В вечер новолуния во дворец примчался гонец и сказал Пелию:

— Сюда идет по дороге из Галоса древний враг миниев. Кто он, ты легко догадаешься, когда я скажу тебе о его обитой медью дубине из оливкового дерева, которую он несет на плече, громадном луке, что висит у него за спиной, о рубахе из львиной кожи и о его длинной нечесаной гриве, похожей на львиную. Он сказал путникам на дороге, что идет по мирному делу, а он редко дает себе труд солгать.

В зале возникло движение, Эргин из Милета, бывший орхоменец, схватился за меч и выбежал бы, чтобы затеять драку, но товарищи удержали его. Мрачный Меламп, сын Посейдона из Пилоса, сказал:

— Эргин, мы знаем, что у тебя есть причина проклинать Геркулеса Тиринфского с тех пор, как он сразился с тобой в Фивах, отрубив уши и носы твоим сборщикам податей из Орхомена. Да, подать была справедливой, все мы знаем, что ты взыскивал ее как выкуп за смерть твоего отца от рук фиванцев. И все же, если, как я предполагаю, Геркулес услыхал о нашей экспедиции и желает принять в ней участие, разве не будет у тебя, наконец, причины благословлять его имя? Нет в мире более отважного и опытного бойца, чем Геркулес. Давайте, минии, поспешим их этого зала не с мечами, чтобы помешать ему сюда явиться, но с венками и чашами вина, чтобы его приветствовать. Много лет назад, защищая Фивы, он воспрепятствовал нашей попытке покорить Беотию, но об этом старом оскорблении следует забыть, ведь ахейцы сделались повелителями всей Греции, а Геркулес сам стал рабом микенского царя Эврисфея. Вы слышали поговорку «Ничто не обходится без Геркулеса», и справедливо, что без него не обошлось ни одно крупное военное предприятие за последние тридцать лет. Я вижу в его приходе счастливейшую примету. Давайте забудем старую вражду, попросим его примкнуть к нам, став нашим вождем.

Все присутствующие встретили эти слова аплодисментами, кроме Ясона, который, несмотря на свое полное невежество в мореходстве и кораблевождении, рассчитывал сникать себе славу, возглавив экспедицию. Только он и Аргус, повредивший недавно ногу топором, остался в зале, в то время как прочие искатели приключений выбежали приветствовать Геркулеса.

Пелий, заметив это, спросил Ясона с насмешливой улыбкой:

— Что ты сидишь, задумавшись, в своей леопардовой шкуре, племянничек? Или ты не знаешь, что Лев — царь зверей?

Не дождавшись ответа, он добавил:

— Я советую тебе поторопиться вдогонку своим товарищам, опередить их и первым приветствовать Геркулеса. Если ты этого не сделаешь, они будут раздосадованы и отплывут без тебя, а ты станешь посмешищем Греции.

Пелий наделся, что Геркулес согласится возглавить экспедицию и обесчестит Ясона. Геркулес, который был подвержен приступам безумия, слыл столь же опасным для друзей, сколь и для врагов. Он способен был ни с того ни с сего схватить свою массивную, окованную медью дубину, если ему чудилось, будто его оскорбили или задели, и прибить насмерть пятерых-шестерых своих товарищей — а затем, раскаиваясь, принимался реветь и биться огромной головой о стену.

Ясон последовал совету дяди и поспешил на улицу. Когда он вышел, Пелий не смог удержаться, чтобы не сказать Аргусу:

— Сомневаюсь, сможет ли твой корабль, хоть он и сколочен, выдержать вес столь мощного борца, как Геркулес.

Ясон, скорый на ногу, обогнал миниев. Час спустя он, запыхавшись и в одиночестве, добежал до Пагас, где разыскал Геркулеса с Гиласом, его юным оруженосцем, в хижине, неподалеку от красавца «Арго», пьющего с корабельными плотниками и малярами.

— Благороднейший князь Геркулес, — выдохнул он, — перед тобой — Ясон из Иолка, куда уже пришли радостные вести о твоем прибытии в эти края. Я обогнал своих товарищей, чтобы приветствовать тебя первым. И с великой готовностью передаю главенство в нашем предприятии в твои прославленные руки.

Геркулес, — мускулистый и рослый (в нем было почти семь футов) детина с поросячьими глазками и бычьей шеей, — сидел, глодая баранью лопатку. Он что-то хрюкнул в ответ, отодрал себе еще кусок своими грязными лапищами и запихнул его себе в рот. Затем внезапно швырнул обглоданную лопатку через открытую дверь, возле которой стоял Ясон, в нырка, который покачивался над водой в нескольких шагах от берега. Кость просвистела мимо Ясонова уха, пролетела над широким пляжем и, попав птице в голову, убила ее на месте.

— Ага, я попал, как всегда! — захихикал сам с собою Геркулес. Он вытер жирные пальцы о жесткие седеющие волосы, шумно рыгнул и вдруг спросил:

— Гм! И что это у вас за предприятие, мой прелестный мальчик? Ты говоришь так, словно все в мире знают, о чем сплетничают в вашем крохотном уголке Фессалии. Волки с горы Гемон утащили ваших костлявых овечек? Или к вам снова прорвались кентавры с Пелиона и давай целовать ваших костлявых баб?

Это были его обычные шуточки. Он хорошо знал, какое предприятие имеет в виду Ясон. Он как раз завершил шестой из Двенадцати знаменитых Подвигов, возложенных на него микенским царем Эврисфеем (сыном и наследником царя Сфенела), который состоял в том, чтобы поймать живым дикого вепря, сущее наказание объявившееся на склонах горы Эриманф. О намечающемся плавании Ясона он услышал на рыночной площади Микен, как раз когда он выволакивал закованного в цепи вепря из ручной тележки, на которой катил его всю дорогу из затененной кипарисами долины в аркадском Псофисе. Горожане кричали в изумлении при виде жутких клыков зверя, похожих на бивни африканского слона, и его горящих, налитых кровью глаз. Юный Гилас говорил горожанам:

— Мой хозяин Геркулес быстро справился с этой тварью. Он загнал ее в глубокий сугроб, а затем набросил на нее пеньковую сеть.

Как раз тогда на рыночную площадь явился один из вестников Ясона и начал свой рассказ о прутиках, шерсти и секире, его слушали собравшиеся там. Геркулес вскричал:

— Эй, люди! Отведите вепря к царю Эврисфею, передайте ему мое почтение и скажите, что я вернусь за новыми распоряжениями, когда сгоняю в Колхиду и разберусь там с этим дельцем о пропавшем Руне. А ну-ка, Гилас, дитя мое, достань для меня из тележки мой мешок, и мы снова двинемся в путь.

Геркулес к своим подвигам добавлял другие авантюры, многие из которых были еще диковиннее, нежели те, которые возлагал на него Эврисфей. Делал он это, чтобы выказать свое презрение к изменнику. Может показаться удивительным, что Эврисфей имел власть над Геркулесом, но вот какова история. После своей победы над миниями Орхомена Геркулес (тогда известный как Алкей) получил в награду от царя Фив руку Мегары, старшей царской дочери, но четыре года спустя во время одного из своих пьяных припадков, убил своих детей, рожденных ею, а заодно и парочку своих племянников, приняв их за змей или ящериц. Его начали преследовать их духи. Обычные обряды очищения не помогли, ибо не так-то легко обмануть духов своих родных детей, и поэтому он отправился в Дельфы спросить совета Аполлона, жалуясь на внезапные пощипывания в ногах и по всей коже и на детские голоса, звучащие в голове. Главный Жрец не позабыл, какую враждебность проявил некогда Геркулес к новой вере и приказал ему в течение Великого Года быть слугой царю Эврисфею, отец которого, Сфенел, был убит Гиллом, сыном Геркулеса. Он должен был выполнять все, что прикажет ему Эврисфей, ему было обещано, что к концу Года судороги прекратятся, а голоса умолкнут. Между тем врачеватели из святилища приписали смягчающие средства. Длина Великого Года — примерно 8 лет, и к концу его солнце, луна и планеты возвращаются на свои прежние места.

Сперва Эврисфей обрадовался таким условием — они льстили ему и давали надежду отомстить за убийство своего отца Геркулесу, который был подстрекателем, но скоро он понял, до чего неудобно иметь столь необычного слугу. Геркулес, успешно выполнив первое задание, а именно — удушив Немейского Льва — напугал Эврисфея почти до смерти, тем что, играючи, швырнул убитого зверя ему на колени. Эврисфей отказался его принимать и выстроил для себя прямо под троном медное убежище, в котором он мог скрыться, захлопнув над головой люк и прикинувшись мертвым, если Геркулес снова ворвется во дворец. Тогда он выдумал уйму почти невыполнимых заданий, которые его вестник Талфибий должен был приказывать выполнить Геркулесу и целью которых было не пускать тиринфского верзилу в Микены как можно дольше. Геркулес обычно приветствовал Талфибия словами:

— Эй, Навозный Жук, какую новую грязь ты притащил от своего хозяина?

Но из уважения к Талфибию он не выбивал ему зубы.

Ясона некогда предупредил его наставник Хирон, что благоразумней пить с Геркулесом, чем ссориться с ним. Поэтому он кротко ответил на его хохмочку:

— В самом деле? Да неужто ты и впрямь не слышал, о чем всем в Греции прожужжали уши? Наверно, ты был в дальних краях или в каком-нибудь недоступном уголке Греции несколько месяцев кряду. Но клянусь пятнами моего леопарда, плотники и маляры — поразительно сдержанный народ. Интересно, почему все-таки они даже тебе не рассказали, что это за корабль, над которым они работают, и для какой цели он предназначен.

Геркулес прогремел:

— Тьфу! Начали они мне плести какую-то дурацкую байку об ораве юных миниев, которые хвастают, что они, мол, поплывут на нем в Скифию — или в Индию что ли? — искать сокровище, которое охраняют грифоны. Сказать тебе честно, я перестал слушать, как только до меня дошло, что это затея миниев. Я никогда не испытывал ни малейшего интереса ни к чему, что бы ни делали минии с тех пор, как здорово побил их при Фивах несколько лет назад.

Ясон сдержал гнев.

— Боюсь, — сказал он, — благороднейший Геркулес, что в тот раз ты столкнулся с моими собратьями-миниями, когда они были не в форме.

— Боюсь, не в форме, мальчик, — ответил Геркулес. — Они и впрямь представляли собой жалкое зрелище. Уверен, что мой Гилас мог бы разбить их наголову своей маленькой пращей и кинжальчиком. Правда, милый?

Гилас зарделся, и Ясон сказал:

— Умоляю простить мне мое восхищение внешностью твоего юного спутника, Геркулес. Но это — самый красивый ребенок, какого я когда-либо видел.

Геркулес притянул Гиласа к себе и трижды или четырежды звонко чмокнул его в лицо и в шею.

— Он для меня — все на свете! — вскричал силач. — И храбрее мальчика не найти. Я собираюсь через год-другой, когда он достигнет зрелости, посвятить его в братство Львов. Нас немного, но, клянусь священными Змеями, на нас повсюду обращают внимание!

Вначале Геркулес был мужчиной-Быком, но оставил это братство, когда было объявлено, что Зевс взял его под свою опеку у Богини-Матери. «Если Овен может превратиться в Быка, — сказал он тогда, — то Бык может стать Львом», и чтобы загладить прежде Богиней свою вину за рану, которую нанес ее Верховной Жрице в Олимпии, а также за гибель ее Немейского Льва, которого удушил, он посетил царицу Кирку на острове Ээя, осуществляющую такого рода превращения, и вступил в братство Львов. Кирка приказала ему откусить себе один палец, чтобы умилостивить духа Льва, он бесстрашно проделал это и, более того, учредил в честь зверя Немейские Игры.

Ясону приятно было обнаружить сентиментальные струны в грубой натуре Геркулеса.

— Уверен, что твой Гилас окажется достойным тебя, — сказал он. — Он уже сейчас по-царски высоко держит голову. Как он оказался у тебя на службе? Ведь он — не из числа твоих бастардов, незаконнорожденных парией.

Геркулес порывисто вздохнул.

— Бедный малыш сирота. Я сам убил его отца. Вот так это случилось. Я странствовал по Западной Фессалии, не помню уже зачем, и однажды оказался жутко голоден. И тут набрел на дриопского земледельца, пахавшего под пар поле в скрытой долине и твердившего ради удачи обычные непристойности да проклятия. Я приветствовал его словами: «Пахарь, я так голоден, что мог бы съесть и быка». Он улыбнулся, но, продолжая ругаться, сказал, что я не должен есть его быка до тех пор, пока поле не будет вспахано и взборонено.

«Священные Змеи! — вскричал я, теряя терпение. — А вот и съем, если захочу!» — «А ну-ка прекрати, — сказал он мне. — Я — Тейодамант, дриоп. Не смей говорить со мной таким повелительным тоном». Я ответил: «Да лети оно к воронам, твое „повелительно“. Я — Геркулес Тиринфский и всегда говорю, что хочу, поступаю, как хочу, и получаю все, что мне угодно. Как-то раз в Дельфах я сказал Пифии те же слова, что только что сказал тебе, она мне не поверила. Я вытащил из-под нее священный треножник и вынес его из святилища. „Теперь, — сказал я ей, — если захочу, у меня будет свой собственный оракул“. Ха-ха, это быстро привело ее в чувство». Но Тейодамант то ли никогда не слышал обо мне, то ли не мог поверить, что я — это я. Он пригрозил мне своим стрекалом, я чуток похлопал его дубинкой и проломил ему череп, будто яичную скорлупу. Я не собирался его убивать! Я все время забываю о своей силе, проклятие какое-то. То же самое случилось со мной, когда я был мальчиком и учился играть на лире, а мой учитель музыки — напыщенный дурак по имени Лин — дал мне по рукам и сказал, что у меня неправильная постановка пальцев. Я играючи шмякнул его лирой и выбил из него мозги. Чистая случайность, клянусь! Я сказал в суде, что действовал в целях самозащиты, и дело замяли, но с тех пор я больше не притрагивался к лире.

Так вот, как я уже говорил, я был в тот день невероятно голоден. Я убил быка, освежевал, разжег костер из деревянного плуга и стрекала, добавил туда несколько сухих бревен, которые вытянул из стенки амбара поблизости. Пока мясо жарилось, я благочестиво посвятил труп Тейодаманта Матери Зерна и разбросал его куски в борозды, чтобы улучшить урожай, что, как я счел, было ловким способом ускользнуть от мести его духа. Только я собрался пообедать, как услышал хныканье со стороны амбара — у-у-у, у-у-у, у-а, у-а! Там сидел хорошенький малыш двух лет от роду, который спал на рубахе своего отца под теплым солнышком, его, должно быть, разбудил треск моих челюстей. Да, ты верно угадал — это был Гилас. Он мне сразу ужасно понравился. Я дал ему пососать мозговую кость и поджарил для него на костре лакомый кусочек — бычий язык. Вскоре мы с ним настолько подружились, что я унес его в своем мешке. И с тех пор он сопровождает меня во всех моих путешествиях. Говорят, его матушка умерла от двойной утраты. Если так, она была глупая баба: Тейодамант ведь был упрям, как мул, а уж ей-то следовало понимать, что не стоит лишать Гиласа такого воспитания, за которое большинство матерей чем угодно заплатили бы — лишь бы так пристроить своих сыновей. Не тревожься, мой дорогой Гилас, Геркулес теперь тебе и отец и мать. Геркулес о тебе всегда позаботится.

Ясон спросил:

— Нельзя ли узнать, что ты делаешь во Фтиотиде, благороднейший Геркулес? Может, ты отправился совершить еще один из твоих всемирно известных подвигов?

— Нет, нет, я только что покончил с шестым. Или это был седьмой? Неважно… когда мне пришло в голову взять отпуск и податься в Фессалию — показать Гиласу отчие земли, а заодно и навестить моего старого дружка, кентавра Хирона. Буквально на днях я возведу Гиласа на дриопский трон, если он пожелает. А, дорогой? — он снова схватил Гиласа и принялся его обнимать. Гилас завизжал от боли, и Геркулес его немедленно отпустил.

— Вот видишь, — сказал он, — я все время забываю о своей силе. Я сломал ему парочку ребер несколько месяцев назад, и ему пришлось отлеживаться. Но я правда не хотел ничего плохого. Просто у меня очень пылкий нрав.

— Итак, как я понял, у тебя сейчас свободное время, — сказал Ясон, — хочу заметить, что мы, минии, не такие выродки, какими ты нас считаешь, и мы сочтем для себя величайшей честью, если ты отравишься с нами в Колхиду и станешь капитаном этого корабля. Ибо там мы собираемся вернуть себе Золотое Руно Зевса.

Геркулес задумался на минуту.

— Колхида… ведь ты сказал «Колхида»? Помню, где это. Сперва плывешь в Трою, ввязываешься в обычные раздоры с угрюмыми троянцами и расшибаешь несколько голов. Затем двигаешься вдоль южного берега Черного моря, тащишься вверх-вниз по холмам несколько сотен миль — у племен, с которыми ты там встречаешься, дикие нравы, потом добираешься до страны Амазонок к северу от Армении. Не так давно я отправлялся туда совершить Подвиг — раздобыть пояс царицы Ипполиты, это было вовсе не легкое задание, ибо амазонки дерутся, словно дикие кошки, пришлось к ним малость приноровиться. Однако я получил то, за чем пришел. После Амазонии — еще сотня миль или около того — и ты наконец видишь на горизонте горы Кавказа, а Черное море кончается. Это и есть Колхида. Помню широкую заболоченную реку, заросли диких лесов, древесных лягушек цвета изумруда, туземцев с чудными головами в порту и густые странные индийские деревья. Я двинулся было вверх по реке в челне, ибо у меня было кое-какое дело в святилище Прометея, что стоит выше по течению, пришлось снова повернуть назад, как обычно, из-за детских голосов в голове. Хотел бы податься туда снова! Посетить страну вечных снегов на вершине Кавказа, где пропахшие чесноком соанийцы скользят вниз по снежным склонам на кожаных санях быстрее, чем пикирующая ласточка, или взбираются на скользкие ледяные шпили в башмаках из сыромятной кожи с шипами. Я слыхал, что снег там падет плоскими лепешками, острыми словно ножики, а не звездами и цветами, как у нас, интересно, так ли это? Замечательно, поплыву в Колхиду. Наш фессалийский отпуск может и подождать — а, Гилас?

— Как ты великодушен, князь Геркулес! — вскричал Ясон, желая в душе, чтобы тот умер и был надежно погребен под высоким курганом из земли и камня.

Геркулес заставил его замолчать.

— Послушай мальчик. Я всегда очень тщательно выбираю себе товарищей. Если я соглашусь возглавить экспедицию, я настаиваю на том, что мне решать, кто идет со мной, а кто остается дома.

— Это избавит меня от многих затруднений, — сказал Ясон, — лишь бы ты согласился включить меня в число тех, кто идет.

— Не могу сказать, что твой вид мне нравится, — сурово сказал Геркулес. — Ты называешь себя минием, клянешься пятнами леопарда, будто магнезиец, а волосы носишь гривой, как если бы был кентавром. Ты напоминаешь мне Химеру — карийскую козу с львиной головой и змеиным хвостом. Сам я с ней никогда не встречался. И не надеюсь, что встречусь. Уверен, половина того, что о ней болтают, — вранье. Кто ты?

Ясон коротко рассказал о себе. Когда Геркулес услыхал, что перед ним — один из учеников Хирона, он воскликнул: «Хорошо, хорошо!» и стал говорить с ним вежливее.

— Хирон — последний из моих старых друзей, — сказал он. — Он и его мудрая матушка Филара когда-то исцелили мне одну противную рану. Я этого вовек не забуду. Я боялся, что потеряю руку.

Больше они не говорили об экспедиции, а весело пили вместе, вскоре прочие минии ворвались хижину и приветствовали Геркулеса дикими восторженными криками. Он прорычал, чтобы они убирались прочь, сказав, что ему некогда отрываться от чаши, и так резко захлопнул дверь у них перед носом, что обрушилась часть крыши. И они, раздосадованные, поплелись обратно в Иолк.

Ясон льстил Геркулесу и потчевал его вином, новый кувшин которого принес из близлежащего крестьянского дома, и наконец неосторожно попросил дозволения запечатлеть на щеке Гиласа невинный поцелуй.

Геркулес разразился негодующим смехом и пригрозил Ясону своим громадным и мозолистым большим пальцем.

— Лучше тебе ничего такого не делать, — сказал он. — Мальчик мой, а не твой!

В углу хижины среди плотничьих инструментов лежала железная вага. Геркулес схватил ее и принялся сгибать в ошейник вокруг шеи Ясона, но Гилас взмолился о прощении для Ясона, и Геркулес изогнул вагу, точно змею с головой, поднятой, чтобы ужалить, и поставил ее на пол лицом к Ясону, угрожающе шипя. Лицо его покраснело от напряжения, ибо ему шел уже пятый десяток, и его сила начинала мало-помалу убывать. Выглядел он ужасно.