Кринаш. И увидели то, что при иных обстоятельствах бросилось бы в глаза сразу же.
С внутренней стороны частокола была сооружена земляная насыпь, укрепленная досками. С ее вершины на округу хищно поглядывала катапульта. Настоящая. Из тех, что одним своим видом вселяют смятение в души защитников осажденного города.
— Да чтоб я сдох за бесплатно! — ахнул долговязый остролицый парень (единственный, у кого в руке был меч). — Слышь, хозяин, но она же в такую близь не ударит! За реку шарахнет, на опушке цель накроет, а здесь, в воротах… даже если лупить навесными…
— Наемник? — потеплел голос Кринаша. — Я и сам до десятника дослужился. А Битая Рожа сроду в войске не бывал. Откуда ему знать, что рядом с катапультой стоять безопасно?
— Ах, чтоб меня Серая Старуха в луже утопила! — шагнул к хозяину плотный пожилой человек с обветренным лицом. — Слыхал я про тебя, Кринаш, но чтоб этак… Ну будем знакомы. Я Фержен Лесной Шмель из Рода Нерхоут. Новый капитан «Шустрой красотки»… то есть был капитаном, пока ее тролли не потискали, «Красотку»-то… — Фержен помолчал, плечи его поникли. — А раз ей больше не плавать, так уж и не знаю, кто я теперь такой.
— Не торопись оплакивать мою давнюю подружку! — хохотнул Кринаш, ставя малыша на землю. — «Красотка» с троллями уже целовалась, а все плавает, стерва старая! Слышал, что сказал мой раб? Ее вынесло на Загребущую косу. Туда течение все прибивает — коряги, бревна… и твою лапушку. Может, сумеешь починить.
Нахлынувшая надежда потрясла Фержена, он даже не сразу понял, что говорит ему Кринаш. Ах да, спрашивает о прежнем капитане!
— Он решил осесть на берегу. Я у него «Шуструю красотку» и сосватал, дурень этакий! И ведь некого ругать, Хозяйка Зла под руку не толкала — сам вынул кошелек и денежки отдал! Знал бы, что в здешних краях так весело, потратил бы денежки поумнее.
— Ну, тролли — зимние твари. Битая Рожа в этом году что-то поспешил, осенью нагрянул… Да ладно, Многоликая с ним, с Битой Рожей! Добро пожаловать на постоялый двор, господа. Я — Кринаш Шипастый Шлем из Семейства Кринаш. Ясно-понятно, лучше б нас познакомил кто другой, не людоеды. Ну, Дагерта, — кивнул он жене, — веди женщин в дом, пусть у огня обсохнут. Господином, у которого сломана рука, займется Молчун. Остальным лучше пойти со мной к кораблю и глянуть, что из поклажи можно спасти. Прямо сейчас, а то здешние крестьяне не дураки растащить, что река к берегу прибьет. Эй, Верзила! Неси веревки, мешки, захвати обе лопаты. Может, корабль на воду спихнем, если не сильно поломан.
Как ни были путники потрясены пережитой опасностью, никто не отказался идти к выброшенной на мель «Шустрой красотке». Когда отступает смерть, будничные заботы набрасываются на человека прямо с остервенением.
Высокий, плечистый раб принес все, что было велено. Люди, превратившиеся из спасенных в спасательную команду, принялись разбирать веревки и мешки.
— Хоть лепешек возьмите! — Длинное, с квадратным подбородком лицо Дагерты хмурилось. — А лучше послали б Верзилу гонять чужаков от лодки, а сами поели бы по-людски!
Гости разом загомонили: им, мол, кусок в рот не полезет, пока не узнают, кого река обобрала дочиста, а кому удастся вернуть хоть что-то из своего добра. Хозяйка махнула рукой — мол, как угодно! — и велела растрепанной девчушке-служанке уложить в холщовый мешочек лепешки.
— И я пойду! — сообщил из-за спины Кринаша властный голосишко. Не попросил разрешения, просто поставил старших в известность.
— Да куда ж ты, сыночек! — всплеснула руками Дагерта. — Не покушал, и от реки холодом тянет!
— Пусть идет, — вступился за своевольного мальчишку отец. — Все равно из дому сбежит и за нами увяжется. А так хоть у меня на глазах…
Кринаш замолчал, оборвав фразу. Застыл, напрягся, словно матерый котище, заслышавший под лавкой подозрительное хрупанье. А затем грозно выдохнул:
— Ну, я ж его!..
И ринулся в распахнутую дверь сарая.
Послышалась возня. В дверь, протестующе кудахча, вылетели две возмущенные курицы. Наконец появился хозяин, волоча за шиворот упирающегося тощего, востроносого человечка, к потрепанной одежде которого пристало сено.
— Я тебе, зараза, покажу, как от меня прятаться! — приговаривал Кринаш.
— Я от троллей! — визгливо оправдывался востроносый. — Я не привык! У меня тонкая натура! Я не могу работать, когда вокруг чудовища!
— Врет! — отозвалась с крыльца Дагерта. — Он на пару со своей тонкой натурой еще с утра от меня запрятался. А то б я его хлев чистить отправила.
— О боги! — воззвал человечек в небеса. — Служителя высокого искусства — чистить хлев?! Да мои картины украшают дворцы и замки трех стран!
— Тогда почему мой постоялый двор до сих пор не украшает вывеска? — взрычал Кринаш. — Другие, у кого денег нет, не ленятся честно отработать ночлег и еду, а этот… Я же ясно-понятно сказал: намалюешь вывеску — и мы в расчете!
— «Намалюешь»… О Безымянные, вы это слышите?!
— Что ты с ним нянчишься, с прохвостом? — вознегодовала хозяйка. — То ему солнца мало, освещение неправильное, то сыро — краски, мол, не так ложатся! Врет он все, Кринаш, никакой он не художник. Спер где-то кисти-краски, а рисовать не умеет.
От такого оскорбления человечек онемел, запустив длинные пальцы в растрепанные светлые волосы.
— Не умеет — и впрямь отправлю чистить хлев! — посулил хозяин. — Но уж больно мне вывеску захотелось! Доски я сколотил? Сколотил. Чтоб большая была, чтоб от самой излучины видно! — Лицо утратило жесткость, стало мечтательным. — Чтоб во-от такими буквами: постоялый двор Кринаша!
— Завтра с утра и начну, — примирительно пообещал художник.
— А сегодня — бездельничать? — встрепенулся хозяин. — Ну уж нет! Пойдешь с нами разгружать корабль.
— Мне руки беречь надо. У меня ремесло тонкое. Я сегодня доску загрунтую.
— Тьфу! Ладно. Но чтоб завтра у меня…
Владелец постоялого двора шагнул к воротам. Вслед ему рванулось негромкое, молящее:
— Кринаш!
Хозяин обернулся к незадачливому постояльцу.
Художник, бледный, чуть не плачущий, беспомощно протянул к нему руки:
— Кринаш, ты пойми! Я не могу, я учителю слово дал! Он говорил: будешь размениваться на всякую мазню — талант уйдет, как вода в песок. Это как тигра заставить ловить мышей — сдохнет он, Кринаш! Не от голода сдохнет, так от стыда! И дрова колоть мне нельзя, и хлев чистить — я же обязан беречь руки! Это мой инструмент! Ну, ладно, я сейчас на мели, но я и вправду могу создать шедевр! Я чувствую, знаю это… но нельзя осквернять мою кисть малеваньем трактирных вывесок!
Кринаш был почти растроган, но последняя фраза все испортила. Его постоялый двор, его владение, его империю сравнивают с жалким трактиром! Вывеску, которой он заранее гордился, объявляют недостойной мазней! Кисть она осквернит этому проходимцу!
— Шедевр? — тяжело прищурился Кринаш и помолчал, словно пробуя на вкус незнакомое слово. — Шедевр… Вот тут его и создавай, раз такой мастер! Если завтра к вечеру вывески не будет — вышвырну тебя за ворота на ночь глядя! Слыхал небось, каково в наших краях ночевать под открытым небом? В деревню можешь не соваться. Хозяин «Жареного петуха» бесплатно родную мамашу не приютит.
Художник побелел, отшатнулся. А Кринаш сплюнул и вернулся к своим заботам, постаравшись выбросить из головы востроносого чудака с его капризами.
* * *
— А у тебя хорошо идут дела, приятель, — сказал капитан Фержен хозяину постоялого двора, выходя вместе с ним за ворота.
— Не жалуюсь, идут кое-как. На хлеб хватает.
— Не скромничай. Все-таки трех рабов купил.
— Трех? Я? Всего-то двух, и тех с изъянцем, по дешевке.
— Ну как же! Вон тот, здоровенный, что впереди вышагивает, — раз! Тот, что дома остался, купцу руку лечит, — два! И девчонка, которая нам лепешки…
— Недотепка? Она не рабыня. Так, прибилась, неизвестно чья, сирота вроде. Ей всего-то лет двенадцать. И она с придурью. Заговорит — несет несуразицу. Работать начнет — все из рук да вдребезги! Я поначалу хотел согнать со двора, да жена что-то к ней привязалась. Мол, погоди, муженек, из служаночки выйдет толк. Ха! Толк из нее давно вышел, а бестолочь осталась.
Фержен отвернулся, чтобы скрыть ехидную улыбку. Нетрудно догадаться, почему хозяйка так терпелива с девочкой. Для Дагерты, с ее лошадиной физиономией, была сущей находкой служанка еще более некрасивая, чем она сама. Девчонка, Недотепка эта самая — такие и с возрастом не расцветают!
— А теперь и подавно не выгоню, — вздохнул Кринаш. — Задолжал я ей.
— Задолжал? Ты? Девчонке этой?
— Ну да. Не усмотрели мы весной за Нурнашем. Убежал, негодник, на берег, влез на старую иву — и сорвался в реку. Там такое течение, что не всякий взрослый выгребет. А Недотепка — дура дурой, а плавает, оказывается, как щука! Сиганула в воду…
— Пап! — прервал рассказ детский крик, в котором звенели слезы. — Пап, мой тополек!
Отец тут же прервал беседу, махнул спутникам — мол, идите, я вас догоню! — и поспешил к сынишке, который стоял неподалеку, сжав кулачки.
— Пап, смотри! Это Битая Рожа! Зря мы его живым отпустили!
С первого взгляда отец понял причину такой кровожадности своего отпрыска.
Меж камней рос молоденький, чуть выше Нурнаша, тополек, дерево в здешних местах редкое. Должно быть, клочок пуха с семенами добрался сюда на плаще какого-то путника. Нурнаш обнаружил деревце летом и почему-то к нему привязался. Даже, пыхтя от усердия, поливал из добытого на кухне ковша. Весь дом знал о новой забаве хозяйского сына. А теперь тополек сломан! Мальчик прав: деревце попало под ноги кому-то из удиравшей стаи.
Кринаш глянул в покрасневшее от горя и злости личико сынишки и бодро заявил:
— Поможем! Не до конца деревце сломалось! А ну-ка, я сейчас…
Выломать в кустах сухую прямую ветку, в два счета очистить ее ножом от мелких веточек… И вот уже четыре руки бережно прилаживают на место вершинку. Теперь надо примотать чем-нибудь к деревцу палку, как приматывают дощечку к сломанной руке…
Увы, у Кринаша не оказалось с собой веревки. А «спасательный отряд» успел далеко отойти по берегу.
Отец не успел даже огорчиться — малыш уже развязал свой поясок:
— На, пап, держи!
Когда у человека так гордо и счастливо светятся глаза, ни к чему напоминать ему, что красивый пояс с красными кисточками куплен у бродячего разносчика отнюдь не задаром и что мать за этот пояс им обоим еще задаст.
— Подержи вершинку, сынок, чтоб ровненько… Вот, вот… и вот!
Двое мужчин, большой и маленький, отступили, чтобы полюбоваться своей работой. Тонкое деревце, туго обмотанное детским пояском, неуверенно расправляло ветви на легком дразнящем ветерке.
— Пап, тополек не засохнет?
— Не должен бы. Ну, пойдем, а то отстали мы от своих!
Кринаш удивился бы, если бы узнал, как важно то, что он сделал сейчас.
А что он, собственно, сделал? Просто не дал пролиться детским слезам, которые уже закипали в темно-карих глазенках.
* * *
Синий мягкий вечер испуганно и недоверчиво заглянул в окно — и отшатнулся от ярких отблесков огня, веселых голосов, бодрого перестука глиняных кружек по столам.
А почему не праздновать людям, чудом избежавшим смерти, а потом спасшим почти все свое добро? Ни тролли, ни люди не разграбили груз «Шустрой красотки», да и сама она предстала взору капитана вовсе не грудой бревен и досок.
И теперь Фержен, раскрасневшийся от выпитого вина, уперся локтями в столешницу и благодушно внимал рассказу хозяина о том, как на постоялый двор попала катапульта. Грозное осадное орудие было брошено силуранской армией, в панике отступавшей из-под стен грайанской пограничной крепости Найлигрим. Тогда многое было брошено и потеряно — но только не голова десятника Кринаша. Он прикинул, что катапульта может пригодиться, и не пожалел мелочишки для местных, чтоб помогли укрыть «находку» в овраге. Позже, когда купил постоялый двор, вывез катапульту частями по Тагизарне, собрал, установил — разбегайтесь, вороги! Ни тролли не сунутся, ни речные пираты!
При слове «пираты» капитан встрепенулся, потребовал подробностей. В разговор вступили другие путники, подтянулись из-за соседних столов, сели рядышком.
Купец со сломанной рукой — человек, как выяснилось, бывалый и много повидавший — начал рассказывать о свирепствующем в верховьях реки наррабанце Сархе, которого Хозяйка Зла привела в эти края. Как будто не мог вволю злодействовать у себя в Наррабане!
Кринаш тоже с удовольствием послушал бы страшные истории. Мог бы и сам кое-что рассказать. Например, про красавицу Вастер Долгую Метель, что два года назад стала супругой властителя Замка Трех Ручьев — и теперь округа полнится смутными и жуткими слухами об особых пристрастиях этой необычной женщины…
Но его отвлек шорох под столом.
Ну, ясно-понятно! Недотепка! Забилась под стол, насторожила лопушистые уши. Готова лечь спать голодной, лишь бы послушать, о чем гости беседуют.
Вот паршивка, а?! Дагерта одна должна вино гостям подливать, еду разносить, а эта бестолочь здесь прохлаждаться будет!
Опустив руку под стол, Кринаш точным движением цапнул лентяйку за шиворот. Раздалось отчетливое: «Ой!»
— Марш хозяйке помогать, горе мое разнесчастное!
Хотел отвесить бездельнице затрещину, но рука не поднялась. На дурочку Недотепку трудно сердиться. Уж очень нелепая и смешная рожица у девчушки! Больше всего похожа на игрушку из лоскутов, какие шьют матери детям в бедняцких семьях. Этакая славная уродина-кукла с торчащими косичками из соломенных жгутов и с плоской физиономией, на которой нарисованы круглые глазищи и растянутый в вечной улыбке рот.
— Ступай воды принеси, лупоглазая, — смягчившись, велел хозяин.
Девочка опрометью вылетела за дверь. В сенях раздался грохот. Кринаш безнадежно вздохнул — и тут уловил в общем гаме негромкий женский голос.
— …красивый сад с редкими южными деревьями. Я слышала: с огромными листьями, с цветами. Кажется, какой-то властитель развел…
Кринаш вздрогнул. Что его взволновало? Слова «южные деревья», которые вызвали в памяти что-то потаенное и недоброе? Или то, что заговорила молчаливая гостья в мужской одежде, до сих пор сидевшая в стороне от веселой компании и рассеянно, ложку за ложкой, отправлявшая в рот рыбную похлебку? Похоже, она не ощущала вкуса еды — так углубилась в раздумья.
А ведь эта постоялица, не назвавшая своего имени, будет познатнее прочих гостей, видно по манере держаться. Ну, может, не Дочь Клана — тогда Дочь Рода, не ниже. И совсем юная, лет девятнадцати. Прямая, тонкая, голову держит высоко.
— Ой, да что госпоже наговорили? — всплеснула руками Дагерта. — Какие у нас сады, какие южные деревья? Глухомань тут! Властителей с замками почитай что нету, потому как земли королевские. Есть, правда, замок одного из Спрутов, этак сутки пути, но сады высокородный господин не разводит. Уж я бы знала, на постоялый двор все слухи стекаются.
«Почему она путешествует одна? — недоумевал Кринаш. — В спасенной дорожной суме уцелел кошелек, юная дама платит не скупясь. Деньги, стало быть, имеются, а родни, чтоб позаботиться, — никого? Или такая родня не людская, что отпустила молодую женщину одну в опасный путь?»
Кринаш поймал себя на том, что думает о госпоже как о женщине, даме. Ни разу не назвал эту юную, хрупкую особу девушкой или барышней.
Гостья, помрачнев, поднялась из-за стола:
— Спасибо за угощение, хозяюшка. Пойду, спать пораньше лягу.
— Ой, — огорчилась Дагерта, — или мы госпоже не угодили? Съела-то всего ничего!
Гостья бросила взгляд в миску, словно пытаясь понять, что она, собственно, ела.
— Нет-нет, все было вкусно. Просто я устала.
— Сейчас возьму свечу, провожу…
— Не оставляй гостей, хозяюшка. Я помню, куда ты отнесла мои вещи.
Кринаш вскользь подумал, что его умница Дагерта отвела гостье лучшую комнату. Настоящие господские покои, даже кровать с балдахином!
Но про какие сады расспрашивала госпожа? Почему ее слова тревожат Кринаша?
«Южные деревья…»
Перед глазами поплыли тонкие прямые стволы, перистые легкие листья, цепкие змеи лиан, яркие цветы.
Да не может этого быть! Госпожа говорила совсем о другом! Может, в замке у Спрута растет какая-нибудь чахлая пальма в кадке, а слухи превратили эту кадку в сады!
Но на сердце тяжело, вино потеряло вкус, застольные истории скользят мимо слуха.
А зачем гадать? Пойти да спросить госпожу! Сейчас, сразу, пока она не легла спать!
Кринаш поднялся на галерею, опоясывающую трапезную. Впереди мелькнула женская фигурка, скрипнула дверь — гостья скрылась в комнате.
И сразу — вскрик, грохот, треск! Ну будто в комнате делает приборку Недотепка!
Хозяин без стука ворвался в комнату — и узрел невероятное зрелище.
Гостья, только что тихая и усталая, преобразилась странно и страшно. Свирепо оскалясь и выкрикивая что-то бессвязное, она лупила подсвечником забившегося в угол мужчину. Кринаш узнал бродячего торговца, который вчера завернул на постоялый двор. Парень даже не помышлял о защите, только закрывался руками от ударов и подвывал от ужаса. Будешь подвывать, если у обезумевшей от гнева женщины такое лицо — вот-вот клыки полезут!
Кринаш, разумеется, не стал этим любоваться. Решительно отобрал у гостьи подсвечник, твердо ухватил ее за локти:
— Все, все уже! Успокоимся, не будем никого убивать! Этот тип посмел дотронуться до госпожи?
— Вор! — гневно выдохнула женщина. — Ворюга!
А, вот оно что!
— Ты для этого влез в комнату госпожи? — строго вопросил Кринаш.
Потрясенный парень не мог даже кивнуть. Впрочем, все и так было ясно.
— Пошел со двора, — холодно сказал хозяин. — И чтоб я тебя больше не видел.
Эти слова вывели воришку из шока.
— Ради Безликих! — возопил он. — Под открытым небом, ночью! Это в ваших-то краях! Имей совесть, Кринаш! Душегуб ты!
— Насчет совести молчал бы, воровская морда. Беги, пока совсем не стемнело, в деревню, ткнись в «Жареный петух». Туда всякую сволочь пускают, были б деньги.
Парень шагнул к двери. Но страх уже перебродил в злобу. Он угрюмо оглянулся:
— Воровская морда… Ты, хозяин, глянь на подоконник. Вот из-за этого сокровища баба чуть человека насмерть не уходила!
Женщина метнулась к подоконнику, схватила что-то, спрятала в рукав. Но у Кринаша взгляд цепкий, приметливый. Он успел рассмотреть, из-за чего дама впала в такую ярость.
Крупная речная галька. Посередине просверлена, в дыру продет кожаный ремешок.
Хозяин поморщился, представив, какую историю расскажет в деревне выгнанный торговец о странных делах, что творятся на постоялом дворе Кринаша.
— Эй, ты! — окликнул он парня. — А ну, поди сюда! Если боишься по темноте топать, так и быть, оставайся.
Спать ляжешь в пристройке, где Верзила и Молчун. Скажешь парням, пусть за тобой приглядят, чтоб не спер чего. Понял? Брысь!
Торговец был в ярости, но не посмел даже сплюнуть себе под ноги. Просто повернулся и ушел, злобно топая по деревянной галерейке.
Кринаш со строгим лицом прислонился к дверному косяку:
— Теперь с госпожой беседовать будем. На этом постоялом дворе я хозяин. Отвечаю за гостей. И мне ни к чему неприятности. А потому хочу знать: почему моя госпожа изволила так гневаться из-за камня на кожаном ремешке?
Женщина сверкнула глазами, надменно вскинула подбородок и хотела что-то сказать, но Кринаш опередил ее:
— Только не надо красивых баек о подарке любимого, который тот подобрал на месте последнего свидания! Когда в моем доме появляется такая штуковина, я сразу думаю о магии. И хочу знать, чего от этой магии ожидать!
Женщина шагнула вперед, явно желая произнести что-то гневное. Но подвели нервы, которым сегодня крепко досталось. Гостья судорожно, со всхлипом вздохнула и разревелась. Горько, навзрыд.
Кринаш обреченно потер шрам на лбу: ему в очередной раз выпала роль утешителя и доброго советчика! Что ж, и это иной раз входит в обязанности хозяина постоялого двора.
* * *
— Мы с Хашуэри росли вместе: мой отец командовал стражей в Замке Белых Утесов. Играли, бегали в лесу. Он рвался на подвиги: побеждал чудовищ, завоевывал королевства…
Ульфейя Серебряная Иволга всхлипнула и плотнее закуталась в шаль, которую дала ей Дагерта.
Сама хозяйка возилась в пристройке-кухне, заваривая успокоительные травы. Она не задала ни единого вопроса. Если понадобится ее помощь, муж сам скажет.
Заплаканная гостья сидела рядом с Кринашем на заднем крыльце, куда увел ее хозяин, чтоб на холодном ветерке скорее погасли разгоряченные щеки.
— Когда в Хашуэри проснулся Дар, все в замке были в восторге. Как же! В потомке Первого Медведя пробудилась чародейная сила! — Ульфейя поджала губы, помолчала немного и закончила почти враждебно: — Все радовались. Кроме меня. Я как раз поняла, что жду ребенка. Я и раньше была ему не пара, а уж для Истинного Мага…
В голосе молодой женщины зазвенели опасные нотки. Не сорвалась бы на истерику! Кринаш спросил нарочито сдержанным тоном:
— А какой Дар у высокородного господина?
— Охранный. В детстве озорничал: проведет ладошкой над порогом — и полдня никто не может в комнату войти. Никто не знал, что это его проделки, а я не выдавала. И еще он хорошо чувствует чужую магию.
Ульфейя помолчала. Кринаш не торопил ее, слушая шум ветра в сосновых ветвях по ту сторону высокого частокола.
— Я не сказала ему… так и не сказала! Хотела, чтобы он сам… не ради ребенка, а ради меня! И Хашуэри поговорил с родителями. Тут такое началось — ой!..
Кринаш сочувственно кивнул. Это для простолюдинов вроде него Дети Рода — высокая знать. Но не для Детей Кланов, потомков двенадцати великих магов. Ясно-понятно, что родители Хашуэри не пришли в восторг от признаний сыночка!
— Отец тоже рассердился, грозил увезти меня из замка. Тогда Хашуэри пришел ко мне ночью. Сказал, что родители против нашего брака. Но он знает, как заставить старших с собой считаться. Ему известно, где достать древний талисман — ни у одного мага нет подобного! Когда в его руках окажется такое могущество, все узнают, кто такой Хашуэри Горячая Кровь из Клана Медведя! Никто не посмеет с ним спорить, даже родители. И он сам выберет жену. Так что я должна перестать реветь и спокойно ждать его возвращения.
Слезы все-таки прорвались наружу. Ульфейя закрыла лицо руками, плечи ее вздрагивали. Кринаш не утешал женщину: она справится со слабостью сама. Для нее важно выговориться.
Взяла себя в руки, продолжила глуховато:
— Он не вернулся. Просто исчез, и никто ничего не знает. Обращались даже к ясновидящей из-за Лунных гор. Но и грайанка ничего толком не сказала. Даже не почувствовала, жив или в Бездну ушел…
Приоткрылась дверь: Дагерта принесла травяной отвар. Муж быстро обернулся, коротко махнул рукой. Дагерта понятливо исчезла.
Ничего не заметив, Ульфейя продолжала:
— Полгода назад я родила девочку. Перед родами отец увез меня в Фатимир. Дом, деньги, служанки… Но родители на внучку даже не глянули. А она такая славная девочка, глазки ясные, умненькие…
Губы молодой матери задрожали, она заговорила быстрее, словно стараясь, чтобы слова обогнали слезы:
— А недавно приехал отец: нашел мне жениха. Сын его старого друга. Говорит, за мной такое приданое — на трех невест хватит. А я знаю, у отца больших денег не было.
— Клан Медведя, — кивнул Кринаш.
— Я почти согласилась, но оказалось, что жениху не нужна моя девочка. Отец сказал: не дадим ей пропасть… но она же останется без имени! Отребье… Это же ужас какой — всю жизнь прожить Отребьем! Ты только представь себе…
— Я-то как раз представляю, — негромко и ровно отозвался Кринаш. — Я это тридцать девять лет очень хорошо представлял. Сам не так давно именем обзавелся.
Глаза Ульфейи расширились. До нее только сейчас дошло, как представился им хозяин, отогнав троллей.
Кринаш из Семейства Кринаш. Первый в своем Семействе. Основатель.
Женщина с новым интересом обернулась к собеседнику:
— Но как же ты… как удалось?..
— Твоей девочке так не удастся… Шесть лет назад я на поле боя спас жизнь королю Нуртору. За это он позволил мне основать Семейство. Но ты же понимаешь: на всех бедолаг из Отребья не наберешься погибающих королей!
— Ничего не скажешь, повезло тебе, — вздохнула Ульфейя.
— Да уж… — смущенно отозвался Кринаш. — Ясно-понятно. Это ведь только богам дозволено быть Безымянными.
Оба замолчали. Задумались о мире, который хуже чем жесток — равнодушен к тем, у кого нет имени. Просто не признает их существования.
Наконец Ульфейя мрачно продолжила:
— Я никому, даже отцу, не сказала, что на мне вина похуже, чем… чем… Словом, это по моей вине пропал Хашуэри.
— По твоей вине, госпожа? Почему?
— Вот! — На ладони ее лежал уже знакомый Кринашу камень на кожаном ремешке. — Я с ним теперь не расстаюсь. А на подоконнике оставила, чтоб высох ремешок, он же в воду угодил… Эта вещь когда-то принадлежала Первому Медведю.
У Кринаша перехватило дыхание. Он — в прошлом отчаянный наемник, а теперь властный и бесстрашный хозяин постоялого двора — содрогнулся, глядя на серый камешек.
Двенадцать магов. Основатели Кланов. Избранники богов. Их сила живет в крови потомков, иногда проявляя себя и даря миру новых Истинных Чародеев.
— Камень называется Серый Оберег, — объяснила Ульфейя. — Он передается от отца к сыну. Когда попадает к Истинному Чародею — увеличивает его силу.
— Тогда почему?..
Кринаш запнулся. Догадался, в чем вина этой девочки.
— Когда Хашуэри прощался со мной, я почти сломила себя, готова была сказать ему… Но он был таким гордым! Таким самовлюбленным! Так жил предвкушением подвига! Когда он уходил, я… — Дочь Рода запнулась, подбирая слова. — Я взяла камень. Думала: он заметит пропажу, мы вместе будем искать Оберег. С него слетит клановая спесь, и тогда…
Женщина замолчала, зябко повела плечиками под шалью и прихлопнула на руке злого осеннего комара.
— Пусть госпожа подождет, — бормотнул Кринаш. Встал, приоткрыл дверь в трапезную: что-то тихо там стало. — Дагерта, все уже разошлись?
— Намаялись, рано спать легли, — отозвалась жена.
— Неужто все наверху разместились? Много ж народу было!
— Фержен посулил матросам хорошую плату, чтоб до утра с ним «Шуструю красотку» охраняли. Костры разведут, будут спать по очереди. А остальные в комнатах улеглись.
Кринаш удивленно покрутил головой — вроде бы недолго он с постоялицей болтает, а гляди ж ты! — и обернулся к Ульфейе:
— Не угодно ли госпоже перебраться к огню? А то комары, и холодно уже…
У очага гостья немного расслабилась и рассказала о муках совести, изводивших ее после исчезновения любимого. И о том, как однажды, наплакавшись в постели, заснула с Оберегом в руке.
— Во сне я видела мир глазами Хашуэри. Он был совершенно неподвижен, но спокоен, словно привык к этому. Вряд ли связан или закован в кандалы — пожалуй, парализован, причем давно, успел с этим смириться. Должно быть, сидел у окна. Не заметила ни подоконника, ни ставней, но помню сад за окном. Именно сад, не лес: вперемежку с обычными деревьями росли странные, заморские, я такие видела на картинках в книге.
Женщина бросила взгляд на хозяина: не ухмыляется ли? Нет, серьезен.
— Наутро надела Оберег на шею и впервые почувствовала, что он пытается говорить со мной. Не словами, молча зовет куда-то, манит. Иду в одну сторону — радуется, я это чувствую. Пойду обратно — огорчается так, что мне самой реветь хочется. И я не выдержала. Надела дорожную одежду, взяла деньги, бросила малышку на служанок. Отцу написала, что если о девочке не будут заботиться, пока не вернусь, то я всю семью с последнего костра прокляну! И отправилась в путь — куда повел камешек. Сюда.
Кринаш протянул широкие ладони к огню.
— Моя госпожа слышала про «сход деревьев»? — негромко спросил он.
Ульфейя удивленно сдвинула тонкие бровки, припоминая.
— Но это же… детская сказка!
И посерьезнела, глянула неласково: мол, на какую ерунду мы перевели разговор!
Кринаш не смутился, продолжил серьезно:
— Рассказывают, что однажды всем деревьям на свете приснилось, что сошлись они и толкуют о делах своих извечных. От этого сна появилось на земле место, где встречаются деревья — и те, что в наших лесах растут, и всякие заморские. Захотят — и отправятся на свой сход. Людям кажется, что яблоня в саду шумит ветвями, а на самом деле она рядом с пальмами да соснами думает свою неспешную древесную думу. А уж о чем они промеж собой договариваются — о том нам, людям, лучше не гадать…
— Бред какой-то.
— А еще говорят, — упрямо продолжил хозяин, — что растет в чародейном лесу вечное дерево. Ему столько лет, сколько нашему миру. Большое, могучее, корни землю насквозь пронизали. А под корой, в древесине спрятан талисман, который древнее нашего мира. Такой огромной силы, что сравнить не с чем. И названия у него нет: когда он возник, некому было дать ему имя. Смельчак, который железом вырубит талисман из ствола вечного дерева, получит власть над землей и всем, что растет из нее.
Темные омуты глаз распахнулись на побелевшем лице женщины:
— Хашуэри?..
— Очень может быть. Ведь это в наших краях — ну, место где встречаются деревья.
— Хашуэри! Да, он о таком и мечтал. И мог бы почувствовать талисман сквозь кору… Ох, дурачок, дурачок мой! Ну, Серая Старуха ему нашептала!.. — Женщина закачала головой, словно от зубной боли. Но тут же опомнилась, с достоинством выпрямилась и спросила: — А с чего ты взял, что эти чудеса где-то здесь?
— Уж знаю! — вздохнул хозяин. — Как раз с постоялым двором история вышла…
Он плеснул себе вина, отпил глоток и степенно начал рассказывать:
— Тогда я только-только со службой распрощался. Деньги были, и хорошие. Махну, думаю, в столицу, поосмотрюсь… А только не добрался я до Джангаша. Плыл на «Шустрой красотке» — да-да, на этой самой, что лежит с пробоиной на мелководье. Причалили мы к этой пристани. Постоялый двор уже тогда здесь был, только содержался не в таком порядке.
Кринаш с законной гордостью крепкого хозяина обвел взглядом трапезную, сделал еще глоток из кружки и продолжил:
— Хозяином был невзрачный человечишка. Имя кое-какое имелось, да никто имени не помнит, а звали все этого недотепу Сорокой — ясно-понятно, не за молчаливость. Тарахтел, как колесо на каменистой дороге. А тут подвернулся бродячий певец, спел про хоровод деревьев. Хозяин и пошел бренчать, что знает, как в это самое место пробраться. Есть, мол, в лесу овраг, а в его песчаной стене — лаз, корнями да ветками заплетенный… Он, дескать, там побывал и вечное дерево видел. Ну, только что сам там корнями не пророс, уж до того бывалый человек! Его на смех подняли. Он горячится, по столу кулаком стучит — разошелся, как новобранец в кабаке. Я, мол, готов об заклад биться: пойду туда и ветку принесу с пальмы или еще какого дерева почуднее! Нашлись насмешники, ударили с ним по рукам. И ушел Сорока в лес, благо до ночи далеко было.
— И принес ветку?
— Он-то принес, да нам уже не до того было. Нам лишь бы ноги унести с постоялого двора, такое вокруг началось! Из стен полезли побеги, сразу набухли и полопались почки, зеленью брызнуло. Да что там бревна стен — даже столы ветвями покрылись! Чтоб мне прогореть, если вру! Мы и пожитки побросали, едва успели попрыгать в двери да окна, как дом в чащу превратился. А во дворе-то!.. Изгородь успела такими сучьями обрасти, что мы по ним наружу карабкались — ворота наглухо ветки заплели! А обернешься — еще веселее на душе: земля прямо кипит, так из нее молодые всходы рвутся! Спрыгнули мы с изгороди. Смотрим — стоит Сорока перед бывшими воротами. Глядит на буйное свое хозяйство и говорит этак задумчиво: «А я ветку принес…» Ясно-понятно, человек переволновался, но и я не железный! Плюнул наземь и отвечаю: «А тебе, распротак перетак, веток здесь мало?!»
Ульфейя хохотнула нервным смешком, но глаза остались серьезно-напряженными.
— Этот Сорока оказался упорным парнем, — продолжил Кринаш мрачно. — Раздобыл в деревне топор и до темноты прорубался в ворота. Он ветви рубит, дровосек хренов, а они сызнова вырастают. Наконец кто-то надоумил его влезть по сучьям на забор и глянуть, что внутри делается. Влез. Глянул. Махнул рукой и отступился. Ночь мы все провели у костров. Тогда я и решил рискнуть: предложил хозяину купить у него постоялый двор — как он есть, во всей красе. Торговались до утра, к рассвету ударили по рукам. Честно скажу: цену я дал позорную. Так платить разве что погорельцу за пепелище! Впрочем, то, что я купил, было не лучше пепелища. Составили договор, капитан «Шустрой красотки» свидетелем подписался. Все надо мной смеялись: мол, буду среди леса дровами торговать! А я под их смешки расспросил Сороку, как пройти в тот волшебный овраг.
Ульфейя глядела перед собой неподвижным взглядом кошки, следящей за воробьем. И не упускала ни единого слова из рассказа хозяина.
— Топор я не взял. Да что топор — все железо с себя снял, даже пряжки с сапог!
— И ты был… там?
— Был… Дурак этот Сорока! С такой силой шутки шутить вздумал! Я там не то что ветки ломать — по сторонам пялиться не смел, а ведь я не трус! Правду говорят: дурням страх неведом… это я про Сороку, ясно-понятно.
— И что… правду люди про это место говорят?
— Вроде того. Деревья… кружатся, как живые… Не это главное! Стоял я там один на один с могуществом, против которого не потрепыхаешься! Я не требовал — просил! Клялся, что никогда не подниму топор на живое дерево, на дрова у меня будет идти сухостой. Обещал, что мужиков из соседней деревни тряхну как следует, чтоб с лесом бережнее были.
— Ты сдержат слово?
— Сам не валю живые деревья. А если соседи в счет долга подбрасывают дровишек, не придираюсь, где и как нарублены. Я за чужой грех не ответчик… Так вот, когда я вернулся, побеги успели завянуть, высохнуть и рассыпаться трухой. А стены и ограда стояли как ни в чем не бывало. Всего-то работы было, что выгребать да жечь древесный мусор. Прежний хозяин после этого вроде рехнулся, на метле по двору скакал. И то сказать, такое подворье уступил почитай что задаром! Но потом Сорока опомнился и убрался из здешних краев…
Кринаш остро, испытующе глянул в бледное лицо гостьи.
— Заболтались мы, пора спать… Я к чему речь веду: надо госпоже отступиться от этой затеи. Место такое, что и без оружия не сунешься, а с оружием тем более. Тамошние хозяева издали чуют железо. И жениха госпожа не выручит, и сама погибнет, Хозяйке Зла на радость… Эй, Дагерта! Проводи гостью в комнату. Да и я пойду спать, пожалуй. Денек хлопотный выдался.
Деревянные ступени заскрипели под хозяйскими шагами.
Ульфейя не пошевелилась, словно не заметила ухода Кринаша. Ее глаза не отрывались от багровых углей очага.
С железом нельзя идти на поиски любимого. А с огнем?
Кринаш проснулся, словно от толчка. Тихо. Темно. Только полоска лунного света скользит между ставнями. В углу, в дубовой люльке тихо спит маленькая Дагвенчи. Еще недавно это место занимал Нурнаш, но теперь он торжественно выселен из родительской спальни: большой уже! Как тогда гордился сынишка и как переживала Дагерта: а вдруг ее кровиночке дурной сон приснится? Кто успокоит и утешит, если мамы рядом нет?
Сыну четвертый год. Дочурке скоро годик. Есть о ком думать заботливому отцу. Так почему в голове неотвязно кружится мысль о чужом ребенке? О девочке, которую Кринаш никогда в жизни не видел и не увидит?
О девочке, которой суждено вырасти Отребьем.
А что может сделать Кринаш? Ах, жалко девочку? Всех не пережалеешь! Его-то самого много жалели?
Дыхание лежащей рядом Дагерты чуть изменилось. Не спит. Муж проснулся, и она проснулась. Почувствовала.
Хорошая у него жена. Повезло.
— Ты госпожу сама в спальню проводила или Недотепку послала? — спросил Кринаш.
— Сама, — ответила Дагерта, словно продолжая начатый с вечера разговор. — И приглядела, чтоб улеглась. Даже горшок углей насыпала, постель согреть, а то она жаловалась, что ноги зябнут.
Кринаш рывком сел на постели.
— Угли, да? Ну-ка, жена, сходи глянь, все ли там в порядке! — Чуть помолчав, добавил: — Как бы госпожа нам пожару не учинила!
Требование было странным, но Дагерта и бровью не повела. Молча встала, набросила поверх рубахи длинный платок с кистями и вышла за порог. А Кринаш, словно зная, с какой вестью вернется жена, принялся одеваться.
Он уже натягивал сапоги, когда в дверях появилась взволнованная Дагерта:
— Ее нет…
— А горшок с углями? — глухо спросил Кринаш, сдергивая с подколенных ремней железные пряжки.
— Нету…
Кринаш завязал ремни узлом и, не сказав жене ни слова, вышел из комнаты.
* * *
Безобразие! Калитка распахнута настежь! А Молчун, зараза, дрыхнет под навесом у поленницы!
Хозяин пинком разбудил нерадивого сторожа. Молчун вскочил, ошалело заозирался — и рухнул на колени, поняв, как серьезно провинился.
Раньше двор оставался без охраны: засовы на воротах и калитке снаружи не откроешь, а изнутри ночью в лес выйти — такие дурни на постоялый двор не забредают!
Но с прошлой зимы Кринаш все чаще приказывал рабам нести караул во дворе. У него, мол, на душе неспокойно, так пусть полночи один по двору побродит, полночи — другой. И хотя Молчуна и Верзилу не радовала необходимость после полного трудов дня зевать и глазеть на звезды, ни один из них не считал хозяйский приказ блажью. И не потому, что Кринаш, как правило, на следующий день позволял им немного вздремнуть. Нет, рабы поняли: у их господина звериное чутье на опасность.
Чего стоил хотя бы случай, когда прибывший с мирными путниками сообщник разбойников ночью пытался отворить ворота своим дружкам из шайки Хвата. Или повторная — через две ночи — попытка разбойников проникнуть на постоялый двор, забросив на частокол привязанные к веревкам крючья.
Ну, разбойники-то ладно, они получили по ушам и окончательно усвоили: Кринаша злить — что медведя в берлоге ногами пинать. А вот неведомая Подгорная Тварь, летучая такая, вроде пузыря со щупальцами, что спустилась с ночного неба на двор — ох, и вспоминать не хочется! Еле прогнали ее факелами.
И вот теперь — калитка открыта. Забегай или заползай любая хищная дрянь!
Не поднимая глаз, провинившийся раб ожидал вспышки хозяйского гнева.
Но Кринашу было не до него. Он окинул взглядом двор. Подошел к ивовому плетню вокруг огородика. Одним движением вырвал из земли угловой кол, не обращая внимания на то, что рухнула им же сплетенная ограда. Взвесил кол на руке — тяжелый, острый!
— Хоть меч возьми! — простонала с крыльца Дагерта. Платок упал с ее плеч, и высокая костлявая фигура в длинной белой рубахе походила в темноте на привидение.
— Нельзя, — отозвался Кринаш, — они железо чуют… Ступай в дом, а то холодно.
Дагерта не двинулась с места.
— Иди в дом! — строже сказал муж. — Грудь застудишь, а тебе маленькую кормить.
Женщина поспешно подобрала шаль, набросила на плечи, но с крыльца не ушла. Так и не отвела взгляда от мужа, который направился к калитке. Проходя мимо Молчуна, все еще стоящего на коленях, хозяин задержался, обернулся к дому:
— Собаку надо завести, вот что! Давно бы нам, жена, догадаться! А то и двух, позлее да горластее. Вернусь — решим… А ты, лежебока, закрой за мной калитку на засов.
* * *
Было темно, однако древесные кроны над головой Ульфейи не казались сплошным черным пологом. Они походили на грузные, набухшие тучи. Какая гроза обрушится из них, какие молнии ударят?
Женщина вспомнила, как однажды гроза застала их с Хашуэри вдали от замка. Она испугалась тогда, закричала. Казалось, молнии прицельно бьют именно в нее. Хашуэри засмеялся и сказал: «Ах ты, птичье сердечко!» Прижал ее к груди, закутал в плащ с головой — и сразу страх прошел. Пусть плащ был плохой защитой от тугих струй ливня, пусть гром грохотал над самой головой — Ульфейя была в самом безопасном месте на свете!
Сейчас Оберег уверенно вел ее к Хашуэри. Любимый ждет где-то за черным лесом. Он засмеется, скажет: «Ах ты, птичье сердечко!» И все будет хорошо, и беда отступит…
Горшок с углями, закутанный в плащ, не жег руки, а грел, словно она несла ребенка. Маленькую девочку, которой так нужен отец…
Ульфейя двигалась не задумываясь: ныряла под нависшие ветви, перелезала через упавшие стволы, раздвигала тяжелую сырую листву. Серый камень гнал ее сквозь чащобу, властно указывал путь в сплетении стволов, коряг, зарослей папоротника, густых кустов. Оберег пульсировал на груди в одном ритме с сердцем, и барышня, которая ни разу в жизни не была ночью в лесу, шла со сноровкой разбойника или лесовика. Даже горшок с углями не заставлял ее идти медленнее.
Внезапно женщина остановилась… прислушалась… прижалась к стволу кряжистого граба, едва не рассыпав угли.
Кто-то преследовал ее по ветвям — нагло, шумно, не заботясь о том, чтобы остаться незамеченным.
До сих пор звуки ночного леса — уханье совы, предсмертный крик зазевавшегося зайца, шум ветра в ветвях — скользили мимо ушей женщины, подчинившейся чарам Оберега. Но теперь она тревожно вслушивалась в мягкие, тяжелые прыжки, в хруст сучьев. Рысь не станет так шуметь. Наверное, это одна из Подгорных Тварей, которыми ее всю дорогу пугал капитан «Шустрой красотки». Или какая-то магическая нежить.
Серый Оберег, каменюка глупая, мучительно пульсировал, нестерпимо звал вперед, словно шептал: «Уже рядом! Не стой же!» Может, рискнуть, броситься наутек? Кринаш говорил: лаз в стене оврага… Юркнуть туда, забиться, спастись…
На волосы посыпались кусочки коры. Что-то большое возилось в ветвях.
Мир вокруг стал для Ульфейи совершенно беззвучным. Ничто не мешало ей слышать, как шуршит по коре сухая чешуя.
Из ветвей вытянулось что-то темное, похожее на толстую змею, и закачалось возле лица Ульфейи. Словно завороженная птица, глядела женщина, как растягивается ей навстречу пасть, окаймленная зубами, будто расцветает диковинный, страшный цветок.
Вверху с хрустом надломилась ветка под тяжестью твари.
Безглазая змея дернулась, это вывело женщину из оцепенения. Пронзительно завизжав, Ульфейя швырнула горшок с углями в хищную пасть и бросилась бежать.
Позади бушевали свирепые звуки — смесь шипения с хрипом. Лес примолк, внимая чужой, иномирной ярости. Ульфейе казалось, что гадина давится углями прямо над ее плечом. Ничего не видя перед собой, беглянка налетела на песчаную стену, в панике зашарила по ней и, разбросав в стороны корни и ветви, юркнула туда, куда звал ее Оберег.
По глазам ударил солнечный свет, вокруг плеснулась яркая, пышная зелень.
Женщина не успела удивиться тому, что ночь внезапно сменилась днем. Не успела порадоваться спасению от неведомого хищника. Не успела осознать, что достигла цели своего отчаянного странствия.
Потому что по плечам скользнули тугие зеленые веревки лиан. Прижали руки к телу, сковав движения. Оплели, опутали лодыжки.
И тут же на груди пленницы перестал пульсировать Оберег. Серый камень привел госпожу к господину.
* * *
Нужна собака! Ясно-понятно, еще как нужна! Давно пора завести!
Кто бы мог подумать: женщина проходит галерею, спускается по скрипучей лестнице, выходит во двор, отворяет калитку — засов, между прочим, тяжелый! В трапезной никого, хотя обычно на скамьях спит больше народу, чем в комнатах. И Молчун задрых во дворе. Ну, все как нарочно Хозяйка Зла подстроила!
А не она ли подстроила легкий хруст в кустах слева? Не ветер это, ох, не ветер! И не вспугнутая птица! Медведь? Росомаха? Или, храни Безымянные, какой-нибудь поганый гость из Подгорного Мира?
Страха не было, только злость. На себя, дурака. Дома среди ночи не сиделось, с женой и детишками! Понесло в лес выручать чужую паршивку!
Ладно, отругать себя можно и потом. Сейчас важнее темный силуэт, что на мгновение мелькнул меж стволов. И то, что треск — легкий, еле слышный — доносится теперь сзади. Кто ж это обошел его, зажал в клещи?
Фигура вроде человечья, но это, ясно-понятно, не разбойники. С чего бы разбойникам рыскать в темном лесу? Какая им тут добыча? Такие идиоты, как Кринаш, не каждую ночь попадаются!
Но эти морды, кем бы они ни были, нарвались на матерого наемника! Он знает, что паника и попытка удрать с поля боя опаснее, чем честная драка грудь на грудь. Да и далеко он ушел от дома, к оврагу пробиваться ближе.
Кринаш обмотал левую руку плащом (так можно отбить нож) и двинулся дальше, держа наготове дубовый кол.
Отличное, кстати, оружие! Сработало не хуже меча, когда из мрака на Кринаша молча обрушилось что-то тяжелое и свирепое. Сволочь луна именно в этот момент спряталась в тучу, поэтому Кринаш не разглядел толком, кого встретил колом. Угодил удачно: враг издал короткий всхлип, грузная туша осела у ног человека, обдав его запахом гнилой тины.
Кринаш перепрыгнул через недвижного противника, соображая, в какой стороне овраг. Тут слева навалился второй мерзавец, сбил с ног, клыки лязгнули у шеи. Кринаш, защищаясь, вскинул левую руку, и второй удар клыков пришелся по плащу. Зубы врага завязли в сукне, он дернулся — сильный, зараза! За это мгновение Кринаш успел удобнее перехватить кол, со всей силы оттолкнулся ногами и, вывернувшись из-под противника, хрястнул его наугад. И тут же длинные лапы, вскинувшись человеку на плечи, мощно стиснули, притянули ближе к врагу.
Луна бросила луч, высветила чудовищную морду с круглыми, темными, без белков глазами. Пасть твари была забита плащом Кринаша, враг яростно жевал сукно. Верхняя челюсть была неподвижна, а нижняя ходила вправо-влево, как пила.
В памяти отчаянно взметнулось слышанное когда-то… Это же Подгорный Людоед! Верная смерть! Он сильнее человека, и меч не берет его шкуру, и…
И у него на шее должны быть жабры!
Не размышляя, Кринаш повернул кол в руке и воткнул его сбоку в шею врага.
Людоед издал то ли вздох, то ли стон. Обмяк. Челюсти перестали терзать плащ.
Кринаш дернулся из объятий чудовища — и снова рухнул на скользкое мертвое тело. Спину обожгла боль. Когти! Эта падаль вцепилась ему в спину, но выручила куртка из толстой бычьей кожи, старая боевая подруга.
Кое-как он выполз из куртки, которую Людоед держал воистину мертвой хваткой. Спина, спасибо Безликим, вроде бы только оцарапана.
Луна уже светила вовсю — вернулась, трусиха, когда драка закончилась.
Победитель, словно завороженный, глядел на неподвижную голую тварь с белесо-серой шкурой — длиннорукую, узкоплечую, с крохотной узкой головенкой. А какой огромной казалась эта башка, когда Кринаш в нее почитай что носом ткнулся!..
Вот это да! Ай да Кринаш! Подгорного Людоеда один на один завалить — великий подвиг, а уж двоих… Везенье! Чистое везенье! Кому рассказать — ни за что не поверят. А стало быть, не надо и рассказывать. Поверила бы разве что Дагерта, но жене про всякие страхи знать как раз незачем.
В темноте что-то завозилось, ломая кусты. Очнулся второй Людоед! Ну-ка, ходу отсюда! Бывалый наемник всегда сообразит, когда пора смываться!
Так, в какой стороне овраг?
А ни в какой! Вот он, дорогой! Вот старый вяз, накренившийся над песчаным склоном. Вот пятно переплетенных ветвей и корней, укрывающих лаз…
Хлынувший навстречу солнечный свет и неистовая зелень не удивили Кринаша. Глаза сразу отыскали в пляшущем лиственном мареве женскую фигурку, скрученную лианами.
* * *
Закутавшись в платок и подобрав босые ноги под подол длинной рубахи, Дагерта сидела на крыльце. Молилась? Шла вслед за мужем сквозь черную чащу? Взор ее был недвижен и бесслезен.
Молчун маялся, не зная, чем помочь хозяйке. Он не мог даже сказать ей утешающего слова… проклятая немота!
А утешить хотелось. Он ведь помнил, как заботливо выхаживала эта суровая с виду женщина его и Верзилу, когда Кринаш по дешевке купил их у надсмотрщиков в каменоломне. Он тогда подыхал от воспаления легких, а Верзила, строптивая душа, был забит до того, что превратился в кусок мяса. Даже надсмотрщики, уж на что сволочной народ, честно предупредили Кринаша: выбрасываешь, мол, свои деньги! А тот рискнул и после уймы трудов получил двух рабов: один немой, другой с отшибленной памятью…
А теперь он, Молчун, проспал беду! Из-за него Кринаш может погибнуть!
Измученный угрызениями совести, бедняга пошел в дом — проверить, все ли в порядке. И от самой лестницы услышал сверху писк.
Это говорить он не может, а слух отличный! Кто другой бы решил — котенок замяукал… Какой там котенок! Дагвенчи проснулась, пробует голосишко. Попищит немного, а потом как заорет на весь дом! Есть захотела.
Вовремя, маленькая! Очень вовремя! Ты сейчас нужна своей матери!
Молчун бегом поднялся наверх, вынул малышку из колыбели, вынес на крыльцо и положил на руки Дагерте. А сам с устрашающе бдительным видом зашагал вдоль ограды — не лезут ли какие злодеи?
На сумрачном лице женщины мелькнула тень улыбки. Развязав ворот рубахи, Дагерта принялась кормить дочурку.
* * *
Какое оружие, зачем? Что из жалких человеческих выдумок могло бы повредить этому древнему, загадочному, могучему миру?
Кринаш труса не праздновал, но и дураком не был. Понимал, когда надо требовать, а когда не стыдно и просить. И не стучал лбом в крепостные ворота, раз нет под рукой тарана.
— Я не враг, — негромко, словно пробуя голос, сказал он в танцующее кружево ветвей и листьев. — Я уже был здесь однажды.
При звуках голоса все вокруг изменилось — словно взвихрилось зеленое пламя. Стена деревьев поднялась, закрыв солнце, и надвинулась на Кринаша. Навалились запахи — жаркие, влажные, душные, сильнее всего пахло тлением, гниением. Сомкнулись стволы, переплелись жадные ветви, смешалась жирная плотная листва. Лианы хищно потянулись к непрошеному гостю, оплели сапоги, поползли выше — к груди.
Кринаш даже не двинулся, чтобы защититься.
— Я не враг, — повторил он громче. — Я дал вам слово — и держу его!
Это было не совсем правдой, но сейчас Кринаш искренне верил, что во всех деталях соблюдал уговор, заключенный шесть лет назад на этом самом месте.
Стена неведомого южного леса подернулась маревом и исчезла. Вместе с ней исчезла и оплетенная лианами полубесчувственная Ульфейя. Пронзительный ветер хлестнул по плечам, прикрытым окровавленными лохмотьями рубахи. Кринаш поежился, узнав места, куда его заносило в юности и куда он совсем не желал возвращаться.
Граница Силурана и Уртхавена. Чахлый лесок — из тех, что сопротивляются буранам и метелям, гуляющим по уртхавенской тундре. Сейчас он не был заметен снегом. Уродливые, кривые деревца даже покрывала желтоватая листва. Но какими жалкими, старообразными выглядели эти деревья с высохшими верхушками!
Протянув к человеку изломанные сучья, поросшие бородатым лишайником, лес словно говорил с ненавистью: «Уходи! Спасайся! Тебя не убили — радуйся и этому, как радуемся мы каждому дню, вырванному у ветра и стужи!»
Кринаш не сразу смог заговорить.
— Не могу я уйти! Отпустите и девчушку тоже, она-то вам ничего не сделала!
Словно морозный узор — только не белый, а буро-зеленый — затянул все перед глазами… и вот Кринаш в ухоженном, красивом парке с ровно подстриженными купами кустов. А на фоне изящной решетки — стройное деревце с большими белыми цветами. Молочные чаши лепестков источают аромат, крепкий, кружащий голову. Вместе с этим ароматом Кринаш уловил надменную брезгливость — словно знатная дама глядит на нищего, который нагло забрел на посыпанную желтым чистым песком аллею.
— Отпустите ее! — не дал себя смутить Кринаш. — Она всего-навсего разыскивает любимого!
Дрогнули жесткие блестящие листья — словно красавица повела плечиками. И тут же изысканный парк исчез.
Кринаш стоял посреди странного… леса? Никакого подлеска — только выгоревшая на солнце трава. И что-то вроде рощицы редко стоящих высоких деревьев. С белесых стволов лентами отслаивалась кора. Листья не шуршали на ветру — не было ветра, было лишь палящее солнце и полный неподвижного жара воздух.
Да эти кроны не отбрасывают тени, в смятении сообразил Кринаш. Что это — деревья или призраки деревьев? Где ж такое растет?
И вдруг отчетливо, словно получив ответ на свой вопрос, он понял: эта роща никогда не видела человека.
Он — первый. И он не понравился роще. Стволы источали неприязнь, сухую и горячую, как все вокруг.
— Эта девочка… — заставил себя продолжить Кринаш. — Отпустите ее… вместе с ее другом. Он не хотел плохого, просто еще очень молод и…
Горячее марево сгустилось меж белесых стволов, потемнело, стало весомым, реальным. Человек очутился перед гигантским деревом. Бесформенное, оплывшее, оно походило на башню. Могучие ветви не были украшены ни единым листом, но дерево не было мертвым. Кринашу был слышен гул бегущего под корой сока — или это шумела кровь в его ушах?
Так вот оно, вечное дерево…
До чего же глупый мальчишка этот Хашуэри! Посягнуть на это спокойное величие, на эту древнюю власть!..
— Те двое… — превозмог себя Кринаш, удивляясь тому, как дико и хрипло звучит голос. — Они не хотели дурного. Ну, пойми… они — как молодые побеги. Поросль рвется к свету и не соображает, где ее угораздило прорасти. Они…
Кринаш замолчал. Есть предел человеческой стойкости.
Перед кем он осмелился вякать о молодой поросли?
Человек успел толчками вдохнуть и выдохнуть воздух — и тут пришел ответ.
Пришел?.. Обрушился! Накатил! Налетел беззвучным вихрем!
Все горе и вся боль деревьев ударили в беззащитное человеческое сердце.
Мертвое молчание пней на вырубке. Смертный ужас, дымной тучей сгустившийся над лесным пожаром. Тупое отчаяние бревна, гниющего на берегу по вине нерадивого плотогона. Все страдание тех, кто не мог защититься от железа и огня.
Кринаш пошатнулся. К лицу тянулись обрубленные, опаленные, искалеченные сучья…
Вдруг эти мучительные образы поплыли в стороны. Их раздвинул ветвями молоденький тополек. Стройный, гибкий, туго перевязанный детским пояском с красными кисточками.
И тут же отступила тревога. Душа расправилась и зашелестела, как тополиная листва на легком ветерке.
«И все?! — потрясенно думал Кринаш, глядя, как уходит в густой клубящийся туман замшелый ствол вечного дерева. — Такой пустяк — и человек снова прощен за все, что натворил? Да сколько же в них терпения и милосердия…»
Он без удивления обнаружил себя в бесконечном, тянущемся вдаль саду. Стройными рядами застыли деревья. Словно ждут чего-то.
Рядом с Кринашем на мягкой траве сидела освобожденная от пут Ульфейя. Прикусив губку, она серьезно глядела по сторонам.
— Они превратили Хашуэри в дерево, — без тени сомнения сказал Кринаш.
— И мы должны его найти, — кивнула женщина.
Оно и просто… А как прикажете искать превращенного человека среди этих зарослей?
— Госпоже поможет Серый Оберег? — с надеждой спросил Кринаш.
— Нет. Здесь он мертв. Но я все равно разыщу Хашуэри.
Женщина поднялась на ноги, спокойно и уверенно двинулась от ствола к стволу. Иногда она поднимала руку и легко касалась ветвей.
Кринаш недоуменно пожал плечами и с кривой усмешкой огляделся.
Вот стоят рядышком две яблони, старая и молодая, словно, мать и дочь. Молодая вся в бело-розовых цветах, ветви старой прогибаются от огромных яблок. Цветы и плоды рядом, надо же! Впрочем, ведь это сон, который видят яблони… Ладно, а где возлюбленный Ульфейи? Может, этот красавец клен? Или незнакомое дерево с рыхлой кроной из кривых ветвей, мохнатых от хвои? Или разлапистая, низкая, словно вставшая на колени ель?
Женский вскрик заставил Кринаша обернуться.
Ульфейя, задохнувшись от волнения, указывала рукой в гущу листвы. В два прыжка Кринаш оказался рядом с ней и сразу понял, что потрясло его юную союзницу. Невысокое стройное деревце ничем, казалось бы, не отличалось от своих «соседей», но…
Странная ветвь отходила от одного из сучьев! Светлая, совсем лишенная коры, гладкая, словно отполированная ладонями, она тем не менее покрыта была тонкими зелеными побегами. А увенчивал ее нелепый «плод» — проржавевший кусок железа, в котором с трудом можно было угадать очертания большого топора.
Секира! Длинная секира, приросшая к дереву и пустившая побеги!
Ульфейя, внезапно оробев, обернулась к своему спутнику. Но Кринаш молчал.
Всхлипнув, женщина сорвала с шеи оберег и повесила на ветку дерева.
От корней поползли вверх полосы тумана, окутали ствол и ветви.
Когда марево рассеялось, возле ствола недвижно стоял юноша с тонкими чертами лица и кротким, мудрым взглядом старца. Он держал секиру, рукоять которой была покрыта мелкими тонкими веточками.
Ульфейя не бросилась к возлюбленному. Наоборот, сделала движение, словно хотела спрятаться за широкое плечо своего спутника, — таким изменившимся предстал перед ней Хашуэри.
Юноша тоже не ринулся обнимать любимую. Он поднял руку, взглянул на ладонь, словно видел ее впервые. Сорвал с зазеленевшего топорища ржавый кусок железа и отшвырнул прочь — так узник отбрасывает опостылевшие кандалы, в кровь натершие запястья.
Тут же мгновенное отвращение исчезло с лица Хашуэри, и со спокойной, ясной улыбкой он обернулся к Ульфейе.
* * *
— Мне ко многому придется привыкать заново. — Хашуэри задумчиво покачивал в руке наполовину опустевший кубок. — До сих пор не могу забыть ощущение, когда сквозь тебя струится древесный сок. Не как кровь в жилах, а… нет, не могу объяснить.
Они сидели за столом, врытым в землю у крыльца. Почему-то не хотелось идти в дом. Ясная холодная ночь светлела, становилась легкой и прозрачной. Облака разошлись, и невесомая луна парила в небесах, словно сорвавшийся с неведомой ветви серебристый лист.
Мужчины пили вино вдвоем. Ульфейя, которая стойко держалась весь путь до постоялого двора (кстати, путь легкий и быстрый), при виде ограды — вот она, безопасность! — навзрыд расплакалась. Дагерта чуть ли не силой влила ей в рот успокоительный отвар и увела в комнату, где измученная женщина сразу уснула.
Хозяйка сновала между столом и кухней, выставляя перед возвратившимся супругом и спасенным Сыном Клана все, что можно быстро состряпать в такую рань. Она не улыбалась. Хотя муж и набросил на плечи новый плащ. Дагерта не могла забыть его изодранную спину. Кринаш сказал: «Ерунда, царапины!» Но жену он не убедил. Ей больше всего хотелось, чтобы пирушка поскорее закончилась и можно было промыть эти самые «ерунда, царапины» целебным настоем.
— Я очень благодарен тебе и Ульфейе, — негромко говорил тем временем Сын Клана. — Даже не знаю, как выразить мою…
— Да просто, — подсказал Кринаш, во хмелю растерявший почтительность. — Буду премного доволен, если мне заплатят за плащ и куртку. Хорошая была, из буйволовой кожи.
— Куртка? — не сразу понял Хашуэри. — Да, конечно, конечно! Боюсь, я отвык думать о житейских мелочах, пока здесь произрастал. Зато многому и научился у деревьев: терпению, уменью жить неспешно и спокойно. А магия… думаю, моя сила возросла. И волшебным посохом я обзавелся. — Он с улыбкой погладил прислоненную к столу рукоять секиры в мелких веточках.
— А листья не завяли! — с опаской покосился на колдовскую штуковину Кринаш.
— И не завянут, я уверен. Может, к зиме пожелтеют и упадут, но по весне веточки зазеленеют снова. Это чары, которые посох впитал из земли. Ах, какие у вас удивительные места! Повсюду дремлет магия, древняя, как мир!
— Что дремлет, так это ладно, пусть бы до конца дней дремала. Вот как она перестает дрыхнуть — ох, весело всем приходится! А еще поблизости прохудилась Грань Миров. Лезут к нам такие чудища, что во сне увидишь — подушкой не отмашешься!
— Вроде тех, что напали на вас с Ульфейей?
— И похуже есть. Заходил летом Подгорный Охотник. Сказал: в лесу появились ящеры.
— Это что-то вроде драконов?
— Того Охотника послушать, так выходит, что опасней. Потому что умные, вроде людей, даже разговаривают. Есть у них сильные колдуны, могут перекинуться в кого угодно, даже в человека. Будет такой ящерок с тобой разговаривать, а ты и не поймешь, что это Подгорная Тварь.
— Да правда ли это? Ты сам видел этих ящеров?
— Врать не буду, не приходилось. И век бы их не видеть! Зато залетали на двор такие… с крыльями, со щупальцами…
— Интересно бы здесь пожить, осмотреться… Но надо спешить домой. У меня дочь до сих пор без имени.
— Ну, ясно-понятно! А уж родня-то как обрадуется! Не просто сын отыскался — чародей вернулся в Клан. Госпожа говорила — охранные чары…
— Да. Еще чувствую чужую магию, даже слабые следы. Это могут многие Дети Клана, но у меня это с детства. Поведу, бывало, вот так ладонями… — Хашуэри вытянул руки перед собой и легко развел в стороны, словно раздвигая высокую траву. Вдруг лицо его утратило беспечность. — Ладонями… Хозяин, а ты знаешь, что на твой двор наложено проклятие?
Ответом было ошарашенное молчание.
— Старое, — рассуждал вслух Хашуэри. — Цепкое. Долго набиралось силы, как зерно, что в земле ждет своего срока, а потом прорастает. Это стряслось года три назад… нет, пять!
— Пять? — призадумался Кринаш. — Это я только-только женился, рабов еще не купил. Кто ж мне так удружить мог? — Он замолк, припоминая, а затем ухмыльнулся. — Ох, не иначе как Гульда порезвилась!
— Гульда?
— Есть такая старая чума. То ли вправду ведьма, то ли просто ищет, чем у дураков поживиться. Где живет — неизвестно. Шляется от деревни к деревне. То пропадет надолго, то вдруг опять ее демоны принесут. И не просит милостыню, а требует, нахально так!
— Странное имя. Какой отец назовет так свою дочь — Дерзкая Речь?
— Во-во, и я думаю, что кличка. И Семейства своего не называет. Мужики ее боятся, как лесного пожара. А меня не запугаешь бабьими угрозами. Нужно тебе что, так попроси учтиво, а не грози, что порчу наведешь! Да и не похожа на нищенку: сама толстая, одежа добротная. Слово за слово — поругались мы… ух, сильна лаяться! Не сдержался, пихнул ее, да сил не рассчитал. Мы на берегу стояли, она в реку и плюхнулась. Выбралась — да как пошла честить меня и все мое хозяйство! Я — за палку. Она заткнулась и убралась.
— Зря смеешься, хозяин. Эти деревенские ведьмы — как старые лисы: много уловок знают. Толковые служанки Хозяйки Зла. Припомни-ка: что она говорила?
Когда-то Кринаш не придал значения угрозам старухи. Но сейчас встревоженно нахмурился, припоминая. Перед глазами встало круглое обрюзгшее лицо, обрамленное седыми патлами. Рот оскалился в злой ухмылке, которая выглядела жутковато: у Гульды не было верхних зубов, кроме двух, которые напоминали клыки вампира.
— Все не упомню. Кричала: «Чтоб у твоего порога сошлись все дороги — и по каждой прикатила неурядица! Чтоб вся твоя жизнь — вбок, да вкривь, да наперекор да под откос!» И еще: «Чтоб на твой двор ворохом валились чужие невзгоды, а ты б замаялся их перебирать!» Вот дура, а? Оно мне надо — в чужие дела лезть!
— Сегодня же влез!
— Ну, сегодня… это ж другое!
Оба замолчали, призадумались. Помрачневшая Дагерта села на крыльцо. Разговор этот ей совсем не нравился.
Постоялый двор просыпался. Чумазая Недотепка с деревянным ведром поплелась к Тагизарне по воду. Из пристройки показались Верзила и Молчун и, не дожидаясь, пока их накормят, принялись изображать бурную деятельность. Верзила, подхватив топор, начал сноровисто колоть дрова. Молчун скрылся в козьем загончике, который Дагерта гордо именовала хлевом. Оба разом поняли: у хозяйки не то настроение, чтобы торопить ее с завтраком и вообще соваться ей под руку.
— Еще вот что говорила, — вспомнил Кринаш. — «Чтоб у тебя три гостьи загостились: Суматоха, Сумятица да Неразбериха!»
— Лучше бы тебе со старухой помириться.
— А мы помирились. Она с тех пор много раз заходила: ворчит, ругается, еды требует и норовит стянуть, что плохо лежит… Нет, где уж Гульде проклятия накладывать! Навидался я таких, пока по свету бродил. Бабы как бабы, только хитрей да ленивее других, работать не хотят… Видать, гостил у меня маг, а я ему чем-то не угодил.
— А господин может снять проклятие? — Дагерта была так расстроена, что осмелилась вмешаться в беседу мужа с Сыном Клана.
— Нет, хозяюшка, этого не умею. Хочешь — заговорю ограду, чтоб ни твари из-за Грани, ни здешние колдовские существа не смели войти во двор без позволения твоего мужа? Ни из-под земли, ни с неба…
Дагерта выразительно закивала. Кринаш с интересом поднял голову.
Хашуэри поднял свой зеленеющий посох. Лицо стало отрешенным, взор застыл на чем-то, недоступном глазам обычных людей.
Узкие полосы золотистого света скользнули по земле вдоль ограды, зазмеились, заструились все дальше и дальше — и вдруг над подворьем встал, чуть колыхаясь, купол света. Он не слепил глаза, он был легким и прозрачным, его нежные переливы ласкали, как прикосновение материнской руки, сулили защиту и покой.
Из окон в изумлении глядели проснувшиеся гости.
Верзила, выронив топор, запрокинул голову в небо.
Дагерта потрясенно вскинула руки к щекам.
Молчун тихо стоял на пороге хлева. На его тонком, умном лице играли отсветы магического огня.
Из сарая выбрался бродячий художник с сеном в волосах — этот не просто глядел, а впитывал в себя дивную красоту, что просияла над постоялым двором.
Все кончилось быстро. Световые стены опали, исчезли, растворились в воздухе. И стало видно, что над лесом поднимается солнце.
И еще стало видно, что перед воротами торчит перепуганная Недотепка с ведром.
— Что встала? — прикрикнул на нее хозяин. — Неси воду на кухню!
— Да-а, — прохныкала девчонка, заходя во двор и указывая пальцем на ограду. — А чего оно светится?
Кринаш пригляделся. По земле вдоль ограды тянулась тоненькая золотистая полоска.
— Это так теперь и будет, — проследил его взгляд Хашуэри. — И без твоей воли не войдет сюда ни Подгорная Тварь, ни оборотень, ни упырь, ни лесовик. Вот только против магов чары не действуют.
— Слыхала? — грозно обернулся Кринаш к Недотепке. — Так оно теперь и будет светиться! А ты так и будешь ходить! Боишься — закрой глаза и иди не глядя!
Девчушка понятливо закивала, с готовностью зажмурилась, сделала несколько шагов — и грохнулась наземь, выронив ведро.
— Ох, дурочка, да сейчас-то зачем глаза закрывать? — пожурила ее Дагерта, бросив укоризненный взгляд на мужа. — Всю юбку изгваздала! Беги на кухню, просушись.
* * *
— Солнце клонилось к закату.
— У пристани стоял большой, с низкой осадкой корабль «Речная лилия». Он поднимался вверх, к истокам Тагизарны, и остановился здесь на ночлег.
— Очень удачно, — глядя на корабль, сказал Хашуэри хозяину. — На рассвете и отплывем домой. Хочется скорее увидеть дочку. Пожалуй, в память о том, что произошло, я назову ее Ульки Серебряное Деревце. Ты не против, дорогая? — обернулся он к Ульфейе.
— Та степенно кивнула. За день женщина успокоилась, привела в порядок одежду и теперь держалась с достоинством, приличествующим будущей супруге Сына Клана.
Внезапно в чинную беседу ворвался возбужденный крик:
— Идемте! Скорее, пока солнце не село! Поглядите! Все поглядите! Я ее все-таки… я ее нарисовал!
Художник, сияющий, взъерошенный, как воробей, размахивал руками в воротах.
Кринаш заинтересованно направился к нему. Следом потянулись все, кто был во дворе: Дагерта, рабы, гости.
Художник работал за оградой, чтоб не мешали любопытные зеваки. Еще утром Верзила помог ему перетащить туда огромный щит, сколоченный из гладких досок.
— Вот она! Я так быстро еще никогда не работал! Издали смотрите, она же большая!
Все замерли в очарованном молчании, только тихо ахнула Ульфейя да потрясенно ругнулся капитан «Речной лилии».
Картина была прекрасна, как сновидение ребенка под тихую колыбельную песню.
Со щита, улыбаясь, смотрел чародей. Он не был похож на Хашуэри. Таких чародеев представляешь себе в детстве: седобородый, ясноглазый, с веселыми морщинками у глаз, в мантии со звездами. Как сказал однажды маленький Нурнаш, «волшебный волшебник». Правой рукой он вздымал украшенный самоцветами посох, а на левой ладони держал крошечный постоялый двор, тщательно прорисованный во всех деталях. Над маленькими постройками реял купол золотистого света.
Лицо мага было мудрым и добрым. Самоцветы в навершии посоха таинственно мерцали, храня неведомые чары. Золотой свет проливался над игрушечными крышами с такой неизъяснимой красотой, что перехватывало горло. Это была сама сказка, явившая себя среди бела дня и застывшая перед глазами людей.
А внизу было крупно выведено: «Посох чародея».
— Ух ты! — выдохнула наконец Дагерта.
— Вот это скипетр! — негромко сказала Ульфейя жениху. — Не то что твое помело!
— Ты всегда будешь ревновать меня к моей магии? — с понимающей улыбкой шепнул в ответ Хашуэри.
— Всегда, — убежденно кивнула Ульфейя и обернулась к художнику. — Ну, если уж это тебе не шедевр…
Живописец тоже вспомнил вчерашний разговор.
— Да! — вскинул он руки к груди. — Я понял! Вдохновение делает возвышенным все, даже трактирную вывеску. Потому что вдохновение — это сопричастность чуду и…
— А почему название другое? — придирчиво перебил хозяин. — Я же хотел «У Кринаша»!
Художник оскорбился: он должен думать о таких пустяках? У него вдохновение!
Все, даже Дагерта, начали уговаривать Кринаша быть снисходительнее. Не переделывать же чудесную вывеску из-за такой мелочи! Вон как красиво посверкивают буквы среди звезд на мантии волшебника! А что до названия, так на реке все и так знают имя хозяина самого лучшего постоялого двора!
Кринаш огрызался и гневался до тех пор, пока не почувствовал, что его настойчиво дергают за штанину.
— Пап! — зазвенел снизу возмущенный голосишко. — Ну, что ты заладил: у Кринаша, у Кринаша… А у меня?
— Вот! — засмеялся Хашуэри. — Забыл ты, что здесь молодой хозяин подрастает. Придет пора ему принять дело в свои руки — вы что, название менять будете?
Кринаш подхватил сына на руки и расхохотался:
— Ладно, сдаюсь!
— Когда парень вырастет, — с сожалением сказал капитан «Речной лилии», — эту красотищу так и так менять придется. Ее же ветер будет бить, снег, дождь…
Все разом замолчали, осознав, как непрочна представшая их взорам красота. Художник не побледнел даже, а позеленел, словно уже увидел свой шедевр истерзанным дождями.
Дагерта спросила робко:
— А не поможет ли высокородный господин? Если можно не пропускать в ворота тварей, то почему нельзя сделать… ну, чтоб не подпускать к картине дождинки-снежинки и прочий ветер? Это ведь тоже охрана!
Лицо молодого мага стало отрешенным — как утром, когда он творил чары.
— Охрана… гм, почему я раньше не сообразил? Богатая идея, сулит многое, если обдумать. Кринаш, у тебя очень умная жена. А с картиной — да, должно получиться!
Он направился к вывеске, на ходу взмахнув ветвистым посохом.
— Краски не просохли! — в ужасе взвизгнул художник и метнулся следом, но Кринаш перехватил его, не дал помешать магу.
Золотистые змейки опоясали щит, бросая отсвет на картину. Теперь от нее и вовсе трудно было оторвать взгляд.
— Завтра я ее — на крышу, — мечтательно протянул Кринаш.
— Повезло тебе, хозяин, — вздохнул художник. — Такую картину — за несколько мисок каши! В столице за нее бы золота не пожалели.
— Ну уж и золота! — ощетинился Кринаш, готовый отстаивать свой кошелек. Но тут же его лицо просветлело. — Хотя вывеска и впрямь неплоха. Умеешь, парень, рисовать. Пожалуй, буду кормить тебя бесплатно каждый раз, как завернешь ко мне. Только не устраивайся тут на постоянное проживание, ладно?
Художник понял, что для хозяина это верх щедрости, и смирился, промолчал. А Кринаш представил себе светящуюся красоту, которую издали будет видно во мраке, и окончательно перестал жалеть о том, что не его имя поднимется над лесом и рекой.
— Ладно, — хлопнул он художника по плечу, — пойдемте все в трапезную. Дагерта, неси вино, я угощаю. Выпьем за «Посох чародея»!
Дальше: 2. СЕРАЯ ПТИЦА