Книга: От легенды до легенды
Назад: Анастасия Тарасова Лучшая ошибка
Дальше: Не только сон разума

Ольга Фаор
Первый снег

Глэкири ар-Эшшанг.
13 октября 838 г.
Высокое искусство списывания и изготовления шпаргалок есть неотъемлемое право и, честно говоря, в некотором роде обязанность любого студиозуса. Даже ежели ты и не совсем студиозус и прочие выученики разных там Высоких Академий и Королевских Университетов тебя ни в грош не ставят. И только потому, что ты умудрилась «родиться девчонкой, а все туда же — лезешь в науку». Нет, ну почему, почему считается, что раз ты женщина, то и мозги у тебя куриные, что у тебя нет и не может быть тяги к Знаниям?!
Вы, конечно, спросите, как совмещается эта тяга к Знаниям и шпаргалки? Ну… есть Знания и знания. Есть предметы, которые тебе по душе, а есть те, которых терпеть не можешь. Есть курс Мифов и Легенд, и есть пресная История: кто что не поделил и что из этого вышло. Есть Алхимия, где вечно что-то взрывается и не всегда приятно пахнет, но там так интересно, особенно когда прямо у тебя в руках (то есть в реторте, конечно) происходит очередное чудесное превращение. И есть Домоводство, ведь считается, что будущая хозяйка родового имения или замка сможет при желании практически из ничего организовать торжественный обед персон эдак на тридцать. Есть Литература, в которую входят не только те же Легенды, но также и занудные классики (нет, не всегда, конечно, но столь часто, что поневоле задаешься вопросом: а не специально ли эти произведения провозгласили классикой и внесли в обязательную программу обучения, ведь в противном случае лишь немногие добровольно прочли бы хотя бы один из многостраничных томов?). А еще есть азы Магии и Волшебства — это… я даже затрудняюсь определить. Но вот по этому предмету я бы с удовольствием сдавала экзамен хоть каждую неделю.
Хотя, конечно, многое зависит от преподавателя. Вот, например, наш «магик» Окьед, прошу прощения, профессор магических наук Окьед ар-Гиате, все очень толково объясняет; всегда поможет, если что не получается; никогда не орет (не то что экономичка, госпожа Алария ар-НесАк по прозвищу Труба), и — самое главное — Окьед дает такие интересные задания. В прошлую пятницу в качестве зачета по Иллюзиям он попросил соорудить «стр-рашенный морок». Я вообще-то не хвастаюсь, но в этом случае…
Я считаю, что за любимый предмет стыдно получить меньше «выше всяких похвал».
Начала я с того, что окружила весь Институт мраком (это, конечно, не совсем Иллюзия, но чего только не сделаешь ради создания соответствующего настроения). А дальше я крепко призадумалась: ведь сдавала я последней, и после целого ряда всевозможных привидений в кандалах, змей-мышей-пауков, зверских зубастых пастей и прочих кошмаров я поняла, что мои идеи неоригинальны и страшные завывания в темноте, летающие по классу горящие глаза, шорохи и прочие домашние заготовки не произведут должного впечатления. Все нервные особы нас покинули — кто выбежал, кто в обмороке. И тут меня осенило — каждый боится смерти. Нет, всерьез о ней в семнадцать лет не задумываются, но, с другой стороны, жить-то всегда хочется; так что смерти боятся все.
Не зря я часами сидела в библиотеке. Та волшба, что мне вспомнилась, была очень древней и, как половина Древних заклятий, мощной, но легко отклонимой. И еще — Темной, что я тогда напрочь упустила из виду.
Оттарабанив мгновенно всплывшую в памяти вербальную формулировку, я стала ждать результата. Вот сейчас свежеисторгнутое заклятие «собирается с силами» (вся Древняя магия — ужасно медленная), вот оно охватывает все большее и большее пространство, вот начинает захватывать в свои тенета находящихся в классе…
Каждый боится смерти. Главным образом из-за того, что не знает, чего ожидать за Порогом. Это заклятие, «Арнэ́м-тьйях Ваэ́рт», то есть буквально «почувствуй-себя-мертвым», создавало у человека, попавшего под его воздействие, иллюзию того, что он уже умер. Ему казалось, что он вышел из тела, и спустя некоторое время его засасывает в пространство, где нет ни ощущений, ни чувств, ни памяти, ничего — в пустоту, в смерть.
Древние темные маги Агноррэта этой волшбой сводили с ума целые армии. А сейчас эту пугающую магию можно отразить простеньким Хрустальным Щитом Букасса, который заключает сознание в кристаллообразный кокон, ограждая от влияния на разум. Но пара минут не слишком приятных ощущений обеспечена и прикрывшимся Щитом.
К сожалению, я всегда забываю, что далеко не все так же увлечены магией, как я. Поэтому когда я услышала жуткий стон совсем рядом, то поначалу растерялась. Но то я, а Окьед…
Первым упало заклятие, налагающее тьму, безжалостно им развеянное. Я все еще пребывала в ступоре: выпустив Древнюю магию, ее нельзя погасить, только отклонить. Я думала, это просто. Как глупо судить о других по себе: на полу валялось без памяти в жуткой, почти мертвенной неподвижности шесть девушек. То, что среди них была и Аэтта, «моя врагиня», меня совсем не обрадовало, скорее еще больше напугало. Она заслуживала иллюзорного зубастого демона, пытающегося ею закусить и распадающегося «при непосредственном тактильном контакте» (согласно учебнику), а никак не того кошмара, что я с ней нечаянно утворила.
— Ты где откопала эту… мерзость? — Окьед, кажется, был всерьез разгневан.
— В библиотеке, — такой беспомощной я себя еще никогда не чувствовала.
— В нашей библиотеке?! — маг был удивлен. — Книга по Темной волшбе?! Да еще такая древняя… Что за книга?
— Ну, тяжелая такая, потрепанная. Черная с серебром…
— С серебром, говоришь… оч-чень интересно. А называется как?
— «Ар Носебег Змар…» — послушно начала я.
— МОЛЧАТЬ! — такого крика я от него еще не слышала, куда там Трубе.
— В ч-чем дело? — спросила Заэле ар-Олскрок, слегка заикаясь, что после всего этого было не удивительно.
— Есть вещи, произносить которые не след, — Окьед воспользовался своим характерным «учительским» тоном, и я начала успокаиваться, — особенно молодым благовоспитанным девушкам, — закончил он, а я прыснула и окончательно пришла в себя.
— Я, кажется, знаю, что делать, — заявила я куда с большей уверенностью, чем ощущала.
Снять чары я не могу, но они мои, и я могу войти в них, то есть наложить их и на себя, частично оградившись от их действия.
И вот я в пустоте смерти. Но она меня не гнетет, ведь у меня есть цель. Я пришла отыскать шесть искорок в пустоте, шесть душ на Пороге…
Раз… два… три… четыре… пять…
Аэтта, где ты?
Моя неприязнь не прошла даром, заклятие ударило по ней сильней, чем по всем остальным вместе взятым. Но чтоб маг да не пересилил свое заклятие… Но я не маг, я только учусь… Не сметь бояться и отчаиваться! Как же мысли путаются… Это Арнэм-тьйях Ваэрт действует. Но это я его выпустила, и я с ним справлюсь.
— Аэтта! — не зов, но повеление.
Шестая искорка.
Все! Возвращаемся.
Ведь мы не умерли, нет этой пустоты. Это лишь заплесневевшая на полке ворожба, которой я — вот уж точно куриные мозги! — дала силу и волю. Ну так вот, я их отнимаю. И да будет так!!!
И, как ни странно, все стало так, как я желала. Я погасила Древнюю магию!
Шесть девушек рассеянно, но спешно (пол-то холодный!) поднялись, отряхивая платья и поправляя прически. Окьед молчал и как-то странно смотрел на меня. И Аэтта…
— Прости меня, я, наверное, тебя сильно достала…
Простить ее? За что? Ведь это я, я во всем виновата. Залезла, куда не просили, чуть не угробила своих соучениц… Но как же она правильно связала причину и следствие. Если б я к ней хорошо относилась, заклятие не задело бы ее с такой силой.
— И ты… ты тоже прости меня, если сможешь… — Комок в горле какой-то странный. Это ведь не слезы, правда? Ах, слезы? Ну, значит — слезы облегчения.
Все обошлось.
Свое «выше всяких похвал» я получила, а также выговор за срыв уроков от само́й Страшной Беды, госпожи ректора Беделлы ар-БелАр (это все темнота, накрывшая корпус).
Я уже говорила, что Окьед замечательный и мои однокашницы тоже? Беде никто не рассказал, как я баловалась запретной Темной волшбой.
Что-то я отвлеклась… Начала со шпаргалок, но кривой мой язык аж вон куда завел. Пальцы отсыхают их писать, эти шпоры, я бы лучше зачаровала невидимостью учебник, но Окьед пригрозил лично присутствовать на этом чертовом экзамене, а я совсем не уверена, что удержу чары, буде он поставит защиту.
Так что приходится по старинке — маленьким убористым почерком на кусочках бумаги, как раз таких, чтоб помещались в ладонь. И еще — мое личное изобретение — писать шпору на верхнем слое многослойного носового платка и непременно карандашом, чтоб не просвечивало сквозь ткань. Благословен будь, мой непрекращающийся насморк, не поддающийся никаким заклятиям! И притворяться не надо. А ежели препод заинтересуется странным платком, то нужно попросту смачно высморкаться, и препод тут же теряет всякий интерес — ну кому надо копаться в чужих соплях?! Помню, в прошлом семестре с моих платочков писало два ряда; преподы бесились, но не могли понять, откуда именно все списывают.
Вот и завтра, надеюсь, прокатит. Но на удачу надейся, а халява сама не приходит, как любит говорить брат. Так что — шпоры плюс банальная логика, и я сдам этот экзамен.
Засыпала я с мыслью:
«Пусть что-нибудь случится, что угодно, только бы завтра не было экзамена».

 

г. Нокопахир, Оджхар,
тайная резиденция Ордена.
13 октября 838 г.
Маленький домик на окраине столицы Оджхара, ничем не примечательный… если не знать об обширных его подвалах и длинных лентах подземных ходов, расползающихся змеиными извивами под всем городом. Ничем не примечателен и хозяин сего на вид убогого жилища, хрупкий старичок Ри… если не знать, что на самом деле он — один из сильнейших магов Оджхара, хранитель центра царства, первый из девяти старших магистров Ордена. У Ордена нет ни пышного имени, ни своего герба, это и не нужно, ибо он — единственный в Оджхаре.
Так вот, сегодня немощный старичок Ри, он же могущественный Риякр хар-Гикиахх, принимал гостей — остальных старших магистров, разумеется, пришедших по подземельям. Целая неделя потребовалась им, чтобы достичь Нокопахира, несмотря даже на древнюю, еще агноррэтских времен, систему порталов. Порталы, увы, были немногочисленны, намертво привязаны к месту установки и пропускали лишь магов высокого мастерства.
Уловив неделю назад странный всплеск Силы на севере (для Затнала, откуда резонанс донес волны разорванного заклятия, такой вид магии был более чем необычен), магистры, не сговариваясь, поспешили в Нокопахир, где собирались разобраться в происходящем.
— Итак, — проговорил Риякр, — мы наконец все здесь, — и неодобрительно покосился на последнего пришедшего.
Кхор хар-Нэхэйг, охранитель юга, и бровью не повел в ответ. Лично он считал, что зря тратит время на этой встрече, но данный фарс терпеть все равно придется: во-первых, рано еще открывать все карты, а во-вторых, забавно же, согласитесь, посмотреть, как восемь могущественных магистров, как дети, галдят наперебой, выдвигая разной степени абсурдности предположения.
— В Затнале появился десятый магистр!
— Брось говорить всякую чушь! Цвет и узор Силы отличаются от наших.
«Ну хоть одна здравая мысль, — думает Кхор. — Молодец, девочка», — хвалит он Эшебоду хар-Рух, единственную женщину-магистра за современную историю Ордена.
— Согласен, это старая Сила… Быть может, вернулся Великий Магистр?
Восемь магистров перепуганно и слаженно ойкнули, а Кхор тем временем думал:
«Знакомо… до боли, до крика знакомо… все это… И неожиданный всплеск, и древний узор, и почти позабытый, редкой чистоты фиолетовый цвет. Так уже было однажды… Эш!»
Тем временем слово взял Риякр:
— …в любом случае стоит разузнать все на месте. Думаю, нас заинтересует то, что спровоцировало всплеск, и волшебник, открывший дорогу Древней магии. Кто-нибудь засек место?
Кхор молчит, ему не хочется повторения событий трехсотлетней давности.
— Это было в Рамеде, — говорит Зимор хар-Адхиг, магистр севера, который в момент выброса Силы находился ближе всех к источнику.
«Там же засел этот мальчишка, ар-Гиате, неужто он раскопал одну из Книг? — Только волевым усилием охранитель юга удерживается, чтобы не закричать вслух. — Нет, нет, нет и еще раз нет! Даже если он нашел Книгу, то использовать ее не смог бы, он не крови Эш… Но Книга использована, а это значит… это значит, что у Эш были дети… Великие древние Боги, какой же я идиот!! Вот почему…»
Пока Кхор переживает про себя, совещание магистров подходит к концу.
— Ну, значит, тебе и заниматься этим на первых порах, — говорит Риякр Зимору.
— В Асхэлианском командорстве у меня с тысячу мечей, в Ороруми — полторы, — задумчиво говорит магистр севера, — пошлю с ними младшего магистра, есть у меня подходящий парень, и руку рядовых магов. Быстренько налетят, схватят источник Силы и пробудившего артефакт и так же быстренько уберутся домой, а затналианцы наверняка все клювом прощелкают.
Слаженный хор из семи голосов был ему ответом.
Кхор, до сей поры пребывавший в глубоком изумлении и не менее глубоком молчании, наконец неподражаемо усмехается и думает:
«Ну что ж, весело будет посмотреть, как наследница Эш (или все же это что-то новое, то есть пламенный привет из еще более ранних времен, чем то, что пробудила Эшиэ?) справится с вами, драгоценные мои „коллеги“… Куда ж я подевал любимое магическое зеркало?»

 

г. Рамеда, Институт,
кабинет Окьеда ар-Гиате.
16 октября 838 г.
Письменный стол, громадное чудовище, занимающее с полкомнаты, был сплошь завален книгами, свитками, отдельными листами, которые горными пиками стремились к потолку. Сей завал почти полностью скрывал абсолютно несчастного магика: Окьед никак не мог разобраться в том, что случилось в прошлую пятницу.
Специализирующийся в оджхарской магии, буквально с боем (а точнее, с пеной у рта; в тот раз он с явным трудом, но все же переспорил Архимага) отстоявший право находиться здесь, так близко к границе, где так ясно ощущаются эманации багряных колдунов, он чувствовал почти отчаяние.
Книга, о которой упоминала Глэкири…
«Все же я никогда до конца не верил историям про Эшшанту, а теперь, вот уже девятые сутки кряду роясь в летописях тех времен, в докладах Академии, в отчете Церкви, наконец обнаружил несколько сухих строчек в одних источниках и море ничего не значащих слов в других и еще — явные следы изъятия многих материалов. Кто бы ни занимался подчисткой, от всех перекрестных ссылок он избавиться не смог. Но от этого не легче — восстановить подлинную картину произошедшего три века назад я не в силах. А где сейчас найдешь очевидцев? Да и некогда их искать, внутренний голос настойчиво шепчет, что покатившийся камень уже вызвал лавину…
Ладно, подойдем к проблеме с другой стороны.
Непосредственно перед тем, как ее захватили церковники, колдунья отослала с „надежным человеком“ своего сына. Беглецы осели в Ваммаоне, мальчик впоследствии стал основателем рода ар-Эшшанг. Сии сведения, как ни странно, сохранились в архивах Совета магов.
На протяжении этих столетий за наследниками Эшшанты негласно наблюдали, сначала с опаской, а затем все больше по привычке. Поскольку выяснилось, что Сила Эшшанты покорится только женщине ее рода, а за минувшие века у ар-Эшшангов родилась лишь одна дочь — Глэкири».
Как Наблюдатель, Окьед знал, что сейчас осталось только три прямых потомка колдуньи: Глэкири, ее отец и брат. Последний учится в Университете на кафедре Древней истории.
«Так вот откуда в ее речи эти студенческие словечки — „шпоры“, „халява“ и другие, столь не свойственные благородным девицам».
А отец Глэкири уже семь лет не покидает фамильного замка, с тех пор как умерла его жена. Случилось это в год, когда Окьед принял должность преподавателя Рамеданского Института, когда загадочно исчез его предшественник, так что подробностей профессор Гиате не знал.
«А может, я все-таки ошибся? — с легкой, призрачной почти надеждой думал Окьед. — Чары Эшшанты всегда были смертельны, если судить по оставшимся записям, а от волшебства Глэкири все скорее перепугались, что и было целью зачета, — самоиронии в его мыслях было так много, что в ней можно было утонуть. — Ну дурак я, признаю. Однако с кем не бывает… Так хотелось сделать занятия увлекательными…»
«Ты, главное, когда Разрушение преподавать будешь, особо не увлекайся», — язвительно посоветовал мудрый внутренний голос.
Продолжая перепалку с самим собой, профессор Гиате потянулся к письменным принадлежностям; он решил написать Архимагу.
Как говорится, с больной головы на еще более больную…
Верховному Магу
мессиру Ароскэлу ар-ДанкОлу,
Высокая Академия Магии и Волшебства,
г. Аварнакк, Затна

Ар, выручай!
У нас тут объявилась «Ар Носебег…», ты знаешь, что это значит. Шестого числа объявилась. Сам знаю, что болван, однако я все еще сомневаюсь в том, что книга подлинная. Но береженого Единый бережет… Хуже всего — книгу использовали. Моя воспитанница, лучшая, пожалуй… та самая…
Ты не поверишь — никто не умер; моя ученица разрушила чары (еще один повод для сомнений касательно подлинности книги). Я бы сам не смог, но она… Если честно, я даже не понял, как она это сделала, а спросить боюсь.
Поспеши, Ар! У меня очень плохое предчувствие…
Окьед ар-Гиате,
писано в 16-й день октября,
г. Рамеда, Затнал.
(Письмо было отправлено магическим путем, всего через день был получен ответ.)
Профессору магических наук
Окьеду ар-Гиате,
Рамеданский Институт благородных девиц,
г. Рамеда, Затнал

Ок — болван!
Рад, что сам знаешь.
Книгу уничтожить. Девицу беречь как зеницу ока.
Сделаю все, что смогу, но я маг, а не Бог. (Вот только не хватает мне разбираться с истерикой каждого мага лично!)
Ароскэл ар-Данкол,
писано в 17-й день октября,
г. Аварнакк, Затнал.
г. Рамеда, Ратуша.
26 октября 1838 г.
Вот так и вышло, что когда всем надоела переходящая из рук в руки Рамеда и долгие разборки между собой, а также с разгневанными родителями воспитанниц Института, то единодушно постановили, что «отныне и впредь быть Рамеде городом, вольным от окрестных владетелей, с прямым вассалитетом короне Затнала». Герб у города был соответствующий — на зеленом поле книга, обрамленная пяльцами.
За столетия изменились не только политические карты, каждый новый век менял и программу обучения в Институте. Если изначально девиц учили всем тонкостям этикета, танцам, вышивке, домоводству, то затем добавились изучение литературы, стихосложения, а также каллиграфия и рисование, еще позже — такие науки, как История, Землеописание, Основы медицины, затем — Алхимия, Основы права, азы Магии и Волшебства. Предметов все прибавлялось и прибавлялось, курсы углублялись и расширялись, и теперь девушки вместо начальных полутора годов обучения проводили в Институте пять лет.
Город и Институт во все предшествующие века избегали военных неприятностей, ни одно крупное сражение не разыгрывалось под их стенами, а смены владетелей до перехода под покровительство короны были скорее житейскими неурядицами и уж простого люда и не касались вовсе. Ну да, налетят, подхватят, что плохо лежит, но сам город не трогают, сразу бегут к Институту. А оканчивалось все обычно выкупами… и свадьбами, нередко счастливыми. В итоге единственной пострадавшей стороной оказывались родители.
Так что нет ничего удивительного в том, что в ответ на сообщение профессора Гиате о приближении отряда оджхарцев, наблюдаемого им посредством магического шара, почтеннейший Руэр Байа, бургомистр Рамеды, глупо хлопал глазами и откровенно отказывался верить в подобную, с его точки зрения, чушь.
— Ну что они здесь забыли? — вопрошал господин бургомистр. — Город у нас маленький, прямого тракта на столицу нет. Зачем мы им?
— Я отчетливо видел, что они направляются именно сюда, — сказал Окьед и поморщился. Нет, ну в самом деле, не мог же он сказать, что оджхарцы придут за книгой. Вот это уж явно выше понимания толстяка-бургомистра. Он и сам до сих пор в этом сомневается.
Тем временем почтеннейший господин Байа усердно морщил лоб в ожидании озарения свыше и разрешения сего «форменного безобразия» (как про себя характеризовал происходящее бургомистр); он даже возвел очи горе, но Небеса (а точнее, потолок его кабинета в Ратуше) были безмолвны.
— А может, вы ошиблись? — робко поинтересовался он напоследок.
Окьед понял, что сейчас (нет, вот прямо сию минуту!) прибьет бургомистра, но в этот самый момент в кабинет ворвался растрепанный и всклокоченный секретарь:
— Там… Там!
Тут раздался звон набата, тяжелый звук облетел город, предвещая тяжелые же времена…
— Ну! — набычился бургомистр.
— Гонец там, — выдохнул наконец секретарь, — от Приграничного форта. Оджхарцы прут! И много их…
Начавший приподниматься бургомистр рухнул обратно и перевел взгляд на Окьеда; тот лишь пожал плечами.
— Когда?
— Они почти у ворот, ваша милость, полчаса и… — отозвался секретарь, — но ворота уже закрыты, и ополчение уже собирается у стен, я осмелился…
Бургомистр издал сдавленный всхлип, но тут же одернул себя и сделал заметку: наградить толкового секретаря, буде все окончится хорошо. В противном же случае может оказаться, что некого или же некому будет награждать.
Руэр Байа был хорошим бургомистром, под его руководством Рамеда процветала. Кроме Института, на обслуге коего и зиждилось ранее благосостояние города, при его правлении стали знаменитыми белошвейки и портные (еще бы, столько молодых и богатых девушек в городе; даром что существовала институтская форма, время от времени решали побаловать себя платьем или шалью). При господине Байа расширился и стал более оживленным городской рынок, налоги были вполне приемлемы, а горожане в целом довольны и гордились своим городом. Все это, конечно, замечательно. Во дни мира. Но одного взгляда на растерянное лицо господина бургомистра Окьеду хватило, чтобы понять — город падет. А вот секретаря надо бы запомнить…
Но это вовсе не значило, что падет и Институт. Если у Рамеды имелась только одна относительно невысокая стена с башнями, где размещались баллисты и катапульты, то Институт был настоящей крепостью. За долгие годы до получения Рамедой статуса гербового города Институт успел обрасти (вдобавок к первоначальной крепкой кладке стен) надвратными башнями и подземными кладовыми, содержащими восьмимесячный запас продовольствия. Окна Института были узкими и более походили на бойницы, во внутреннем дворе имелся колодец, питаемый ключами, а две стены были уперты в отвесную скалу.
Оставалась лишь пара сложностей.
Первая заключалась в том, что пятидесяти стражей и сорока служителей Института никак не хватит для обороны.
А вторая — убедить госпожу ректора закрыть ворота, как только неприятель ворвется в город, и не открывать, даже буде перед ними примутся зверски истязать женщин и детей.
«Легко сказать — убедить Беделлу, — думал Окьед, — ты себя сначала убеди. Нет, открыв ворота и героически кинувшись на помощь в одиночку или даже малым отрядом, никого не спасешь, а остальных погубишь…»
Мрачные мысли не оставляли его на всем пути к Институту.

 

Рамеда, Институт.
26 октября 838 г.
Окьед зашел в кабинет и поклонился.
— Мое видение, к несчастью, подтвердилось, моя госпожа. Оджхарцы будут здесь очень скоро.
Беделла отреагировала не в пример спокойнее бургомистра:
— Это значит, что девочек мы вывезти уже не успеем.
Окьед только кивнул.
Дело в том, что единственная проходимая в это время дорога сначала вела в направлении Оджхара, и как раз по ней и продвигались враги. Все другие тракты шли через горы, а перевалы уже непроходимы. Да и о какой эвакуации может идти речь, если неприятель уже в виду стен?
— Да и не хочу я вести их в горы под зиму, — продолжала Беделла.
— Госпожа ректор, тогда нам придется затвориться в стенах Института…
Голубые глаза Беделлы льдисто сверкнули.
— …что бы ни происходило снаружи… — закончила она за Окьеда.
А тот лишь подивился ее выдержке.
— Верховный Маг обещал помощь к середине ноября.
— Это наша единственная надежда, — просто сказала она.

 

Южный тракт, предгорье.
26 октября 838 г.
Когда капитан отряда, посланного Архимагом в Рамеду, вместо своего отражения в ручье увидел того самого Архимага, то он моргнул. От удивления. Да еще — с непривычки к связи на расстоянии. Затем опомнился и попытался поклониться, при этом едва не сверзившись в ручей. («Сами попробуйте поклониться, сидя на корточках…» — обиженно думал капитан, осознавая, как смешно выглядит.)
Верховный Маг, видя его мучения, жестом успокоил воина и начал вещать:
— К Рамеде подошло войско в две с половиной — три тысячи человек. К сожалению, ближе вашего отряда никого нет. Я, конечно, сниму полтысячи мечей с Восточной стены, если сумею договориться об этом, и пару-тройку гарнизонов с городов, близких к Рамеде… Но, боюсь, подойдут они не скоро…
Капитан отряда только кивнул, просчитывая путь предполагаемых подкреплений.
— …ваша задача, — продолжал меж тем Архимаг, — затаиться поблизости от Рамеды и действовать по обстановке, не мне вас учить…
Капитан снова кивнул, на сей раз немного ехидно. Но Верховный Маг уже отключился и этого не увидел.

 

Оджхарцы подошли. Счастье, что недавно ополчение собиралось, чтобы боеспособное население Рамеды отработало простейшие приемы атаки и защиты. На стенах зажгли костры под огромными чанами, куда споро наливали масло. Во время тех же недавних сборов были установлены катапульты и укреплены двое ворот (счастье, что Рамеда — город маленький и стоит только на одном тракте).
Через полторы недели к мужчинам на стенах присоединились женщины. Стражи и служители Института не принимали участия в схватке, что было заранее оговорено.
Впрочем, это совсем не значит, что им нечем было заняться. Привести в обороноспособное состояние все здание Института было невозможно, но починить, что чинилось; укрепить, где возможно; обновить, что необходимо, — все это требовало времени и людей. Занятия и сессию отменили, что (по понятным причинам) вовсе не вызвало радости. Все воспитанницы помогали, где могли. Кто помогал алхимику, кто в лазарете…
Оказалось, что примерно двадцать девушек сносно владеют оружием. В основном это были дочери приграничных баронов с Северных гор, разбогатевших на добыче золота и самоцветов. Но попадались и такие, как Заэле ар-Олскрок, будущая герцогиня Мерианта, единственная дочь отца, который мечтал о сыне.

 

Заэе ар-Олскрок.
26 октября 1838 г.
Где та взбалмошная девчонка-сорванец, что однажды, ускакав от сопровождающих, попала прямиком в лапы бандитов, возмечтавших взять приличный выкуп за герцогскую дочь? Бедняги не учли одного: все Олскроки — берсерки. Не учла главного и я — наша фамильная ярость неподвластна разуму…

 

И хотя Заэле с самого детства учили сдерживать эту ярость и не давать ей выхода в боевом безумии, она не смогла удержаться. Последним, что она видела сквозь алую пелену перед приступом неконтролируемой ярости, были двое ее охранников, спешивших на помощь.
Когда пелена спала и прошло бессилие, следующее за такими вспышками, она увидела девять зверски изрубленных тел, и лишь семь из них принадлежали бандитам…

 

Тем же вечером отец настоял на серьезном разговоре. Зная, что он так же случайно убил маму, когда замок осаждали во время вторжения Алимора, я догадывалась, что он скажет. И поэтому на этот раз я не стала спорить, когда он предложил поступить в Рамеданский Институт, где, как мы думали, я буду надежно ограждена от ситуаций, могущих вызвать новый приступ боевого безумия…
Да уж, от судьбы не сбежишь; когда придут оджхарцы, я не смогу остаться в стороне. И да поможет мне Единый сохранить ясную голову!

 

Аэтта ар-Гиссэ.
27 октября 838 г.
Мы не принимаем участия в обороне города, но один из лазаретов — в правом крыле Института… Я не знаю, как после этого смогу смотреть им в глаза — той же Анэлле-кружевнице или Маладе, которая печет такие вкуснющие пирожки с кусочками неочищенных яблок, — если они выживут. Это как словно мы их предаем, отсиживаемся за их спинами.
До подхода врага, как я слышала, люди успели уйти из предместий в горы. Жители же внутреннего города Рамеду покидать отказались, они любят свой город, да и оджхарцы появились слишком внезапно, ворота недолго оставались открытыми. Теперь ни у рамеданцев, ни у нас нет выбора…
Мы ведь действительно ими прикрываемся, а Беделла и профессора что-то скрывают. Что же такого находится в Институте, что может оправдать нас?

 

Глэкири ар-Эшшанг.
30 октября 838 г.
Зачем они пришли сюда, ведь с Оджхаром мир уже три столетия? Неужели? Нет, это глупо… Не может же все дело быть в книге? Хотя если я чувствую их колдовство, то почему же не может быть справедливым обратное? Сродни ли моя Сила чародейству багряных? И кто же сильнее, изначальней?
Сколько вопросов и такая жуткая неуверенность.
Аэтта молится, Заэле упражняется до изнеможения, танцуя с мечом, — у каждого свой способ не думать о будущем. А я вот хочу о нем думать! Хочу мечтать о жизни, которая у нас всех обязательно будет… потому что мы выживем!

 

Дни осады похожи один на другой. Войско противника, как прибой, бьется о стены Рамеды… чтобы быть отброшенным. Несмотря на немногочисленность, оджхарцы — хорошо обученные профессионалы, а защитники Рамеды — вчерашние добропорядочные горожане. Катапульты и баллисты с обеих сторон перестреливаются. Вчера удалось разрушить таран, оджхарцы строят осадные башни, ров завален, приставные лестницы удалось отбросить… И усталость, глубинная усталость и обреченность накапливается в людях, как ни стараются их ободрить господин Байа и капитан стражи. Слишком, слишком далеко до столицы, до помощи… до надежды.

 

Глэкири ар-Эшшанг.
Ночь с 15 на 16 ноября 838 г.
Враждебные эманации сгущались где-то в южном направлении, там, где стояла лагерем вражеская армия. Злая Сила имела направленность — оджхарцы собирались ударить. Не знаю откуда, но я была уверена, что это так.
В этот момент в мою комнату ворвалась растрепанная Заэле, жившая напротив. Ее, по-видимому, разбудил мой крик. Осмотрев с порога всю комнату на предмет опасности, Заэле вопросительно на меня поглядела.
— Разбуди всех, — сказала я, — оджхарцы прорвались, только не спрашивай, откуда я это знаю.
Что мне всегда нравилось в мериантийке, так это способность в трудное время действовать согласно указаниям того, кто в данный момент более осведомлен. Не раздумывая, Заэле побежала по коридору, стуча во все двери…
Я же продолжала стоять на пороге, не в силах избыть смутное беспокойство. Исчезло чувство защищенности, но это не было связано с тем, что оджхарские колдуны, как я чувствовала, подходили все ближе к Институту. Скорее — с самим их проникновением в город.
Внезапная догадка ошеломила меня. Исчез щит, прикрывавший город от вражеской ворожбы. С опозданием я поняла, что на протяжении всех трех недель осады оджхарцы не использовали магию.
Значит, они знали, что это бесполезно.
Кто же удерживал щит над городом, да так, что я этот щит практически не ощущала? Вывод напрашивался сам собой — Окьед, больше некому. Но какой же Силой он обладает, если способен на такое? И как маг такого уровня оказался простым преподавателем?
Вопросы, безусловно, интересные, но думать нужно не об этом.
Щит мог пасть, только если с Окьедом что-то случилось…
— Глэкири! — услышала я зов Заэле.
Что же делать? Голос Заэле был напряженным, что говорило о многом. Но беспокойство за нашего магика держало меня на месте.
Мимо меня кто-то стремглав пронесся. Узнав закутанную в белое фигуру, я вознесла хвалу Небесам.
— Аэ! — окликнула я свою бывшую «врагиню», а ныне подругу наравне с Заэле.
— Я к Тиндане, — на бегу отозвалась она.
Тинданой для краткости называли часовню Святой Тинданы, покровительницы студенчества, чей день отмечался 20 ноября и знаменовал собой конец зимней сессии. Сейчас в этой часовне, находящейся в стенах Института, был устроен лазарет.
— Зайди по дороге к Окьеду, ладно?
Аэтта кивнула и, ничего не спросив, побежала дальше.
Хм… неужели у меня проявляются способности к командованию?
Не останавливаясь на тщеславных мыслях, я поспешила на зов Заэле.

 

Заэле ар-Олскрок.
Ночь с 15 на 16 ноября 838 г.
Разбудить всех не составило труда, но вот успокоить некоторых истеричных девиц, взбодрить стражей и улестить служителей Института было гораздо сложней.
Если стражи восприняли все как приказ госпожи ректора, то я не тот человек, что будет их разубеждать. Да и Беда, когда наконец появилась — при полном параде, прическа волосок к волоску, — взглянув на меня, не стала раскрывать мою маленькую уловку, хотя все поняла.
Только Труба заголосила в истерике, но Беделла, мигом оказавшись рядом, влепила ей пощечину и велела увести к Тиндане.
Меня обступили северянки, Грэгда подошла ближе всех и отчаянно зашептала:
— Заэле, скажи Беде, что мы тоже хотим защищать Институт, пусть лучше мы умрем в битве, чем… — Ее губы предательски задрожали.
— Интересно, почему бы тебе самой не подойти к Беделле? Боишься ректорского гнева, защ-щитница?
Ну вот, так-то лучше — вместо зарождающихся слез, страха и обиды на судьбу злость, пусть пока и на меня…
Девушки-северянки осуждающе смотрят, а вот подошедшая Беда опять раскусила мою очередную маленькую хитрость. Грэгда и ее землячки расступаются, давая дорогу госпоже ректору, и та подходит ко мне и говорит тихо-тихо:
— Сумеешь удержать их от истерик, пущу на стену; нам сейчас каждый боец нужен… но именно боец, а не… — Она не находит слов, но я и так все понимаю.
Теперь главное — дать правильный ответ. Заглядываю в льдистые, вечно холодные глаза, и меня посещает безумная догадка: я знаю, что ответить!
— Их не надо удерживать, дети Северных гор сами становятся спокойны как лед, когда это необходимо, вы же знаете это по себе, госпожа ректор.
Беделла медленно кивает, а я увожу девушек к груде оружия.
Когда забил Большой колокол на колокольне Святого Лаурлинна, возвещая о том, что враги вошли в город, страх и замешательство, словно по волшебству, уступили место деловой сосредоточенности и готовности к битве.
Стражники, служители и обученные воинскому делу девицы заняли места на стене и у бойниц надвратных башен. Прочие были разбиты на команды подносящих боеприпасы (стрелы, глиняные шарики с горючим порошком, а также колбы с Дыханием дракона, Мертвящим туманом, Облаком слез, Пожирателем металла и прочими поэтически названными зельями — вот когда пригодились запасы профессора алхимии Исбони!) и уносящих раненых.
Ворота Института выходили на Ратушную площадь, которая сейчас была пуста, но так продолжалось недолго.
Звон мечей и топоров все приближался с окраины города, и вскоре на освещенную факелами площадь хлынула первая волна нападавших.
Началось!
Лучники и лучницы из башен дали первый залп, сбросили первые колбы с алхимической гадостью, но оджхарцев это не остановило, главная площадь города стремительно заполнялась.
Впрочем, я заметила, что далеко не все оджхарцы прут сюда; со стены было видно, как огненные реки факелов растекаются по улицам города, как отрава по крови.
Двери Ратуши продержались минут двадцать. Бедный господин Байа! Некстати вспомнилось, как на Августовском балу по случаю начала учебного года толстяк-бургомистр оттоптал мне все ноги и дико смешно извинялся на каждой фигуре танца…
На дальнем от нас краю площади наметилось какое-то движение.
Этого не может быть! Я была уверена, что таран уничтожили еще в начале осады. Но, присмотревшись получше, я поняла, что воистину глаза у страха велики — этот таран не шел ни в какое сравнение со своим предшественником и был гораздо меньше. Да и не удалось бы того исполинского, предназначенного для городских ворот монстра протащить узкими извилистыми улочками окраин Рамеды.
Но что меня насторожило — это легкое свечение вокруг окованного железом бревна. Я не была уверена, но рисковать не хотелось, и я позвала:
— Глэкири!
Ждать пришлось недолго, запыхавшаяся Глэкири стрелой взлетела по ступенькам надвратной башни. Из-за чрезмерно быстрого подъема она не могла вымолвить ни слова — задыхалась, но я не стала ждать вопросов, а просто указала в сторону тарана.
Ее лицо побледнело, а глаза расширились.
— Таких заклятий не должно быть, — от ее тона я похолодела.
До сих пор я не видела, как Глэкири колдует «по-крупному». Зачет по Иллюзиям не в счет — она тогда наколдовала тьму, где не было видно ни зги.
Ее глаза, и прежде светло-серые, стали почти бесцветными, а зрачки расширились и вроде как вытянулись и приняли кошачью форму, хотя последнее вполне могло мне показаться. Быстро двигающиеся в пассах руки окружило фиалковое сияние.
Я инстинктивно шагнула назад. Не знаю почему, но к магии я всегда относилась с большой подозрительностью и даже боязнью.
Глэкири выкрикнула какое-то слово, что-то вроде «хааш'нэ», и простерла руки навстречу тарану. Я проследила взглядом за направлением Силы, но никакого видимого эффекта ворожба Глэкири не произвела. Лишь присмотревшись, я заметила, что свечение на грани видимости, окружавшее ранее таран, исчезло.

 

Глэкири ар-Эшшанг.
Ночь с 15 на 16 ноября 838 г.
Я хватала ртом воздух и смотрела на это… и чувствовала, что меня разбирает злость.
— Таких заклятий не должно быть.
Если обычным зрением можно было увидеть лишь слабое свечение, то я видела, что это — лишь грань, вход в пространство Арнэм-тьйях Ваэрт, только вот вход неправильный… Заклятие было чудовищно исковеркано; чего бы ни коснулся таран, камня, дерева, металла, он мгновенно старил предметы, изымая и калеча их душу при переходе в пустоту. Наивны те, кто думает, что не обладающие сознанием не имеют души; их так и называют — неодушевленные. А я уже почти чувствую, как страшно, как отчаянно будет кричать душа ворот Института, видевшая многие поколения благородных девиц, встречавшая нас, растерянных, скучающих по дому и родным, робеющих перед всем новым, ободрительным уютным скрипом створок.
Та часть меня, что гораздо мудрее и старше, ярится.
Как посмели эти недоучки извратить суть пустоты Арнэм-тьйях Ваэрт, куда приходят, чтобы испытать силу воли и испросить совета в потаенных уголках души?!!
Не знаю, откуда пришло это знание, но теперь я знаю-чувствую-помню, что «почувствуй-себя-мертвым» изначально создавалось не как боевое заклятие, но как средство познания себя, на грани смерти ведь врать не станешь даже себе. Смерть, она вообще не признает лжи…
Может, именно благодаря влиянию этой смертной пустоты мы с Аэ так быстро поняли друг друга и простили.
А эти уроды внизу, так называемые маги Оджхара, похоже, даже не догадываются, что неверно скопировали заклятие. Впрочем, какая разница…
Я простираю руки к тарану:
— Хааш'нэ! — И заклятие послушно развеивается. Чувствую облегченный вздох жутко перекрученных линий Силы, они распрямляются, схлопывая проход.
Слышу голос Заэле, словно издалека:
— Ты как?
Странное состояние раздвоенности покинуло меня.
— Жива, — криво улыбаюсь.

 

Заэле ар-Олскрок.
Ночь с 15 на 16 ноября 838 г.
— Ты как?
— Жива. — Она улыбалась. — Теперь это просто стенобитное орудие, эта мерзость… — Глэкири поморщилась, — ушла.
Совсем вот так же, вспомнилось мне, ее собственную ворожбу на экзамене по Иллюзиям охарактеризовал профессор Гиате, чье определение Глэкири неосознанно скопировала.
Громко топая по ступенькам, в башню поднялась Верани ар-Режлеол, определенная в команду при лазарете.
— Аэтта просит тебя прийти, — сказала она Глэкири, — у профессора Гиате магическое истощение.
Мне захотелось заорать на Верани: она что, не видит, что сама Глэкири тоже вот-вот свалится?
Все мы, изучавшие азы Магии и Волшебства, знали, что магическое истощение лечится лишь одним способом: надо передать часть своей Силы истощенному.
К счастью, Глэкири трезво оценивала свое состояние — она велела Верани привести нескольких студенток; по именам я поняла, что это те, у кого сравнительно много магической энергии; названные девушки входили в группу отгоняющих ядовитые пары от стен Института и домов. За подругу я больше не волновалась. Я даже не обратила внимания, как они ушли. У меня было полколчана стрел и целое море врагов, наводнивших Ратушную площадь.
А на площади творилось страшное. Стелющийся туман от вскипающих на воздухе зелий укрывал булыжники мостовой. Даже если колбы не попадали в неприятеля, ядовитые едкие испарения делали свое дело. Враги в радиусе двух-трех шагов хватались за горло и терли глаза, даже не думая защищаться или нападать. Выцеливать таких не имело смысла — в ближайшее время им будет не до нас. Но те «счастливчики», что избежали попадания алхимической пакости, порой в замешательстве и ужасе таращились на менее удачливых. Вот они-то и были моей добычей.
«А нечего зевать!» — их счастье, что там, внизу, они не видят моего оскала.

 

Глэкири ар-Эшшанг.
Ночь с 15 на 16 ноября 838 г.
Аэтта сразу вышла мне навстречу — раненых, к счастью, было мало. Только сейчас я сообразила, что нападение длится не более часа.
Окьед был страшен — запавшие щеки, заострившийся нос, тени под глазами, бледно-синий цвет лица — краше в гроб кладут… и при этом в сознании.
— Красавец! — кажется, меня несло. — Вы хоть себя в зеркало-то видели? Не отвечайте: знаю, что не видели. Увидели бы, померли б… от страха! Вы о чем вообще думали?
Тут подошли девушки, которых я велела привести Верани, и я поспешила замолкнуть.
А он еще улыбается, зар-раза!
Как он вообще мог? Он ведь чуть себя не угробил, буквально последнюю искру Силы оставил… Нет, я его точно когда-нибудь убью! Единственный настоящий маг во всей Рамеде и такая бестолочь!
Спокойно, Глэкири, спокойно… И-и вдох… и-и выдох… и все, можешь больше не дышать… Гы-гы, черный юмор!
Придя немного в себя, я составила из пришедших девушек Цепь Маны, отобрала необходимое Окьеду количество и передала. Теперь он быстро восстановится… ну вот, уже как человек выглядит, а то был мертвяк мертвяком.
Три недели держать щит, это ж надо… Старые вопросы вернулись. Слишком уж он сильный маг, чтоб преподавать азы в Институте благородных девиц…

 

Аэтта ар-Гиссэ.
16 ноября, рассвет
Когда в лазарет внесли Грэгду, баронету Вэлморк, я внутренне захолодела именно от такого страха. Судя по тому, что ею сразу же занялась Атарна, самая опытная из нас врачевательница, северянке изрядно досталось.
Когда я подошла поближе, страх исчез — мне не придется участвовать в операции — и сменился ужасом, так как девушка была ранена смертельно. У нас в лазарете уже умирали люди, но никогда еще близкие мне… Она не была моей подругой, просто хорошей знакомой: жила за две двери от меня, как-то помогла с работой по минераловедению (она была родом с Северных гор и знала многое из горного дела не понаслышке). А теперь и не станет — ни подругой мне, ни близкой кому-либо еще…
Магия здесь тоже бессильна — исцелять, согласно Книге Единого, могли только ранние святые. Маги же Академии владеют школами Разрушения, Иллюзии, Призыва. С помощью волшебства можно выращивать лекарственные травы быстрее или слегка изменять их свойства, а также лечить простуду и отгонять легкую усталость. Но не больше.
Наверное, именно поэтому Церковь в конце концов приняла магов — исцеления и утешения они принести не могли, а значит, соперниками не являлись. Да и трудно, согласитесь, жечь огненного мага, к которому пламя костра ластится и вреда не причинит никогда.
Ну что за еретические мысли! Для меня не было секретом, что многие считают меня слишком верующей. Но почему? Я соблюдала посты, молилась, ходила на службы, но кто из нас этого не делал?
Хотя одно глубинное отличие было: я верила в Бога. Та же Глэкири, как и многие маги, верила в себя (что не удивительно — возможности магов в чем-то выходят далеко за рамки человеческих; но за подругу я не боялась — Глэкири была в этом смысле «правильным» магом и всегда помнила, что она человек, а не Высшее Существо); а вот Заэле верила в Единого, но не доверяла Ему, хотя винить ее в этом, зная историю ее рода, нельзя.
Как объяснить то, чему и слово подобрать трудно? Как писал кто-то из древних: «Вера либо есть, либо ее нет». У меня она была.
Почему «была»? Потому что она исчезала — разбивалась о взгляд Грэгды, мутный от боли и темный от страха смерти.
Смотрю в ее глаза — а там бездна, где нет жизни. За что, Господи, за что? Чем она это заслужила? Она же художница замечательная и ваяет потрясающей красоты фигурки сказочных зверей, крылатых людей — такие светлые, радостные… у нее талант — создавать красоту, покой, тепло… Ей нельзя умирать! После всего этого кошмара всем как никогда нужно будет это ее умение… Не за себя ведь прошу…
Держа за руку умирающую девушку, я чувствую, что с ней умирает моя вера.
Если ты Всеведущ, Единый, то ты знаешь, каково нам сейчас…
Если ты Милосерден, Единый, то почему в тебе нет жалости к нам?..
Если ты Всемогущ, Единый, то почему ты не поможешь нам и не защитишь нас?
Ведь если ты Добр, Единый, то это твой долг.
Странная то была молитва — самая странная в моей жизни… и последняя.
Пусть я и похожа при этом на наивную дурочку, но я больше не желаю звать того, кто должен прийти, но не приходит. Никогда!
Но Гром Небесный не поражает меня, и свод часовни не обрушивается на богохульницу. Лики святых с иконостаса не смотрят с немым укором, а продолжают быть тем, чем являлись всегда, — раскрашенными досками.
И я понимаю: нет Единого, и не было никогда, это только сказка, выдумка… Но от этого Добро, Свет и Любовь никуда не ушли из мира — они всегда тут, разлиты в воздухе, обволакивают тебя сияющим туманом, утешают и делятся своей силой, если твое сердце открыто ей… чтоб ты мог поделиться этим с другими.
Все это время я держала Грэгду за руку и только сейчас заметила, что от моих рук к ней идет золотистое сияние, в свете которого раны девушки стремительно затягиваются.
— Даже шрамов не останется, — в восхищении поцокал языком кто-то, стоящий за моей спиной.
Я обернулась и узнала профессора Гиате, восстановившегося после истощения.
— Это не магия, — не то спросил, не то сообщил он.
— Это Сила Сердца. — Я слегка улыбнулась удачному названию.
— Ты только не особо сопротивляйся, когда из тебя начнут делать святую, Аэтта. И не кричи на каждом шагу, что Единого нет. А то ради тебя могут и возродить традицию аутодафе.
Он быстро вышел, прежде чем я успела что-либо сказать. Думать, откуда маг все знает, не хотелось. Золотая Сила звала или же передавала зов других, и я отправилась туда, где была нужнее всего, — на стену.

 

Заэле ар-Олскрок.
Утро 16 ноября 838 г.
Из двери, ведущей в правое крыло, где располагался лазарет, вышло нечто сияющее. Сначала я подумала, что от усталости и напряжения последних часов мне это привиделось, но по мере того, как силуэт подходил все ближе, я все отчетливей признавала в нем Аэтту. Розоватый, теплый свет рассветного солнца мешался с золотистым сиянием, окружавшим ее. Гуще всего непонятное свечение было вокруг Аэттиных рук и головы.
Бредя по стене, не замечая свиста стрел, будто те не в силах причинить ей вред, девушка склонялась над каждым раненым, и часть сияния переходила к нему, втягиваясь в раны, заживляя их, но от Аэ не убывало, наоборот, казалось, что чудесное сияние не может иссякнуть.
Так что с появлением Аэтты в ореоле золотой Силы (это ведь просто очередной вид магии, пусть ее проявление страшно похоже на нимб? Глэкири, где же ты, когда мне так нужно твое объяснение этой Силы? Скажите же мне кто-нибудь, что Аэ не святая, я поверю, ибо в обратное верить отказываюсь!) наши дела пошли лучше. Когда никто не погибает, драться можно до бесконечности, что оджхарцы поняли довольно быстро.
Да и трудно было не заметить девушку, окруженную дивным сиянием, словно сошедшую с древней иконы (ну зачем же именно это сравнение приходит в голову?) или фрески.
Посередь площади расчистили место. Спустя некоторое время туда стали сгонять пленных горожан. Вперед, к нашим воротам (но так, чтобы его не достали стрелы), вышел вражеский глашатай:
— Откройте ворота! Если будете упрямиться, мы будем убивать пленников. Десять минут — одна смерть. Время пошло!
Краем уха я услышала сдавленный всхлип Аэ, но почти не обратила на него внимания. Да и переживания о новом статусе подруги покинули меня, сейчас не это важно.
Из-за всех сил я вцепилась в лук, чувствуя, как сознание куда-то соскальзывает; алая пелена застила глаза.
Не-е-ет!!

 

Глэкири ар-Эшшанг.
Утро 16 ноября 838 г.
Словно чувствуя общее настроение, госпожа ректор сказала:
— Ворота не открывать! — Холод вершин Северных гор и то был меньше того, что сквозил в голосе Беделлы.
Приказ был здравым, правильным; умом я это понимала… И только разум удерживал меня от опрометчивых поступков.
Справа полыхнуло ярко-алым. Впрочем, заметила сие только я, ибо глаза уже давно были переведены на магическое зрение, так как меня настораживала бездеятельность оджхарских колдунов. Но это были не вражеские маги — то слетели последние оковы разума с Силы Заэле.
С исказившимся от злобы лицом она выхватила из трясущихся рук престарелого служителя копье и, не задумываясь, выскочила прямо со стены на площадь. До булыжника мостовой было добрых двадцать метров, но Заэле использовала магию левитации для замедления падения, чего никогда не смогла бы сделать, находясь в здравом рассудке.
Теперь я понимала, отчего подруга так настороженно относится к магии, будучи в «нормальном состоянии». Ее Сила завязана на ярости: сейчас именно ненависть к врагу, вина перед пленниками, сопереживание к ним позволили использовать все ее возможности. Инстинкты управляли заклинаниями, минуя разум. Видимо, Заэле неосознанно считала, что если будет применять магию в повседневной жизни, то сработает обратная связь, ярость затмит ее разум, и тогда она может нечаянно погубить кого-то безвинного.
Зря она боялась, ее способности не имеют почти ничего общего с «классической» магией Академии. Неверяще глядя вниз со стены, я наблюдала за Заэле, ее окружало алое марево; вот оно вскипело, и рядом с мериантийкой соткалось более десятка фантомов, что слепо повторяли все ее движения. В толпе, что окружала Заэ, эти неприцельные выпады ее двойников все равно находили жертв, а вот враги, наоборот, никак не могли попасть — все их удары принимали двойники, которые почти мгновенно восстанавливались даже после смертельных ударов. Фантомы, созданные Заэле, в корне отличались от иллюзорных тем, что могли прикасаться к людям и наносить вред. Тонкая материя не распадается при соприкосновении с плотной, в Академии это считают невозможным!
Умники-академики, считающие себя осведомленными лишь чуть менее Единого, на поверку не знают столького…
…Это и яростная Сила Заэле-берсерка, которая пульсирует всеми оттенками красного в ритме ударов сердца, похожая на шаманство племен, что живут за Северными горами. И золотистое целительное сияние Аэ, делающее ее похожей на ангела. И багряное колдовство оджхарцев. И моя собственная Сила, представляющаяся мне фиолетовой.
Все это так не похоже на зеленую и синюю Силу магов-выпускников Академии…
Стоп! Зеленую… Яркое изумрудное свечение исходит из библиотеки, не иначе как Окьед колдует, сплетая линии цвета весенней травы в узор заклятия, но почему именно там? Властный зов погнал меня туда, не считаясь с моим волнением за ту же Заэле, оказавшуюся в кругу врагов…

 

Заэле ар-Олскрок.
16 ноября 838 г.
Копье вертится, круша шлемы и доспехи врагов… Запах крови… Упругая сила разогретых мышц… Стук сердца в ушах, подобный барабану, призывающему строй в атаку…
Как вы посмели прийти сюда? Вас не звали! Вы пришли убивать на мою землю — и не важно, что мои владения далеко отсюда, Рамеда давно стала моим вторым домом… Смерть вам! Уничтожу! Сокрушу! А-а-а-а…
К черту копье! Рвать их голыми руками… Хм, хлипкие у них доспехи… Руки в теплой крови… Ах, ты хочешь ударить в лицо? Ну, так я тебя укушу, уж не обессудь… Соленый привкус во рту… кровь… алая… чужая…

 

Аэтта ар-Гиссэ.
16 ноября 838 г.
Нет, жалости к врагам у меня не осталось. Может, она и была, пока они не объявили свои жуткие условия… Но теперь я больше жалею, что не могу присоединиться к Заэле.
Но вот воительница-берсерк приближается к пленным, и я в ужасе закрываю глаза ладонями.

 

Заэле ар-Олскрок.
16 ноября 838 г.
Из глубин памяти… голоса… взывают:
— Заэ! Зайка-Заэле…
Так ее никто не называл… только… Эти лица, они так знакомы…
Узнай! Позови в ответ! Вспомни! Ну же!
Рэран, молочный брат и спутник во всех ее детских проказах, и Райдо — два ее злополучных охранника.
Тогда, два года назад, они тоже пытались воззвать к ее разуму, но она слышит их только теперь, когда ничего уже не изменить. Но даже если так… она должна сказать…
— Рэр, Райдо… простите, я…
Родные лица вытесняют лица врагов, и Заэле видит…

 

 

Это лицо было другим… Глаза не испуганы, нет, они смотрят с восторгом… восхищением… и доверием… И красная пелена безумия отступает перед этим взглядом. Протягивая ко мне руки (совершенно не опасаясь моих — скрюченных, по локоть в крови), бежит Линка, младшая дочь бургомистра, очаровательный бесенок восьми лет.
Я спешно вытираю руки, распахиваю объятия и очень осторожно глажу по голове доверчиво прижавшегося ко мне ребенка.
— Здорово ты их, Заэ! Тыщ-тыдыщ! Хрясь — и нет никого!
Я оглядываюсь по сторонам: последние оджхарцы бегут с площади, залитой кровью.

 

— Мы давно простили тебя, Зайка-Заэле…

 

Библиотека Рамеданского Института благородных девиц.
16 ноября 838 г.
Книга стояла на видном месте, даже странно, что маг не замечал ее раньше. Хотя если вспомнить объяснения Ара, то совсем не странно: Книги Эшшанты настолько напитаны магией, что обнаружить их может либо кровный родственник их создательницы, либо тот, кто твердо знает, где и что ищет.
Черная с серебром обложка, слегка истершиеся края… и неясное чувство угрозы. На ощупь она казалась обжигающе горячей. Маг положил тяжеленный фолиант на пол, очертил защитный круг указательным пальцем правой руки («Только пожара нам сейчас не хватает!») и сплел простенькое заклятие огня. Магическое зеленое пламя обняло древний том.
В этот момент в библиотеку вбежала Глэкири и, не обращая внимания на Ока, бросилась к «Ар Носебег…», зеленый и фиолетовый ореол окружил книгу и девушку, спаивая их воедино. Пламя опало, на полу лежала без сознания Глэкири, бережно прикрывая книгу руками. На переплете не сияли больше зловещей тьмой, много темней кожаной обложки, руны названия. Невесть откуда налетевший ветер открыл Книгу, зашелестели страницы, теперь навечно пустые — вся магия, что содержалась до поры в древнем фолианте, перешла к Глэкири, как и было предначертано Создательницей Книг.
Только убедившись, что девушка жива, маг дал волю чувствам:
— Будь ты проклят, Ар!
Подойдя к зеркалу, висящему на стене, маг достал кинжал, полоснул себя по запястью и брызнул кровью на стекло, вложив всю Силу в призыв.
Связь на расстоянии считалась весьма истощающим видом чар, но Ок хотел видеть Архимага, его глаза, когда тот будет отвечать на его вопросы.
Да и общая кровь должна была помочь. Мало кто знал, что Окьед — единоутробный брат Верховного Мага.
Алые капли словно бы впитались в зеркало, и оно ожило. Вместо отражения профессора Гиате в нем появился Ароскэл ар-Данкол собственной персоной.
— Ты знал, — бесцветным шипящим голосом проговорил Ок, — если уничтожить книгу, погибнет и Глэкири.
— Да, знал.
— А зачем тогда писал: «Девицу беречь как зеницу ока»?
— А то я тебя не знаю, — стало заметно, что и Архимаг вне себя от злости. — «Лучшая ученица», «моя воспитанница», — елейным тоном цитировал он. — Думаешь, не понятно, как ты к ней относишься? К «зенице Ока»? — Ар ехидно подчеркнул последнее слово. — Эх, лучше бы ты тогда, семь лет назад, принял факультет Общей магии, раз уж тебе так нравится преподавать азы, чем отправился в Рамеду…
— Мы сто раз это обсуждали, Ар, Совет сгнобил бы меня, не прошло б и семестра, причем на словах восхищаясь «самым юным деканом за всю историю Академии». И ты не лучше их, зачем ты меня обманул, брат?
— Я не врал, я только скрыл некоторые факты… — За эту улыбку Окьеду захотелось его убить. — Но ты все равно ведь не уничтожил книгу?
— И не надейся!
Именно тогда и очнулся предмет их спора, но Глэкири не стала обращать на себя внимание, прислушиваясь к перебранке братьев.
— Ты же знаешь, — продолжал Ар, — что девчонка — наследница Эшшанты хар-Носебег, а ее не просто так сожгли три сотни лет назад, хотя до того маги не всходили на костры чуть менее полутысячи лет…
— Я знаю историю, Ар, — в раздражении перебил его Окьед, — ты боишься, что Глэкири способна отыскать и подчинить себе все Девять Книг Эшшанты? Что тогда она станет могущественней тебя?
— Да, Ок, боюсь. Но еще больше я боюсь, что ее саму подчинят оджхарцы и Сила Книг будет в руках врага. Я вот теперь думаю, не задержать ли мне немного армию…
— …чтобы, когда вы подошли, от нас бы и места мокрого не осталось? — закончил за него Ок. — Это плохая мысль, Ар: во-первых, Книга тогда достанется оджхарцам, а во-вторых, родителей учениц, знать трех королевств, лучше не настраивать против себя даже тебе, господин Архимаг, — ехидно выделив титул брата, пригрозил Окьед.
Маг провел ладонью по зеркалу, разрывая контакт, и обернулся. На него смотрели широко распахнутые глазищи Глэкири.
— Это все правда?
Маг в ответ только кивнул.

 

Глэкири ар-Эшшанг.
16 ноября 838 г.
Вот тогда и ударили оджхарцы. Я еще не успела прийти в себя ни после разговора Ока с Архимагом, ни после его попытки уничтожить Книгу.
Это место, план бытия, реальность, куда меня занесло оджхарским колдовством, было сродни пустоте Арнэм-тьйях Ваэрт, но здесь клубились зловещие тени, отливающие фиолетово-багряным.
Я не сразу поняла, что эти тени, числом шесть, — оджхарские колдуны, пришедшие по мою душу. Если они надеялись на то, что Книга меня подчинит или заговорит голос крови, то я их сейчас разочарую.
Когда они поняли, что выражать покорность я не намерена, то не замедлили оказать давление. Но Книга, которую я теперь ощущала как часть себя, тут же подсказала контрчары.
В тот же миг заговорил и голос крови. То есть это я считаю, что голос крови нашептал мне нужные слова, ибо оджхарского я не знала.
— Хар Носебег аэ Эшшанта тамераддин, аэлкистэ! — говорила я злым и уверенным тоном. — Тахирг анэ! Кааш-на иданнэ, нур а-таннэ.
Давление все усиливалось, а я окончательно разозлилась.
— Тахирг анэ! Оэ нур ват'тан-на!
Моим угрозам и предупреждениям не вняли. Что ж, тем хуже для них.
Я использовала самое сильное из известных мне заклятий, то самое, которое так давно — и всего месяц тому назад! — не дал мне использовать Окьед, а именно название Книги. Секрет и впрямь был спрятан под самым носом, в названиях Девяти Книг содержалось страшное могущество.
— Ар Носебег Змар Ихитэ'а Нгаррасун, Нойрэ-та Кхирэ… А-кхирэ! Шеул-на Кроаг, Оэсаор Золайи…
Багряно-фиолетовые тени разметали ветры пустоты, не думаю, чтоб даже души оджхарцев спаслись. Шесть душ вернула с Порога, шесть швырнула за Него, странное равновесие… Об этом подумаю позже…
Только сейчас я поняла, как много Сил ушло на поединок с колдунами. Вот вечно так с нами, магами: скажешь три с половиной фразы, помашешь ручками, творя пассы, — и все, готов, добро пожаловать в обморок истощения…
Тот же голос, что нашептал оджхарские слова, теперь говорил, что обморок в этой пустоте смертелен. Но сил не осталось даже на то, чтобы позвать на помощь, хотя что толку звать в пустоте?
Впрочем, я обнаружила, что я здесь не одна, ко мне приближался силуэт… странно знакомый… это был…
— Ок? — окликнула я.
Человек подошел вплотную. Точно, Окьед собственной персоной. Что он здесь делает? Да и Ок ли это? То есть, конечно, Ок, но… вот терзают меня смутные сомнения…
— Ты ведь не Ок, да? — веря — не веря, спросила я.
— Я Смерть, — ответил не-Ок, и голос это подтверждал, такого голоса не может быть у живого человека… да вообще у человека.
— Почему я вижу тебя такой? — Я знала, что Смерть ответит правдиво, она не умеет лгать.
— Я прихожу в облике того, кого умерший больше всего любит. Иначе почему вы, люди, так охотно со мной уходите?
Я пропустила мимо ушей слово «умерший», не оно потрясло меня.
— Я? Люблю… Окьеда!
Как же я могу мертвой, если там, в мире живых, он, я там нужна, мне там место… Я не могу быть мертвой! И Смерть, пришедшая меня забрать, пусть уходит. Мне есть ради чего — а главное — ради кого жить! И все равно, что таинственный голос шепчет, что в плату за одно из великих Девяти заклятий Эшшанты надо отдать жизнь…
Кто-то настойчиво меня звал:
— Глэкири… Кирь, очнись… Да очнись же ты! — C последним воплем меня начали трясти за плечи, спасибо хоть по щекам не съездили.
Волей-неволей пришлось открыть глаза.
Тряс меня Окьед, кто ж еще. Как я обнаружила, он вынес меня из библиотеки, видимо, на свежий воздух…
Я поднялась, огляделась — мы были на стене. Площадь опустела: никаких оджхарцев… Господин бургомистр деловито что-то втолковывал уцелевшим главам цехов, начиналась мирная жизнь…
Что-то холодное и мокрое коснулось носа. Первая снежинка в этом году! Я чихнула — будь проклят мой насморк! Окьед повернулся на громогласный звук.
Повалил снег.
— Они ушли, — все еще словно не веря, сказал Окьед.
— Ага, пока я разбиралась со Смертью… Что-то я долго… — протянула я.
— Со Смертью?!
— Я вам… тебе потом как-нибудь расскажу, — сказала я, наверное, глупо улыбаясь. Искренне надеюсь, что любовь красит человека, ибо без ужаса на мою идиотскую ухмылку смотреть нельзя.
— Знаешь, если ты еще хоть две минуты будешь думать, бросаться ли мне на шею, то я сам брошусь, — с улыбкой предупредил он.
Я со смехом выполнила требуемое действие, и тут же в нас попал снежок, пущенный меткой рукой Заэле из внутреннего двора Института. Мы обернулись и посмотрели вниз: Заэле, глядя на нас, счастливо улыбалась, а стоящая рядом с ней Аэтта радостно завопила:
— Ой, как я за вас рада! — потом осеклась, приняла строгий вид, более приличествующий «святой», но не выдержала, усмехнулась и шутливо-серьезным тоном провозгласила: — Благословляю вас, дети мои.
И общий смех был ей ответом.

 

Вдали раздалось пение рогов подходящего отряда Затнала, конница ударила в тыл беспорядочно отходящей армии Оджхара, довершая разгром.

 

А Кхор с искренней и радостной улыбкой (чего за ним уже да-а-авно не водилось) отложил зеркало.

 

16 ноября, много-много лет спустя
(отрывок из сочинения «День Памяти» одной из воспитанниц Рамеданского Института благородных девиц)
Какая же красота — этот памятник на Ратушной площади! Изваянные из серебристо-серого гранита девушки уже много лет украшают собой главную площадь Рамеды. Это — три защитницы Рамеданского Института благородных девиц, сработанные Грэгдой ар-Пекк, их современницей.
Заэле ар-Олскрок замахивается копьем, ее лицо дышит праведным гневом. Справа от нее Глэкири ар-Эшшанг одной рукой прижимает к себе книгу, другая указательным пальцем показывает направление на Нокопахир, столицу Оджхара. Откуда бы ни глядели на памятник, лицо волшебницы всегда скрыто тенью капюшона. Сзади и чуть выше их — святая Аэтта Рамеданская, покровительница Института. Ее руки простерты над головами подруг и украшены алмазной пылью, что сверкает под солнцем, заставляя руки святой светиться мягким переливчатым сиянием.

 

 

На пьедестале памятника выбиты имена сорока восьми стражей, тридцати шести служителей Института, девяноста трех учениц и всего преподавательского состава — всех, кто был в его стенах осенью 838 года.
Сегодня в Институте праздник, причем двойной — день Памяти защитников Рамеды совпал с Днем Первого снега. Многие из моих соучениц этому не рады, но я как-то вычитала в хронике, что в то 16 ноября тоже впервые в том году пошел снег. Это чудо, что спустя много лет произошло то же самое. Маленькое чудо, помогающее проникнуться атмосферой великого дня.
Дождь в древности называли Слезами Небес, снег же, особенно первый, я бы назвала Их смехом. Легкий, как сладкие хлопья, он вызывает улыбку.
Назад: Анастасия Тарасова Лучшая ошибка
Дальше: Не только сон разума