Глава десятая РОЖДЕСТВО

В Аин-Риммоне Силом рано утром разбудила Марию:

— Госпожа, у меня есть для тебя новости от Анны, дочери Фануила. Это плохие новости. Приехали раа-виты. Они ждут ответа.

Мария опустила голову.

— Уже пять дней я знаю, что они едут ко мне. Моя душа следовала за ними от стоянки к стоянке, от колодца к колодцу. Я готова их слушать.

— Это будет как треххвостка, но в тебе бьется царское сердце, и ты не станешь от них прятаться.

— Я уже обнажила плечи.

— Первая новость. Первосвященник Симон по ложному обвинению в тайном сговоре лишен первосвященства. Больше тебе не приходится рассчитывать на его защиту, поэтому твоей жизни грозит большая опасность. Что, если царь Ирод узнает об одной царской свадьбе? Глупо тебе оставаться тут с теткой Ели-саветой, в то время как солдаты Ирода, может быть, уже напали на твой след. Тебе советуют немедленно уходить отсюда…

— Я жду второго удара. Советы оставим на потом. Первый удар был не из легких.

— Вторая новость. Мой хозяин Захария забит камнями до смерти. Его враг Рувим, сын Авдиила, обвинил его в чудовищном преступлении — в связи с демоном Асмодеем. Его кровь, пролитая в Храме, в самом Святилище, вопиет о возмездии.

Мария дрожащим голосом произнесла:

— Захария был богобоязненным человеком, и он был добр ко мне. Я научу моего ребенка почитать его имя, как бы ни порочили его враги. Ах, какое несчастье свалилось на этот милый дом! Теперь госпожу Елиса-вету станут оскорблять, потому что она вдова отступника, а маленького Иоанна избегать, потому что он сын уличенного колдуна! От этого удара в ране выступила кровь. Ладно, бей еще!

— Третья новость. Некий царь приехал наконец из Италии, едва избежав смерти во время кораблекрушения, но был судим Римским судом и приговорен к смерти по лживому обвинению в покушении на жизнь своего отца. Никогда, клянусь тебе, с тех пор, как первый царь взошел в нашей стране на престол, не было еще столь любящего и преданного сына! Хотя старый царь еще ждет письменного разрешения императора казнить его, считай, что он уже мертв.

Мария долго молчала. В конце концов она подняла голову:

— Этот удар разбил мне сердце. Если я еще жива, то только ради сына.

— Дочь моя! Моя царица!

Они проговорили еще около часа, и Мария изо всех сил старалась уцепиться хоть за какую-то соломинку, чтобы вновь обрести волю к жизни. Август может не согласиться на казнь. Ирод может умереть или раскаяться. Возмущенные жители Иерусалима могут открыть тюрьму и освободить невинно заключенного. Однако Силом отвечала ей на все:

— Считай его уже мертвым.

Ей удалось доказать Марии, сколь опасно ее собственное положение, и убедить ее немедленно бежать из Аин-Риммона.

— Куда же мне бежать? — устало спросила Мария. — В Храм мне возвращаться нельзя. К отцу в Кох-бу я тоже не посмею явиться.

— В Еммаус. И, что бы ни было, я буду с тобой.

— Что? К Иосифу из Еммауса, который хотел взять меня в жены?

— К Иосифу. Только вернувшись к сыну Илии, ты спасешь себя и своего сына.

— Но, Силом, я не могу стать его женой.

— Нет. Но ты можешь считаться его женой.

— Он знает?

— Он ничего не знает.

— Как я могу считаться его женой и как он может принять меня, если я хочу только называться его женой, тем более что у меня скоро родится ребенок?

— Отдайся на его милость, и он не отвергнет тебя. У этого человека самое нежное сердце во всей Иудее.

— Мне очень трудно.

— Ничего не поделаешь.

И вновь закричала Мария, не в силах сдержать боль своего сердца:

— Зачем понадобилось судить моего царя? Как могло такое случиться?

— Это случилось потому, скажу я тебе, что его отец обуян злым духом.

— Неужели никто не может его спасти? Ах, Силом, прошу тебя, не лишай меня последней надежды!

— Надейся на Господа, — сказала Силом.

— И он подаст ему сильную руку?

— Могучую руку!

— Оставь меня, милая Силом. Мне надо ответить Кенаху.

Иосиф долгие годы занимался торговлей лесом, но уже давно передал дело сыновьям, а начинал он с плотничества, потому что его семья совсем обеднела во время войн. Правда, он довольно быстро разбогател и поставил на ноги не одного сына. В деревне Еммаус, в двадцати милях к северо-западу от Иерусалима, ему принадлежали два-три акра виноградников и садов. Рядом был лесной склад, на котором работал его старший сын Иосий и младший Иаков и который был отписан им в завещании вместе с половиной еммаусского владения. Еще два сына — Симон и Иуда — занимались продажей леса в Галилее, и их частью отцовского наследства был лес на восточном берегу Галилейского онера вместе с другой половиной еммаусского владения. Иосий, Симон и Иуда, усердные и. скуповатые труженики, с такими же, как они сами, усердными и скуповатыми женами, объединились, чтобы не дать Иосифу разбазарить свое имущество на всякие неосуществимые проекты или на неуемную благотворительность. Однако им оказалось не под силу изменить характер отца. Младший, Иаков, тоже не походил на братьев. Иосию не было от него никакого проку, потому что всеми своими помыслами он был устремлен к святости и спасению и по полдня молился, стоя на коленях.

Как-то вечером, возвращаясь от соседа, Иосиф уже было взялся за калитку своего сада, как услышал, что его зовут по имени. Это был раавит Кенах.

— Мне нужно тебе кое-что сказать, сын Илии. Иосиф поклонился ему.

— Нам будет удобнее под фиговым деревом. Добро пожаловать, Кенах, владыка пустыни. Сейчас мы съездим и выпьем все, что есть лучшего в моем доме.

Но, еще не доходя до фигового дерева, Кенах сказал:

— Прости меня, хозяин, если тебе кажется, что я слишком тороплюсь с порученным мне делом, но, даю слово, оно не терпит отлагательства.

— Говори!

— Значит, так. Я привез тебе ту, которую ты потерял, твою невесту Мириам. Она укрывалась в наших черных шатрах, зная, что мы любим ее отца Иоакима с тех пор, как он навсегда отдал нам колодец.

Иосифу удалось скрыть свое удивление.

— Как здоровье госпожи Мириам? — спросил он.

— Хорошо. Мы не обидели ее.

— Чем я могу отплатить вам за вашу доброту?

— Полюби ее во имя ее отца и нашего благодетеля.

— Это нетрудно, ибо я высоко чту Иоакима-на-следника, и я от всего сердца благодарен тебе. Пожалуйста, вези ее ко мне!

Кенах громко крикнул, и возле калитки появилась Мария на белом осле. Сойдя с осла, она простерлась ниц у ног Иосифа, словно моля его о прощении. Он поднял ее с земли, усадил на скамейку под фиговым деревом и побежал за слугами. Отыскав одного из них, он приказал быстрее нести воду, полотенце, соков по больше и вернулся к гостям, но Кенаха уже не было. Вдали затихал стук копыт. Иосиф и Мария остались одни.

Первой заговорила Мария:

— Иосиф, господин мой, говорят, ты справедлив и милосерд.

— Дочь моя, только один Господь справедлив и милосерд.

Она помолчала, не зная, что еще сказать, потом вздохнула и проговорила:

— Мой господин, ты видишь, что случилось с твоей служанкой.

Иосиф сочувственно ответил:

— Вижу, дочь моя.

— Договор о нашей свадьбе уже подписан?

— Да, подписан, только я не отдал деньги твоему опекуну-первосвященнику.

— Мой господин, будешь ли ты милостив ко мне? Спасешь ли меня и мое неродившееся дитя от смерти?

— От смерти? Почему от смерти? О чем ты говоришь, дочь моя? Что я должен сделать?

— Я хочу, чтобы ты отдал Симону-первосвященнику все деньги, кроме полшекеля. Он положит их в сокровищницу и запишет, что полшекеля ты остался ему должен.

— Кто придумал это и зачем?

— Анна, дочь Фануила, она была моей воспитательницей, решила так. Это необходимо, потому что… потому что необходимо.

— Но, дочь моя, ты была не такой, когда я собирался жениться на тебе. Ты носишь чужого ребенка.

— Я не прошу тебя жениться на мне. Я не хочу жить с тобой как жена, но я хочу, чтобы все думали, будто я твоя жена и этот ребенок — твой ребенок. Сокровищница станет богаче, но договор все же не будет выполнен полностью. Если ты мне откажешь, то обречешь две души на мучительную смерть.

— Кто отец твоего ребенка?

— Ты будешь его отцом в глазах людей.

— Кенах сказал, что ты потерялась. Кто вовлек тебя в грех, дочь моя?

— На мне нет греха. Я заблудилась, как невинная овечка.

— Не понимаю.

— Я расскажу тебе все, что можно. Богато одетый гонец пришел ко мне семь месяцев назад, когда я была и доме твоей дочери Лисий. Мы поздоровались, и я спросила, как его зовут, а он ответил: «Сегодня понедельник, поэтому зови меня Гавриил, ибо этот день — день Гавриила». Потом сказал: «Госпожа, я приветствую тебя, осененную высшей милостью, ибо мой господин придет к тебе, благословенная из женщин». Я очень смутилась и спросила, что он имеет в виду, а он ответил: «Не бойся, госпожа, ибо ты заслужила милость великого царя, и если господин захочет, ты понесешь от него сына, который будет великим и долгожданным сыном Величайшего, и Господь Бог ему отдаст престол Давидов». Я спросила его: «Как это может быть? Я не знаю великого царя и собираюсь стать женой Иосифа из Еммауса». Он же ответил: «Иосиф подписал договор, но он еще не выполнен. Ты — Мириам, младшая дочь по линии Мелхолы, и на тебе святая власть Мелхолы. Ты соединишься в любви с Великим. Я же его друг. Святой младенец, которого ты родишь, должен зваться Сыном Божьим». Тут из-за двери, где он прятался до тех пор, вышел первосвященник Симон и сказал: «Дитя, это посланец истины. Ты должна ему верить». Тогда я согласилась: «Я твоя служанка. Пусть будет все, как ты скажешь».

— А потом?

— Больше я ничего не могу тебе сказать, потому что и так, верно, рассказала тебе слишком много.

— На прошлой неделе царь сместил Симона и предал его позору. До конца месяца он должен вернуться в Египет.

— Мне очень жаль. Но Анна уверила меня, что до своего отъезда он все успеет сделать.

— Ты слишком многого от меня хочешь.

— Я хочу гораздо больше, чем ты думаешь. Я прошу тебя рискнуть ради нас твоей жизнью.

Иосиф задумался.

— Если я возьму тебя под свою защиту, что я скажу соседям?

— Давай спросим мою служанку Силом. Она все знает и гораздо умнее меня.

— Где же нам сейчас искать эту мудрую женщину?

— Она сидит под платаном возле калитки. Мария хлопнула в ладоши.

— Женщина, что я должен сказать соседям, когда они узнают о твоей госпоже?

— А зачем тебе вообще что-нибудь говорить? Когда меня станут расспрашивать твои слуги и служанки, я не буду им лгать, но намекну, что ты тайно женился на моей госпоже и отвез ее в Иерусалим, в маленький домик в стене, где ты справляешь праздники, а потом оставил ее под присмотром своей дочери Лисий, и в ее доме она пряла святую пряжу. Все это ты сделал, потому что, будучи старым человеком, боялся насмешек соседей из-за женитьбы на юной девушке, но как только ты узнал, что моя госпожа ждет ребенка, ты послал за нею, и ее тайно привезли сюда. Они добродушно посмеются над тобой, над твоей скромностью и осторожностью и поздравят тебя, а твой сын Иосий подтвердит, что в такой-то день ты ездил в Иерусалим отдать первосвященнику свадебные деньги.

— Хорошо бы они поверили, — сказал Иосиф и взял Марию за руку. — Я, правда, старый человек, но Господь послал мне великое благословение. Я читаю правду в твоих глазах. и поэтому ни в чем не могу тебе отказать. Зовись моей женой и хозяйкой моего дома. Ты будешь спать со мной в одной спальне, но не бойся меня. Когда же твой сын научится говорить, позволь ему звать меня отцом, а мне его — моим сыном.

Мария заплакала.

— Пусть Бог благословит тебя, Иосиф, за любовь, которую ты явил Ему сегодня!

Потом она сказала:

— Мой господин, у меня есть еще одна просьба к тебе. Посланец Гавриил сказал мне, что ребенок должен родиться в Вифлееме. Не соблаговолишь ли ты поехать со мной в Вифлеем, когда придет время якобы для того, чтобы посетить дом твоего предка Давида?

— Конечно, мы поедем в Вифлеем, как только ты сочтешь нужным. Но, дочь моя, у меня тоже есть просьба к тебе. Когда в твоих руках окажется власть над женами моих сыновей и над двумя моими вдовыми племянницами, окажи им уважение сообразно их возрасту. Командуй ими, но пусть они думают, что они командуют тобой. Вряд ли им понравится, что я потратил деньги на молодую жену, да к тому же беременную.

— Ради тебя они, мне кажется, меня полюбят.

В Риме император Август говорил со своей женой Ливией.

— Наш друг Ирод Идумеянин просит невозможного. Я никогда не соглашусь.

— Почему?

— Потому что суд над Антипатром был мошенничеством с начала до конца. В частном письме Вар говорит об этом без обиняков. Да и новые свидетельства не подтверждены ни одним документом. А ты получила письмо от Саломеи, о котором упоминает Ирод?

— Я только что обнаружила его в тайных иудейских бумагах, но оно там совсем недавно. Я и знать о нем не знала. Моя Акма довольно долго не имела к этим бумагам доступа и никак не могла его скопировать, ведь она четыре месяца провела у своих родителей в Кирене. Ирод тоже не все знает.

— Значит, свидетельства подложны?

— Конечно. От них дурно пахнет!

— Тогда, ради всего святого, объясни мне, дорогая, почему я должен согласиться на казнь Антипатра?

— Потому что Ирод тебе нужнее Антипатра. Кроме того, старый Ирод не дурак, и у него наверняка есть причины бояться сына. После того как ты ошибся с Силлеем, — помнишь, я тебе говорила? — не стоит обижать его еще раз.

— В чем там дело?

— Если честно, понятия не имею. Что-нибудь религиозное, наверно. Эти евреи странный народ, а их родственники идумеяне и того хуже. Может, старик Афи-нодор знает. Он сам оттуда и разбирается во всех тонкостях. Думаю так. Когда не будет Антипатра и Ирода Филиппа, наследником станет царевич Архелай, и, если я не ошибаюсь насчет его глупости, он скоро перебаламутит всех евреев. Тут будет одно посольство за другим, а там бунт за бунтом, так что придется отстранить его и ввести в Иудее прямое правление. С Антипатром ничего такого не выйдет, он благоразумен и энергичен, а чем дольше они сохраняют свою независимость, тем труднее нам удерживать их в империи. Я ничего не имею против еврейского народа, но они страшно опасны, когда становятся фанатиками и вербуют в духовные сыновья Авраама греков, сирийцев и прочих жителей Востока. Интересно, знаешь ли ты, что кроме трех миллионов иудеев, живущих в Иродовой Палестине, у них есть еще около четырех миллионов процветающих и энергичных единоверцев, рассеянных по другим твоим территориям, и только около миллиона из них выходцы из Палестины, остальные же — новообращенные? Если их религиозная секта будет расти с такой же скоростью, как до сих пор, очень скоро она поглотит все древние культы Греции и Италии. Для иудеев обратить кого-нибудь в свою веру считается в высшей степени достойным деянием, а обращенный получает свою выгоду, присоединяясь к самой организованной системе взаимной помощи, которую ему предлагает иудаизм. К тому же евреи умны и предпочитают обращать в свою веру только самых ученых и трудолюбивых инородцев. Стать иудеем — очень почетно. Что тут выбирать? В один прекрасный день мы все равно вынуждены будем уничтожить власть Иерусалимского Храма, на котором сошлось тщеславие всех евреев. Так что, мне послать за Афи-нодором?

— Да; сделай это.

Афинодора Тарсянина отыскали в библиотеке. Он шел не торопясь и, весело улыбаясь, теребил длинную седую бороду, ибо один из немногих не приходил в замешательство, когда его неожиданно призывал к себе император. Ему было слишком хорошо известно, кто на самом деле правит империей, поэтому Ливию он приветствовал чуть-чуть более торжественно, чем Августа, доставив тем самым удовольствие им обоим.

— Вы хотите расшевелить мои мозги, задав какой-то вопрос из области литературы или истории? — спросил он.

— Ты угадал, мой добрый Афинодор. Мы хотели, чтоб ты помог разрешить наш спор.

— Госпожа, позволь сказать тебе сразу: ты права! Ливия рассмеялась:

— Как всегда?

— Как всегда. Однако я должен убедить в этом императора.

— Афинодор, представь, что какой-то царек в паре сотен миль от твоего любимого города имеет сына. Он его любит, балует, назначает соправителем, а потом вдруг осуждает на смерть, предъявив ложное обвинение, и просит нашего согласия на угодную ему казнь. Ну что? Что?

Афинодор потер крючковатый нос.

— Ты умолчала о кое-каких довольно важных вещах. Могу я предположить, что царевич — старший или единственный сын?

— Можешь.

— А его отец тебе подвластен и имеет почетное звание гражданина Рима?

— Да.

— В таком случае, могу только сказать, что или император, или ты сама считаешь этого царя маньяком-убийцей.

— Да, совершенно верно, я так считаю, — сказал Август. — Если только у него нет веской причины искать смерти сына или он не осмелился его судить по справедливости из страха повредить человеку, которого жаждет защитить или боится обидеть.

— А ты, моя госпожа Ливия, — продолжал Афинодор, — со свойственной женщинам интуицией предполагаешь, что причина кроется в некоем варварском суеверии?

Ливия захлопала в ладоши.

— Афинодор, какой же ты умница! Так и быть, отдам тебе манускрипт Гекатея, о котором ты, насколько мне известно, давно мечтаешь.

Афинодор просиял.

— Да, цезарь, кажется, госпожа Ливия опять права. Ведь тебе известно, что сам отец Зевс — по крайней мере, так говорят легенды — ненадолго наделил властью и славой своего сына Диониса, посадил его на Олимпийский трон и дал молнии в руки, а потом безжалостно его убил. О том же самом говорится в легенде об Аполлоне и его сыне Фаэтоне и о пеласгийском Боге-Солнце Дедале и его сыне Икаре. И хотя смерть обоих юношей, временно наделенных царской властью, приписывается мифографами их собственному неблагоразумию, трудно оправдать их божественных отцов, каждый из которых, как Солнце, был истинной причиной их гибели. Геракл тоже в качестве древнего Бога-Солнца постоянно убивал своих старших сыновей, правда, в его случае во всем винят приступы помешательства. Чтобы не утомлять тебя долгим рассуждением, скажу лишь, что введение во владение царством старшего или единственного сына, а потом принесение его в жертву — дело обычное для целой группы ближневосточных племен, которые называют Агенора или его брата Бела своими прародителями. Недавно я нашел это место в еврейском Писании: царь Моавитский своего сына-первенца пожертвовал Белу. Так они вроде бы завладевали Богом-Солнцем во время своих религиозных бедствий, когда или вся страна оказывалась в опасности, или царь вызывал недовольство Бога. В истории Тарса было несколько таких примеров. Значит, ваш безымянный царь хочет оставаться вашим союзником и поэтому не решается без вашего соизволения убить своего сына, который по рождению римский гражданин? Убийство старшего сына среди этих племен такой же религиозный закон, как отказ от свинины. Так что все дело в религии.

Август, слегка смущенный легкостью, с какой Афинодор разрешил спор, спросил:

— Послушай, ученый муж:, ты не ошибаешься насчет логической связи между тремя религиозными заблуждениями, о которых ты только что сказал?

— Нет, цезарь, — ответил Афинодор. — Египетский бог Сет, приняв облик дикого вепря, разорвал на части своего брата Осириса. Сирийский Аполлон сделал то же самое с Адонисом. Оба они Боги-Солнца. Вепрь — их священное животное, поэтому его нельзя есть, разве лишь в особых случаях. В Палестине и Сирии отрезали крайнюю плоть и посвящали ее Богу-Солнцу, то есть Священному Царю, в день его бракосочетания с Богиней-Луной, Священной Царицей. И если царь заболевал, то царица делала обрезание старшему сыну, чтобы отвести гнев небес. Так мы читаем в истории иудея Моисея и его сына Гирсама. Отсюда пошел обычай обрезания всех мальчиков на восьмой день жизни. Эта искупительная жертва, к счастью, пришла на смену безжалостному убийству всех первенцев мужского пола, как людей, так и животных. Число восемь означает прибавление. Более того; крайняя плоть…

— Наш милый Афинодор, — с любезной улыбкой прервала его Ливия, — ты превосходно рассудил наше затруднение, но, прошу тебя, не надо больше, тем более что твои исторические изыскания касаются предмета, мало подходящего для женских ушей.

Афинодор покаянно улыбнулся и медленно направился к выходу, не переставая теребить бороду.

— Итак… — сказала Ливия.

— Моя дорогая, все это очень хорошо, но мы не можем позволить, чтобы невинный человек, к тому же дельный офицер, с хорошими задатками для будущего царя, умер такой варварской смертью.

— Нет? — ледяным тоном переспросила Ливия. — Тогда что же случилось с твоим знаменитым правилом не лезть в религиозные дрязги подданных, пока они не нарушают мир в империи?

— Чудовищно убивать собственного ребенка.

— Но достойно похвалы, если это делается на благо народа. Кстати, в римской истории тоже были случаи, когда благородные отцы предавали смерти своих сыновей.

— Плохих сыновей.

— Откуда мы знаем, были они плохие или хорошие? Может быть, те свидетельства тоже ложные? В любом случае, советую тебе не отказывать Ироду, если не хочешь ввязаться в какую-нибудь войну. С такими финансами, как у нас на сегодняшний день, мы вряд ли ее осилим. Мне тоже жаль Антипатра, но что делать? Такова его судьба. Мне и Акму жаль. Ведь ее тоже придется казнить в знак твоего доброго расположения к Ироду. Правда, я не много потеряю, лишившись этой неряхи.

Ливия, как всегда, одержала верх.

— Религиозный долг, — со вздохом сказал напоследок Август, — обрезание, отказ от свинины! Клянусь Гераклом, лучше быть свиньей Ирода, чем его старшим сыном!

Царь Ирод болел. В конце концов он понял, что с его животом творится что-то неладное, и призвал к себе Махаона, который не стал скрывать, что бессилен вылечить его и может лишь облегчить ему боль, и еще предупредил, что царя ожидает нелегкий конец.

— Год я проживу? — спросил Ирод.

— Я обещаю тебе год, если ты подчинишься всем моим требованиям, но не более.

— Хватит, — сказал Ирод.

В тот же день он послал за египетскими мастерами, и они отлили для него символ солнца — золотую птицу, похожую на орла. По его приказанию ее водрузили высоко над Восточными воротами Храма, ибо он посвятил ее Иегове. Внизу начертали священные слова, сказанные Им Моисею:

Многие ждали всеобщего недовольства, хотя это не единственный текст в Пятикнижии, соединяющий Иегову и орла, но все-таки Бога никогда еще не изображали в виде птицы, тем более что римская военная символика уже давно сделала из орла знак иноземного угнетения. Кроме того, Моисеев Закон запрещал ставить идолов.

Царевич Архелай, сын Ирода и его наследник, пожелал заручиться благословением Синедриона. Когда новый первосвященник в слезах явился к нему и стал умолять, чтобы он уговорил отца убрать орла, он пообещал сделать все от него зависящее. Вместе с братом, царевичем Филиппом, внуком Симона-первосвященника, он отправился к отцу, но едва они заговорили о деле, как Ирод вышел из себя, выпрыгнул из кресла, стал плевать им в лицо и выталкивать из покоев. Счастье еще, что они остались живы. В тот же день Ирод изменил завещание, вычеркнул из него Архелая и Филиппа и назначил наследником своего младшего сына Ирода Антипу.

Первосвященник сообщил Синедриону, что Ирод не уберет орла, и Иуда, сын Сепфоры, с Матфием, сыном Маргала, и другими фарисеями-патриотами подвигли на это своих учеников. Юноши с превеликой храбростью отправились посреди дня крушить идолище. Одни вскарабкались на ворота, откуда спустились на веревках, чтоб дотянуться до орла, которого хотели подцепить баграми и сбить топорами. Другие, и среди них побившие камнями Захарию юные саддукеи, стояли внизу с обнаженными мечами, готовые убить любого, кто пожелает им помешать. Как только орел упал, прибежал начальник Храмовой стражи Сарми, а с ним многие левиты и кельты из дворцовой стражи. Они арестовали юношей, всего человек сорок. Сарми потащил их к Ироду, рычавшему в своих покоях, как лев в логове. Не помня себя от ярости, он допытывался, кто приказал им сбросить орла.

Они же ответили:

— Если тебе угодно, царь, то Господь Бог через своего раба Моисея.

— Святотатцы! Убейте их!

— Убивай, если хочешь, — заявил один из юных фарисеев, — но душа бессмертна, и за то, что мы были послушны Закону, мы воскреснем, как только ты нас закопаешь в могилу.

— Ну, нет! — взревел Ирод. — Я сожгу вас. Сожгу! Вы слышите? А пепел развею! Можете даже не мечтать о воскресении!

Ирод уселся на носилки и отправился во Двор язычников, где обратился со страстной речью ко всем, кто там был. Он обвинил первосвященника в подстрекательстве к бунту. Ждали, что на смерть пойдет весь Синедрион. Первосвященник в траурных одеждах вышел из Святилища и простерся перед Иродом, моля о милосердии и обещая предать в его руки всех старцев, которые подвигли юнцов на преступное деяние.

Ирод сделал вид, что доволен. Он приказал побить камнями всех, кто стоял на страже, но разрешил предать их тела земле. Однако тех, кто сбивал орла, вместе со старцами фарисеями и подстрекателем молодых саддукеев Рувимом, сыном Авдиила, он заживо сжег в своем дворце, посвятив их тела богу своих отцов. Так был отомщен Захария. В ту ночь, то есть тринадцатого марта, случилось затмение луны, которое и удивило, и обрадовало Ирода.

На другой день царевич Архелай написал отцу: «Отец, ты ненавидишь меня, но я все равно тебя люблю, и у меня есть кое-что важное сообщить тебе. Ты увидишь, что мое сердце жаждет вернуть твою любовь».

Ирод велел привести его.

Плача якобы от радости вновь лицезреть своего отца, Архелай попросил разрешения говорить с ним с глазу на глаз.

Ирод приказал всем выйти. Оставив только глухих стражников, он потребовал, чтобы Архелай говорил коротко и по делу.

— Отец, это случилось в Вифлееме месяца два-три назад, и все об этом знают. В Вифлееме-Ефрафе, а не в Вифлееме Галилейском.

— Что случилось, празднословец?

— Родился ребенок. В пещере. Пещера называется Гротом Таммуза. Тамошние жители говорят, что это тот самый Ребенок, о котором было пророчество.

Ирод подался вперед.

— Кто его родители? — спросил он.

— Никто не мог назвать их имена, хотя считается, что они из дома Давидова и в Вифлеем приехали как гости. Недалеко от города у юной и прекрасной женщины начались схватки, поэтому ее отнесли в пещеру, и она там родила. Ее служанка помогала ей при родах, и она же приказала каким-то пастухам-кенитам, которые владеют там землями, натаскать воды. Пастухи были в восторге оттого, что ребенок родился в Гроте, да еще в день, который называется Днем мира. Их была целая толпа, и они все глазели на ребенка, который лежал в корзине, принадлежащей Таммузу. Но еще больше всех поразила повитуха, когда сказала, что женщина — девственница. Они тотчас вспомнили пророчество Исайи: «Дева во чреве примет и родит Сына». Конечно, это против всех законов природы, но я говорю тебе, как сам слышал. Три дня родители с ребенком оставались в пещере, а потом уехали. Ночью. А кениты и землепашцы со всей округи все шли и шли взглянуть на пещеру и восславить ребенка. Говорят, отец очень стар, кроток и довольно состоятелен.

— Что еще?

— Говорят, когда старик и его молодая жена шли по дороге, еще до того, как очутились в Гроте, он ее спросил: «Женщина, отчего ты то плачешь, то смеешься?» А она ему ответила: «Потому что глазами моих мыслей вижу две толпы. В той, что по левую руку, люди плачут, а в той, что по правую, — смеются». И вот что еще странно. Пастухи клянутся, будто в середине дня, прежде чем до них дошла счастливая весть, время как бы остановилось. Один сидел на берегу реки и мыл после обеда руки, когда увидал летевшую над долиной цаплю, которая вдруг застыла в воздухе, словно ее держала чья-то невидимая рука. Тогда он оглянулся на остальных. Они еще не кончили обедать, поэтому сидели вокруг блюда с вареным ячменем и бараниной и руками брали из него куски, как это принято у пастухов. Кто только что ухватился за кусок, так и застыл с куском в руке. Кто жевал, застыл с куском во рту. Чуть выше по течению один из пастухов поил овец. Так вот, овцы стояли, уткнувшись мордами в воду, но пить не пили. Он успел сосчитать до пятидесяти, а потом все потихоньку вернулось на свои места. Из леса, что на вершине горы, до него все время доносилась музыка. Этот лес — священный лес Таммуза. И еще чей-то голос прокричал: «Дева родила. Воссиял свет».

Ирод медленно проговорил:

— Ты рассказал, мой сын, очень странную историю, и я благодарен тебе за То, что ты не скрыл ее от меня. Мне важно точно знать, когда остановилось время, потому что в эту минуту родился младенец. Кени-ты-кочевники верят, будто во время зимнего солнцестояния солнце собирает растраченные за год силы и вся Природа делает то же самое, оттого-то они и называют этот день Днем мира. По какой-то непонятной причине это поверье попало в рассказ о победе Иисуса над пятью царями Аморрейскими, вероятно, из древней песни: «Стой, солнце, над Гаваоном!» В ней прославляется зимнее рождение Бога-Солнца. Я верю, что дева могла родить дитя. Отчего бы женщине не забеременеть, сохранив при этом подтверждение своей девственности? Такие случаи бывали. Ладно, мой Ар-хелай, докажи мне, что ты мудр. Ребенок, коли он родился, из-за многих совпадений принесет нашей стране неисчислимые бедствия. Вспомни еще пророчество о Мессии. Что ты посоветуешь? Архелай подумал и ответил:

— Отец, вот что я скажу. Издай указ, и пусть его подпишет первосвященник, о переписи мужчин дома Давидова из-за дошедших до тебя в последнее время печальных слухов о людях, которые ложно причисляют себя к их дому. Объяви, что с такого-то дня никто не будет почитаться как потомок Давида, если не предъявит документ о своем происхождении. Прикажи, чтобы все старейшины дома Давидова собрались в Вифлееме не позднее, чем через три недели, и. привели с собой тех из сыновей, что родились после последней переписи. Она была, кажется, лет пятнадцать назад. Родители младенца тоже придут, и их появление, как всегда, вызовет всеобщее ликование. Если ты дашь мне солдат, то остальное я устрою сам.

— А если они не придут?

— Тогда их имена не будут записаны, и ребенок потеряет право называться сыном Давида.

— Через три недели? Не поспеют потомки Давида из Вавилонии, Малой Азии, Греции!

— Для них перепись можно устроить позднее и там, где они живут.

Ирод хлопнул себя по колену и воскликнул:

— Хорошо придумано! Я возвращаю тебе свою любовь, Архелай. Если все сделаешь, как надо, назначу тебя соправителем. Таких, как ты, я люблю.

К тому времени, когда Архелай возвратился во дворец, здоровье Ирода резко ухудшилось. Его мучили лихорадка, невыносимый зуд во всем теле, нескончаемый понос, гнилое дыхание, боли во вздувшемся животе и такая сухость во рту, что он едва мог дышать. Лекарства, предписанные Махаоном, перестали на него действовать, и он с позором выставил из дворца всех лекарей, не дав им ни гроша за службу. Поначалу он лечил себя сам, а когда ему опять стало хуже, то призвал к себе других лекарей. В конце концов он поехал к ессеям в Каллирою, и они назначили ему пить из горячего источника, вода из которого течет в Мертвое море, а также принимать ванны из очищенного оливкового масла. От воды его рвало. В ванне он терял сознание, и, когда его вынимали оттуда, глаза у него закатывались и он, казалось, совсем умирал. Тем не менее он все еще отчаянно боролся за жизнь.

Указ о переписи сынов Давида застал Иосифа в Еммаусе, и он никак не мог решить, что ему делать. Не записывать сына Марии значило объявить всем, что он ему не отец, а взять его с собой — обречь на беду. О своих сомнениях он рассказал Марии, и она, не раздумывая, ответила:

— Поедем вместе, Иосиф, и предоставь все Господу.

— Но я не могу записать ребенка сыном Давида!

— Пусть это тебя не тревожит. У нас есть еще десять дней. Мало ли что может случиться за это время.

И случилось. Ирод вернулся в Иерусалим грустный, а тут его ждало письмо от Августа. Когда он вскрыл его, то не смог сдержать крика радости. Август выражал ему сочувствие по поводу разочарования еще в одном сыне, да еще в таком, который до недавних пор не выказывал даже намека на непослушание. Он писал, что доказательства, представленные Иродом, кажутся ему убедительными, и он разрешает казнить Антипатра в любое время, когда ему угодно, и тем способом, который он изберет, хотя госпожа Ливия и он сам советуют ему проявить милосердие и отправить Антипатра в вечное изгнание.

Изберет сам! Есть только один способ жертвоприношения Сету, истинному Иегове, и только одно место для такого жертвоприношения. Разве не об этом сказано в Книге Бытия? «… возьми сына твоего, единственного твоего, которого ты любишь, Исаака; и пойди в землю Мориа и там принеси его во всесожжение на одной из гор, о которой Я скажу тебе». Это та самая гора, на которой стоит Храм, а теперешний алтарь — тот самый камень, к которому был приведен ничего не подозревающий Исаак. Жертвоприношение старшего сына, которого Ирод втайне любит и жалеет, доставит удовольствие Иегове, и Он обновит договор, заключенный Им с Авраамом. Иегова, захочет Он или не захочет заменить человека ягненком, избавит его от всех недугов, вернет ему молодость, как вернул молодость Аврааму, и дарует победу над врагами. Но даже эта жертва, его последняя надежда, будет напрасной, если Храмовую гору не очистить от лжесвященнослужителей. Разве в свое время решительный Илия не избавился от пророков Вааловых? Сет должен воссиять во славе, вознесенный к ней потоками крови.

Ирод созвал своих военачальников и щедро одарил их, покупая их будущую преданность. Он заплатил пятьдесят драхм каждому солдату, сказав:

— Дети мои, скоро у вас будет работа.

Все солдаты были чужеземцами. Стражники — только едомитяне и наватеяне из Петры (мать Ирода была наватеянкой), да еще, с согласия Августа, он держал на службе полки бельгийских кельтов, фракийцев, галатов, которые все поклонялись Богу-Солнцу под разными именами. Едомитяне называли своего бога Кози, или Нимрод, наватеяне — Ури-Тал Дусар, фракийцы — Дионис, галатияне — Ису, а кельты — Лугос.