22
Шершень неторопливо, вразвалочку вышел к костру.
В кои-то веки его бестолочи-подручные что-то сделали сами - и сделали хорошо! Отменная добыча. Господин будет доволен.
Шершень хозяйски осмотрел сверкающую гневными глазами обнаженную девушку. Тоненькая, но ладная… и мордочка смазливая… Нет, такую обидно отдать в рудник. Лучше расстараться да переправить в Наррабан. Хлопот больше, но дело окупится.
- Я приглядела, чтоб парни с ней не баловались, - буркнула старуха, помешивая кашу в котле над костром.
Шершень одобрительно кивнул. Умница бабка! До последнего костра не забудет атаман историю, в которую однажды по дурости вляпался. Прихватили они на грайанской стороне проезжего купца с дочерью. Ну, купчишка обычной дорогой в рудник отправился, а с дочкой вышла закавыка. Уж больно хороша была, мерзавка! Ну, Шершень не утерпел - сам с ней поиграл и ребятам попользоваться разрешил… Кто ж знал, что из-за ее несравненной красы господин пленницу чуть ли не на год при себе оставит! Очень неосторожно, да разве ж господину кто указ!.. Так она, змея, воспользовалась тем, что хозяин ее на груди пригрел, да и наябедничала на Шершня с его парнями. Да еще такого добавила, чего и вовсе не было… Ух, осерчал господин - вспомнить жутко! Даже бабке перепало, хотя уж она-то ни сном, ни духом…
- Найди девчонке какую-нибудь тряпку прикрыться! - приказал атаман старухе и обернулся ко второму пленнику, сидящему на траве. Тот не пошевелился, даже глаз не поднял.
Эх, досада! Ну, почему Шершню не судьба была стать обычным работорговцем, в открытую сбывающим свой товар? Как бы он заработал на этом красивом мускулистом парне с широкими плечами! Хотя, судя по исхлестанной спине, он строптив. Связан по рукам и ногам - стало быть, сопротивлялся… Впрочем, это значения не имеет. Краденой добыче одна дорога - в рудник, а тамошние гниды и трети настоящей цены не дадут. А уж как они там, под землей, будут этого парня обламывать - это их заботы…
Впрочем, парня надо расспросить. Иногда добыча подносит такие сюрпризы, что только диву даешься!
Шершень уселся рядом с пленником, дружески хлопнул его по широкому плечу:
- Ну, что пригорюнился? Может, оно для тебя и к лучшему обернется… Эй, оболтусы, дайте гостю хлебнуть чего покрепче!
Недомерок поднес к губам «гостя» глиняную фляжку. Тот, запрокинув голову, жадно глотнул.
- Ну, вот… Да не переживай! Уж я расстараюсь, пристрою тебя в хорошие руки, в богатый дом. Будут тебя там ценить и беречь, как камень в перстеньке… Давно в бегах-то?
- С полгода уже… - чуть помедлив, признался пленник.
Сзади громко ойкнула девчушка. Шершень обернулся, бросил взгляд на изумленное, испуганное личико (похоже, парень скрыл от подружки, что он беглый) и вернулся к задушевной беседе:
- И не надоело тебе бродяжить?
- И то уж надоело… - признался пленник. Губы его расползлись в доверчивой улыбке, придавшей ему глуповатый вид. - А только бывают хозяева, от которых и улитка деру даст.
- Это верно, - сочувственно поддакнул Шершень. - Вон у тебя спина какая, прямо жалость берет… Это где ж такие зверюги поганые водятся, неужто в здешних краях?
- Не-а, в Грайане, - разоткровенничался парень (похоже, успевший окосеть от глотка из фляги). - На границе крепость такая - Найлигрим. Дарнигар тамошний… у-у, сволочь рыжая… нахлебался я от него…
- Оно и видно. Крепко тебе досталось.
- Мне досталось?! - громогласно возмутился захмелевший дурень. - А ему, думаешь, не досталось? Я ему на прощанье такое учудил… такое… в следующей жизни не забудет награду за меня назначил, зараза!
- Да-а? - уважительно удивился Шершень. - И велика награда?
Но дурень уже сообразил, что ляпнул лишнее, и захлопнул свой болтливый рот. Поздно, дружок, поздно! Награда - это очень интересно, а вернуть беглого раба владельцу - дело вполне законное и угодное богам.
Шершень поднялся на ноги и оглядел поляну. Он любил это место - считал, что оно приносит удачу. Хотя здесь даже дома настоящего не было - так, полуразвалившийся сараи без дверей. На зиму придется перебираться под крыло к господину…
Атаман сделал короткий повелительный жест. Подлете. 1 Красавчик, всем своим видом выражая исполнительность и расторопность. С чего это он так суетится?.. Ах да, на нем же новый плащ! Красивый такой, коричневый, с меховой оторочкой… Сколько раз паршивцу было сказано: без атамана добычу не делить!.. Ладно, сегодня ему это с рук сойдет - хороших рабов приволок.
- Обоих - в сарай! - приказал Шершень. - К девчонке не лезть, не то оборву все, что выпирает…
- Парня бы на цепь, - подсказал Красавчик, - а то шустрый да задиристый. Недомерку пинком чуть все мужское хозяйство не отшиб…
- Лучше обоих на цепь, только не покалечьте!
Девчонка горько расплакалась. Это хорошо, подумал Шершень вскользь. А то иная сидит-сидит, смотрит перед собой сухими глазами - так и умом может тронуться. А так-то лучше, слезами горе наружу вымывается…
Атаман был прав. Вволю наревевшись, измученная Ингила забылась глубоким сном.
Когда она проснулась, сквозь щели в крыше сарая стекали полосы полуденного солнца. Совсем немного, стало быть, про спала - а тоска перестала до боли сжимать горло, перед глаза ми рассеялась черная пелена.
Когда бродишь по свету, с тобой всякое случается… но чтоб в рабство угодить - не допустят такое Безликие!
Обязательно кто-нибудь придет на помощь… или будет случай удрать…
Ингила упрямо тряхнула темной головкой и подобрала босые ножки под подол мерзкого серого балахона, который дала ей старуха. На одной из щиколоток красовалось железное кольцо, от которого к стене сарая отбегала цепь. Девушка вспомнила, как долговязый негодяй, прилаживая кольцо, лапал ее своими ручищами. К горлу подступил тугой ком. Эх, был бы здесь Тихоня - как бы он задал этим сволочам!..
Ее товарищ по несчастью бросил на нее доброжелательный взгляд:
- Проснулась? Вот и хорошо…
Ингила шарахнулась в сторону.
Ралидж был не связан, а прямо-таки скручен: локти заведены назад, меж ними и спиной пропущена цепь, ноги стянуты веревкой. Но даже беспомощный, скованный, он внушал девушке страх, пожалуй, больше, чем похитители. Он сказал главарю, что он беглый раб… а главное - спина, спина… кто посмел бы так люто пороть Сына Клана? Что же это - рядом с Ингилой… самозванец? Какой ужас! Боги такого не потерпят… обрушат на святотатца свой гнев…
А может, уже обрушили? И она, Ингила, под удар попала - за то, что такому грешнику на шею вешалась?..
Эти смятенные мысли отразились на лице девушки. Ответом на них была невеселая улыбка.
- Ты умница, что меня не выдала. Они мой плащ нашли, а цепочку с соколом не заметили на ветке.
- А почему… - Ингила подбирала слова осторожно и неуверенно, словно брела по тонкому льду, - почему мой господин не сказал, что он - Сын Клана?
- Чтоб это ворье ужаснулось своим поступкам, с извинениями вернуло мои вещи и проводило меня до постоялого двора?.. Ты что, девочка, первый день как по свету странствовать пустилась? Да они ж меня немедленно сбагрят по дешевке в ближайшую шахту, чтоб на белый свет не вышел и про их черные дела людям не рассказал. А для полной уверенности язык мне отрежут!
Ингила закивала, с огромным облегчением чувствуя, как черные подозрения начинают отступать.
- А сейчас, - продолжал Сокол (так хотелось верить, что Сокол!), - ничего они мне не сделают, пока не выяснят, велика ли награда.
- Они сунутся к дарнигару, - с энтузиазмом подхватила циркачка, - а тот все поймет и догадается Хранителя выкупить!
- Вот еще! Мне б только время выиграть, а там я уж сам удеру. Не допущу, чтоб весь Найлигрим хихикал за моей спиной! Не хватало, чтоб меня снова продали…
«Снова»! Случайная оговорка заставила Ингилу насторожиться. Так и подмывало спросить Сокола про шрамы на спине, но язык не поворачивался на такую дерзость.
Ралидж догадался о ее сомнениях.
- Девочка, у меня была бурная жизнь. И я столько раз о ней рассказывал, что вся эта история уже в горле застряла… Лучше поешь, а заодно и меня покорми, а то руки связаны.
Циркачка взглянула в ту сторону, куда кивком указал Сокол, и по-детски потерла кулачками глаза.
На коричневом сукне аппетитной грудой лежали толстые ломти окорока, две лепешки, зеленел большой пучок лука, стоял кувшинчик - судя по аромату, не с водой.
- Это они нас так кормить собираются? - восхитилась девушка. - Надо же! Вот ведь гады, сволочи - а какие люди хорошие!
- Ну да, от них дождешься! - хмыкнул Ралидж. - Они и знать не знают… Тихо! Идут! А ну, прячем!..
Он всем телом качнулся в сторону, загораживая разложенную на сукне еду. Сообразительная циркачка поспешно подалась навстречу, прижалась к его плечу.
Вставший в дверном проеме верзила увидел трогательную картину: хрупкая девушка, сломленная горем, припала к своему беспомощному спутнику, словно в поисках защиты.
- И здесь нету… - озадаченно бросил Недомерок через плечо.
- Кончай языком тину баламутить! - нараспев отозвался снаружи светлобородый. - Ты же в сарай не заходил, так как бы оно туда попало? Договаривались вместе жрать, так что не крути и возвращай окорок! И плащ мой отдай!
- Кто крутит?! - возмутился долговязый и вышел из сарая (теперь пленники только слышали его голос). - Я твой плащ за сараем постелил, чтобы бабка не застукала… все нарезал красиво, разложил - как на королевской трапезе. Ненадолго и отлучился-то…
- Как на королевской трапезе? - насмешливо пропел его приятель. - Когда я последний раз был на королевской трапезе, твоей воровской морды там и близко не было. Отдавай, зараза, окорок! И вино!
- Да ты что, Красавчик, сдурел?.. А-а, сам небось окорок и спер! Да я ж из твоей бородатой тыквы кашу сделаю!
От оскорбления Красавчик перестал выпевать слова и начал заикаться:
- Я? Сп-пер? А п-по рылу за т-такие слова, хрен б-болотный?
Судя по доносящимся из-за стены звукам, высокие договаривающиеся стороны перешли от переговоров к решительным действиям. Ралидж с явным удовольствием вслушивался в драку, а Ингила пыталась понять, каким образом связанный и прикованный к стене человек ухитрился заполучить разложенную за стеной сарая еду, да еще вместе с плащом! Видела циркачка в своей жизни фокусы, но чтобы так!..
Внезапно в ссору ворвался голос, сочетавший в себе нежность и благозвучие камнепада:
- А кто из вас, мерзавцы, еловым суком деланные, мой окорок стащил? Порядочной женщине на миг отвернуться нельзя! Да чтоб вас заживо в муравейник закопали и костра не сложили!..
Похоже, бабку в ватаге ценили не в медяк. Красавчик и Недомерок разом прекратили драку и напролом дернули сквозь кусты - только треск пошел по лесу. Старуха ринулась вслед, на ходу громко объясняя, какие именно части тела она оторвет подлым ворам и что прицепит взамен оторванного.
- Вряд ли парни выиграют от такой замены, - сказала Ингила, с уважением внимая бабкиным руладам.
- Судя по скорости, они это понимают, - кивнул Ралидж. - Слушай, пока хозяева про нас забыли, покорми меня, а? - И заскулил голосом матерого нищего: - Рученьками-ноженьками не владе-ею!
Укладывая на лепешку широкий нежно-розовый ломоть, Ингила задумчиво промолвила:
- Не знаю, как попала сюда эта вкуснотища… но… пусть мои слова не обидят Сына Клана… в господине пропадает огромный талант!
- Ты хочешь сказать - воровской?
Ингила хотела горячо заверить, что имела в виду вовсе не это, а талант циркового фокусника… но тут сообразила, что голос у Сокола отнюдь не оскорбленный, а очень даже польщенный. Поэтому она воздержалась от уточнений и поднесла лепешку к губам господина.
Они по очереди откусывали хлеб и мясо и запивали вином, пока не почувствовали, что сыты до отвала.
Ралидж непонятно сказал в пространство:
- Что ж, Заплатка, спасибо за угощение…
- Я остатки в плащ заверну, - хозяйственно сказала Ингила, - и в темный угол запихну, чтоб не видно было…
- Побыстрее, - бросил, прислушиваясь, Ралидж. - Бабуся вернулась.
Подтянувшись, насколько позволили цепи, к дверному проему, пленники следили за сердито бормочущей старухой, укладывающей на поляне валежник, чтобы заново развести потухший костер.
- Она одна, - шепнул Орешек Ингиле. - Попробуй с ней заговорить.
- Зачем?
- Затем, дура, что у нее ключ на поясе.
- От наших цепей?
- Нет, от королевской сокровищницы… Да не молчи, говори что-нибудь!
- А почему я?
- Она еще на тех уродов злится. Женщине охотнее ответит
- Милостивая госпожа-а! - печально воззвала Ингила. - А что теперь с нами бу-удет?
Старуха покосилась на дверной проем, откуда выглядывали головы пленников, и с ленивым презрением произнесла странные слова:
Что будет с человеком - знают боги.
Известно ль придорожному цветку,
Чья на него пята наступит завтра?
Ингила распахнула глаза, решив, что бабка свихнулась. А Орешек почти не удивился. Лишь приподнял бровь и отозвался так же лениво-равнодушно:
Я вижу, госпожу мою однажды
Судьбы причуда завела в театр?
Фраза, на взгляд Ингилы, вполне безобидная, но старуха вскинулась, как от пощечины. Она швырнула наземь охапку валежника, подошла к сараю. Уперев руки в бока, грозно встала над пленниками и рявкнула в своей обычной манере, без витиеватых размеренных фраз:
- Это тебя, полудурка, туда «судьбы причуда завела однажды»! А я там играла, понятно? Про аршмирский театр когда-нибудь слышал, псина ты в ошейнике?
- Слышал, - дрогнувшим голосом ответил Орешек. - Лучший театр в Грайане. Тебя, коряга кривая, к сцене и близко не подпустили бы.
Старуха замахнулась на связанного пленника… но не ударила, опустила руку. Лицо словно озарилось мягким светом.
- Ну, я тогда моложе была… красивая такая… В «Принце-изгнаннике» играла. Моим партнером был сам Раушарни Огненный Голос!
- Вей-о! И кого ты там играла? Четырнадцатую прислужницу королевы Арфины?
- Дурак! Говорят тебе - молодая была, стройная, пышноволосая… Играла Прекрасную Луанни.
- Ой, не могу! Ой, ты и врать, бабуся!.. Какая б ты там молодая ни была, но Луанни - это ж такая роль!.. Жабу тебе болотную играть, а не Песню Флейты!
Почернев от гнева, старуха бросила руку на рукоять кистеня, торчащего из-за пояса:
- Ты, ублюдок чумной крысы! Ты что там вякаешь? Я твой поганый язык с корнем выдеру и ножом к стене приколю!
Ингила отпрянула, а Орешек, неустрашимый до наглости, просиял улыбкой навстречу разгневанной разбойнице:
- Великолепно! Монолог в духе нежной и кроткой Луанни! Какое интересное прочтение роли! Еще кистень выхвати и над головой помаши! Жаль, Раушарни не видит!
Бабка недобро сощурилась:
- Ах так? Тебе надо - в духе Луанни?.. Ладно, гаденыщ получай!
Она убрала руку с оружия, выпрямилась, взгляд уплыл куда-то поверх голов… И в воздухе затрепетал голос - нежный, глубокий, полный сердечной боли:
Нет, мой любимый, не проси, не надо!
Не страх в моих словах, и не гордыня,
И не наивная девичья слабость…
Чтоб быть с тобой, прошла б я босиком
По снегу или углям раскаленным!
Но плата непомерная за счастье -
Своей любовью мир тебе затмить,
Из нежных слов и ласк соткать тенета
И спутать крылья сильные твои!
Враги считают, что глупа Луанни,
Годится лишь на роль приманки сладкой,
Чтоб в клетку заманить тебя… Постой,
Дай мне договорить! Ведь поцелуи
Твои лишат решимости меня…
Отвага тает… Путаются мысли…
Прощай! Взгляни туда, на горизонт!
Ты видишь, там рассветная полоска
Так ярко и победно заалела?
Пусть так же солнце славы и величья
Разгонит ночь судьбы твоей жестокой!
В седло, мой принц! В бессмертие скачи!
Женщина смолкла, словно обессилев в борьбе с собой И тут же ей ответил мужской голос: низкий, хрипловатый, изнемогающий от страсти:
Но если власть, и слава, и величье
Не стоят слезки девочки моей,
Грустящей тихо у ручья лесного?..
Ты говоришь, любовь твоя - приманка?
Злорадный смех врагов тебя тревожит?
Но кто они для нас с тобой, Луанни?
Так… стайка пауков из темной щели…
Моя красавица, во всех балладах
Звенят слова: «Любовь костром пылает».
Избитая, затасканная фраза…
А я сегодня понял: да, костром!
Смотри, Луанни, как я в это пламя
Бросаю без тоски, без сожаленья
Мечты, что в черном холоде изгнанья
Спасали от отчаянья и боли!
Бросаю замыслы, что и меня
Порой пугали царственным размахом,
Бросаю память о печальном детстве,
Об одинокой юности… В огонь!..
А это что?.. Жемчужина ценнее,
Чем все, что я швырнул в костер любви:
Месть за отца… Смотри, моя Луанни:
Рука не дрогнет… На костер ее,
Кровавую, жестокую химеру!..
Ну вот и все. Теперь я чист, Луанни.
Я - это я. Без мишуры, без блеска.
Я остаюсь у нашего ручья…
Женщина, которую сейчас нельзя было назвать старухой, вгляделась в лицо мужчины так, словно ничего дороже ей в жизни видеть не приходилось и не придется, и ответила:
Нет, милый! Память, и мечты о славе,
И жажда мести, что меня пугает,
В огне любви великой не исчезнут…
А знаешь, почему? Все это - ты!
«Я - это я», - сказал ты… Нет, любимый!
Не сможешь ты самим собой остаться,
Отвергнув все, чем жил, страдал, дышал!
Ты не судьбу сейчас приносишь в жертву -
Ты разрушаешь самого себя!
В развалины души ворвется стужа,
Любовь умрет - поверь, мой ненаглядный!
А это страшный грех - убить любовь!
Уж лучше за спиной оставь Луанни,
Забудь свою «девчонку у ручья».
Как сор, швырни в траву воспоминанья!
Я соберу их - каждое мгновенье! -
И буду помнить, помнить за двоих!..
Отзвучали последние слова, на поляне воцарилась тишина. Ее разбили звонкие хлопки в ладоши.
- Молодцы! - пронзительно закричала Ингила. - Ох, какие молодцы!..
Старуха и Орешек, как по команде, обернулись к своей маленькой «публике» и величественно кивнули. Связанный по рукам и ногам Орешек при этом выглядел весьма комично, но не замечал этого.
- У меня было такое платье… - блаженно улыбнулась старуха. - Белое, с огромными васильками… Я сидела в траве, вокруг были такие ромашки… А Раушарни стоял рядом…
- Во имя Хозяйки Зла! - заявил вдруг Орешек с явным отвращением. - А я-то, дурак, почти поверил, что ты и впрямь играла Луанни…
Обе женщины с негодованием уставились на грубияна.
- Да, ты могла бы сыграть, - с полупрезрительной снисходительностью протянул Орешек. - У тебя неплохо получается… выразительно… но надо же чувствовать сцену! Травка… Ромашки… Когда эту пьесу играли мы - усаживали Луанни на большой валун!
Женщины недоуменно переглянулись. Какая разница, на чем сидит героиня пьесы?..
- Стало быть, Раушарни стоял рядом с тобой? На коленях стоял?
- Ты что, сдурел? Он же принца играл! Ему нельзя было на коленях!..
- Ага-а! - протянул Орешек въедливым тоном судьи, поймавшего преступника на противоречивых показаниях. - Он дальше говорит: «Позволь припасть пылающим челом к ручьям твоих прохладных белых ножек!.. » И кланяется Луанни в ноги! Это как же его должно скорчить, если ты сидишь на полу, а ему, бедняге, и на колени встать нельзя?
- Кланялся! - завопила старуха. - Я вот так сидела… колени к подбородку… - Она плюхнулась на траву, коричневая домотканая юбка веером легла вокруг грубых стоптанных сапог. - Вот так свои ноги обнимала… А он - лицом мне в колени… У него лютня в руках была, он на лютню чуть опирался… изящно так…
- Да сроду Раушарни такой трюк не проделать!
- Дурень, он ведь моложе был, спина лучше гнулась!
- Все равно б не вышло! Он высокий, с меня ростом… это как же ему нужно было гнуться?
- Да, ростом он, пожалуй, с тебя… А ну вставай! Вставай, кому сказано! Сейчас примеримся…
Старуха вошла в сарай, рывком за цепь заставила Орешка подняться на ноги.
- Вот я сажусь… Да стой ровно, пенек неуклюжий!
- Сама бы так постояла… со связанными-то ногами! - зло ответил Орешек и через голову бабки бросил Ингиле странный взгляд. Словно просил сделать что-то… Но что?
Девушка в отчаянии огляделась - и сразу взгляд наткнулся на вбитое рядом в стену кольцо со змеящимся длинным обрывком цепи…
Правильно! У нее-то руки свободны… Вот только как добраться до цепи, чтобы бабка не заметила?
Тем временем Орешек неловко ткнулся головой в сторону старухиных колен, упал, перевернулся на бок и, не вставая, заорал во весь голос:
- Грымза! Актриса с большой дороги! Корова старая! В ромашках она восседала! А принц через нее кувыркался!
Под эти крики Ингила подвинулась к соседнему кольцу. Это осталось незамеченным для бабки, которая продолжала упрямо возражать:
- Сам дурак! Говорю тебе - он на лютню…
Старуха недоговорила. Два крайних звена цепи аккуратно хлестнули ее по макушке. Всхлипнув, старуха осела к ногам Ингилы.
Когда вредная карга очнулась, она была уже опутана веревкой, а рот ее был завязан полосой от подола юбки. Разбойница завозилась и свирепо замычала, но не устрашила этим пленников, которые уже освободились от цепей.
- Пошли! - скомандовал Ралидж, отшвыривая ненужную Уже связку ключей и набрасывая на голые плечи свой плащ с меховой оторочкой.
- Ты, бабушка, не сердись, - почти виновато сказала Ингила. - Ты хорошо роль сыграла, правда-правда-правда! Я чуть не разревелась!
- Еще извинись за то, что она тебе к горлу нож приставила! - бормотнул Орешек.
Бывшие пленники покинули было поляну, как вдруг Орешек хлопнул себя по лбу - мол, забыл! Поспешно вернулся к дверям сарая, нагнулся над связанной старухой и произнес серьезно, с глубоким чувством:
Тебе лишь кажется, что я свободен.
Да, руки не в цепях… но разум, сердце
Всегда к тебе одной стремиться будут,
И этого уже не изменить.
Моя душа с тобою остается.
Прощай, моя последняя любовь!
И в несколько прыжков догнал негодующую Ингилу.
- Зачем моему господину понадобилось издеваться над старухой?
- И не думал издеваться! - удивился Орешек. - Просто не хотелось оставлять сцену скомканной. Уверен, бабка меня поняла правильно.
- А для кого было стараться? Зрителей-то нет…
- Зрители есть всегда. Они смотрят на нас каждое мгновение - до погребального костра. Только мы об этом все время забываем… Да, а куда мы идем? Меня-то без сознания сюда приволокли…
- Ничего, я запомнила дорогу. По пути прихватим одежду, чтоб не в таком позорном виде на постоялый двор заявиться… - Циркачка, чуть склонив головку набок, бросила на спутника задорный взгляд и спросила с лукавым намеком: - А может, заодно… искупаемся? Очень бы не помешало после всех этих приключений, а?
Орешек ухмыльнулся и, не ответив озорнице, весело запел:
Угощала курочка
Ястреба пшеном.
Радовалась, дурочка,
Что они вдвоем.
Рассыпала зернышки…
Ну а поутру -
Беленькие перышки
По всему двору…
Ингила отвела в сторону загадочный, многообещающий взгляд - мол, там видно будет! - и перевела разговор на другое:
- Мой господин так красиво читал стихи… Если б я не знала, что имею дело с Сыном Клана, и впрямь бы поверила, что он играл главную роль в «Принце-изгнаннике»… на сцене аршмирского театра…
Прикусила язычок, быстро глянула в лицо спутнику: не рассердился ли за дерзкие слова? И увидела: Сокол улыбается мягко, задумчиво.
- Ну что ты… такая роль!.. Я мечтал, но не довелось… В этой пьесе я играл слугу. У меня были целых три строчки:
Мой господин, пора! На горизонте
Уже зари сиянье разлилось,
И кони бьют копытом в нетерпеньи…
Ингила округлила глаза, отшатнулась. Да кто же он, этот человек?
