Когда десять дней спустя аргонавты совершили свою следующую высадку на берег, то был лесистый островок, не более мили в поперечнике, вдоль берега непрерывно тянулись низкие крутые скалы. Меланион обрадовался и сказал:

— Здесь расположена Левка, крупнейший остров в Черном море, не считая поросших тростником илистых отмелей в устьях рек. Мы идем четко по курсу, и только двадцать миль отделяет нас от главного северного устья Дуная.

По их подсчетам выходило, что сегодня — летнее солнцестояние. Тогда Авгий Элидский сказал:

— Я — жрец Солнца, и сегодня — мой праздник. Я должен сойти на берег и принести скромные жертвы великому светилу.

Сыновья Фрикса, которые тоже поклонялись Солнцу, сказали:

— Мы идем с тобой.

Сперва Ясон воспротивился. Он находился в раздражительном настроении и желал показать Медее, что он — капитан на «Арго» не только номинально. И все-таки он жаждал вздохнуть запах цветов и листьев и снова ступить ногой на твердую землю. Юго-восточный ветер, который принес их сюда, дул с большой силой сбоку, противодействуя огромным массам воды, устремлявшимся к Босфору, этот ветер поднял остроконечные волны наиболее непонятные из всех известных для моряков, ибо при них море клокочет, как вода в горшке. К счастью, ветер этот выдохся через два дня и уступил более мягким, южным и восточным ветрам, но весь день аргонавты вынуждены были лежать в дрейфе и спасаться от кораблекрушения, перевернув над бортами на носу мехи с дельфиньим жиром, который медленно вытекал наружу и ослаблял силу волн. Затем Аталанта сказала:

— Ручаюсь, что в этих лесах водится дичь. Кто из нас не любит жареную козлятину или оленину?

И Ясон уступил. Ему тоже надоели сушеное мясо и сырая макрель, пойманная на удочку. Ясон сказал:

— Очень хорошо, товарищи, давайте сойдем на берег, но не слишком надолго. У нас нет времени мешкать. Возможно, колхи все еще идут за нами по пятам.

Они подвели корабль к берегу у южной оконечности острова, где берег имел гостеприимный вид, пришвартовались и сошли с корабля. Дул небольшой ветерок, и Ясон не потрудился спустить парус, или, возможно, позабыл отдать такой приказ, как бы то ни было, парус оставался поднятым весь день. Когда они ступили на сушу, им показалось, что земля колеблется у них под ногами, они были в море так долго, что тело их привыкло к постоянно вздымающимся волнам. Этот день оказался самым приятным за все время их плавания. Прежде всего, они развели костер из прибойного леса ради удовольствия наблюдать, как взлетает пламя, и слушать, как трещат сучья, и пока Аргус наблюдал за морем, праздно бросая в цель камешки, все остальные, кроме Медеи, пошли, вооружившись, чтобы поймать какую-нибудь дичь. Они двигались через остров, рассыпавшись на расстояние пятнадцати шагов друг от друга, перекрикиваясь и смеясь, как дети, и подходя все ближе друг к дружке, пока не добрались до узкой оконечности острова на дальнем его краю. Дичь бежала перед ними, для такого маленького острова ее здесь было удивительно много. Они загнали трех зайцев (а еще двое прянули назад и ускользнули) и стадо оленей, состоявшее из высокого вожака, двух двухлеток, трех самок и трех однолеток.

Они пристукнули зайцев палками по голове, двухлеток и одну из самок, бездетную, убили дротиками; но еще двух самок с их малышами пощадили, потому что те были по цвету белоснежными и казались священными животными. Вожака тоже пощадили, потому что у него были позолочены рога, и открыли для него проход в своих рядах, по которому он прогарцевал прочь в сопровождении олених и оленят. На острове водилось великое множество змей; аргонавты их тоже согнали в одну точку, но там змеи исчезли в какой-то норе.

Они пожертвовали зайцев и оленя Аполлону, Богу Высадки с корабля, и, пока мясо жарилось на костре, испуская ароматные запахи, Авгий и сыновья Фрикса бродили по острову в поисках медовых сот, чтобы в полдень предложить их Солнцу. Вскоре они обнаружили пчелиный рой в дуплистом дереве и позвали Бута взять мед, что тот проделал с большой радостью, воспользовавшись дымом и топором, а после того, как полукруг сот был отложен для Солнца, на каждого аргонавта пришлось по хорошей доле, а пчелы надолго остались в дупле, никем не тревожимые.

Авгий воздвиг на берегу алтарь из камней и возложил на него соты, разместив вокруг желуди и ягоды в виде лучей. Авгий возглавил танец священного колеса, до головокружения обходя алтарь все в том же направлении, в каком Солнце обходит землю, и вознося хвалебный гимн, к которому присоединились все остальные; капли пота выступали на их увенчанных цветами лбах, так самозабвенно танцевали они на жаре, а между тем из темной чащи позади них раздавался жуткий рев бычьих рогов, в которые трубили в честь Солнца.

Когда они снова уселись у другого алтаря, утомленные и довольные, попивая вино, разбавленное пресной водой из ручья, Ясон созвал совет. На совете было решено, что «Арго» войдет в Фенхелев проток, северный рукав Дуная, и поплывет к сторожевому холму позади дельты, где располагался двор царя скифов; там Ясон, Медея и сыновья Фрикса сойдут на берег с Руном. Затем, когда «Арго» вернется в море через Чистое Устье, южный рукав реки, он доставит экипаж в Салмидесс, дабы аргонавты заручились поддержкой царя Финея и пополнили запасы продовольствия, а оттуда продолжит путь по Босфору и Геллеспонту в Эгейское море. Затем «Арго» обогнет Грецию и направится в Адриатическое море, в самую северную его часть, а Ясон и его спутники будут ждать в Ээя, островном городе Кирки, чтобы их там подобрали.

Теперь Аскалаф из Орхомена вспомнил оракул, сообщенный ему главной жрицей большого святилища-гробницы его предка — Миния. «Тебе предстоит совершить великое плавание, прежде чем ты умрешь, Дитя, прежде, чем низойдешь в Подземный мир, чтобы встретиться со мной. Ты поплывешь далеко на восток, и все же прежде, чем кончится лето, ты постучишься в двери дома, где я родилась, дома моего отца Хриса». Все знали, что Хрис основал город Ээя, где царила теперь Кирка, то были добрые вести — ручательство, что хотя бы до Ээи «Арго» дойдет благополучно.

— И все же оракулы могут обманывать, — сказал Адмет Ферский, — и лучше не полагаться на неясные указания, кажущиеся явными.

Обе стороны принесли присягу во имя Зевса, что та из них, которая первой прибудет в Ээа, останется там на пятьдесят дней, если потребуется, ожидая появления другой; но по прошествии пятидесяти дней будет освобождена от обязательств ждать сколько-нибудь еще. После того, как был решен этот вопрос, кувшины для воды снова отполоскали и наполнили из ручья — дело довольно-таки утомительное. Ручей тек тоненькой струйкой, и они провозились до вечера. Поэтому Ясон согласился позволить своим спутникам провести ночь на острове, ибо то была ночь накануне новолуния, и одного только звездного света оказалось бы недостаточно, чтобы они вошли благополучно в бурное устье Дуная.

Между тем царь Апсирт, заметив, что «Арго» бежал на северо-запад, разделил свой флот на две флотилии. Одну, состоящую из восьми кораблей, он отдал под командование своего адмирала Араса и приказал ему плыть прямо к Трое и там задержаться, поджидая «Арго»; но если он настигнет греков, когда будет еще в Черном или Мраморном море, тем лучше. Ему следовало перерезать всех на борту, кроме Медеи, сыновей Фрикса, Калаида и Зета, этих следовало пощадить. С другой флотилией из двенадцати кораблей, которой он сам командовал, Апсирт отплыл на северо-запад, в погоню за «Арго», взяв с собой вице-адмирала Диктиса.

Черное море имеет невероятную протяженность, это огромная водяная пустыня. Апсирт, почти немедленно потеряв из виду «Арго», поплыл к устью Дуная, где рассчитывал его нагнать. Он прибыл к Чистому Устью в то самое утро, когда аргонавты высадились на Левке, и спросил местных рыбаков, которые были бригиями, не видели ли они «Арго» или, может, слыхали о нем. Они ничего не могли ему сказать, но позднее один из его кораблей снесло ветром к северу с курса, а вернулся он с новостями: в то утро, когда они продвинулись вперед на веслах, час спустя после зари, дозорный заметил остров примерно в полутора милях к западу. Восходящее солнце осветило белое пятнышко у южной оконечности острова — вытащенный на берег корабль со все еще поднятым парусом, а поблизости поднимался легкий дымок. Командир, узнав остров Левка, отошел от него и взял курс на юго-запад.

Апсирт догадался, что корабль на берегу был «Арго». Он увел в Чистое Устье все свои корабли, кроме одного, приказав командиру оставшегося корабля как можно быстрее идти к северному рукаву, Фенхелеву, и там высадить на берег двоих людей: они должны были залечь в засаду среди тростников, пока не появится «Арго», и подать дымовой сигнал, когда корабль уйдет подальше по реке. Апсирт был убежден, что Ясон выйдет либо в Фенхелев проток, либо в Чистое Устье, так как рукава поменьше, лежавшие к северу, являлись устьями мелких и извилистых потоков. Решили расположить на небольших интервалах вдоль берега дельты другие пары воинов с того же корабля, чтобы они заметили дымовой сигнал и передавали дальше.

Корабль тут же ушел выполнять поручение, и когда он в полночь вернулся, капитан сообщил, что его люди расставлены парами, согласно приказу Апсирта.

Аргонавты спали крепко, не догадываясь, что им приготовлена ловушка, или даже что за ними наблюдают, ибо все они заняты были развлечениями и жертвоприношениями в течение того недолгого времени, когда нос колхского корабля показался из-за горизонта. Но Апсирт замышлял, как только «Арго» пересечет мель в Фенхелевом протоке, послать часть своей флотилии в Чистое Устье, чтобы перехватить греков в начале дельты, в то время как остальные корабли пойдут на север вдоль берега и, войдя в Фенхелев проток, перекроют выход.

На заре следующего дня аргонавты подставили парус северо-восточному бризу и продолжили плавание; морская вода вскоре потеряла цвет из-за серой речной грязи. Продвигаясь вперед, они стали править на гору с пятью вершинами далеко на суше, называвшуюся Кулак. Берег дельты был низким, плоским и безлесым, но густо порос тростником. В отдалении аргонавты увидели поселение из грубых хижин на сваях и легкие челноки на ивовом каркасе, покрытые обшивкой из тюленьих шкур, выстроившиеся в ряд вдоль ближайшего илистого берега. То была главная деревня бригиев, которые носят штаны из тюленьей шкуры и насквозь пропахли рыбьим жиром; деревня располагается у самого выхода из протока.

«Арго» пересек бар, и, когда поднялся на милю или больше вверх по течению, скорость которого составляла два узла, аргонавты увидели высокий столб дыма, поднявшийся за кормой по правому берегу, но не обратили на него внимания, предположив, что это дым от погребального костра. Проток в этом месте был в полмили шириной и кишел рыбой.

Вечером, после того, как весь день их нес все тот же ветер, они бросили якорь у левого берега, близ зарослей гнилых ив, примерно в двадцати милях от устья реки. Обстановка была довольно мрачной, ибо земля раскисла от обильного дождя, а Орфея, ослабевшего от дизентерии, охватила внезапная лихорадка. У него начался бред, и он разразился потоком красноречия, столь полным недобрых, хотя и бессмысленных пророчеств, что его товарищи вынуждены были заткнуть ему рот; а он неистово сопротивлялся, и четверым пришлось держать его. Медея ничем не могла ему помочь; она была в то время нечиста из-за своих месячных и, следовательно, не смела врачевать и заниматься магией. Именно тогда аргонавты услыхали в первый и последний раз пророческие сетования царя Сизифа, обращенные к богине Пасифае, которые он пропел в каменоломнях Эфиры вечером перед тем, как его раздавило камнем; ибо Орфей повторял их, когда боролся, не осознавая, что богохульствует:

Мимо пролетал журавль с рыбиной в длинном клюве, и вдруг уронил ее в речной ил близ лагеря аргонавтов, испустив резкий и горестный крик, а затем — что-то забормотал.

Ясон спросил Мопса:

— Мопс, что говорит этот журавль?

Мопс ответил:

— Он говорит: «Увы, увы, разрублен на кусочки… разрублен на кусочки… их никто и никогда не соберет!» Но изливает птица Артемиды свою скорбь или пророчествует для нас, я, право, не знаю.

Линкей сказал:

— Если и вправду таковы слова журавля, они не могут относиться к упавшей рыбе, которая, хотя и мертва, но на куски не разрублена. Мое мнение таково, эта птица умышленно открыла клюв, чтобы уронить рыбу и обратиться к нам; следовательно, слова ее были пророческими.

— Давайте подождем другого знака, — сказал Мопс. — И пусть никто из нас не шевелится, пока он не явится.

Они ждали в молчании, и вскоре большой косяк рыбы, наподобие сардин, прошел мимо скамьи, на которой сидела Медея, взволновав воду хвостами. Это и был, очевидно, ожидаемый знак, но никто не мог его ясно прочесть, хотя Аталанта заметила, что в Фессалии сардина посвящена Артемиде, точно так же, как Журавль — Артемиде Делосской, и, судя по этому, богиня передала Медее знак своего покровительства.

Меланион, сын Фрикса, согласился с этой точкой зрения. Он сказал:

— Артемида хорошо известна в этих краях. Два посвященных ей острова лежат чуть дальше вдоль берега напротив малых протоков реки, называемых Тысячью протоков.

Вестник Эхион положил конец спору.

— Что проку, — сказал он, — терзать свой ум догадками и предположениями. Давайте удовольствуемся тем, что запомним крик журавля и волнение сардины. Возможно, завтра нам откроется смысл и того, и другого предзнаменования.

Они завернулись в свои плащи и одеяла и уснули; но незадолго до рассвета Ясону привиделось, что он разодрал ногтями спелый гранат и пролил алый сок на свою рубаху и на одеяние Медеи. А Медее тем временем приснилось, будто они с Ясоном, войдя вместе в хижину, бросили огромного, размером с человека, рака в котел с кипящей водой, и что покраснели и рак, и вода; а Ясон вытащил из воды рака и вырвал ему глаза, обрубил мечом нижние суставы всех его конечностей и рассеял их снаружи во тьме, крича голосом, похожим на журавлиный: «Разрублен на кусочки, разрублен на кусочки, их никто и никогда не соберет!»

Они с Медеей спали на некотором расстоянии друг от друга, но охваченные общим ужасом, оба вскочили в единый миг. Они не посмели снова уснуть, но сразу же очистились проточной водой и бодрствовали, пока не настало время завтрака.

Второй день прошел без событий, хотя первые же часы его предвещали зло: небо заволокло тяжелым туманом, а солнце поднялось, словно киноварный шар, и не явилось во всем своем великолепии много спустя после того, как они позавтракали. Около полудня на третий день, когда, устав грести, они приблизились к началу дельты, флотилию Апсирта внезапно вынесло на них из-за лесистой возвышенности в месте, где река делала резкий поворот.

Силы были неравны: один корабль против шести, и Ясон немедля отдал приказ:

— Все — на борт, грести, не жалея сил!

«Арго» шел впереди погони примерно на пятьсот шагов, и это расстояние удвоилось, когда догорел день, потому что Меланион, который правил, хорошо знал, как воспользоваться извилистыми течениями; но все шесть кораблей разъяренно гнались за ними.

Аргус подозвал к себе Ясона и сказал, едва дыша, ибо не переставал грести:

— За следующей излучиной, как я заметил нынче утром, — протока или заводь, которая, если я не ошибаюсь, сообщается с устьем. В любом случае, она вытекает из Фенхелева пролива, а не впадает в него. Давай-ка быстро туда свернем, и надеюсь, колхи поспешат к морю, не заметив, что мы изменили курс.

Ясон спросил Меланиона:

— Ты знаешь, где выход из этой протоки!

Меланион ответил:

— Увы, я так и не спросил!

Ясон, взмолившись Афине, чтобы та взяла корабль и его самого под свою защиту, принял решение.

— Правь в ближайшую протоку направо, — приказал он.

Бурное течение подхватило «Арго» и понесло за излучину. Когда корабль снова очутился на прямом участке реки, справа показалась протока, ее узкую горловину окаймляли заросли тростника. Меланион уверенно направил туда «Арго» и, сделав несколько энергичных гребков, экипаж поднял из воды весла как можно тише, предоставив кораблю скользить в укрытие за тростниковыми джунглями. Они слышали позади неистовые крики своих преследователей, похожие на птичьи, и мерный плеск весел — это колхские корабли один за другим проходили вниз по течению.

Они двигали бровями и говорили шепотом. Меланион сказал:

— Это может быть не протока, а тупик. Течение такое медленное, что я сомневаюсь, сообщается ли она с Чистым устьем, где вода бежит быстро. Предлагаю подождать, пока колхи не обогнут следующую излучину ниже по течению и немедленно подняться вверх на шесть миль. Затем мы сможем подняться на веслах по узкому притоку, который впадает в Фенхелев пролив с противоположного берега; мне сказали, что двадцать или тридцать миль спустя он сообщается с безымянным северным рукавом реки, который разбивается на бесчисленные малые протоки, Тысячу Устий, и проходит за островами, посвященными Артемиде, о которых я говорил вчера. Если мы последуем этим курсом, колхам нас не поймать.

Ясон спросил:

— Кто одобряет предположение, которое сделал Меланион?

Авгий Элидский сказал:

— Лично я — нет. Я смертельно устал. Я не смогу грести еще милю, даже полмили — разве что вниз по течению. Кормчему легко говорить то, что сказал Меланион, но в такую душную погоду сердце не выдержит, я не смогу снова состязаться с течением, которое так сурово испытывало нашу силу нынче утром. Он говорит, шесть миль. И что потом? Еще двадцать или тридцать миль, и все — против течения, по узкому и бурному притоку? Нет, нет! Вода в протоке, по которой мы идем, может, и медленно бежит, но в нужном направлении, а именно — к морю. Она выведет нас в безопасное место еще до того, как стемнеет, я в этом не сомневаюсь. Затем, как только мы выйдем в соленые воды, пусть сыновья Северного Ветра воззовут к своему отцу с молитвами и обещаниями; мы поднимем парус и через пять дней помчимся через Босфор. Мы не можем позволить себе задерживаться или опять идти вверх по течению. Наши враги, как только достигнут устья Фенхелева и нигде не найдут наших следов, растеряются. Им неоткуда будет узнать, бежали ли мы от них, покинув главное русло, бросили свой корабль или укрыли его где-нибудь в тростниковой чаще, и теперь ждем возможности выскользнуть мимо них в море под покровом ночи.

Авгий говорил с таким пылом, что убедил Ясона и всех своих спутников, за исключением Идаса и Меланиона.

Идас, обернувшись и воззрившись на Авгия, но обращаясь ко всем присутствующим, сказал:

— Жаль, господа мои, что вас так легко убедил малодушный Эпий. «Мужчина рождается при свете луны», как я часто вам говорил. Но я корю его отца, а не его самого, за его трусость и леность, и я вам расскажу почему. Моя дорогая матушка Арена (по имени которой мой отец Афарей назвал наш город) явилась навестить Гермиону, жену Элея, когда та ожидала, что вот-вот разрешится своим первенцем. Ночь выдалась безлунная, и поэтому моя матушка сказала Гермионе: «Дорогая двоюродная сестра, во имя неба умоляю тебя не рожать до завтрашней ночи, когда появится молодой месяц. Ведь ты знаешь пословицу: „Мужчина рождается при свете луны“, и мне будет исключительно жаль тебя, если ты родишь своему храброму мужу Элею головастика вместо сына». Гермиона пообещала не делать ничего, что могло бы ускорить роды. Однако в тот же день Аполлон, который ненавидел Элея, как он ненавидит втайне всех жрецов Солнца за то, что они не отождествляют с ним своего бога, послал мышь, которая взбежала по ноге Гермионы до самого бедра, заставила ее невольно вскрикнуть, и сразу же начались схватки. Моя матушка Арена крикнула Гермионе: «Быстро — в постель, дорогая двоюродная сестра, лежи тихо, не говори ни слова, а я задержу роды до завтрашней ночи». И вот моя матушка завязала волосы, свои длинные светлые косы, хитрыми узлами, связала вместе подолы своего одеяния и плаща, сделала девять узлов на своем янтарном ожерелье, а затем молча села, скрестив ноги и крепко сцепив пальцы у дверей в покои Гермионы. Это — верные чары, те самые, которыми воспользовалась злобная мать на царя Сфенела, чтобы задержать рождение Геркулеса и тем самым воспрепятствовать осуществлению пророчества. Она сидела там всю ночь, испытывая большие неудобства, и Гермиона в душе не переставала ее благодарить, ибо схватки делались все слабее и слабее; но говорить она не могла, страшась разрушить чары. А моя мать все сидела, скрестив ноги, и никому не позволяла ступить через порог. Чары разрушил Элей, когда рано утром вернулся с охоты. Он обнаружил, что моя мать сидит у дверей его спальни, и пожелал войти, чтобы взять из сундука свежее белье, но моя мать бросила на него взгляд Горгоны. Он был глуп и нетерпелив и громко закричал через дверь: «Гермиона, Гермиона, дай мне чистую полотняную рубаху и подштанники! Я промок до костей». Гермиона не посмела ответить или подняться с постели, боясь разрушить чары, и Элей, внезапно рассердившись, схватил мою мать за локти и отбросил в сторону. Затем ворвался в спальню и принялся бранить Гермиону. Он спросил: «Что такое, жена, что с тобой? Почему ты не впускаешь своего дорогого мужа в его собственную спальню, когда он возвращается домой, промокший до костей с охоты на вепря?» Схватки тут же возобновились, и Авгий родился до ночи, когда появился молодой месяц, и вот вы видите, каков он — а все из-за свежей полотняной рубашки и подштанников! Мне жаль, господа мои, что этот малодушный Авгий убедил вас оставить весла, ведь стоит нам как следует ими поработать, мы ускользнем от колхского флота.

Если бы ораторствовал любой другой аргонавт, кроме словоохотливого Идаса, его товарищи могли бы к нему прислушаться и пересмотреть свое решение; но поскольку это был Идас, они вообще не обратили на него внимания.

Вскоре они стали не спеша грести по течению, протока была грязной, и кое-где тростники мешали проходить, но немного времени прошло, прежде чем они оказались в озере около двух миль шириной, гладь которого не нарушали ни острова, ни тростниковые отмели. Они пересекли его, надеясь обнаружить скрытый выход у южного берега, но ничего не нашли и поплыли обратно вдоль поросшего тростником восточного берега, все еще веря, что вода, которая впадает в озеро из Фенхелева, должна также где-то из него вытекать. Они все еще громко обсуждали вопрос, когда сперва пять, а затем еще шесть кораблей колхов просунули нос в озеро сквозь тростниковую отмель как раз перед ними. Встав полумесяцем, они заперли в озере «Арго», не оставив и надежды на бегство.