Цикл песен об аргонавтах и их плавании за Золотым Руном из царства Ээта был издавна распространен в Греции, но все до последней строчки оказалось утрачено, не считая нескольких отрывков, вошедших в виде вставок в «Одиссею» Гомера. Гомер и Гесиод — древнейшие греческие поэты, произведения которых дошли до наших дней, знали об этом плавании, причем Гомер говорит о нем, как о том, что «у всех на устах». Последующие ссылки встречаются в отрывочных произведениях Эвмела (VIII в. до н. э.), а также Мимнерма, Симонида, Гекатея, Геродота и Акусилая (VII и VI вв.). В пятом веке афиняне Эсхил, Софокл и Еврипид использовали сюжеты этого цикла в качестве тем для своих драм; Геродот несколько раз упоминает путешествие аргонавтов в своей «Истории»; Ферекид Афинский — автор мифологического произведения, от которого сохранилось лишь несколько кратких цитат, возможно, он был первым писателем, изложившим историю о Золотом Руне как единое целое. Беотийский поэт Пиндар в своей Четвертой Пифийской оде (462 г. до н. э.) дает ее краткое изложение; оно самое раннее из полностью сохранившихся.

Аполлоний Родосский в третьем веке до н. э. написал эпическую поэму об аргонавтах. В Александрийской царской библиотеке он имел доступ к трудам Пиндара, Ферекида и нескольких неизвестных авторов на ту же тему, которых цитирует его комментатор. К тому же Аполлоний — непререкаемый авторитет. Для меня эта работа — весьма приятное чтение. Поэт Феокрит из Александрии в своих «Идиллиях» дает более полное описание кулачного боя между Амиком и Поллуксом и исчезновения Гиласа. Аполлодор, афинский грамматик, в сухом, но заслуживающем доверия изложении древних легенд, озаглавленном «Библиотека» (140 г. до н. э.), дополняет рассказ важными деталями, неизвестными из других источников; дополняет его также баснописец Гигин, который был библиотекарем Августа, и его современник, поэт Овидий, автор «Метаморфоз». Диодор Сицилийский, историк, современник Юлия Цезаря, делает суровый критический комментарий к той истории, которая была известна ему. То же касается Страбона, Диониса и Павсания, наделенных здравым смыслом географов, которые писали при первых императорах.

Первая сохранившаяся эпическая поэма об аргонавтах на латыни была создана около 93 г. н. э. Валерием Флакком, жрецом, принадлежавшим к коллегии, которая хранила Сивиллины книги и отвечала за соблюдение религиозного ритуала. Он пишет тяжеловесно и неискренне, но хорошо информирован, и жаль, что он не довел повествование до конца. Очевидно, древняя традиция сказания об аргонавтах и Руне не угасала в течение столетий, пока в одиннадцатом веке н. э. византиец Иоанн Цецес не написал «Хилиаду» и с помощью своего брата Исаака не создал комментарий к «Кассандре» Ликофрона, а Суда не составил свой «Лексикон древних авторов».

Все эти авторитеты не соглашаются один с другим по бесчисленным пунктам. Противоречия встречаются даже в разных произведениях, написанных одним и тем же автором. Так, Софокл, рассказывая в своей «Колхиде», как Ясон убил Апсирта, брата Медеи, называет местом убийства Колхиду, но в другом произведении, в «Скифах», указывает, что это случилось где-то в Скифии. Овидий связывает то же самое убийство с Томами, местом своей ссылки, неподалеку от дельты Дуная; Аполлоний — с островом Артемиды, северней устья Дуная; Гигин — с островом Апсирта в начале Адриатического залива. Некоторые писатели представляют Апсирта ребенком, которого сестра Медея увезла как заложника; другие изображают его взрослым человеком, посланным за ней в погоню. У Диодора и римского оратора Цицерона он назван Эгиалом, а не Апсиртом; Аполлоний упоминает о том, что он был когда-то известен как Фаэтон; мать его тоже именуют по-разному: Ипсия, Идия, Астеродея, Геката, Неаэра и Эврилита.

Списки имен экипажа «Арго», приводимые Аполлонием, Гигином, Аполлодором, Валерием Флакком и Цецесом, нисколько не соответствуют один другому, и еще больше имен встречается у других авторов. Несовпадение деталей типично для всего цикла легенд об аргонавтах и дает мне право выбирать любую версию из наиболее подходящих, а порой даже импровизировать, когда невозможно перекинуть через пропасть временный мост. Например, я отбросил невероятное сообщение Геродота о том, что Ясон, прежде чем отправиться в путь из Иолка, обогнул на корабле Пелопоннес, чтобы посоветоваться с дельфийским оракулом. Очевидно, его целью был оракул в Додоне, а не в Дельфах. В Дельфы он мог бы отправиться по суше куда более безопасным и скорым способом. А это плавание, которое Геродот спутал с возвращением «Арго» домой, было, несомненно, поводом для приключения Ясона с морским чудовищем, о нем нет свидетельства в литературе, но оно многократно изображалось на краснофигурных вазах.

Уильям Моррис опубликовал свою «Жизнь и смерть Ясона» в 1867 году, но английские эпические поэмы вышли из моды, и Морриса теперь редко читают. Таким образом, большинство англоговорящих читателей знакомится с этой историей только в прозаическом пересказе для детей Чарльза Кингсли или Натаниэля Готорна. Те кто читал классиков в школе (я сужу по себе), находятся в положении, лишь немногим лучшим, поскольку «Аргонавтика» Аполлония не входит в обычный набор произведений классических авторов. Они, вероятно, знают кое-что из «Медеи» Еврипида о жизни Ясона в Коринфе после того, как плавание завершилось, а впоследствии почерпнули несколько подробностей самого плавания из пышной оды Пиндара, но плавание это обладает для них все тем же вневременным, внегеографическим, сумбурным очарованием, что и плавание Киски и Сыча, Джомблей и трех мудрецов из Готама в детских стишках. Чтение «Жизни и смерти Ясона» мало помогает развеять заблуждение. Моррис был романтиком-прерафаэлитом; то есть, чем более таинственной и даже бессмысленной считал он легенду, тем более поэтичной она ему казалась. Отбросив обычную версию, по которой «Арго» вернулся в Грецию из плавания по Черному морю, тем же самым путем, а именно — через Босфор, он произвольно выбирает самый фантастический из имеющихся рассказов: тот, который дан в анонимной «Аргонавтике Орфике», написанной около 350 года н. э., а этот рассказ отправляет корабль по неидентифицируемой российской реке с произвольными дополнениями экипажа — в Финский залив, а оттуда — домой по Балтике и Ла-Маншу, мимо Ирландии и через Гибралтарский пролив. Моррис к тому же демонстрирует пробелы в классическом образовании, пропуская одно происшествие во время плавания, насчет которого согласны все авторы: веселое восстановление населения Лемноса, полагаю, из боязни оскорбить добродетельный викторианский вкус. Греки, народ в целом рассудительный, рассматривали это плавание как историческое событие, имевшее место примерно за два поколения до падения Трои, и они относили его к приемлемой для них дате 1184 г. до н. э. Для Гомера и Гесиода плавание это было по времени значительно ближе, чем для нас — открытие Америки Колумбом; и хотя в V в. до н. э. Фукидид не счел возможным включить эту историю в книгу первую своей «Истории», ни один грек, насколько мне известно, не осмеливался отрицать, что существовал в действительности корабль «Арго», который плавал из Иолка в Фессалии в Эа по колхидской реке Фасис, то есть из Воло в Восточной Греции — в Кутаиси на грузинской реке Риони — и обратно. Надо признать, что знатоки-классики все еще сомневаются относительно историчности плавания. Они редко позволяют себе сказать больше того, что «история, вероятно, возникла из отчетов о коммерческих экспедициях, совершавшихся богатыми миниями к берегам Черного моря». Но только недавно археологические свидетельства вынудили их более серьезно отнестись к легендам о Минотавре и Диктейской пещере и признать историчность осады Трои. Поскольку у многих персонажей Гомера были отцы, связанные с историей «Арго» — например, сын царицы Гипсипилы от Ясона, лемносский царь Евней, снабжал греков вином во время осады Трои, а Пелей отец Ахилла, был выдающимся аргонавтом — кажется, нет веских причин сомневаться в том, что плавание имело место сколь искаженными ни были бы сохранившиеся сообщения о нем и о времени, к которому греки его относили. Эратосфен александрийский ученый, который рассчитал протяженность географического градуса и, пользуясь этим, вычислил с примечательной точностью окружность земного шара установил дату плавания Ясона как 1225 г. до н. э., но неизвестно в точности, как он пришел к этим результатам.

Если плавание происходило в действительности, как же относиться к сверхъестественным происшествиям, которые являются частью легенды?

Вот несколько противоречивых ответов:

(A) Архаические греки, как и американские индейцы, записывали текущие события пиктографически как в изобразительном искусстве, так и поэзии, и когда с течением времени первоначальный смысл пиктографических композиций был забыт, изобрели новый принцип толкования, который удовлетворял современников. Поэтический пиктограф назывался у греков «мифом», но слово это не имело значения «неправда», как прилагательное «мифический» в современном английском языке.

(B) Возможно, первоначальный цикл песен об аргонавтах так и не был записан. Некоторые из странствующих певцов, которые знали их на память и разносили по Греции, должны были их частично позабыть, некоторые забыли иные подробности, а то, что оказалось утрачено, можно было заменить либо вымыслом, либо происшествиями, почерпнутыми из какой-то совершенно другой истории.

(C) Фрагменты первоначального цикла песен стали оскорбительными в соответствии с религиозными и политическими представлениями более поздних поколений и были поэтому изменены или выпущены.

(Д) Сатирический или юмористический материал и пересказы снов или видений, известные из первоначальной версии, могли быть введены в последующие версии как обычные факты повествования.

(Е) Возможно, с V в. до н. э. и далее приверженцы орфического культа использовали традиционное представление о том, что Орфей был аргонавтом, как оправдание для изображения плавания как аллегории орфических мистерий.

Прежде чем развить эту тему подробнее, я должен подчеркнуть, что греки не были романтиками в викторианском смысле этого слова; они ничего не выдумывали, хотя и могли сохранить фантастическую легенду такой, какой ее получили, веря в то, что в ней есть смысл. Например, хотя многие поэты отвергли рассказ Гомера (за которым в VI в. последовал критичный Геродот) о том, что «Арго» вернулся через Босфор и предложили вместо этого странные маршруты по Дунаю, Риони, Днестру или Дону, — это случилось не только потому, что они стремились к таинственности. Мое заключение таково: они его отвергли потому, что существовала сильная догомеровская традиция, согласно которой Руно вернулось в Грецию не через Босфор, а по Дунаю, Саве и Адриатическому морю. Но они обнаружили, что Сава в Адриатическое море не впадает, а потому указали вместо Савы По; позднее же, когда они обнаружили, что Дунай в нижнем течении несудоходен более чем на четыреста миль от дельты из-за Железных Врат и что По вовсе не сообщается с верхним течением Дуная, кто-то предположил, что «Арго» поплыл вверх по Риони; а когда было открыто, что Риони не впадает в Каспийское море и что Каспийское море не сообщается с Индийским океаном, кто-то другой предположил, что в этом месте должен упоминаться Днестр, а когда было установлено, что и такой маршрут столь же невероятен, кто-то еще предположил, что «Арго» шел по Дону.

Я думаю, поэты изрядно сглупили. Им так и не пришло в голову, что Ясон и Медея с Руном могли отправиться домой иным путем, чем аргонавты и «Арго» — путем, по которому «Арго» не смог бы пройти; и в самом деле, должно было так и случиться, поскольку предательское убийство ими Апсирта препятствовало их возвращению на борт «Арго», пока они не будут очищены. Так как нам известно, что единственным лицом, которое могло их очистить, была светловолосая Кирка, тетушка покойного, Дунай становится для них естественной дорогой: благодаря торговле янтарем, на той дороге имелись удобства для путников, и привел их этот путь к острову Ээя за Истрией, в начале Адриатического моря, где жила Кирка. Таков был маршрут, по которому после прибытия в Южную Россию завернутые в солому дары гипербореев (не жителей ли Британии?) попадали на Делос к Аполлону. Что это были за Дары, неизвестно, но похоже на то, что они включали янтарь, использовавшийся в культе Аполлона (см. у Аполлония Родосского, кн. 4, 611), а взамен, возможно, греки отдавали обсидан с Мелоса. Я поместил остров Кирки у берегов Истрии, а не у западного берега Италии (где, как говорят, много лет спустя с ней приятно проводил время Одиссей), — не только потому, что истрийский остров Апсирт фигурирует в легенде об аргонавтах, но еще и потому, что Ээя, по традиции, принадлежала некогда Хрису, отцу ионийца Миния: ионийцы, вероятно, пришли в Грецию вниз по Дунаю через Истрию, они едва ли могли прийти через Италию. Теперь этот остров называется Луссин.

На сегодня пиктографический метод сохраняется в искусстве, но редко встречается в литературе. Он все еще используется в классическом или псевдоклассическом дизайне — например, во фресках ратуши, где представлены Сельское Хозяйство и Промышленность, пожимающие друг другу руки в присутствии пышнотелой матроны с башнеобразной прической — но литературный язык, который соответствует такому стилю в изобразительном искусстве, давно вышел из моды. Более активное использование пиктографии — это газетные карикатуры; и есть только один пример, который я помню, когда содержание газетной карикатуры было передано стихами: поэма Николаса Вэйчела Линдсея «Брайан, Брайан, Брайан», достойна внимания всех, кто изучает греческую мифологию. Вспоминая свои юношеские эмоции по поводу предвыборной компании выдвинувшего себя кандидатом в президенты США Уильяма Дженнингса Брайана в 1896 г., Линдсей перемешивает точные заявления о себе и своей любимой девушке с пиктографическими фразами, почерпнутыми у демократических карикатуристов:

Этот миф дешифровать просто. Понятно, что Мак-Кинли, Ханна и республиканские боссы претерпели только словесное бичевание от Брайана, а что Слон — символ карикатуристов для Республиканской партии, что колючая проволока представляет собой интересы избирателей Юга и Запада, где разводят скот, что Платта находится в брайановой Небраске. Понятно также, что плутократы изредка носили гетры (которые символизировали приверженность к английской культуре) и что знак доллара на их пальто рисовали в своем воображении их противники, насмехавшиеся над тем, что деньги ближе их сердцам, чем что-либо еще.

Греческие поэты использовали в точности такой же род языка, и если бы Линдсей был греком шестого столетия, поэма всплыла бы в мифологических сводах Гигина и Аполлодора приблизительно так:

«Линдсеос из Охианской Парфении, дифирамбист, рассказывает нам о вымышленной битве между Брайанеем, облаченном в черное единоборцем, выставленным скотоводами обильно орошаемого Платтоса и жрецом, как говорят, полубога Стетуса, сына Зевса — и некими богатыми тиранами Востока, которые вышли против него со слонами. Он, воспользовавшись бичом, скрученным из стальной проволоки, изгнал из пределов западной земли этих тиранов-погубителей, одетых в гетры, какие носят горцы и белые рубахи, на которых было вышито изображение змеи, обвивающей двойной шест; ибо этим символом они посвящали себя Подземному Змею Плутону, Подателю Богатства. Однако, в конце концов, Брайаней был побежден».

Первоначальное значение мифов и других пиктограмм быстро забывается. Например, англоговорящие родители все еще повторяют своим детям стишок о Льве и Единороге, которые боролись за Корону, и, хотя большинство их и догадывается, что Лев и Единорог олицетворяют собой войска, верные королям Англии и Шотландии, очень немного найдется таких, кто не примет этот стишок за праздную выдумку, подсказанную геральдическими символами. И все же это почти наверняка пиктографическое описание войны 1650 года между Англией, геральдически представленной львом, и Шотландией, геральдически представленной единорогом. А бились они за корону потому, что шотландцы короновали Карла Второго, объявив его королем не только Шотландии, но и Англии, хотя Англия провозгласила себя Республикой (возможно и альтернативное объяснение, что стишок увековечивает забытую ссору в Эдинбурге между каким-нибудь высшим чиновником геральдической палаты, приверженцем Льва, и его подчиненным, сторонником Единорога).

Диодор интерпретирует знакомую, но загадочную пиктограмму с летящим овном, на спине которого мчались в Колхиду Гелла и Фрикс, как быстрый корабль с бараньей головой на носу, и предполагает, что падение Геллы в Геллеспонт означает всего-навсего, что качка вызвала у нее морскую болезнь, и тогда она перегнувшись через борт упала в воду. Похоже, что Диодор был прав насчет овна, хотя его интерпретация других эпизодов легенды далеко не столь убедительна. Очевидно, он заблуждается, когда говорит о том, что Змей, охранявший Руно, был офицером и его величали капитан Змей. Заблуждается и Дионисий Скитобрахион, когда предполагает, что Золотое Руно было в действительности кожей юного господина Овна, пажа Фрикса, и что она была обработана и вызолочена колхами после того, как они его убили. Заблуждается и Страбон, когда говорит, что аргонавты плавали в поисках золота и что Руно было золотом Колхиды, которое колхи собирали на овечьи шкуры, положенные в промывочные чаны. Заблуждается и Судаа, когда говорит, что это была книга из овечьей кожи, содержащая секрет алхимии, который колхи унаследовали от своих египетских предков. Заблуждается и Харакс из Пергамона, который писал в I веке н. э., что плавание имело место в истории и что самые странные ее символы поддаются интерпретации посредством простых фактов, они не прибегали, не сводили, как это делали немецкие ученые прошлого столетия, всю историю к солярному мифу.

Однако мы могли бы вернуться к правдоподобному объяснению Страбона — в Риони все еще существует странный метод намывки золота на овечьи шкуры, — если бы тайна этой истории не была оглашена Геродотом, Аполлодором, Павсанием, а среди прочих и анонимным первым ватиканским мифографом. Этот мифограф, хотя он и писал в V веке н. э., очевидно, имел доступ к очень раннему источнику легенды: он — единственный из авторитетов, который упоминает о запрете троянцев на проход «Арго» в Черное море, важном элементе интриги. Он указывает также, что Руно было то самое, «в котором Зевс обычно возносился на Небеса», что связывает этот миф более надежно, чем у Павсания, с историей Бога Овна, лафистийского Зевса, и попыткой принесения минием Абамантом в жертву своего сына Фрикса как средством побудить Зевса послать дождь, когда посевы взошли. Пурпурный цвет Руна, упоминаемый Симонидом, подчеркивает эту связь: белые облака не приносят дождя, а пурпурные приносят; поэтому белое и пурпурное Руно используются в магических целях. Дело представляется так, что Фрикс, чтоб избежать принесения в жертву Богу Овну, украл пурпурное Руно (с золотой каймой?), священное и необходимое орудие ритуала, вызывающего дождь, и сбежал с ним в Колхиду, став недосягаемым для преследователей. Утрата Руна, естественно, вызвала у миниев ощущение, что им изменила удача; и поколение спустя аргонавты, которые все были миниями, урожденными или усыновленными, отплыли, чтобы доставить его обратно.

Теперь принято считать, что одно или два подробно описанных происшествия в «Илиаде» Гомера — вставки: например, некоторые отдельные схватки на равнине перед городом Троей могут принадлежать и к другому циклу песен. Очевидно, и Гектор, которого связывают с Троей, и опиец Патрокл, которого он убил, почитались в Беотии как герои, до того, как экспедиция Агамемнона отплыла к Трое; следовательно, схватка между ними могла представлять собой конфликт между кланами, основателями которых они были, а не между ними самими. Таким образом, вероятно, что цикл об аргонавтах, который не устоялся как письменное повествование и много спустя после создания поэм Гомера, содержит еще больше вставок. Многие из них очевидны из-за своей анахроничности. Например, Тесей, который упомянут как аргонавт Аполлодором и другими, относится к более раннему периоду; он связан с историей Дедала, Икара и разграбления Кносса, которое произошло около 1500 г. до н. э. И аргонавты в 1225 г. до н. э. не могли предложить олимпийским богам возлияний вином, как указывают многие поэты. Боги были консервативны и отвергали любые жертвоприношения, кроме «трезвых» и много столетий спустя.

Переписывая эту историю я, следовательно, был постоянно готов отбросить как несообразность любой эпизод или деталь, которые не гармонировали с остальным повествованием, но мне приходилось быть осторожным, чтобы не отбросить что-нибудь слишком существенное. Сперва я не был уверен, надо ли включать Геркулеса в число аргонавтов. Некоторые из более древних легенд связывают его с Тесеем и даже со временами до Тесея. И все-таки возможно, что существовало два, три или даже более борцов по имени Геркулес — и в самом деле, дельфийская пифия, как говорят, сказала Геркулесу Тиринфскому, когда он пришел с ней посоветоваться, что это не первое посещение человека с таким именем. Геркулес Тиринфский, который в целом признан последним и наиболее прославленным из этих борцов, может с большой вероятностью быть отнесен к эпохе аргонавтов, и кажется, именно его своевременный налет на Трою с шестью кораблями и немногими людьми (согласно Гомеру) позволил «Арго» безопасно вернуться домой. (Диодор и Валерий Флакк, очевидно, ошибаются, представляя дело так, что налет этот произошел по дороге туда, а не обратно, равно как и Пиндар считает происшествие на Лемносе имевшим место по дороге обратно, а не туда.) Сообщение о налете, который не следует идентифицировать с сожжением пятой Трои за два столетия до того, вполне правдоподобно: в обществе Теламона с Эгины, брата Пелея и отца Аякса, Геркулес убил троянского царя Лаомедонта и возвел на трон юного Приама — того Приама, который был стариком во время падения шестой (гомеровой) Трои. Более того, Эврисфей Микенский, который давал Геркулесу задания, не слишком древний царь, чтобы править в то время; ибо ему наследовал его зять Атрей, сыновья (или пасынки) которого Агамемнон и Менелай возглавили греческие силы во время гомеровой осады Трои. Подвиги Геркулеса, если их надо согласовать с принятым порядком событий во время плавания «Арго», должны быть приведены в иной последовательности, нежели та, которая перенята римлянами от александрийских мифографов. Стимфалийские птицы (6), Кони Диомеда (8), и Пояс Ипполиты (9) должны логически предшествовать Эрифанфскому Вепрю (4) и Авгиевым конюшням (5), а Яблоки Гесперид (11) должны идти сразу же после этих двух. Но приведение всех этих легендарных событий в хронологическую последовательность — дело безнадежное и запутанное, хотя бы потому, что они имели место до возникновения исторических представлений о времени: например, анахронизмы встречаются в истории «Арго», если датировать ее позднее Калидонской охоты, но и в истории охоты они возникают, если плавание отнести к более раннему времени. Другой клубок противоречий — это традиционные сообщения о племени, родословной и родстве Эврисфея, Сизифа, Креонта и других. Однако, если ахейское вторжение в Южную Грецию имело место в середине XIII в. до н. э., как подсчитали более поздние греки, тогда, возможно, Сфенел, отец Эврисфея и Креонт Асопийский были в действительности ахейцами, которые по политическим причинам позаботились о своем принятии в старые царские семейства по материнской линии посредством обычной гротескной церемонии второго рождения: это объяснило бы изрядную долю очевидных противоречий. Сизиф, несомненно Эолид, не был, конечно, братом миния Атаманта, Кретея, Пиера и Салмонея — его отношение к Коринфу связывает его, скорее, с домом Ээта и Алоэя; поэтому я и сделал его сыном Алоэя. Поскольку сына Сизифа звали Главком, разумно предположить, что Главка, на которой женился узурпатор Креон, была его дочерью.

Я не был сперва уверен, включать ли в мое повествование происшествие с «птицами Ареса»: как аргонавты, отплывая от армянского берега, были потревожены огромной стаей птиц, которых они прогнали криками и звоном щитов. Дж. Р. Бэкон в «Плавании аргонавтов», краткой, но самой ценной в историческом плане книге пишет:

«Вероятно, это происшествие не принадлежало изначально к истории аргонавтов, но является вставкой Аполлония, который, зная, что при выполнении своего шестого подвига Геркулес прогнал птиц со Стимфалийского озера в Аркадии на отдаленный остров Понта Евксинского, счел необходимым ввести их в свое повествование о плавании „Арго“».

Опираясь на такой авторитет, я готов был выбросить этот случай, тем более, что он не оказывает влияния на интригу. И все же первое, о чем меня спросил мой друг, естествоиспытатель Френсис Хемминг, когда взглянул на адмиралтейскую карту Черного моря, приколотую к стене в моем кабинете, было: «В какое время года аргонавты проплывали по Восточному заливу?» Он поразился, неужели они не застигли великую весеннюю миграцию птиц, миллионы которых возвращались из Палестины и Сирии, пролетая через Малую Азию, чтобы дальше лететь над Черным морем к устью Волги. Я сказал ему: «По моим подсчетам, в начале мая». Затем я вспомнил птиц Ареса. Я знал, что птицы отдыхают на островах во время своих миграционных перелетов, и поскольку во всем Восточном заливе только четыре острова, и ни один из них не достаточно велик для того, чтобы его нанесли на обычную карту, мне пришло в голову, что мигранты, обнаружив, что остров Ареса кем-то занят, учитывая, что птицы, возможно, никогда прежде не видели корабли, могли попытаться сесть на снасти «Арго», когда тот проплывал мимо. Естественные смятение и тревога, которые испытали аргонавты, ибо каждый из них был того или иного рода авгуром — усилились бы, если бы среди мигрантов оказались болотные птицы того рода, которых Геркулес прогнал со Стимфалийского озера и которые, как предполагалось, разносили лихорадку. С тех пор Хемминг благосклонно уточнил для меня факты, и они, к счастью, согласовались с моей теорией. Из Майнерцагенова издания «Птиц Египта Николла» явствует, что начало мая — не слишком поздний срок для того, чтобы аргонавты встретились с мигрантами, в числе которых были пустельги, жаворонки, луни, утки и болотная птица. По моим выводам, эти болотные птицы отдыхали в болотах Кассаба, а воробьиные и другие мигранты предпочитали островок Пуга.

Нечто подобное касается случая с Финеем и гарпиями. На первый взгляд он воспринимался как бессмыслица, но его историческая основа подтверждается Диодором, согласно которому злобная скифская жена Финея, Идея, воспользовалась его слепотой, чтобы обмануть его касательно характера его сыновей, разыграв роль жены Потифара. Более того, Диодор опускает всякое упоминание о гарпиях, что делает его повествование более авторитетным: то есть он не выдумал характер Идеи для того, чтобы предположить, что она также обманывала Финея, заставляя его вообразить, будто его преследуют сверхъестественные существа.

Я и сам сделал несколько вставок, позволяя отдельным аргонавтам применить те особые таланты, которые приписывала им легенда. Там были быстроногие Калаид и Зет, зоркий Линкей, Эвфем-пловец, чародей Периклимен, силач Геркулес, ловкий вор Автолик (о котором Гесиод пишет: «все, чего он касался, становилось невидимым»), Орфей, который игрой на лире приводил в движение палки и камни, несравненный кулачный боец Поллукс, Фалер, лучник, который никогда не промахивался, пчеловод Бут, судоводитель Навплий. Но в сохранившихся повествованиях о плавании многие из этих способностей так и не подтверждаются: Фалер, Периклимен, Бут, Навплий и Автолик играли только роль гребцов. Моя догадка такова, что в первоначальном рассказе о плавании все они были задействованы с пользой и соответственно своим качествам — как одаренные спутники все того же известного под многими именами младшего сына бывают задействованы во многих приключениях народных сказок.

Нетрудно заметить, что первоначальное значение Золотого Руна стало загадкой для греков классической эпохи, исходя из того, что похищение Руна явилось эпизодом в религиозном конфликте между сторонниками матриархальной Богини Луны «пеласгов» и приверженцев патриархального греческого Бога Грома. В течение столетия или двух после плавания «Арго» все еще возможно было открыто говорить об этом конфликте, который еще, очевидно, не завершился полной победой Зевса. Следы конфликта имеются даже в поэмах Гомера, несмотря на их тщательную редакцию в Афинах шестого века и Александрии третьего века, ибо пререкания между Зевсом и Герой — это куда больше, чем сатира не домашние трения в греческих семьях, это конфликт между несовместимыми общественными системами. Позднее Бог Грома стал столь могущественен, а Лунная Богиня настолько ослабела, что такие цари и герои как Салмоней, Сизиф, Тантал, о которых прежде упоминалось с уважением и которым воздавались героические почести, рассматривались как преступники, страдающие от вечного наказания в преисподней. Имело место случайное или намеренно неверное понимание всех пиктограмм, связанных с Богиней Луны. Например ее ритуальный брак под именем Пасифаи («Той, которая все освещает») с Миносом, Богом Солнца, которому был посвящен бык, стал бесстыдно интерпретироваться классическими авторами как противоестественная страсть Пасифаи, сестры Ээта и Кирки, к священному быку, неестественным результатом которой стал Минотавр, чудовище с головой быка. Иксион, пеласгийский герой, которому было посвящено огненное колесо, стал неверно представляться как колесованный в преисподней в наказание за попытку посягнуть на Геру, жену Зевса. Жрецы Зевса были ревнивы ко всем героям, связанным с искусственным добыванием огня (еще один пример — Прометей), — поскольку они претендовали на то, что огонь происходит от молнии, которой владеет Зевс. Равно ненавидели они и воспоминание о Салмонее (брате царя Атаманта), потому что он вызвал дождь имитацией грома. Первоначальная история «Арго» претерпела, вероятно, много изменений, привнесенных певцами-сказителями, которые желали прославить определенные семьи или города, представляя их предков или основателей как аргонавтов. Например, заявления об участии в походе Теламона с Эгины следует отвергнуть: если правда то, что он помог Геркулесу в его налете на Трою, он не мог в то же время находиться на борту «Арго» в Черном море. Я также отрицаю ненужное отклонение «Арго» от курса между Критом и Иолком с заходом на Эгину. Аполлоний сообщает, что у аргонавтов произошло там дружеское состязание, так как требовалось принести на корабль воду, но эпизод кажется вымышленным, чтобы объяснить происхождение древних соревнований на Эгине, когда молодые люди бегали с кувшинами воды на плече. Эпизод в Анафе (глава 47) может быть подобной вставкой, выдуманной по поводу особого местного ритуала; это правдоподобно и забавно.

История Аполлония Родосского и написанной им первой версии его «Золотого руна» — довольно странная. Аполлоний, именовавшийся тогда Навкратийский, а не Родосским, родился около 280 г. до н. э. Он изучал литературу в Александрии и написал свою поэму в возрасте 18 лет. Когда он прочел поэму или ее часть в Зале Муз, его встретили взрывом шипения и свиста и закидали табличками для письма. Он вырвался на свободу, избежав серьезных ранений, но боясь общественного преследования, так как его соперник, придворный поэт Каллимах, заклеймил его как «отвратительного ибиса», решил на некоторое время покинуть Александрию, удалился на Родос, и там, поняв, что александрийцев мало интересует религиозная или историческая истина, он переписал свое сочинение в форме, которая, как он решил их вероятнее всего удовлетворит. По возвращении несколько лет спустя он публично продекламировал исправленную версию, которая принесла ему такие аплодисменты даже от его прежних врагов, что когда освободилось место попечителя царской библиотеки, царь Птолемей, естественно, назначил его на эту должность. Аполлоний принял прозвание Родосский в память своего долгого пребывания на Родосе, почетным гражданином которого он стал. Первоначальная версия не сохранилась, но ее недостатком едва ли могли быть немелодичность или однообразие. Если человек смолоду зануден и немузыкален, он никогда не напишет так свежо и красиво, как писал Аполлоний. Аполлоний, полагаясь на поддержку александрийских женщин, был в своей поэме слишком откровенен насчет унижения Зевса Богиней Луны и вызвал тем самым неудовольствие их почитавших Зевса мужей. Я не могу согласиться с доктором Джиллиесом, самым ученым издателем «Аргонавтики», в том, что александрийцам не понравилось использование эпической формы для романа, особенно, каким-то там юнцом. Они любили новшества, поскольку были людьми высокоучеными и взыскательными, а традиция, представляющая Аполлона вечно юным, всегда располагала культурную аудиторию к молодым поэтам, особенно там, где, как в Александрии, женщин поощряли проявлять интерес к литературе и искусствам. Если я прав, можно понять слово «ибис» как бранное — эта птица не только имела отвратительные привычки, но и была посвящена египетской Богине Луны Исиде. И возможно, речь Финея (кн. 2, строки 311–316) следует читать как восхваление Зевса самим Аполлонием, извиняющимся за свою неучтивость.

К александрийским временам греки разлюбили публичные, признания насчет религиозных обрядов или верований, которые они переросли, или насчет старых скандалов, которые могли стать прецедентами для новых. Они замалчивали достоверные истории о человеческих жертвоприношениях. Ифигения, как говорили они, не была в действительности принесена в жертву в Авлиде своим отцом Агамемноном, а была перенесена на облаке в Крым, а медведица или другое животное было принесено в жертву вместо нее. Елена, как говорили, не бежала в Трою с Парисом — его невестой была лже-Елена, или ее двойник, а настоящая Елена отправилась в Египет и добродетельно жила там, пока за ней не прибыл Менелай. Говорить иное означало оскорбить Кастора и Поллукса, ее братьев-полубогов. Потому Пиндар, рассказывая историю похищения Руна из Колхиды, вскоре обрывает повествование, принося извинения, мол, времени мало, — чтобы не приводить ужасные подробности убийства Ясоном Апсирта: ибо предком человека, к которому он обращается в оде, был аргонавт Эвфем из Тенарона, соучастник преступления. Римляне не были столь щепетильны, как греки, и кровавые описания преступления и битвы, которые даются в «Аргонавтике» Валерия Флакка, были для меня полезным напоминанием о подлинной дикости этой истории. Но римляне были нудным, понимающим все буквально народом, и пиктограммы их сбивали с толку, даже раздражали. Гораций довольно едко высказывается по поводу кентавров в одной из своих «Эпистол». Он спрашивает: видел ли кто полуконя-получеловека? Он не понял, что кентавры, силены, сатиры и тому подобные существа были всего лишь пеласгами, пиктографически идентифицированными как принадлежащие к конскому, козлиному или какому-то иному тотемическому братству.

Греческие жрецы олимпийских богов всегда могли подыскать готовые объяснения историческим пережиткам: например, название «святилище пупа» в белой гробнице в Дельфах, много спустя после того, как люди Аполлона убили питона-оракула, в теле которого обитала душа мертвого, покоившегося в гробнице, они объясняли, что святилище находится в точности в центре Греции, как пуп располагается в центре живота или шишечка в центре щита. Это звучало убедительно, хотя Дельфы располагались не точно в центре Греции, и было известно еще два или три святилища пупа в других частях страны. Микенские гробницы героев были построены из камня в форме пчелиных ульев, которые напоминают об их африканском происхождении, и кажется, истина в том, что они назывались святилищами пупа, потому что содержали не только челюстную кость и гениталии героя, но также и его пуповину, которая была зримым напоминанием, что он родился от женщины и был таким образом слугой Богини Луны.

Самое известное легендарное звено между Грецией героической эпохи и Африкой — это история «сыновей Египта», которые принудили к браку Дочерей Даная, или точнее, Дочерей Данаи. Очевидно, как раз эти сыновья Египта, т. е. жители Нила, и принесли с собой в Грецию идею гробниц в форме ульев. Сэр Джеймс Фрейзер пишет в «Тотемизме и экзогамии» о царях Банту в Уганде:

«В храме-гробнице царя Баганды, как правило, помещали не все его тело, а его нижнюю челюсть и пуповину; и на троне, покрытом балдахином и огражденном, дабы не приблизилась чернь, барьером из сверкающих копий, торжественно покоились эти бренные останки, когда бы подданные ни приходили на аудиенцию к своему усопшему монарху. Там он беседовал с ними через своего вдохновенного посредника-жреца; и там, окруженный женами и вельможами, которые обитали либо в гробнице, либо в примыкающих к ней домах, он содержал свой призрачный двор — слабое отображение царской пышности, которая окружала его при жизни. Когда его вдовы умирали, они заменялись женщинами из тех же кланов, и так мертвого царя продолжали обслуживать и советоваться с ним как с оракулом в его гробнице из поколения в поколение.

Эти храмы-гробницы царей Уганды представляются не более, чем сильно увеличенными и более великолепными образцами маленьких хижин (масабо), которые жители Баганда неизменно сооружают близ могил своих родственников, чтобы в них могли поселиться духи. В этих небольших святилищах, где-то в два-три фута высотой и два фута шириной, живые оставляют приношения: пищу, одежду и топливо и на землю совершаются возлияния пивом, чтобы утолять жажду бедных душ в могиле. Но если храмы-гробницы царей Баганда — всего-навсего увеличенные копии хижин для духов общинников Баганда, разве исключено, что храмы каких-либо всеобщих богов Баганда (балубаре) — того же происхождения? Другими словами, не могут ли некоторые из этих всебагандских богов быть, как и почитаемые духи усопших царей, ничем иным, как обожествленными покойниками? Фактически, у нас имеется наилучшее свидетельство, что великий бог войны Кибука, одно из главных божеств Баганда, был некогда человеком из плоти и крови, ибо его бренные останки, состоящие из челюстной кости, пуповины и половых органов, были раздобыты несколько лет назад от жреца, который тщательно захоронил их, когда храм этого бога был сожжен магометанами, и теперь они хранятся в Этнологическом музее в Кембридже».

В том же параграфе Фрейзер упоминает багандского бога Питона.

Если я прав, предполагая, что древнее святилище в Дельфах было устроено в багандском стиле, ясно, почему жрецы узурпатора Аполлона, который первоначально был смиренным служителем Богини-матери, лгали насчет святилища пупа. Поскольку все еще был популярен посредник-оракул, называвшийся Пифия, а место именовали Пифо, эти нелепые слова требовалось объяснить, как происходящие от греческого глагола «πνθειν» (гнить) — враги Аполлона, в которых попадали его стрелы, гибли от чумы, — а не от Πόθων (питон); аналогично, пуповина, напоминающая о его прежней зависимости от первоначальной Триединой Музы, замаскирована ложной этимологией.

Любопытная проблема, связанная с аргонавтами, — вторая цель их плавания, приводимая Пиндаром — дать обрести покой духу Фрикса. Обычная история, которую рассказывает Аполлоний, — это, что Фрикс умер естественной смертью в Колхиде после того, как, став зятем Ээта, прожил там много мирных лет. Никто не объясняет, почему его душе нужно было дать покой, кроме Гигина и Флакка, которые представляют дело так, что Фрикс был убит Ээтом, и что дух его взывал к родичам о мщении. Однако, истинное объяснение, как я думаю, следует искать в общем описании Колхиды Аполлонием Родосским. Он говорит, как бы мимоходом, что «до сего дня» колхи не применяют кремации и захоронения в могилах, разве что хоронят так женщин; «мужчин они заворачивают в сырые бычьи шкуры и подвешивают их к верхушкам ив и других деревьев, подальше от своих городов». Таким образом, нет необходимости постулировать какую-либо враждебность Ээта к Фриксу. Ээт должен был устроить ему достойные похороны по колхийскому обычаю, но дух Фрикса, не способный найти покой в бычьей шкуре, потребовал бы, чтобы его кремировали, а кости захоронили в могиле по греческому обычаю. Возможно, в первоначальной истории поводом плавания аргонавтов в Колхиду, было желание выпросить тело Фрикса для захоронения в другом месте. Если так, то они преуспели как мы знаем от Страбона: тело наконец-то погребли близ Храма Белой Богини в Мосхии, где во времена Страбона сохранился культ Фрикса как героя и где никогда «не приносили в жертву Овна». Непохоже, что Ясон прибыл в Эа и дерзко попросил Ээта отдать ему Руно, в соответствии с большинством рассказов. «Злокозненный Ээт», как называет его Гомер, убил бы его немедленно за такое нахальство. И более того, задача достойно похоронить Фрикса должна была быть в первоначальной версии возложена на Ясона не Зевсом (который ненавидел Фрикса и преследовал его потомков), а Белой Богиней — Исидой, по велению которой Фрикс похитил Руно. Разумно предположить, что официальный запрет в Александрии на любые публичные упоминания о том, как Белая Богиня унизила Лафистийского Зевса, помешал Аполлонию рассказать, что случилось с духом Фрикса. Кажется, будто короткий отрывок о погребальных обычаях колхов — это все, что сохранилось от первоначальной версии (та же Белая Богиня как Самотея дала Британии ее первое имя).

Мистерии, которые дополняли обычные греческие культы в классическую эпоху, думается, были во многом сосредоточены на том, как открыть древние тайны религии людям, достойным доверия, ибо они не вызовут общественного скандала, разгласив их; а в мистериях Богиня Мать была главным божеством, которое почитали. Тайны эти не надлежало излагать письменно, разве что очень редко в зашифрованной форме, и только вкратце. По моему заключению, основным проступком Аполлония было то, что он продекламировал в общественном лекционном зале версию истории о Золотом руне, почерпнутую из древних источников, что привело к профанации некоторые из наиболее тщательно охраняемых тайн. Официальная версия была такова, что Фрикс бежал от смерти на спине чудесного овна, которого дала ему его мать, беотийка Нефела, и почтительно пожертвовал его Зевсу, богу Избавившихся от Опасности, по прибытии в Колхиду.

Примитивные повествователи часто используют юмористические преувеличения, чтобы позабавить своих слушателей, особенно когда тема оргиастическая. Сексуальная мощь Геркулеса, равно как и его обжорство, всегда были для греков предметом насмешек, и та бурная ночь, когда он совокупился с пятьюдесятью дочерьми Пенея, может быть сопоставлена с подвигами таких непристойных народных героев, как французский Мариус, английский Джон Распарыватель Камней, американский Пол Беньян или Тробрайндер, упоминаемый в «Сексуальной жизни дикарей» Малиновского, фаллос которого был так длинен, что, бывало, крался по деревне после того, как стемнеет, совращая неосторожных деревенских девушек. Оргиастическое приключение на Лемносе было первоначально сплошь непристойной историей; Аполлоний сохраняет несколько комических намеков — как краска на лице Гипсипилы, когда она принялась лгать, и упрек Геркулеса Ясону, «наслаждающемуся целый день в объятиях Гипсипилы, чтобы снова заселить остров детьми мужского пола». Но условности эпической формы сдерживали его перо. Цель абсурдной истории о том, как сыновья Северного Ветра преследовали гарпий через Эгейское море и Пелопоннес и вернулись через час-два, сперва тоже заключалась в том, чтобы посмешить — их быстрые ноги как и острое зрение, предмет их гордости, как и острое зрение Линкея, магическая сила Периклимена и фатальная мужская красота Ясона, могли быть поводом для постоянных шуток среди аргонавтов. Возможно также, что происшествие с быками, на которых надели ярмо, и убийством Посеянных Людей в действительности произошло в ээтовом сне и было вырвано из контекста.

Я сомневаюсь, что надо включать Орфея в число аргонавтов. Однако Ферекид вносит его в список, и пропустить Орфея означало бы исключить из маршрута Самофракию; кроме того, забиякам-аргонавтам требовался музыкант, чтобы поддерживать среди них мир, ничуть не меньше, чем кормчий, а от Ясона, кажется, в этом отношении было мало толку. Орфический взгляд на религию вполне мог достичь Греции за много столетий до того, как он впервые был выражен в литературе в VI веке до н. э.: Орфей, как говорят, посетил Египет, но я не думаю, что он принес свои мистерии оттуда. Доктрина орфических гимнов о метемпсихозе содержит множество кельтских терминов и могла с большей вероятностью прийти к кельтам от гиперборейских друидов. Указания Орфея, как следует вести в себя мертвым в подземном мире (глава 18) взяты из Золотых Таблиц Петелии, Компаньо и Тимпоне Гранде, расшифрованных профессором Гилбертом Мерреем. Я почерпнул из друидической мифологии, которая любопытна тем, что тесно связана с архаической греческой, отсутствующий отрывок с наставлениями, дающих духу возможность отличить источник памяти от источника забвения.

Некоторые эпизоды в моем повествовании могут, пожалуй, показаться слишком современными по духу, но микенская цивилизация позднеминойской эпохи кажется куда более развитой, нежели цивилизация гомеровой эпохи. После падения Трои в Греции начался постепенный упадок культуры, и положение усугубилось в результате нашествия дорийцев примерно в 1020 г. до н. э. Я думаю, например, что правила кулачного боя XIII в. до н. э. были куда ближе к Квинсберрийским правилам бокса, чем позднее, в VII веке; критяне увлекались кулачным боем, противопоставляемым любому другому виду борьбы. И, конечно, домашние уборные были куда более цивилизованного образца, чем те, что обнаружил в Кноссе сэр Артур Эванс.

Приливы, течения, преобладающие ветры, ориентиры на суше, места якорных стоянок, упоминаемые в этой книге, были сверены с древними и современными географическими трудами и рассказами о плавании, а также с черноморскими и средиземноморскими лоциями. Плавание, как я его рассчитал, могло встречать препятствия во многих отношениях, — но, оно было возможно для оснащенного четырехугольным парусом военного гребного судна при условии удачи и хорошего управления в семимесячный период. Я отвергаю традиционное представление, изложенное Аполлодором, что путешествие заняло всего четыре месяца, правда, может он учитывает лишь время для первого возвращения «Арго» в родные воды и не рассматривает африканское приключение в качестве отдельного плаванию; отбрасываю я и заявление Феокрита о том, что на корабле спускали парус до восхода плеяд. Отрицаю я и сообщения, что на корабле было пятьдесят весел, хотя столь крупные суда и изображены на древних критских печатях; тридцати было достаточно для выполнения задачи, возложенной на аргонавтов.

Союз между колхами и троянцами, о котором я пишу, был заключен потому, что они обладали сходным географическим положением — Колхида была вратами далеко на Востоке, Троя являлась вратами Запада для всех черноморских народов, — отчасти объясняется заявлением Геродота о том, что Елену увезли в Трою в знак возмездия за то, что Медею увезли в Грецию.

Форма, в которой я излагаю сказание об аргонавтах — исторический роман, а исторический романист всегда должен ясно дать понять, какой пункт наблюдения во времени он занимает. В данном случае было бы неблагоразумно вести рассказ как бы из тринадцатого века до н. э.: это означало бы — писать поэтическими пиктограммами. Вести же рассказ из сегодняшнего дня означало бы не только излагать разговоры в неподобающе современном стиле, но и помешало бы мне всем сердцем поверить в происходящее. Единственным решением было установить наблюдательный пункт в эпохе, когда всему этому еще не верили, достигли требуемой критической отрешенности и простого, но полного достоинства прозаического стиля.

Таким образом, я позволил выражениям «ныне» и «сегодня» то и дело фигурировать в этой книге. Из заключительной страницы историки сделают вывод, что «сегодня» означает не позднее, чем 146 г. до н. э., когда Люций Маммий разграбил Коринф: потому что именно тогда «Арго», который оставался выставленным в храме Посейдона на Перешейке с тех пор, как Ясон посвятил там корабль божеству (и век за веком его постоянно ремонтировали), наконец исчез — вероятно, его разбили в щепки пьяные римские солдаты. Как мы знаем из эпиграмм Марциала, обломки корабля попали в Рим в качестве военных трофеев.

Недавно произошло небесное знамение, которое был бы грех не упомянуть здесь: появилась Nova, или новая звезда исключительной яркости в созвездии Арго. Арго, который иногда называют просто «Корабль», расположен в небе между Центавром, то есть, воспитателем Ясона Хироном, и Большим Псом, некогда посвященным Белой Богине. Следует заметить, что не только сам Арго, но и плавание, которое он совершил, отображено среди звезд: ибо, как однажды указал сэр Исаак Ньютон, двенадцать знаков Зодиака напоминают различные эпизоды жизни Арго, тем более, что первый знак — это Овен с Золотым Руном.

Луна — по-прежнему Белая Богиня, которой мы жертвуем деньги, и которая все еще повсеместно правит, как Рея или Артемида Марианея, сохраняя большую часть своих древних ритуалов и эмблем. Если не считать, что теперь груди Богини задрапированы, нет почти никакой разницы между прелестным усеянным раковинами святилищем, о котором три тысячи лет назад заботилась царица Гипсипила в Лемнийской Мирине, и его современными соответствиями: ибо как Царица Небес эта Богиня все еще претендует на Луну, змею, крест-фетиш, синее одеяние, звезды, лилии и Божественное Дитя как на свои атрибуты. Более того: мой друг не так давно посетил Пегасейский залив и сообщил мне, что недалеко от Афеты, где аргонавты совершили свое прощальное жертвоприношение Богине как Царице Всех Созданий, ручьями течет кровь из горла овец и козлов, убиваемых ради нее во имя того же; и как раз в это время года цветет алый анемон. На самой высокой горе Пелион в греческой церкви, возможно, выстроенной на месте святилища Кобыльеглавой Богини — того святилища из которого Фрикс и Гелла похитили Золотое руно, — дети все еще проходят под ее подолом, совершая архаический ритуал второго рождения. Но это стало событием Страстной Пятницы, ее подол превратился в полы савана, а в саване лежит на носилках ее мертвый Сын, плоть которого позднее символически разрывается на куски, а кровь проливается, чтобы плодоносила земля.

Трудно было сохранить единообразие имен. Я использовал, где возможно, более привычные формы: такие, как Геркулес вместо Геракла, Поллукс вместо Полидевка, Корфу вместо Феакия, Черное море вместо Негостеприимного моря и греки вместо эллины — говорят, что греки и в самом деле более древнее название из двух.

Гэлмптон-Бриксен

Девон