9
На палубе «Гордеца» царила деловая суета: матросы собирали катапульты и копьеметы на массивных рамах, вделанных в палубу, волокли ящики с каменными и чугунными ядрами, укладывали на носу невысокий удобный штабель из небольших заостренных бревен, которые вскоре лягут на тетиву копьемета.
Матросы спешили. Они знали, что их капитан, приметливый и строгий Равар Порыв Ветра из старого морского Рода Маравер, не спустит им лени и нерасторопности, тем более на глазах у остальных капитанов, только что прибывших на борт «Гордеца».
Неподвижен был лишь рулевой у штурвала – высокий, крепкий старик, на плече которого восседал разноцветный наррабанский попугай.
«Гордец» шел медленно, на веслах, со свернутыми парусами. Время от времени барабан, задававший гребцам ритм, замолкал, и стоящий на носу матрос бросал лот. И каждый раз, когда громкий голос сообщал, на сколько узлов лот ушел в глубину, капитаны понимающе кивали. Здешние воды пользовались у моряков скверной репутацией.
– Если все пойдет как надо, у вас будет лоцман, – негромко сказал Шершень – и все взгляды тут же сошлись на нем.
Разбойничий атаман и пять капитанов стояли у столика, вынесенного на палубу, чтобы не тесниться в каюте.
Равар бросил на столешницу свиток-карту и хотел уже раскатать ее, но отвлекся на слова Шершня. Крепкой загорелой рукой откинул назад длинные седые волосы, удивленно хмыкнул:
– Ты это уже говорил. Если все пойдет как надо… И когда же будет ясно, как оно идет и куда, разорви меня демоны?
– А вот прямо сейчас и будет ясно. Видишь – вон там, на скале, сосна, разбитая молнией?
– Вижу, – прицельно сощурился на берег Равар.
– Прикажи спустить шлюпку. В кустах у подножия скалы должны ждать два человека… если трактирщик Аруз их нашел. Я-то не успел вчера их разыскать, надо было нести вам бронзовую рыбку.
– Шлюпку на воду! – скомандовал Равар и обернулся к Шершню: – И что это за люди?
– Кто-нибудь из вас, хозяев моря, слыхал про такие Семейства – Занаджу и Рашшуторш?
– Я слыхал, – отозвался один из капитанов. – Потомственные лоцманы, так?
– Так. Лучшие лоцманы Гурлиана. Четвертую сотню лет проводят корабли по здешним местам. Причем еще подростками дают клятву своим отцам и дедам, что не покажут морского пути ни пирату, ни контрабандисту, ни врагу страны своей. И держат ведь клятву! Держат! – В голосе разбойника невольно мелькнуло восхищение. – Сколько случаев было – и пытали их, и деньги предлагали такие, что за них любой свою семью бы в рабство продал, не то что дорожку меж скал указать…
Тем временем матросы спустили на талях шлюпку.
– У нас в Гурлиане говорят: «Серая Старуха колыбель повернула», – продолжал Шершень, глядя, как матросы по веревочному трапу скатываются в шлюпку. – Мол, проберется Хозяйка Зла в дом, повернет по-своему колыбель с младенцем – и вырастет дитя ни в мать, ни в отца, на горе и позор родне. Вот и в Семействе Рашшуторш уродился такой… по имени Вишух Ячменная Солома. Спутался с контрабандистами, водил их суденышки – хоть в туман, хоть в бурю. Отменный был лоцман…
– Есть! – перебил разбойника веселый голос.
Самый молодой из капитанов, который впервые вел своих людей на опасное дело, разглядывал берег в бронзовую подзорную трубу.
– Там ветви качнулись… вроде человек их развел руками…
– Хорошо, – кивнул Шершень. – Так я про лоцмана. Когда родичи узнали про его… заработки – рассвирепели. Нарушить клятву, которую семья хранит из века в век! Старики его торжественно прокляли и объявили, что Вишух отныне для Семейства Рашшуторш – чужая кровь. А парни помоложе завели его в тихое местечко на побережье, где ори не ори – ни до кого не докричишься. Крепко они его там отделали, чуть насмерть не уходили! Чудом выжил, но теперь может только побираться во имя всех богов. Контрабандисты с ним больше дела иметь не хотят: он порой ни с того ни с сего в обморок брякается. Сам прикинь: течение несет твой корабль на камни, а лоцман на палубе лежит, о будущем костре мечтает…
– Это что же, ты нам такого лоцмана сосватать хочешь? Нам придется идти под обстрелом катапульт, а ты…
– Не нравится лоцман, которого я тебе в бунтующем городе на скорую руку нашел? – обиделся Шершень. – Ну так встань на якорь возле гавани, ближе к маяку. Там маленькая деревушка, называется – Лоцманская Слободка. Сойди на берег, уважь стариков из семейств Занаджу и Рашшуторш. Посиди с ними за столом, выпей вина, расскажи, зачем сюда пришел…
– Вот они! – перебил эту ехидную болтовню голос молодого капитана, который все еще осматривал берег в подзорную трубу. – В шлюпку садятся. Их двое!
– Второй-то кто? – поинтересовался Равар.
– Сейчас – никто, – пожал плечами Шершень. – А еще недавно был сводником.
– Кем-кем?
– Сводником. Этакий мелкий хищник, работал на зверушку покрупнее. Искал для девок покупателей на их товар. Но его сгубила жадность. Пока девки развлекали гостей, он их обкрадывал… ну, гостей, ясное дело, не девок. Его на этом поймали… короче, ему деньги нужны, чтобы рассчитаться за свою дурость и уехать из города.
– Нет, вы слышали? – громогласно возмутился капитан Равар. – Он мне будет объяснять, что такое сводник!.. Я хочу знать, за каким дохлым скатом этого прохвоста везут на борт «Гордеца»!
– Ну, ты же вроде интересовался сторожевыми башнями? – поинтересовался Шершень невинным голосом. – Северной и Южной, а?
Раздражение на лице капитана сменилось хищной, ястребиной заинтересованностью. Равар раскатал по столу свиток-карту, кинжалом приколол к столешнице край, чтоб свиток не сворачивался, а второй край упругого пергамента прижал своей загорелой твердой ладонью.
Вот они, два квадратика у входа в продолговатую, глубоко вдающуюся в сушу Портовую бухту. А между квадратиками – тонкая линия: цепь. Массивная, скрытая под водой цепь, которую не сумеет миновать непрошеное судно. А пока корабль будет штурмовать цепь, две башни из баллист размолотят незваного гостя в кашу. Им не привыкать лупить по пристрелянным точкам…
– Говори! – выдохнул капитан. Голос его охрип от внезапной надежды.
– В каждой башне торчит десятка по два охреневших от безделья стражников. Настоящая работа только у часовых наверху, да и тем надоедает на город таращиться. В «радугу» играют до одури – а что им еще делать? Вот Рябой им девок и водил. В Северную башню. Они его знают, они его впустят…
Шершень не договорил – с такой тяжкой благодарностью хлопнула его по плечу рука ликующего капитана.
– Ах, молодчина! – рявкнул Равар. – Какой же ты молодчина! Я-то собирался гнать своих парней по суше, без поддержки с кораблей! Но если удастся захватить хоть одну башню…
– Одной хватит, чтобы опустить цепь, – кивнул толстый, румяный капитан «Танцора».
В этот миг шлюпка ткнулась в борт «Гордеца», матросы сбросили прибывшим трап.
Первым по узкой веревочной лестнице поднялся калека в темной ветхой одежде. Он карабкался так медленно, что, едва его лохматая башка показалась над бортом, как боцман не выдержал и, перегнувшись за борт, втащил беднягу на палубу.
Капитаны разглядывали аргосмирца, словно диковинное животное. Он и впрямь не походил на человека – скрюченное, изломанное, немыслимо перекошенное существо, казавшееся почти вдвое ниже моряков, обступивших его кругом. Левая рука была прижата к груди и нелепо вывернута ладонью вперед – она двигалась, но с трудом. Левое плечо было гораздо ниже правого, шея скособочена, так что Вишух мог смотреть на людей лишь снизу вверх. И на этой устремленной вверх физиономии навек застыла мерзкая гримаса. Некогда чей-то кулак или сапог скособочил парню нос и разбил губы. Теперь они всегда были растянуты в ухмылке, отвратительно подобострастной – даже если Вишух не хотел выказывать подобострастие. Как сейчас, например.
– Только денежки вперед! – вот первые слова, что скрипуче сползли с этих обезображенных губ, когда их обладатель предстал перед взглядами бернидийцев.
– И тебе доброго утречка! – отозвался молодой капитан «Вспышки», укладывая подзорную трубу в чехол.
Все рассмеялись.
– Не обижу, не обижу! – весело воскликнул Равар. – Сможешь провести корабль вдоль северного берега Портовой бухты? Впритирку, чтоб с Южной башни камнями не задело?
– Я сказал, денежки вперед, – хладнокровно проскрежетал калека.
Равар опять расхохотался и положил на ладонь калеки увесистый кошелек. Предатель взвесил его на руке и скрипнул:
– Договорились!
– А где второй? Где этот, как его… Рябой? – обернулся Равар.
Рябой обнаружился в нескольких шагах: заранее склонившись в почтительном полупоклоне, он ждал, когда на него соизволят обратить внимание. Изрытое оспой лицо, шельмовски поблескивающие, маленькие, глубоко посаженные глазки… а в остальном он смахивал на средней руки лавочника. Толстенький такой, одежда приличная, ладони засунуты за пояс. И всем своим видом выражает желание услужить господам.
– Мне сказали, – обратился к нему Равар, – что тебя знают в лицо все стражники из Северной башни.
– Из обеих башен, господин. Уж так я старался тамошних парней ублажить… ну, не сам, девочки мои старались.
– Если постучишь – впустят?
– Оно бы, господин, и так… А только я к ним еще ни разу не приходил в одиночку. Могут и в болото послать. Забудут старую дружбу, прямо так и скажут: вали, мол, Рябой, в болото к тамошней хозяюшке, не мешай доблестным стражам порта неусыпно в «радугу» резаться! Вот ежели бы со мною была пара-тройка потаскушек посмазливее…
Равар на миг задумался, затем его глаза блеснули:
– Эй, боцман, где Птаха?
– В «колыбельке», – тут же откликнулся боцман.
– А ну, кликни!
Боцман задрал голову и зычно проорал вверх:
– Эй, впередсмотрящий! Живо к командиру!
Шершень поднял взгляд на огромную бочку, приколоченную к верхушке грот-мачты. Разбойник только успел вспомнить, что моряки называют эту штуковину «колыбелькой» (уж очень качает там, наверху), как из бочки появилась и скользнула вниз по вантам небольшая гибкая фигурка.
Никто и слова сказать не успел – а перед капитаном уже стоит крепкий, ладный матрос, невысокий, веснушчатый, в матросской куртке и штанах. И лишь округлый нежный подбородок да круглящаяся под рубахой грудь выдают девушку.
Шершень не удивился. Ему доводилось слышать, что на Семи Островах и женщины порой становятся моряками. Нечасто, но бывает такое…
– Слышь, Птаха, – приветливо спросил капитан, – а если бы понадобилось изобразить шлюху – сумела бы?
В серых глазах девушки плеснулось удивление – и тут же лицо посуровело, замкнулось.
– Для дела – или каких-нибудь дурней позабавить? – дерзко спросила Птаха низким, почти мужским голосом.
– Для дела, – твердо и серьезно заверил девушку Равар. Та прямо посмотрела ему в глаза – и успокоилась. Поверила.
– Ну… если надо… я сейчас!
Повернулась и побежала прочь, шлепая босыми пятками по палубе.
– Боцман, другого впередсмотрящего наверх! – скомандовал Равар. – Господа, взгляните на карту. На Северную башню – три десятка лихих парней. Эти будут с «Гордеца», ручаюсь за каждого. Вторая цель – склады. Вот здесь, видите? Сюда не меньше сотни, здесь надо много шума, пусть сюда стража стянется… и эти, как их…
– Алмазные, – подсказал Шершень, поправляя повязку на руке.
– Вот-вот… Пойдут на шлюпках люди с «Танцора» и «Вспышки». Капитанам объяснить парням, что те идут не грабить, а шуметь. Брать можно только то, что унесешь за пазухой. А что шлюпка за один раз не примет – тут же, у причала, будет утоплено. Удирать придется быстро, груз помешает… Ах да, вы там, на складе, огоньку не забудьте, огоньку, чтоб потом не понять было толком, разграблен склад или нет…
– Вот будет радость приказчикам! – ухмыльнулся Шершень. – Представляю, о каких убытках они доложат хозяевам!
– Точно! – засмеялся в ответ Равар. – Весь склад на нас насчитают, все товары, какие есть…
Пока Равар и другие капитаны обдумывали план налета на порт, Вишух, про которого все на время забыли, подошел к рулевому и в упор залюбовался яркой птицей у того на плече. Серый пепел тоски и равнодушия немного развеялся в глазах искалеченного нищего.
– Что за птица? – спросил он отрывисто. – Из заморских краев?
– Я тоже из заморских краев, – хохотнул рулевой. – А птица наррабанская. Называется попугай. Что, не видал такого в своих лесах да болотах?
– Не видал, – согласился Вишух, становясь понемногу разговорчивее. – А хохолок-то – ну чисто корона ихнего Светоча! И вид смышленый. Как будто понимает своими куриными мозгами, о чем мы толкуем!
Попугай величественно повернул голову в сторону непочтительного незнакомца, встопорщил хохолок и так же скрипуче, как и Вишух, отозвался:
– Сам дур-рак!
Потрясенного нищего словно ветром отнесло в сторону.
– Не бойся, – успокоил его старый бернидиец. – Птица повторяет то, чему ее люди научили, а соображения у нее никакого.
Вишух не без опаски приблизился, не сводя глаз с заморского дива.
– Чего только боги не учудят… И любым словам ее можно обучить?
– Ну, не сразу. Надо потрудиться.
В глазах нищего разгорался пламень честолюбия.
– Да с этакой тварью даже в бродячий цирк можно прибиться! Эх, мне бы такую!..
Рулевой скользнул взглядом по горизонту и легко предложил:
– А возьми. Все одно мне нагадали, что не вернусь из этого рейса. Еще пропадет без меня птица…
Потрясенный нищий молча принял из рук бернидийца чуть трепыхающийся комок перьев.
– Сам дур-рак! – вновь продемонстрировала птица весь свой запас человечьих слов.
Старик рулевой глядел вперед, чуть улыбаясь своим мыслям. Словно и не он только что говорил о собственной близкой смерти.
В этот миг за спиной у нищего разом стихли разговоры. Кто-то присвистнул.
Вишух обернулся.
По чистой желтой палубе к ним приближалось… м-м… нечто. Узнать в этом существе Птаху было трудно.
Вокруг талии девушка, словно юбку, обернула цветастую шаль, завязав ее на бедре эффектным узлом. Рубаха осталась та же, матросская, но девушка расшнуровала завязки на груди, и в вырезе были видны ключицы, более светлые, чем загорелая шея и лицо. На голове, скрывая коротко остриженные волосы, был наверчен фантастический головной убор из второго платка – иного цвета, чем юбка, но тоже весьма яркого. Но главное – изменилась походка: стала более гибкой, дерзкой, вызывающей.
Ко всему прочему, деваха ухитрилась еще и нарумяниться, неумело и весьма вульгарно.
– Да чтоб меня демоны под килем протащили! – изумленно ахнул Равар. – Чем это ты… так? – Он тронул свою гладко выбритую щеку.
На лице девушки из-под искусственного румянца проступил настоящий – жаркий, смятенный.
– Кок свекольную похлебку варит, – созналась Птаха, – так я очистками…
Слова ее утонули в общем хохоте.
– Что скажешь? – обернулся капитан к бывшему своднику.
– Сгодится, – оценил Рябой. – Будь со мною еще парочка таких, стражники бы не то что дверь распахнули – ковер бы нам под ноги расстелили. А одной будет мало. Могут заподозрить неладное. Я же сроду к двум десяткам рыл с одной девкой не приходил.
– Господа капитаны, – обернулся Равар к собеседникам, – у кого еще в команде есть женщины?
– У меня на камбузе баба стряпает, – откликнулся толстенький капитан «Танцора». – Но она того… старовата будет. Врезать кому – это она может, а для другого чего… нет, не годится!
– У нас на «Вспышке» целительница, молодая и красивая… – неохотно сообщил младший из капитанов.
– Отлично! – обрадовался Равар.
– Да… отлично… Только она – моя сестра. И если я ей хоть намекну… убьет ведь!
Все рассмеялись.
– Она – моряк в боевом рейде! – врезался в смех строгий голос Равара. – Если не дура – поймет.
* * *
– Я чувствую себя предателем, – подавленно сообщил Шенги Лаурушу. – Почти не бился за своих ребят. Так, вякнул что-то… А они меня словечком не упрекнули. Ушли себе…
– Еще бы они учителя упрекать вздумали! – громыхнул Лауруш.
– Так я же их, считай, бросил в беде! Я же их не отстоял!
– А поздно отстаивать. Ты их три года нянчил, от всех бед оберегал. А теперь конец твоему наставничеству. Пошли на испытание – значит, готовы стать Охотниками. Ни один учитель не может своих учеников всю жизнь за ручку водить.
– Но им дали заведомо невыполнимое дело!
– Невыполнимое? У меня в сундуке лежит рубаха, расшитая по вороту этими цветочками. А у тебя я как-то видел пояс, украшенный пуговичником. Когда мы твоих детишек провожали, у меня даже опасение мелькнуло: не сунул бы ты им с собой цветочек с пояса…
От возмущения Шенги лишился дара речи. Да, он на многое готов ради своих ребятишек, но лгать Гильдии…
– Ну, не сердись, сынок, не сердись, – правильно истолковал его молчание Лауруш. – Я ж понимаю, ты за своих мальков переживаешь. Когда я вас с Ульнитой проводил на испытание – сердце прихватило. В первый раз, между прочим. С того дня у меня с сердцем нелады и начались… Ты помнишь, куда вас отправил этот гад Шаушур?
По лицу Шенги скользнула вымученная усмешка.
– Мстил за пиявок-вонючек. И сегодня, наверное, тоже. Очень, очень хорошая память.
Лауруш обрадовался поводу сменить тему разговора.
– А вот у тебя память плохая. Даже забыл сводить старого учителя в «Ржавый багор».
Шенги виновато хлопнул себя по лбу:
– Ну я свинья!
И в самом деле, упрекнул он себя, есть вещи, о которых забывать нельзя. То, что он, приезжая в Аргосмир, каждый раз приглашает учителя посидеть в «Ржавом багре», – это не просто добрая традиция старых друзей. Это напоминание самому себе о том дне, когда закончилась одна его жизнь и началась другая. О дне, когда бездомный воришка на припортовом рынке цапнул кошелек с пояса случайного прохожего – и в ужасе задергался, пытаясь вырваться из железной хватки. Но сильная рука жестко держала его запястье. И мальчишка сдался, обмяк, повис, поджав ноги к животу и прикрывая свободной рукой голову: пусть бьет, лишь бы к стражникам не волок…
Но прохожий поволок его не к стражникам, а в «Ржавый багор».
И сидели они рядышком в полупустой таверне – взрослый мужчина ближе к выходу, чтобы мальчишка не сбежал. А тот, хоть и уплетал из глубокой глиняной миски потрясающе вкусную кашу с мясной подливой, но все же не терял настороженности и пару раз попытался нырнуть под стол и сбежать. Но каждый раз рука странного незнакомца удерживала его на месте с цепкой точностью кошачьей лапы, накрывающей пойманного мышонка.
Он и чувствовал себя пойманным мышонком – до того мгновения, когда над ним прогремели немыслимые, невероятные слова: «Сделать, что ли, из тебя Подгорного Охотника?..»
Шенги заставил себя улыбнуться:
– А вот сейчас и пойдем. И правда, чего в окно пялиться да за этих паршивцев переживать?
* * *
Северная башня хмуро гляделась в спокойную морскую гладь. А с ее верхней площадки не менее хмуро обозревал окрестности часовой.
Ему давно надоело таращиться на южный берег, где у пристани шла разгрузка двух купеческих кораблей. Что там интересного, в этой муравьиной цепочке грузчиков с тюками на плечах?
Но с северной-то стороны все еще скучнее: сплошная дикая смородина! Ближе к башне кусты, понятно, вырублены, чтоб враг незаметно не подкрался, но дальше – гибкие волны ветвей танцуют под злым ветром.
Ха! Враг! Какой еще враг среди бела дня попрет на береговые катапульты, на натянутую под водой цепь? Конечно, для порядка-то часовые нужны… и хорошо, что нужны: работа легкая: жалованье неплохое… Но до чего же скучно! Как хочется спать!
Часовой отвел усталые глаза от блестящей поверхности моря, лениво обернулся к горному склону, подошва которого тонула в зеленом прибое листвы.
И тут же сон слетел с него, как слетает шапка от крепкой затрещины. Жизнь вновь стала яркой и интересной, а служба показалась лучшей на всем белом свете.
У дверей башни стояли две женщины и мужчина. Часовой позорно проворонил их появление, но это было не важно: мужчину знал весь гарнизон, а о роде занятий его спутниц легко было догадаться.
Часовой подошел к самому краю невысокой каменной ограды, окаймлявшей смотровую площадку, и попытался получше разглядеть девок. Да что сверху разглядишь-то? У одной на голове яркий платок, у другой русые волосы по плечам – вот и все. Но вроде на этот раз Рябой приволок новых девчонок. Хорошо бы свеженьких, не затрепанных…
Рожа часового расплылась в улыбке от уха до уха.
Такая же нагловато-предвкушающая улыбочка сияла в этот миг на физиономии десятника Нуршиса, который разглядывал в смотровое окошко нежданных, но приятных гостей.
По Рябому Нуршис лишь скользнул взглядом – больно нужен ему этот Рябой! А вот девочки – это интересно! Одна смешная такая, курносая, похожа на переодетого мальчишку. Но взгляды на смотровое окошечко бросает совсем не мальчишеские! Вторая – высокая, стройная, русоволосая – робко отступила за плечо Рябого. Видно, не привыкла еще, стесняется… какая прелесть!
– Чего там? – окликнул Нуршиса от входа в караулку Комель – командир второго десятка.
– Рябой явился. С букетом цветов, – откликнулся Нуршис, не отводя глаз от смотрового окошечка. Но и не оборачиваясь, не глядя на распахнутую дверь караулки, понял, что парни бросили опостылевшие костяшки и притихли, вслушиваясь в беседу командиров.
– Ну раз он с букетом, так нечего его томить под дверью, – добродушно откликнулся Комель. – Эй, лодыри, двое сюда – снять засов!.. Я сказал, двое, а не целый табун!
Двое стражников вынули из пазов тяжелый брус, заменявший засов.
Рябой первым шагнул через высокий каменный порог – уверенно, как к себе домой.
– Эй, защитнички, соскучились? Гляньте, какие красавицы согласились зайти к вам в гости! Вот эту зовут Птаха, а эту – Ферлисса.
Нуршис ощутил горячий прилив желания. Краешком сознания промелькнула мысль: а чего он так загорелся? Бабы как бабы! Вот сменится с дежурства – куда слаще себе кралю подыщет!
Видно, действовали на мужчин эти серые стены из дикого камня, эти крохотные оконца, эта массивная дверь с увесистым засовом, который стражники сейчас прилаживали на место. Словно ты брошен в тюрьму – и никогда больше не увидишь ни солнца, ни женщин…
Неуместные раздумья Нуршиса были прерваны голосом одного из стражников:
– Бросаем жребий или как?
Веснушчатая Птаха даже бровью не повела на стражника, задавшего вопрос. Она шагнула к Нуршису, глянула снизу вверх ему в глаза, коснулась пальчиком бляхи десятника на его перевязи и промурлыкала:
– Они, я вижу, начальство не уважают! Забыли, чья очередь всегда и во всем первая?
– А верно! – оторвался от дверного косяка Комель. – Вконец охамели парни, порядки забыли! Распустили мы их, Нуршис, а?
Нуршис довольно хохотнул:
– Ладно, беру курносую! А вам, пни еловые, не по рылу будет перебегать дорогу командирам!
– Я на ступеньках посижу, не буду мешать, – добродушно сказал Рябой и, поднявшись на несколько крутых ступенек, ведущих на смотровую площадку, исчез с глаз.
Никто не обратил внимания ни на слова сводника, ни на его уход. Чернобородый, коренастый Комель сграбастал Ферлиссу, притянул ее к себе. Раскрасневшаяся девушка что-то зашептала ему на ухо. Десятник расхохотался и гаркнул в голос:
– А ну, мелочь медная, брысь отсюда! Моя дама изволит стесняться!
Стражники с хохотом убрались в караулку. Нуршис, которого тоже позабавил каприз шлюхи, отстегнул плащ, кинул на каменные плиты пола и нагнулся, чтобы расправить его поровнее.
Десятник успел почувствовать, как руки Птахи легли ему на голову, твердо впились в подбородок и затылок. А вот сильное, безжалостное движение, которым девушка свернула ему шею, уже слилось для мужчины с мраком Бездны.
Бернидийка подняла глаза – и увидела, как к ногам побледневшей Ферлиссы оседает мертвый Комель. Женщина сжимала окровавленный длинный нож, который до сих пор прятала в складках юбки.
Птаха не теряла ни мгновения. Перепрыгнув через тело десятника, она метнулась к входу в караулку. Хлопнула дверь, со стуком упал в гнездо железный крюк. Из караулки донесся хохот: стражники не поняли еще, что произошло.
– Я наверх! – негромко сказала Птаха и проворно взбежала по ступенькам.
Перетрусивший рябой сводник вжался в стену, давая ей дорогу.
Часовой с веселым недоумением прислушивался к происходящему внизу. Появление веснушчатой девицы его удивило, но не встревожило.
– Эй, крошка, ты чего? Я потом спущусь, подменит кто-нибудь…
– Как же! – капризно протянула деваха, выбираясь из квадратного проема на смотровую площадку и приближаясь к стражнику. – Подменят они, жди!..
– Но ведь не здесь же, не наверху! – попытался вразумить дуреху часовой… но не закончил фразу, захлебнувшись собственной кровью.
Птаха шагнула в сторону, чтоб не забрызгаться хлынувшей кровью, и подтолкнула в плечо падающего часового, чтоб не на площадке растянулся, а привалился к каменному зубцу. Теперь с той стороны бухты можно было разглядеть фигуру в блестящем шлеме.
Пиратка, не теряя времени, кинулась назад по ступенькам. Попутно дала тумака своднику: мол, не сиди тут, поможешь…
В караулке еще не до конца поняли, что произошло, но уже злились, требовали отпереть. Захотят – сорвут этот несерьезный крюк!
Ферлисса, бледная и растерянная, все еще стояла над трупами двух десятников.
– Помоги снять засов! – негромко скомандовала Птаха. – Эй, ты чего? – удивилась она, заметив, как дрожат на дубовом брусе пальцы ее союзницы.
– Я в первый раз убила человека, – тихо призналась Ферлисса.
– Да ну?! А как ладно у тебя вышло…
– Я же целительница, – отозвалась Ферлисса, пытаясь приподнять свой край бруса. – Я знаю человеческое тело. Била снизу в подбородок… через язык – в мозг…
– Ловко! Надо запомнить… Эй, как тебя… Рябой! Не стой столбом, помоги дамам!
Втроем они вытащили тяжелый засов и распахнули дверь. В лицо ударило солнце, и бернидийкам показалось, что зеленое море ветвей плеснулось им навстречу. Море, откуда вот-вот должны вынырнуть им на помощь три десятка свирепых двуногих акул…
* * *
Прибой взмылил темные, обросшие водорослями валуны у подножия крутого утеса, швырял ошметки пены на старые башмаки женщины и вдрызг разбитые сапоги мужчины.
Но двое, стоящие лицом к лицу на скользких камнях, не замечали ни морских языков, лижущих им ноги, ни пронзительного ветра, ни враждебных криков чаек.
– Убирайся! – властно приказала королева нищих. – За каким демоном ты притащился сюда за мной? Может, мне Жабье Рыло велел кое-что тайно сделать, а ты под ногами путаешься да глаза пялишь!
– Не бреши! – заорал в ответ Патлатый. Его лицо раскраснелось от злости, грязные волосы растрепались по ветру. – За зельем своим потащилась! Пропади оно в болото, а с ним и та сволочь, что тебе его приносит!
Щука ударила его в лицо – коротко, почти без замаха, по-мужски крепко. Голова Патлатого мотнулась, с разбитых губ побежала струйка крови. Нищий глухо выругался и шагнул к женщине. Та проворно отпрыгнула в сторону. Патлатый оступился на склизком валуне, взмахнул руками, удерживая равновесие. Это помогло ему прийти в себя. Несколько мгновений назад ему отчаянно хотелось сгрести эту негодяйку в охапку, повалить прямо на мокрые камни… Но сейчас, хотя тело еще было возбуждено, ум уже трезво прикинул, что придется гоняться по мокрым водорослям за верткой, как змея, женщиной. К тому же у нее наверняка с собой нож…
– Королева моя, – заговорил он быстро, ласково и убедительно. Говорить было больно, кровь струилась по подбородку, но Патлатый даже не поднял руку, чтобы отереть лицо. И не сводил глаз со Щуки. – Королева моя, да разве ж я тебя обижу? Я ж за тебя – вот хоть с этого утеса башкой вниз, прямо на камни! Я ж потому и злюсь, что вижу, как ты себя травишь!
Щука глянула ему в лицо так пытливо, что у Патлатого мороз пробежал по коже: а ну как велит, стерва, и впрямь взобраться на утес да навернуться оттуда на прибрежные валуны? Для проверки искренности…
Мужчина и сам не знал, был ли он сейчас искренним или лгал. Не знал, чего хочет: силой взять Щуку, избить, убить на месте – или действительно погибнуть по одному движению ее тонкой брови…
Взгляд Щуки стал растерянным, заостренные черты лица утратили враждебность.
– А ведь ты и в самом деле любишь меня, – протянула женщина негромко. – Не на место мое в Гиблой Балке заришься, а впрямь… Ой, брось ты это, забудь. Порченая я…
– Щука, но я…
– Помолчи! – Ласковые нотки исчезли из голоса королевы нищих.
Сверху послышалось хриплое карканье. Подняв глаза, Патлатый увидел, что с вершины утеса свесилась голова на длинной шее. Усаженный острыми зубами клюв выжидающе приоткрылся: не прикажут ли броситься на врага?
Только этого не хватало! Проклятый горлан увязался за хозяйкой! Ну, теперь силой точно не справишься…
Щука тоже глянула наверх, но тут же вновь перевела взгляд на Патлатого.
– Молчи и слушай. Я тут навертела узлов, а как распутывать – не знаю. Если не вытащу лапу из капкана, Жабье Рыло меня в клочья порвет…
– Щука, если я могу…
– Сказано тебе, заткнись! – Женщина подняла руки, откинула волосы, через голову сняла с шеи шнурок, на котором болтался деревянный кружок с выжженным на нем нехитрым узором. – Видел эту штуку?
– Ну, видел. Ты говорила – твой талисман…
– Вещица, которая и медяка не стоит, верно? Никчемная деревяшка, на нее даже в Гиблой Балке никто не позарится. А для Жабьего Рыла – условный знак… Лови!
Деревянный кружок полетел в сторону Патлатого, тот поймал его.
Горлан принял это за начало игры и слетел хозяйке на плечо. Та равнодушно смахнула его на камни. Тварь обиженно каркнула и запрыгала по пышной гриве водорослей, высматривая, не прибьет ли к берегу дохлую рыбку.
– Сейчас ты поднимешься на утес, – приказала женщина, – и будешь ждать меня. Если сумею сладить со своей бедой – вернусь. Если не сумею, так и возвращаться незачем, на свое горло ножа искать…
– Щука, я…
– Если не вернусь, скажи в Гиблой Балке, что ты – новый король. Поверят или нет, не знаю, но когда явится человек от Жабьего Рыла, покажи ему эту деревяшку. Он поймет, что я тебя вместо себя оставила… Ступай!
Круча здесь была такой неровной, что по ней вскарабкался бы и дряхлый старик. Поднимаясь наверх, Патлатый держал шнурок в зубах, чтобы руки были свободны. Кровь с разбитых губ запачкала драгоценную деревяшку.
Король нищих! Король Гиблой Балки! Ну, теперь он всем покажет! А что еще будет!..
Тщеславные мысли взбаламутили тину и грязь в душе бродяги. В эти мгновения он не только забыл о своих чувствах к Щуке – он даже не думал о том, что женщина может вскоре подняться на утес и потребовать назад знак своей власти.
А когда спохватился и посмотрел вниз – у воды уже не было никого, лишь прыгал по камням горлан да чайки метались, как грешные души в бездне. Королева нищих исчезла. То ли в воду канула, то ли сквозь скалу ушла…
Примяв ладонью бурьян, Патлатый сел на краю утеса и приготовился ждать.
* * *
Над зеленым маревом листвы, над темными вершинами скал потянулась в небо тонкая струя черного дыма. Еле заметная – но те, кто ждал сигнала, разглядели ее.
Капитан Равар выдохнул яростную смесь ругательств и благодарностей, обращенных к Морскому Старцу. А затем весело, по-молодому рассыпал над палубой команды.
Корабли, только и ожидавшие знака с берега, снимались с якорей. Они все еще шли на веслах, не поднимая парусов, – «Гордец», «Танцор», «Вспышка», «Клинок», «Оса». Но теперь они двигались увереннее, почти не задерживаясь для промера глубин, потому что на борту «Гордеца» был лоцман, знавший здешние воды, как собственное подворье.
Предатель, который вел смерть в родной город.
* * *
«А я знаю своих! Фолиант сейчас обучает Недомерка составлению ядов, это так же верно, как то, что мы с тобой обе не девственницы. А Шершень наверняка уже спелся с Ураганом. Он-то быстро соображает, не то что ты…»
– От дуры слышу!
«Ты злись, злись на здоровье! Злость делает человека бдительным, мешает ему раскиснуть… Ты же не юная барышня! Ты знаешь, что мир создан не из цветочных лепестков! И если ты будешь хлопать глазками, твои дружки тобою закусят и косточки выплюнут!»
Из-за двери послышался голос жены Аруза:
– Да что ж это такое, гости дорогие? Каша с мясом стынет, а есть никто не идет!
Лейтиса спохватилась – а и верно, засмотрелась в зеркало, забыла, что еда на столе! – и поспешила в трапезную.
В этот день таверна была пуста. Ни единого посетителя, кроме Лейтисы и ее дружков, дожидающихся возвращения Шершня. Для этой троицы и предназначалась большая миска каши с мясом, водруженная на стол заботливой трактирщицей. И тут же, на чисто выскобленной столешнице, стояло блюдо с лепешками и лежали три деревянные ложки.
Вынырнув из низенькой дверцы напротив, к столу подошел Недомерок. Привычно буркнул что-то приветственное, плюхнулся на скамью, протянул руку к ложке.
Лейтиса тоже взялась за ложку… но замерла, устремив взгляд на густую красно-коричневую подливу поверх распаренных пшеничных зерен.
А с чего это Недомерок припоздал с трапезой? Всегда первым заявляется на запах еды…
– От Шершня нет вестей? – спросила Лейтиса, не решаясь первой погрузить ложку в ароматную кашу.
– Да какие вести, кто их передаст?
Лейтиса и сама почувствовала, что ее вопрос глуп. Она бросила его, чтоб скрыть вертевшееся на языке: «Да что с тобой, Недомерок? Почему ты отводишь взгляд? Почему вертишь ложку в пальцах, не набрасываешься на остывающую кашу? Чего ты ждешь, Недомерок?»
– Что ж ты долго есть не выходил? – холодно спросила женщина.
– Я… это… проспал.
Чужой взгляд, ой, чужой… ускользающий, неверный, словно тропа через болото…
– Проспал, угу… Ты же у нас такой барин, сладко дрыхнешь, когда все на ногах… в разбойничьей ватаге так изнежился?
Вроде бы дружеское подтрунивание – а не скрыть недоверие, и страх, и враждебность…
– А ты сама-то чего припоздала? – пошел Недомерок во встречную атаку.
– В зеркальце гляделась… – Только обронив этот честный ответ, Лейтиса поняла, как нелепо он звучит.
– Гляделась, угу! Ты ж у нас такая барыня лесная, раскрасавица разбойная! Как глянешь на себя, так и глаз оторвать не можешь! Особенно сейчас!
Лейтиса невольно коснулась синяка на скуле.
Надо же, какие запасы сарказма скрываются в этой лохматой башке! А Лейтиса-то думала, что он не способен выжать из себя ничего более ироничного, чем «шибко умные все стали!..»
Интересно, чего еще Лейтиса не знает о старом приятеле? И чему успел его научить Фолиант?
Женщина опустила мрачный взор в миску. Каша, обильно сдобренная мясной подливой, показалась ей не более аппетитной, чем клубок гадюк.
Подняла глаза – и наткнулась на пристальный, жесткий взгляд Недомерка. Словно из светло-голубых гляделок, как из окон, выглянул кто-то незнакомый, опасный… Впрочем, парень тут же отвернулся, уронил ложку и полез под стол ее поднимать.
Лейтиса бросила свою ложку на стол. Рука сама потянулась к миске. Шваркнуть кашу в рожу этому… этому…
Но тут распахнулась входная дверь, со двора в трапезную наперегонки ворвались свежий ветер и веселый Красавчик.
– Приве-ет! – пропел он. – Кашу всю сожра-али или мне оста-авили?
Не ожидая ответа, он уселся за стол, цапнул ложку и без колебаний начал наворачивать кашу.
– Какая тут певи-ица! – в перерыве между глотками сообщил он. – Зовут Ли-исонька! Рыжая! Я ей спуску не да-ам, вот увиди-ите!
Лейтиса и Недомерок, уже выбравшийся из-под стола, глядели на Красавчика так, словно он поглощал не кашу, а кипящую смолу. Затем переглянулись, не пряча смущения, взяли ложки и без колебаний приступили к трапезе.
Все было как прежде… как прежде, да? Ведь так?
* * *
Если Хозяйка Зла хочет вывалить кому-то на голову неприятности, она сыплет их не из пригоршни, а из полной корзины!
Айсур и Чердак даже не добрались до лавки менялы Зарлея: нарвались на знакомых стражников. Да не просто знакомых, а таких, с которыми у шайки Айсура были давние счеты. Вот и пришлось двоим уличным проходимцам удирать от погони через весь рынок, пока они не нашли себе убежище на крыше портового склада.
И сейчас они лежали пластом на шершавых досках, нагревшихся от солнца и загаженных чайками, и выжидали, когда демоны унесут старых знакомых.
Айсур осторожно высунул физиономию в прорезь для стока дождевой воды, чтобы обозреть окрестности. Увиденное заставило его забыть о страже.
– Глянь, Чердак, – пихнул он дружка локтем в бок, – акулы пожаловали!
– Какие еще акулы?
– А которых бронзовая рыбка привела!
И в самом деле, в гавань входили пять больших красивых кораблей.
С крыши склада обзор был неплох, и двое бродяг, как в театре, разглядывали громаду парусов и высящиеся над бортами катапульты.
На таможенном корабле, несшем вахту в гавани, началась суматоха. На талях спускали шлюпки, чтобы встретить прибывших гостей, когда они сбавят ход у цепи, подняться к ним на борт, узнать, кто такие и откуда пожаловали, принять пошлину…
Но гости и не думали сворачивать паруса и снижать ход. Они шли спокойно и уверенно, словно и не подозревали о цепи, протянутой под водой от Северной к Южной башне.
На берегу забеспокоились. С Южной башни засигналили флагами. Даже Айсур и Чердак поняли, о чем предупреждают сигнальщики беспечных мореплавателей.
Но флагманский корабль, не снижая хода, прошел почти рядом с Северной башней, легко проскочил то место, где должна была быть цепь.
– У катапульт возятся! – выдохнул Чердак.
На берегу тоже разглядели откровенно враждебные приготовления чужаков. Сигнальщики изменили узор, выписываемый в воздухе флагами. С таможенного корабля, идущего наперерез флагману, что-то проорали в рупор.
– Купцы-то всполошились! – ехидно бросил Айсур.
И действительно, на купеческих кораблях закончилась разгрузка, трапы уже были втянуты на борт, матросы поспешно поднимали паруса. Получалось это медленно и неловко – вероятно, потому, что большая часть команды была отпущена на берег.
Купцы совершенно правильно спешили уйти от причала. Потому что в ответ на требование остановиться с двух идущих впереди кораблей, круша деревянные крыши береговых построек, хлестнули ядра бортовых катапульт.
* * *
Исчезновение королевы нищих, удивившее Патлатого, объяснялось очень просто.
Утес был рассечен глубокой расселиной. Если стоять рядом с нею на берегу, то кажется что она видна вся, сверху донизу, до каждой прожилки в камне. И лишь подойдя вплотную к выщербленной дождями и ветрами стене, можно было заметить у самого подножия утеса глубокую черную яму – вероятно, промоину, куда стекала дождевая вода.
В эту яму и спрыгнула Щука – бесстрашно и привычно. Подошвы больно ударились о каменный карниз, женщина тихо выругалась. Свет почти не падал в яму, внизу шелестели волны. Щука со страхом подумала, что морские языки пролизали карниз, сделали его хрупким и ненадежным, он может проломиться под ногой, и тогда нет спасения… Щука думала об этом каждый раз, спрыгивая во мрак. Но страх этот был сладким, в нем было предвкушение того, чего ради она бредет во мгле.
Нашарив правой рукой стену, покрытую влажным лишайником, женщина медленно двинулась вдоль нее, оставляя позади последние лучи солнца, падающие в промоину. Они словно звали ее вернуться, но Щука не оборачивалась. Да это было бы и опасно: карниз тоже был скользким от лишайника, а насколько он был широк – этого Щука проверять не собиралась.
Постепенно шум волн угас в толще камня. Скальная трещина стала шире, уже не приходилось нагибаться, и женщина поняла, что вышла в большую пещеру.
Горькая усмешка скользнула по губам королевы нищих. Она знала, куда ведет путь сквозь скалу, но ни разу не прошла его до конца. Только до этой пещеры…
Под ногой дернулось что-то мягкое. Женщина едва не оступилась, отпрыгнула назад и, вслух помянув Хозяйку Зла, со всего маху поддала носком башмака по живому комку. Послышался шлепок, словно на каменную плиту уронили ком сырого теста. И тут же раздалось тихое обиженное хныканье.
Щука расхохоталась, сорвала с плеч шаль и принялась хлестать ею налево и направо.
Темнота ожила, наполнилась шорохом, хлопаньем крыльев, тихим плачем.
Женщина знала, что бояться ей нечего. Твари, обитавшие в пещере, безобиднее младенца в люльке. Так сказал ей Майчели, когда с факелом в руке привел ее сюда. Все стены, насколько мог дотянуться неровный факельный свет, были облеплены серыми шерстистыми комьями, из которых торчали коротенькие кожистые крылья. Эти нелепые крылышки почти не держали их хозяев в воздухе, и если какая-нибудь тварюшка срывалась, то, покувыркавшись в нелепом полете, она мягко плюхалась на пол. Ни глаз, ни рта… ну ладно, глаза в темноте ни к чему, но ведь жрут они все-таки что-то, эти твари?
Впрочем, это и сейчас не очень-то интересовало женщину, а уж тогда…
Тогда она почти не смотрела на глупые серые комья: она любовалась прекрасным лицом Майчели в свете факела, его черными волосами, спадавшими вдоль невероятно длинной шеи («Змей-оборотень!» – со сладким замиранием думала женщина), его нечеловечески гибким станом («Да, змей!»)…
А рядом довольно ворчал Урр. Он разорвал одну из зверушек и чавкал, поспешно насыщаясь. Это не вызывало у Щуки отвращения. Урр ей тоже нравился: могучий, злобный, опасный… как, наверное, крепко притягивает он к себе этими когтистыми лапами женщин, как стискивает их – до хруста в костях, до головокружения!
Щука знала, что Майчели и Урр – людоеды. Это дразнило и возбуждало ее. Как, наверное, это ярко и волнующе – прижаться губами к губам, оскверненным людоедством!
Но этого не было. Никогда.
Сколько раз она приводила в эту пещеру рабынь и шлюх, получая взамен сначала разные диковины Подгорного Мира, а потом – листья, листья, листья… Иногда эти стервы были безобразны, тогда Майчели злился и торговался. Но ни разу – ни разу! – он не захотел ее как женщину…
Обида и злость, навеянные воспоминанием, передались рукам, и Щука остервенело хлестала шалью по стенам. Плач и хлопанье крыльев, шлепанье мягких телец на пол и шелест шкурок по камню…
Поющие Мешочки – так назвал их тогда Майчели. Она удивилась: почему «поющие»? Он объяснил, что, кроме дурацкого хныканья, эти твари испускают особые звуки, неслышимые для грубого человеческого уха. А вот Урр их слышит чудесно, да и он, Майчели, может их уловить. Этим беззвучным «пением» Мешочки предупреждают соплеменников об опасности. А большая круглая пещера собирает «пение», отражает от стен, усиливает и выбрасывает наружу через другой вход, на противоположной стороне. Такой взрыв страха и боли Урр не упустит.
Щука понятливо кивала и вспоминала, как в детстве любила кричать в огромный пустой кувшин. Собственный голос возвращался усиленным и искаженным, каждый раз пугая малышку…
Внезапно Щука опустила руку с шалью. Она стояла среди расползающихся прочь зверушек, пораженная горькой мыслью.
Майчели тогда пошутил: «Эта пещера – мой колокольчик перед парадной дверью. Перед Вратами, которые проворонила у себя под носом почтеннейшая Гильдия Подгорных Идиотов…»
И теперь Щука с болью повторяла: «Колокольчик… колокольчик…»
Да. На той стороне – вход в дивный мир, где под ногами растет желанная «травка-бородавка», порхают невиданные птицы, ползают сверкающие змеи, парят в небесах драконы… Да, этот мир опасен. Не раз Щуке доводилось слышать, как гильдейские Охотники и пролазы хвастались по кабакам своими приключениями. И всегда в этих рассказах щелкали клыками свирепые твари.
Ну и что? Можно подумать, Гиблая Балка – местечко для тихого отдыха! Туда бы хоть на несколько дней забросила судьба этих хвастунов – враз бы запросились к своим Клыкастым Жабам…
Да. Щука стояла на пороге роскошного барского особняка. И звонила в колокольчик, ожидая, что ей, нищенке, вынесут малую кроху несметных богатств, принадлежащих таким, как Майчели и Урр. Вынесут и бросят: держи, побирушка!
А за порогом этого дворца она не была ни разу. Не место ей там…
Но почему – не место?
Майчели предупреждал: проходить через Ворота опасно. Никогда не знаешь, что принесли к Порогу Миров движущиеся складки – жерло вулкана, клокочущее лавой, или безбрежное море…
Угу. Знакомо, и даже очень. У каждого богача на воротах нарисована оскаленная собачья голова. Мол, прочь отсюда, бродяги, если не хотите, чтоб вас порвали в клочья!
А собаки-то, может, вовсе и нету…
Щука подумала о том, что после торга с Майчели придется выбираться наружу, карабкаться наверх по утесу, забирать у терпеливо поджидающего Патлатого дурацкий знак королевы вонючего королевства. И возвращаться в мерзкую, мерзкую, трижды мерзкую Гиблую Балку, где только и радости, что охота на чаек с ручным горланом да сладкий дым от сгоревших стрельчатых листьев.
Нет. Она больше не может. Вот что хотите с ней делайте – не может.
Вулкан так вулкан, море так море!
– Эй, Майчели! – закричала женщина. Голос эхом покатился по пещере. – Эй, Подгорный Мир! Нищенка явилась! И сегодня она войдет во дворец!
* * *
Все было взвешено и решено заранее, и теперь Равар Порыв Ветра глядел, как исполняется его воля.
«Танцор» и «Вспышка» занялись портом… правильно, там молодые капитаны, это дело как раз по ним: много шума, азарта, веселой злости. Пусть разносят в щепки все, что подвернется под руку, пусть стягивают к пристани всех стражников, что есть поблизости.
А потом – резкий, яростный прорыв «Гордеца» и «Клинка» к Малой бухте, что отделена от Портовой узкой «горловиной». Вообще-то разумнее было бы послать «Осу», на ней катапульты не хуже, чем на «Гордеце». Флагман должен не лезть в самый жар, а наблюдать за ходом боя и управлять им. Но Равар убедил себя, что его место – на острие атаки.
Но еще рано туда, в Малую бухту, где за второй цепью стоят еще два таможенных судна, а на берегу – недостроенные корабли на стапелях.
А пока надо помочь «Танцору» и «Вспышке», которые уже отправили на берег шлюпки и теперь крутятся под обстрелом береговых катапульт.
– Глянь, старина, – кивнул капитан своему проверенному в десятках боев мастеру катапульт, – как эти береговые жабы расплевались ядрами! Надо бы их накрыть как следует. Достанешь?
Старик с красно-коричневым, выдубленным ветрами лицом глянул на капитана молодым ястребиным взором:
– Достану!
Он вскинул перед собой вытянутую руку, поймал поднятым указательным пальцем одну из береговых катапульт, возле которой суетились фигурки стражников. Как раз в этот миг ее ковш дернулся вверх и вперед, тяжелое ядро по дуге ушло в воздух и ахнуло в воду недалеко от борта «Осы».
Мастер проследил взглядом полет ядра, перевел глаза на свою любимицу «Вредину», на ее поворотный круг с черными и красными отметинами, и скомандовал:
– Три деления по солнцу!
Матросы с силой навалились на рукояти поворотного круга. Массивная «Вредина» отозвалась скрипучим уханьем и пошевелилась, словно просыпающийся тролль-людоед…
* * *
Щука представляла себе Врата Миров лучезарной аркой, на которую, как на солнце, невозможно смотреть. Но ей пришлось разочароваться: такая же щель, как и та, сквозь которую она протиснулась в пещеру.
Пробираясь меж тесных стен, ощетинившихся острыми обломками камней, женщина расцарапала в кровь щеку и разорвала рукав – но все же упустила миг, когда эта подлая скала вдруг исчезла. Щука приняла это невероятное явление радостно и благодарно, как залог будущих чудес.
Женщину окружали – без края, до самого горизонта! – пышные, высокие фиолетовые метелки. Источая тонкий аромат, они упруго раскачивались, словно танцовщицы, восхваляющие пляской появление королевы. При резком порыве ветра, взлохмачивающем их «прически», над фиолетовыми волнами взвивалось серебристое облачко пыльцы – и тут же исчезало, растворялось в прозрачных струях.
Ничего прекраснее Щука в своей жизни не видела.
Тяжелые метелки колыхались почти в безмолвии, только легкий шорох разносился вокруг. Но женщина готова была поклясться, что слышит волшебную музыку.
Солнце светило неярко, мягко, словно боялось ослепительным сверканием разрушить это утонченное, изысканное диво. И даже серое небо, до которого, казалось, можно дотянуться рукой, выглядело очень уютным.
Но главное было не в этой красоте, не в запахах, не в солнце. Таилось что-то в самом воздухе, в самой ткани Подгорного Мира. Что-то неуловимое, неощутимое… но оно заставило сердце женщины пуститься в пляску, плеснуло блеска в ее глаза, расцветило щеки румянцем. Сейчас Щука была и впрямь хороша собой, почти красива – так светилась она изнутри.
Состояние, в котором пребывала Щука, напоминало сладкие минуты, когда она вдыхала первые затяжки драгоценного дыма: не «ашроух» еще, лишь светлое преддверие его…
– Ничего себе! – сказала Щука вслух. – Да если в таком краю жить, так и «травка-бородавка» не очень-то нужна!
И замолчала, поняв, что слова сейчас будут фальшью. Любые слова. Потому что в этом мире, не знавшем человека, надо быть зверем среди зверей.
Обмирая от острого душевного томления, не смахивая с ресниц счастливых слез, женщина опустилась на четвереньки. Запрокинула голову – так волчица поднимает морду к луне. И завыла – во все горло, от души, изливая в этих звуках свое легкое, жаркое безумие:
– А-у-у-у-оу-у-а-а!
Ей не казалось странным то, что она делает. Здесь она была сама себе госпожой, и все было просто замечательно, и…
Позади послышались странные звуки: легкий скрежет, постукивание, сухое царапание.
Щука обернулась, плавно встала.
Из густой фиолетовой поросли поднялась некая тварь. Вид у твари был хищный и недружелюбный. Вроде паука, но размером с волка… а жвала-то, жвала – что клыки!
Тварь переминалась с лапы на лапу, явно оценивая добычу.
В руке у Щуки уже был нож, и женщина холодно и зло прикидывала: куда бить эту мразь, когда набросится? Что набросится – в этом сомнений не было.
От жвал можно увернуться, но пробьет ли нож шкуру? Там вроде панцирь, как у рака. Лучше ударить в глаз.
Но огромный паук не спешил нападать. Вместо этого он издал хлюпающий звук – и длинная клейкая лента слюны упала на грудь и руку женщины, мгновенно застывая. Щука попыталась оторвать руку с ножом от платья. Ветхая материя треснула, рука с прилипшим к ней лоскутом освободилась.
Теперь Щука была начеку. Она кружила вокруг топтавшегося на месте паука, готовая увернуться от следующего плевка. Бежать она не пыталась: вон какие у твари лапы длинные! Наверняка носится, как лось!
Страха она не испытывала, лишь боевой задор и азарт. Виной тому был дразнящий отравленный воздух.
Но матерый хищник понимал толк в охоте – и следующая струя слюны полетела женщине по ногам, хлестнула по ним, сцепила накрепко. Не удержав равновесия, Щука упала. Бурое чудовище рванулось к ней.
Но королева нищих не успела даже испугаться. Над лежащей женщиной пропела стрела – и глубоко ушла в паучью тушу сквозь хитин панциря.
* * *
Можно ли оставаться зрителем, когда вокруг кипит битва? Когда с уткнувшихся в пристань шлюпок спрыгивают вооруженные до зубов матросы и с ходу вступают в бой с охраной порта? Когда льется кровь, слышится брань мужчин и визг женщин (схватка выплеснулась уже на припортовый рынок)? Можно ли при этом быть праздным зевакой?
Еще как! Если восседаешь на крыше, откуда все прекрасно видно и куда может залететь разве что случайная стрела (что придает зрелищу остроты).
Но языки пламени, струящиеся по стенам и танцующие на краю крыши, быстро превращают зрителей в участников бурных событий….
– Прыгаем! – скомандовал Айсур.
– Может, лучше с той стороны? – опасливо спросил Чердак, глядя на кипящую внизу драку.
Четверо стражников под натиском семерых пиратов отступили почти вплотную к складу.
Но противоположный край крыши уже занялся пламенем. Сухие сосновые доски чернели на глазах.
– Прыгай, дурак! – заорал Айсур. – Ты хвастался, что твой погребальный костер зажжет сам король? Если останешься на крыше, обряд будет куда скромнее! Прыгай и делай ноги!
Айсур кричал не столько на приятеля, сколько на себя: прыгать было высоковато.
Наконец он решился, перебросил свое легкое, щуплое тело через карниз, глянул вниз – и выругался про себя. Прямо ему под ноги переместилась драка. Стражник и пират, забери обоих Болотная Хозяйка, увлеченно били клинком о клинок, совсем не думая о том, что мешают Айсуру спрыгнуть.
Тут край карниза хрустнул под пальцами, парнишка свалился прямо на одного из дерущихся. Точно, как будто примерялся, съехал ему на плечи, услышал под собою крик изумления и боли, перешедший в хрип, – и обрушился наземь вместе с бедолагой, на которого брякнулся.
Айсур ударился боком о землю, заерзал, выбираясь из-под пирата, мертвого или умирающего.
Чья-то рука ухватила его за шиворот, выдернула из-под тяжелой туши, поставила на ноги.
– Спасибо, парень, – устало выдохнул тот самый стражник, старый враг, который еще недавно гнался за Айсуром и Чердаком через весь рынок. По мечу стражника стекала кровь. – Не спрыгни ты на него, он бы меня…
«Крысолов» не договорил: на помощь пиратам оравой спешили их дружки.
Над Айсуром взлетел клинок. Тут бы ему и догонять брата в Бездне… но именно в этот миг, не выдержав жара, решился спрыгнуть с горящей крыши его приятель. Пират обернулся к новому противнику, который показался ему опаснее. Но ударить не успел: Айсур, поднырнув под его руку, вцепился зубами в запястье. От неожиданности пират выронил меч, взвыл, тряхнул рукой, на которой повис цепкий парнишка, вскинул над его головой тяжеленный левый кулак…
И тут же в грудь пирату вонзился его собственный клинок.
– Ну, ничего себе! – пожаловался спаситель Айсура, стоя над хрипящим противником. – Называется, сходил на рынок!
И вскинул чужой меч, отражая новый удар.
Айсур ошалело уставился на человека, так легко ворвавшегося в бой. Смуглая кожа, ярко-рыжие волосы… тот самый Охотник, который вчера нашел Айсура возле осажденных верфей и отобрал свой кошелек!
Предаваться воспоминаниям было некогда: вокруг кипела схватка. Айсур нагнулся над умирающим пиратом, сорвал с его пояса длинный нож и завертелся, уклоняясь от ударов. Краем глаза увидел, что Чердак тоже поднял чей-то меч и отмахивается от врагов – неумело, но отчаянно.
Помочь другу Айсур не мог, ему самому приходилось туго: дюжий громила, разозленный проворством мелкого наглеца, прижал его к стене сарая.
– Ну, цыпленок, тут тебе и сдохнуть! – гаркнул он и с силой опустил свой меч… на вовремя подставленный меч Подгорного Охотника.
Умело отбив удар, рыжеволосый спаситель встал перед пиратом, прикрыв собою Айсура. Клинки залязгали четко и зло: морской разбойник нарвался на сильного противника!
Айсур, оказавшись в безопасности, перевел дыхание, а затем, вынырнув из-за спины Охотника, очутился рядом с его противником, ударил его ножом в живот – и тут же метнулся назад.
– Молодчина! – воскликнул Охотник, добивая раненого врага. Он хотел сказать еще что-то, но на место упавшего пирата встал другой.
Айсур не успел порадоваться похвале. Справа послышался знакомый вскрик. Чердак!..
Айсур обернулся – и ахнул, увидев, как его друг оседает по бревенчатой стене, пятная кровью землю у своих ног.
Забыв об опасности, Айсур бросился к нему, подхватил за плечи.
– Дружка ранили? – крикнул Охотник. – Попробуй оттащить его отсюда, я прикрою!..
* * *
– Старый самец, да еще искалеченный. – Майчели покосился на бурую тушу. – Видно, стая его прогнала. Забрел в чужую складку…
Урр оторвал кусок хитинового панциря, принюхался и довольно забормотал.
– Ешь-ешь, – разрешил ему Майчели. – Да нам с дамой по кусочку оторви.
Урр запустил лапы в разорванную тушу волчьего паука (Щука уже знала, как называется чудище, едва ее не сожравшее), оторвал кусок серо-белесой волокнистой плоти, разорвал его пополам и протянул одну половину приятелю, а другую – Щуке.
Майчели принялся за еду, а женщина помедлила, но не из брезгливости: ее остановил взгляд глубоко запавших глаз Урра.
– Гры-ы-ых, – негромко пророкотал двуногий зверь и опустился рядом со Щукой на колени, не сводя глаз с кровавой царапины на ее щеке.
Женщина не дрогнула, не отстранилась. Все происходящее слилось для нее в сверкающую полосу: красота встретившей ее складки, смертельный танец с пауком, появление Майчели, опасная и волнующая близость Урра, приоткрывавшего острые зубы то ли в улыбке, то ли в оскале. От пролазы несло тухлятиной, но в Гиблой Балке королева нищих притерпелась и не к такой вони.
Майчели перестал есть и с обычным бесстрастным выражением мраморно-прекрасного лица наблюдал, как его напарник вытянул длинный язык и принялся слизывать кровь с шеи и щеки женщины. А та подалась к нему всем телом, подняла повыше подбородок, чтобы Урру было удобнее.
Наконец звероподобный пролаза оставил свою забаву, вернулся к туше паука и принялся рвать ее лапами и зубами. Казалось, он полностью поглощен этим занятием. Но Майчели, хорошо знавший напарника, заметил, что время от времени тот поднимает голову и бросает на гостью короткие взгляды. Видимо, она произвела на Урра впечатление – первая женщина, которая в его присутствии не вопила, не пыталась убежать и не падала в обморок.
– Ешь, – кивнул Майчели Щуке.
Та храбро вонзила крепкие зубы в сырую плоть паука, жилистую и неприятно пахнущую. Эти мелочи не смутили Щуку. Она вскользь подумала: «Пусти сюда ораву нищих из Гиблой Балки – они в два счета оставят от этой твари только панцирь!»
Майчели ел неторопливо и аккуратно. Дожевав последний кусок, он пригнул к себе пучок травы, вытер руки о фиолетовые пышные метелки и сказал:
– Вот теперь рассказывай.
Щука еще не прикончила свою порцию. Но, услыхав приказ Майчели, тут же отложила недоеденный кусок, тоже вытерла руки о траву и принялась рассказывать о своей беде. Пролаза слушал ее внимательно, перебив лишь дважды. Первый раз, когда Щука поведала о том, как пленница-наррабанка сбежала от нее, Майчели коротко бросил: «Дура!» – и получил в ответ виноватый взгляд. У женщины был вид оплошавшей собачонки.
Второй раз Майчели вмешался, когда женщина упомянула о том, что трое учеников Шенги ушли на испытания в Подгорный Мир. Пролаза жестом остановил рассказчицу и заставил как можно точнее повторить беседу со служанкой.
А Щука поймала себя на том, что говорит без особого интереса. Еще недавно это было вопросом жизни и смерти – удастся ли поймать наглую наррабанку, узнает ли Жабье Рыло о преступной болтливости королевы нищих? Но сейчас, в вихре чудес, в радостном смятении чувств, ей не хотелось думать о Жабьем Рыле. Хотелось вскочить, закружиться в танце среди фиолетовой травы. Или запеть во весь голос. Или расцеловать обоих хозяев Подгорного Мира. И если она старалась быть сдержанной, то лишь потому, что невольно подражала великолепной невозмутимости Майчели.
А тот, глядя перед собой, сказал задумчиво:
– Эти гильдейские выкормыши дважды ухитрились рассердить нас с Урром. Придется их наказать. Но это уже наше дело. А ты ступай домой. Ты не принесла товар, но сообщила важные новости. За это получишь два листа. Хватит на первое время, а потом найдешь для нас что-нибудь подходящее.
– Я не уйду отсюда.
Эти слова вырвались сами собой – и тут же стали непреложной истиной.
Никуда Щука отсюда не уйдет. Пропади на дне трясины и Гиблая Балка, и Жабье Рыло, и Аргосмир, и весь Гурлиан, где ей не было счастья. Здесь ее место! Здесь она будет жить и здесь умрет!
Холодные, неподвижные глаза Майчели не отрывались от лица женщины. Щука чувствовала его взгляд, словно прикосновение.
– И ничего с собой не взяла? – спросил он наконец.
– А что мне брать? У нищего, как говорится, и двор и дом в суме.
– Ну, одна-то ценность у тебя есть. Ручной, хорошо обученный горлан – как пригодился бы он в Подгорном Мире!
Вот когда Щуке стало стыдно! Так стыдно, что жаром полыхнуло по щекам ее, обычно бледным. Как могла она не подумать о горлане! Живое оружие, защитник, добытчик!
– Ой… да он же возле пещеры сидит… нашел меня, прилетел…
После короткого молчания Майчели бросил снисходительно:
– Сейчас мы вернемся в пещеру. Втроем, чтобы не искать друг друга по всем складкам. Ты тут первый раз и не знаешь, какая это хитрая штука: они же двигаются, плывут… Позовешь горлана, только быстро. А потом мы разыщем гильдейских зверят. И они у нас поймут, что это такое – разевать пасть на взрослых хищников.
* * *
– Пора! – прокричал с мостика капитан Равар.
Сигнальщик тут же взмахами флагов передал его приказ на «Клинок».
– На руле, не зевать! – громогласно добавил Равар. – Лоцмана слушать, треска ты снулая, морского ежа тебе в брюхо через задницу!
Старик рулевой и бровью не повел: слова капитана были данью старому морскому суеверию. Еще ни один капитан-бернидиец не вел корабль в бой, не ругнув перед этим рулевого.
Лоцман тоже не обернулся на капитанский голос. Только мелькнула у предателя мысль, что в последний раз указывает он путь кораблю. Нет, Вишух не думал о смерти. Просто холодно прикинул, что придется удирать отсюда как можно дальше. Может, в края, где и моря-то нет. И там пожить на полученные от бернидийцев денежки, на всякий случай обучая попугая для цирка: мало ли какое коленце выкинет судьба!
Огромный «Гордец» на веслах двинулся вдоль северного берега Портовой бухты. За ним, точно повторив его маневр, устремился «Клинок».
Перед цепью, преграждающей путь в Малую бухту, корабли остановились, чтобы высадить на шлюпках десант.
Единственная береговая катапульта Малой бухты швырнула ядро куда-то между «Гордецом» и «Клинком». Команда катапульты поспешно вращала поворотный круг, уточняя прицел.
– Забей их, старина, забей их насмерть! – приказал Равар.
По команде мастера катапульт «Вредина» и «Задира» ударили разом – корабль содрогнулся от киля до клотика.
Но на сей раз глазомер подвел старого пирата. Каменный дождь, не долетев до катапульты, хлестнул по крыше невысокого домика, превратив ее в сито.
– Сплоховал, слепая ворона! – загремел с мостика Равар. – Ты не катапульту подавил, ты кому-то обед испортил! – Капитан взглянул в подзорную трубу на домик, на оборвавшуюся, повисшую на одном гвозде вывеску и уточнил с убийственным презрением: – Да, это была таверна! «Ржавый багор»…
* * *
Ждать пришлось недолго. Патлатый не успел даже разобраться, чего он хочет больше: возвращения женщины или ее исчезновения навсегда.
Из-под утеса послышался переливчатый свист: так королева нищих подзывала своего ручного горлана.
Патлатый вскочил на ноги:
– Эгей! Где ты?!
– Эгей! – донеслось снизу. – Уходи, не жди меня больше! Я не вернусь! Теперь ты – король нищих!
Рыба, которая сорвалась с крючка, всегда больше и желаннее той, что барахтается на кукане. Забыв о своих сомнениях, Патлатый заорал:
– Вернись! Ничего мне не надо, только вернись! Я люблю тебя! Ты слышишь? Я люблю тебя!
Море равнодушно рокотало под утесом.
Патлатый растянулся на животе, свесился со скалы. Внизу не было никого. Даже проклятая тварь больше не прыгала по взмыленным спинам валунов.
* * *
Вторая цепь не опустилась перед бернидийскими кораблями так же предупредительно и любезно, как первая. Поэтому Равар приказал высадить на шлюпках десант.
Пираты шли двумя отрядами. У одного была четкая цель: недостроенные корабли на стапелях. Отряду были выданы два маленьких бочоночка с дорогим составом, купленным за морем. Он изготавливался из густой маслянистой жидкости, добываемой в Наррабане. Лучшей зажигательной смеси мир еще не знал.
Второй отряд должен был громить и крушить все на берегу Малой бухты, прикрывая бросок главного отряда.
Лоцман Вишух, стоя у борта, глядел на матросов, скатывавшихся по веревочному трапу в шлюпки, и думал, что продешевил. До того как он попал на борт проклятого «Гордеца», вся затея почему-то казалась ему более безопасной. Хотя, конечно, здесь, на борту, ему куда спокойнее, чем этим олухам, которые отправляются на берег, чтобы убивать и быть убитыми. Рядом с адмиралом – самое безопасное местечко, это точно. И хотя вон тот таможенный корабль прет прямо на «Гордеца», это не страшно: адмирал-то о своей шкуре всегда позаботится!
Вишух не закончил свои утешительные размышления: по «Гордецу» ударил носовой копьемет таможенника. Заостренное бревно проломило борт и промчалось по палубе, убивая и калеча матросов.
Вишух в ужасе глядел на разверзшуюся в шаге от него пробоину. Он дернулся было прочь, но подвела искалеченная нога. Лоцман пошатнулся теряя равновесие. В этот миг «Гордец» качнулся на волне, словно стряхивая с себя предателя.
С воплем Вишух полетел в воду. Вынырнул, забарахтался, больно ударился головой о плавающий рядом обломок доски, вцепился в него мертвой хваткой и затих.
Над ним захлопали крылья. Попугай, у которого было подрезаны перья, держался в воздухе не лучше курицы. Отчаянно трепыхаясь, он опустился на горб своего нового хозяина.
В бухте шел бой. Над водой летали ядра и заостренные бревна. С берега доносились крики. А на волнах покачивалась доска, на которой неподвижно висел изменник-лоцман. На горбу его сидел попугай и панически орал:
– Сам дур-рак! Сам дур-рак!
* * *
Если ты сидишь в веселой портовой таверне, пьешь с хорошим старым другом, вспоминаешь былые приключения, а рядом наяривают на скрипочках и флейтах четверо музыкантов, начисто заглушая любые звуки, долетающие извне… и вдруг потолок обрушивается людям на головы каменным дождем… ну, тут простительно пережить шок!
Но Лауруш и Шенги не позволили себе ошалело хлопать глазами. Они же были Подгорными Охотниками!
Оба помогли раненым подняться на ноги, вместе с ними выбрели за порог – и угодили в гущу схватки.
Со стороны могло показаться, что битва идет именно за «Ржавый багор». На самом деле таверне просто не повезло: именно у ее порога пираты схлестнулись со спешащими им навстречу охранниками с верфи.
Подгорным Охотникам некогда было разбираться, из-за чего шум, гам и резня. Раз в дело идут катапульты – уже ясно, что тут не драка портовой шпаны с «крысоловами». Кто-то напал на столицу Гурлиана – и оба аргосмирца ринулись в бой. За свой город они были готовы кому угодно обломать мачты по самую палубу!
У Охотников не было мечей, но чему это мешает, если есть желание подраться?
Над покосившейся вывеской таверны висел огромный багор – для тех посетителей, что не умеют читать. Его-то и сорвал с гвоздей старый силач Лауруш – и пошел налево и направо лупить по головам непрошеных гостей.
Ну, а Шенги – этот, как известно, никогда не бывает безоружным!
Первый же пират, налетевший на Охотника, был изумлен, когда его меч отбило нечто твердое, чешуйчатое, увенчанное когтями. Долго изумляться бернидийцу не пришлось, потому что эти самые когти стиснули ему горло.
Подхватив левой рукой меч упавшего врага, Шенги перешел в атаку. Даже матерые морские разбойники дрогнули под его свирепым натиском.
– Совиная Лапа! – прокатилось по берегу, перекрывая шум схватки.
Имя это грозно звучало для чужаков: легенды о подвигах Подгорного Охотника дошли и до Берниди.
Стражники, наоборот, приободрились и оттеснили растерявшегося врага к воде, к шлюпкам.
– Глянь-ка! – окликнул Лауруш ученика.
Дальше по берегу, над верфями, лениво поднимались клубы тяжелого черного дыма.
– Кажется, это корабли, – зло ответил Шенги. – Вот уж не везет так не везет! Поневоле подумаешь о проклятии Морского Стар…
Охотник не договорил. С борта вражеского корабля – через головы отходящих к шлюпкам пиратов – хлестнула по наступающим стражникам россыпь мелких камней, щедро отмеренная ковшом катапульты. Лауруш с ужасом увидел, как его ученика ударом отшвырнуло в сторону, опрокинуло наземь.
Выронив багор, Лауруш упал на колени, подхватил Шенги за плечи. Голова ученика безвольно мотнулась от резкого движения Лауруша. Учитель ощупал его затылок и виски – и неверяще уставился на кровь на своих пальцах.
Бывалому Охотнику приходилось терять напарников. Но это же было в Подгорном Мире! От этих проклятых складок и не ждешь ничего, кроме подлости и коварства. Но чтобы в родном городе, среди бела дня… только что так славно сидели в таверне… и вдруг на твоих руках кровь дорогого тебе человека, почитай что сына…
На несколько мгновений мудрый Глава Гильдии превратился в растерянного юнца.
– Да что же это… да как же это… Лекаря сюда! – Лауруш не заметил, как нелепо прозвучало это восклицание в разгаре боя. – Может, не поздно еще… Сволочи, паскудные сволочи! – обернулся он к вражескому кораблю, откуда только что хлынул каменный град.
Никто не заметил короткой слабости сильного человека, потому что именно в это время начались странные и жуткие события.
Коротко взвыл ветер. Резко, разом похолодело. Раздался всплеск – шумный, мощный, словно по воде ударил хвостом играющий кашалот. По бухте побежали круговые волны, крепко качнули «Гордеца» и устремились дальше, к «Клинку» и таможенным кораблям.
Из воды начало подниматься что-то широкое, темное. «Ну да, кашалот!» – мелькнула мысль у многих – но они ошиблись. Не живое существо, а гигантский водяной столб медленно вытягивался из моря, словно вывернутая наизнанку воронка водоворота.
Ветер снова взвыл и заметался, словно затравленный волк. Стало еще холоднее. Люди опустили оружие, глядя, как море выталкивает из себя водяное копье. От потрясения все забыли, что здесь только что кипел бой.
А в воздухе уже вертелись крупные снежинки, плясали злой дерганый танец. Их становилось все больше, они хлестали людей по лицам, но никто не отвел глаз от чудовищного водяного вихря, который уже вырос выше мачт пиратского корабля.
Гигантская витая «змея» вдруг изогнулась над палубой, словно желая разглядеть мечущихся по палубе людишек.
А они метались, еще как метались: кто прыгал за борт, кто в панике искал укрытия в трюме, кто-то отчаянно пытался развернуть катапульту в сторону неведомого врага.
Дружное «о-ох!» вплелось в танец снежинок, когда на глазах у всех водяной «змей» вдруг разом стал ледяным, отяжелел – и всей глыбой обрушился на судно. Зеленовато-прозрачное копье пробило насквозь могучий корабль, вскипело на искалеченной палубе пеной битого льда, крови и щепок.
Пронизывающий ветер стих – и только тогда люди на берегу ощутили холод. Доски пристани были покрыты инеем.
Пираты поспешно гребли к уцелевшему кораблю. А тот не кинулся наутек, ломая от натуги весла, а задержался и спустил шлюпку, чтобы подобрать хоть кого-то из гибнущих в волнах.
Лауруш остановившимся взором глядел на тонущий корабль.
– Очень, очень интересно… – раздался рядом знакомый дорогой голос.
Глава Гильдии стремительно обернулся.
Его любимый ученик сидел на земле и, морщась, ощупывал разбитую голову.
– Хорошо задело, – сообщил он, – кожу разрубило острым осколком… – Шенги перевел взгляд на море: – Пока я отдыхал, тут было что-то занятное?
Страшное напряжение отпустило Лауруша. Он плюхнулся на землю рядом с учеником, стянул с себя рубаху, разорвал ее (хотя Шенги пытался ему помешать) и принялся перевязывать названому сыну разбитую голову, рассказывая заодно о чуде, свершившемся на глазах у потрясенного порта. Закончил он вопросом:
– Догадываешься, кто сейчас зубы показал?
Прежде чем ответить, Шенги огляделся.
Берег был завален трупами. Уцелевший пиратский корабль поднимал на борт возвратившуюся шлюпку. Матросы карабкались по вантам – ставить паруса. Насколько было видно отсюда, в Портовой бухте вражеские корабли тоже «оперялись».
Шенги с запозданием ответил учителю:
– Догадываюсь. Везде иней лежит, холодно, как в Лютом месяце. Очень, очень знакомые уши из этого дела торчат. Только вот что Хозяину делать в Мире Людей? Он же вроде по складкам… ну, хозяйничает!
– Я слышал еще про один случай здесь, в Аргосмире. После «мятежа бархатных перчаток» была похищена приговоренная к смерти принцесса, тоже сказители уверяют, что маг поработал. Очень, знаешь ли, похоже… Не нравится мне это, сынок. Совсем не нравится. Колдун… он как вооруженный воин среди безоружных людей. На каждую силу есть сила, а кто остановит чародея?
– Другой чародей.
– Возможно. А нам-то с тобой как быть? Все, что мы можем, это радоваться, что сегодня Хозяин на нашей стороне.
– Что-то он долго решал, на чьей он стороне. Склады горят, корабли горят…
– На этот вопрос может ответить только он. Ах, сынок, чего бы я не отдал за беседу с ним! Завтра же удвою награду за сведения о Хозяине.
– А что ты с ним сделаешь, если выследишь? – с интересом спросил Шенги. До сих пор эта простая мысль не приходила ему в голову.
– Сделаю? Побойся богов, сынок! Что мы с тобой можем с ним сделать? Поговорить бы с ним по душам, вот и все…
– Просто поговорить?!
– Сынок, я Глава Гильдии. Для меня важно знать как можно больше об опасностях Подгорного Мира. А этот незнакомец… Да, мы не слышали, чтобы он сделал Охотникам что-то худое. Но ты же сам понимаешь, что Хозяин – одна из самых грозных сил по ту и эту сторону Грани?
* * *
Горлан шипел, скрежетал зубами и отчаянно дергался, пытаясь хоть кого-нибудь долбануть клювом. Но Майчели крепко держал его за шею и за крылья, пока Щука осторожно выпутывала когти твари из своей шали.
– Зачем ты его так замотала? – поинтересовался Майчели.
– Этот дурак обязательно полез бы охотиться, я его знаю. Там же столько Поющих Мешочков…
Урр зарычал. Женщина весело покосилась на звероподобного пролазу. Кажется, она уже начала понимать, что он говорит. Сейчас Урр всей душой сочувствует горлану и совершенно с ним согласен. Он тоже не понимает, зачем вожак уводит его из пещеры, где столько вкусной еды, которую легко добывать.
– Готово! – Щука сдернула шаль с крылатого пленника.
Майчели тут же отшвырнул тварь далеко в сторону. Горлан нелепо покатился по земле, поднялся на лапы, отчаянно забил кожистыми крыльями: взлетать с ровной земли ему было непросто.
На всякий случай Майчели поудобнее перехватил свой посох: вдруг придется сбивать на лету разобиженную тварь, идущую в атаку?
Но горлан, побарахтавшись и поднявшись на крыло, сменил гнев на милость. С ласковым «уорр!» он попытался опуститься на плечо хозяйке, но та со смехом увернулась. Горлан повторил попытку, еще раз, еще… Игра нравилась обоим.
Двое пролаз созерцали зрелище, которого им ни разу не приходилось видеть по эту сторону Грани: веселую, счастливую, беззаботно резвящуюся женщину.
– Пусть побегает, – тихо сказал Майчели. – Складка широкая, и спокойно тут.
Заросли фиолетовой травы остались позади. Путники шли по буро-желтой унылой степи, изрытой норами вроде сусличьих.
– Какая покупательница была! – печально сказал Майчели. – Я берег ее как мог, хотел подольше вести торговлю. Но теперь – все. Она больше не будет приносить нам оружие, одежду и все то, чего мы с тобой, старина, не сумеем добыть сами.
Урр вопросительно заворчал.
– Когда мы ее съедим? – задумчиво и неуверенно переспросил Майчели. – Нескоро, друг мой. Это будет наш запас на случай голода. Подумай, как это будет удобно: мясо ходит рядом и не пытается убежать!
Громкий смех прервал его слова. Угодив ногой в норку и растянувшись на земле, женщина перекатилась на спину и с хохотом отбивалась от шуточной атаки горлана.
Когда Майчели заговорил вновь, голос его звучал куда тверже и решительнее:
– Да, мы съедим ее не скоро. Очень не скоро. Может быть, даже никогда… Вот увидишь, она сама будет вместе с нами жевать человечину. Дружище Урр, это самка из нашей стаи!