ЧАСТЬ ВТОРАЯ

Глава двенадцатая В ЛЕОНТОПОЛЕ

За катафалком Ирода шли с громким плачем бесчисленные родственники, вольноотпущенники, рабы, опечаленные представители греческих и сирийских общин, с которыми он был в дружбе, сотни едомитян и ааватеян, не считая огромного числа профессиональных плакальщиков и солдат его армии, привязанных к нему долгими годами верной службы. Благочестивые же иерусалимские иудеи решили воздержаться от демонстрации скорби, даже если этот день был отмечен семейным горем. Когда похороны закончились, другая многочисленная процессия подошла к Храму отдать последний долг юношам, заживо сожженным вместе с их учителями за то, что они сбросили золотого орла с Восточных ворот. День за днем и ночь за ночью в городе плакали и рыдали, пока Архелай, потеряв терпение, не приказал командиру Иерусалимского гарнизона найти начальника Храмовой стражи Сарми и потребовать от него, чтоб он любыми средствами прекратил беспорядки. Однако Сарми забросали камнями, и он ушел ни с чем. Оплакивание возобновилось с еще большей силой.

В это время, как обычно, множество благочестивых иудеев явилось в Иерусалим на праздник Пасхи, и их появление дало повод для многолюдного собрания в трех Дворах, на котором было решено требовать смещения первосвященника, отъявленного негодяя, назначенного Иродом перед самой смертью, и выдворения из Иерусалима всех чужестранцев. Это второе требование не было выражением национальной нетерпимости, ибо иудеи всегда жили в мире с чужими общинами, тем более что Закон запрещает им забывать то время, когда они сами были гостями в Египте. Это был протест против кельтских и галатских войск, использованных на ипподроме, и против фракийцев, устроивших резню в Вифлееме, и против жившей во дворце матери Архелая самарянки Малтаки, повсеместно считавшейся злым гением Ирода в его последние дни. Хотя самаряне с похвальной скрупулезностью следуют Закону Моисея, они всегда были для иудеев еще большими чужеземцами, чем настоящие чужеземцы. Свой род они ведут от ассирийцев, или, как они сами утверждают, от киприотов, поселившихся в Ситхеме много столетий назад после того, как ефраимиты были угнаны в ассирийское рабство. Они восприняли религию израильтян, желая умилостивить Бога, давшего им кров и защиту от совершенно измучивших их львов. Непримиримая вражда началась с тех пор, как священнослужители-самаряне воспротивились затеянному Неемией восстановлению Храма в Иерусалиме. Вероятно, они считали, что централизация религиозной власти в Иерусалиме, не освященная Пятикнижием, отдаст евреям политическую власть над Самарией, которую они ничем не заслужили, но которой непременно злоупотребят. Иудеи возмутились таким вмешательством в свои дела, но, когда восстановленный Храм начал привлекать к себе земле-пашцев-ефраимитов с подарками, самаряне построили другой храм на горе Гаризим, который Иоанн Гиркан из рода Маккавеев разрушил как идолище, ибо самаряне продолжали поклоняться наравне с Иеговой отлученной от него голубке-богине Ашиме. С тех пор самарянам был запрещен вход в Иерусалимский Храм, даже во Двор язычников, а среди фанатиков ходила поговорка: «Хоть много ешь самарянского хлеба, хоть мало, а во рту все свиное сало».

Архелай же вместо того, чтобы напомнить евреям об их долге перед чужеземными гостями или попросту не обращать на них внимания, послал против них кельтов, и в результате около трех тысяч человек были ими убиты и затоптаны толпой. Поэтому, когда он спустя несколько дней прибыл с многочисленной свитой в Рим, чтобы уговорить императора на раздел царства, одновременно с ним явилось посольство из пятидесяти членов Высшего суда — просить императора взять под свою опеку Иудею в качестве единой римской провинции. Они ручались, что, если избранный ими первосвященник, поддержанный Высшим судом и Великим Синедрионом, возьмет власть в свои руки, то не будет «еврейской проблемы», о которой Август незадолго до этого говорил в сенате. Обе процессии направились во дворец воздать почести императору Августу, а три или четыре тысячи еврейских торговцев и чиновников, вышедших с женами и детьми на улицу, радостно приветствовали послов и позорили Архелая. Царевич Филипп остался временным правителем в Иерусалиме под откровенной защитой прокуратора Сирии Вара, а Антипа и Саломея поехали с Архелаем в Рим и очень пожалели о союзе с ним, увидав, как к нему относятся евреи. Естественно, любой компромисс им был предпочтительнее удовлетворения требований Высшего суда, и помеху они видели только в Архелае. Антипе удалось добиться частной встречи с императором, и он, забыв о братьях, стал испрашивать у Августа согласия на утверждение того завещания, которое Ирод подписал, когда Архелай и Филипп были у него в немилости. Он показал Августу заверенную копию завещания и сделал вид, что не знал о его существовании, хотя назван в нем единственным наследником, иначе он якобы никогда не принял бы участия в разделе того, что по праву принадлежит ему одному.

В присутствии Ливии и по ее совету Август на встрече с Антипой назвал неуместным его отречение от соглашения, пусть даже подписанного по незнанию, и без всяких околичностей объявил, что истинное завещание то, что хранится у весталок. Только помня об этом завещании, сказал Август, он позволил себе, Ливии и другим членам семейства принять дары, указанные в последнем неподписанном завещании, которое только что легло на его стол, тогда как завещание, поданное Антипой, видимо, составлено в такой спешке, что некоторые подарки в нем вовсе не упоминаются, ведь не станет же он настаивать, да еще требуя законного подтверждения, что завещатель, ставя свою подпись, не был в здравом уме и твердой памяти? А поскольку главные наследователи из первого завещания — царевич Антипатр, царевич Ирод Филипп и их наследники — или мертвы, или отказываются от своих притязаний (а о том, что делать в такой сложной обстановке, там ничего не сказано), то завещание, привезенное Антипой, наряду с остальными тоже может быть приобщено к делу как подтверждение намерений Ирода накануне смерти.

В конце он сказал:

— Только в одном я не согласен с тобой. В отношении наследников Антипатра. Кстати, я искренне скорблю о внезапной смерти Антипатра-младшего. Корона подождет. Это значит, что я не обижу тебя и твой брат Архелай не станет царем. Ему придется удовлетвориться званием этнарха.

Почета в этом было немного. Человек простого звания, ведавший делами евреев в Александрии, тоже был этнархом.

Ходили слухи, что Ливия настаивала на таком решении из-за Саломеи. В черновом варианте завещания Саломея была упомянута как хозяйка крошечной Филистии, которую она якобы обязалась отписать Ливии, если ей позволят насладиться властью в течение года-двух, которые ей еще осталось прожить, потому что здоровье ее сильно пошатнулось.

Потом Август официально принял Архелая и Ан-типу и повторил им свое решение, правда, счел нужным, когда никто не слышал, сказать Архелаю:

— Через десять лет ты, если заслужишь, станешь царем.

Потом он позвал членов Высшего суда, и те принялись ругать Архелая, приводя столь убедительные доводы в пользу превращения Иродова царства в провинцию под управлением почтенных священнослужителей, что Август едва не пошел на попятную. Он с готовностью выразил сожаление по поводу учиненного Архелаем избиения евреев во время Пасхи, но под конец сказал:

— Просвещенные евреи, я не могу удовлетворить вашу просьбу, и если откровенно, то в основном из-за тысяч ваших собратьев, осадивших мой дворец и вмешивающихся в дела, которые их вовсе не касаются. Вы хотите, чтобы я требовал от сената политической автономии Палестине…

— В пределах империи, цезарь! — воскликнул возглавлявший посольство первосвященник.

— Ну, это и так ясно. Однако вон те люди — они не родились в Палестине, по крайней мере, очень немногие из них родились там, но их появление сегодня на улицах предостерегает меня против усиления власти вашего первосвященника, против усиления его светской, не говоря уж о религиозной, власти. Откуда мне знать, не станет ли Иерусалим, если я подарю его вам, центром всемирного иудейского заговора против Римской империи? Иудеи ведь живут повсюду. Они все процветают и неистребимы, как воры, в своей деловитости.

— Увы, цезарь, ты очень ошибаешься, когда говоришь о богатстве или единодушии евреев, основываясь лишь на знании евреев Италии, Египта и Малой Азии. В мире сотни тысяч бедных евреев, к тому же мы разделены на множество сект, по крайней мере, в Палестине. Что же до всемирного заговора, спи спокойно, ибо в Иерусалиме живут мирные люди и у них нет желания распространять свою религию за существующие пределы. Мы очень сожалеем о насильственном обращении едомитян в иудаизм и о более позднем, ненасильственном обращении многих греков, которые пришли к нам скорее по деловым соображениям, чем из религиозной убежденности. Евреи, живущие в Рассеянии, в основном такие же мирные люди, как и мы, и ни один из них не избрал для себя воинскую профессию.

— Николай Дамасский говорит другое. Он сообщает, что ваши святые поэты обещали вам Мессию-завоевателя и вы ждете его со дня на день, чтобы он разгромил нас. Признаю, евреи, живущие в этом городе, в основном торгуют и считают. Они не солдаты. Ну и что из этого? Богатым людям не надо драться самим, — они. могут нанять армию.

— Ты откровенен с нами, цезарь, и мы тоже будем откровенны с тобой. Действительно, в наших книгах есть пророчества о царе, который освободит нас от иностранного владычества, как царь Давид освободил наших предков от филистимлян за триста лет до основания Рима. Однако там не указано время его прихода, и некоторые ученые мужи считают, что это уже случилось за пятьдесят лет до появления Римской республики, когда родился царь Кир Персидский, который освободил нас от царя Дария Мидянина. Если ты пойдешь нам навстречу, прихода Мессии перестанут ждать, потому что тогда не будет иностранного владычества. Нашей национальной гордости ничуть не противоречит оставаться под защитой Рима, так же как раньше под защитой Ассирии, Персии и Египта, пока вы, римляне, не мешаете нам жить в мире и сохранять наши обычаи. Если ты пойдешь нам навстречу, мы щедро отплатим тебе за военную защиту.

Однако Август побоялся обидеть Ливию и отпустил послов, сказав им на прощание:

— Просвещенные мужи, надеюсь, когда-нибудь у меня будет время изучить ваше Священное Писание, хотя мне говорили, что это не такое уж легкое дело.

Иоаким, отец Марии, который был одним из самых почтенных среди послов, ответил:

— Шестьдесят пять лет, цезарь, я изучаю Писание, но многие очень важные вопросы так и остались недоступны моему пониманию.

Иоаким мог бы привести в пример вопросы, связанные с вечным ожиданием Мессии, но пока слово «Мессия» не объяснено, рассказ о жизни Иисуса теряет в ясности и красоте.

«Мессия» означает «Христос», или «Помазанный», поэтому Мессией может быть только царь, а никак не человек простого звания, как бы он ни прославился талантами или военными подвигами. Женатый на сестре жены Иоакима, высокоученый Захария в своем незаконченном указателе пророчеств о Мессии выделил пять Мессий: сына Давида, сына Иосифа, сына чело-. века, Великого богослужителя и Страдающего раба. Подобно многим образованным теологам наших дней, он хотел выяснить, правда ли, что их пятеро, или, может быть, их предполагалось четверо, трое, двое или даже один, которому могли бы подойти все вышеуказанные приметы.

Самой популярной была версия о сыне Давида. Он должен был стать царем в обычном понимании и править там, где некогда правил Давид. Этот милосердный царь был предсказан пророком Иезекиилем, автором шестнадцатого и семнадцатого псалмов, пророками Захарией и Малахией, автором второй части Книги пророка Исайи, автором Книги премудрости Соломона, Ездрой, сивиллой-пророчицей и многими-многими другими. Он должен был родиться у девственницы-матери в иудейском Вифлееме — Вифлееме-Ефрафе, когда закончится эпоха войн, голода и стихийных бедствий, так называемых «страданий» Мессии, и евреи увязнут в трясине уныния. Он должен был прийти из неизвестного рода и быть помазан на царство вечно юным пророком Илией, о котором проповедник сын Сирахов сказал: «Ты предназначен был на обличения в свои времена, чтобы утишить гнев прежде, нежели обратится он в ярость, — обратить сердце отца к сыну и восстановить колена Иакова». Илия должен был подготовить дорогу для Мессии, который бы по ней с триумфом въехал на молодом осле в Иерусалим, и это стало бы сигналом для врагов Израиля развязать кро-навую бойню в Иерусалиме, во время которой они хотели бы лишить жизни две трети его жителей, однако Мессия, вдохновленный чудесными знамениями, собрал бы верных людей на Масличной горе и привел их к окончательной победе. Потом он объединил бы разъединенные колена Израилевы и мирно царствовал четыреста лет, или, как говорят другие, тысячу лет, и правители Египта, Ассирии и всего остального мира с почтением приходили бы к его трону во вновь освященном городе Иерусалиме. На земле вновь был бы рай, новый золотой век и невиданное процветание.

Сын Иосифа, или сын Ефрема, — еще один воинственный Мессия, царствование которого также должно было увенчаться всеобщим миром. Он тоже должен был родиться в иудейском Вифлееме, где жила его прапрапрапрабабка Рахиль, однако править должен был над десятью северными коленами, которые отделились от Ровоама, последнего царя всего Израиля. Поскольку Сихем был осквернен самарянами, некоторые предполагали, что он объявится на священной галилейской горе Фавор, а другие все-таки ждали, что он придет в Сихем и очистит его от скверны. Сын Иосифа, вне всяких сомнений, — соперник сына Давида, и центром его почитания должен был стать Иерусалим, ибо северяне не сомневались, что благословение Иакова, данное сыновьям, как об этом сказано в Книге Бытия, не оправдывает Иуду, в честь которого зовутся все иудеи, в его претензиях на постоянное главенство в Израиле. В пророчестве много неясного.

Не отойдет скипетр от Иуды и законодатель от чресл его, доколе не придет Примиритель, и Ему покорность народов.

Когда это произойдет, тогда царский скипетр и жезл, до тех пор находящиеся в руках Иуды, перейдут к Мессии, который будет из рода Иосифа, потому что еще патриарх Иаков сказал, что от Иосифа явится Пастырь и Твердыня Израиля «благословениями отца твоего, которые превышают благословение гор древних и приятности холмов вечных». С этим воином, сыном Иосифа, соединяли проповедника покаяния, который мог бы быть и Илией.

Что значит «Иосиф»? Разве это не весь священный народ Израиля, выведенный Моисеем из Египта? Или только два племени Ефраима и Манассия, с которыми позднее соединили это имя и жалкие остатки которых еще семь столетий назад были уведены в ассирийское рабство, откуда так и не возвратились? В таком случае сын Давида — это и сын Иосифа, и благословение Иуды означает, что Иуда должен хранить независимость своего племени, пока не настанет время независимости всего Израиля.

Что касается непонятного уточнения насчет воинственного Мессии — будь то сын Давида или сын Иосифа, — то, согласно Исайе, он будет идти от Едома, который во времена Исайи находился вне земель иудеев, в червленых ризах от Восора. Если Восор — главный город едомитян, значит, он едомитянский царь. Однако, возможно, говорят противники этой теории, что имеется в виду другой Восор, который стоит на берегу Персидского залива и веками славится пурпуровой краской.

Третий Мессия — Сын Человека, что весьма сомнительно, хотя источник этой версии — седьмая глава апокалиптической Книги пророка Даниила. В ней Даниил провидит некоего Сына Человеческого, которому Ветхий Днями дает в вечную власть все народы, племена и языки. Сын Человеческий — совсем не человек, и в Иерусалим он въезжает не на белом осле, а, как говорит Даниил, на облаке. Конечно, можно считать, что он дух или что-то вроде того или другого из двух первых Мессий, совершающий на небесах то, что в это время совершается на земле.

Четвертый Мессия должен быть царско-священ-нослужительского происхождения, к тому же жить в Иудее. О нем лучше всего читать в прекрасном, хотя и неканоническом завете Левия. В качестве священника этот Мессия непременно должен был быть из племени Левия, а не Иуды или Иосифа. Он должен был подтвердить завоевания своих войск, установить всеобщий мир, реформировать календарь, изменить каноническое Писание и очистить людей от грехов. Эту идею трудно примирить с остальными, и все же Заха-рия, законопослушный сын Садока, не мог взять и вовсе вычеркнуть ее, как он вычеркнул идею фарисеев о всеобщем воскресении в конце тысячелетия и суде Иеговы над всеми когда-либо жившими на земле.

Последним в списке был Страдающий раб, чьи притязания на звание, истинного Мессии были изучены лишь немногими и то пессимистично настроенными фарисеями. Соответствующий текст есть в пятьдесят третьей главе Книги пророка Исайи. Это не великий завоеватель, как сын Давида или сын Иосифа, а человек, презренный и умаленный перед людьми, признанный грешником и приговоренный к позорной казни. Он промолчит перед своими обвинителями и будет поспешно предан ими земле, но каким-то образом после смерти победит всех. О его смерти говорится еще и в двенадцатой главе Книги пророка Захарии: «… и они воззрят на Него, Которого пронзили, и будут рыдать о Нем, как рыдают об единородном сыне, и скорбеть, как скорбят о первенце». Захария, который взял Страдающего раба в качестве примера отвергнутого пророка, не мог всерьез считать его Мессией, потому что его царство должно было быть посмертным, а посмертное царство уже звучит как противоречие. И все же, не желая оставлять никаких пробелов, он включил в свой перечень тексты о Страдающем рабе с соответствующими комментариями, в которых сравнил его с пророком Елисеем, оживившим сына сунамитянки, и сделал вывод, что этот Мессия будет испытан смертью и воскрешен из мертвых Иеговой.

Удивительным было условие, при котором Мессия обязательно должен был быть неожиданно появившимся неведомо откуда царским наследником и помазанным пророком, ведь, если говорить серьезно, царский наследник живет в прекрасном дворце и имеет все, что ему положено как наследнику. А если узурпатор упрятывает его в надежную темницу, то никакой пророк не посетит его и не объявит о нем народу, тем более не помажет священным елеем. Однако, что касается Иисуса, то это немыслимое условие оказалось выполненным. Никто не догадывался о его существовании, кроме нескольких человек, а из них лишь его мать, ее муж Иосиф и бывший первосвященник Симон, сын Боефа, знали в точности, где он находится. Сам он, хотя с младенчества понимал, что обладает властью, не дарованной другим детям, и имел видения, в которых мог угадать свою судьбу, оставался в неведении относительно своего происхождения, пока Мария, когда он достиг отрочества, не открыла ему тайну, которую он хранил даже от самых близких людей до тридцати лет.

Лет семи он уже верховодил мальчишками, сыновьями еврейских торговок Леонтополя, которые находили себе место для игр на рынке и в его окрестностях. Для своего возраста он был невысок, но крепок и широкоплеч, правда бледен, и у него были глубоко посаженные лучистые глаза и рыжие волосы. Чаще всего мальчишки разыгрывали в лицах драматические моменты еврейской истории, причем это было, как правило, тщательно продуманное и искусно исполненное представление, потому что Иисус умел всего добиваться от своих товарищей, внушая им благоговение или забавляя их. Как Моисей, он вел их из Египта в пустыню, обремененных уносимым добром; как Гедеон, устраивал засаду на мидианитов и преследовал их двести миль уже за Иорданом; как Давид, бежал от царя Саула, убийцы-маньяка, и тайно сговаривался с сыном Саула, своим побратимом Ионафаном. Он всегда словно не играл, а жил жизнью своих героев, потому что в самых мельчайших подробностях представлял себе каждую сцену.

Как-то раз младшая сестричка его приятеля упрекнула его в том, что он не хочет играть в свадьбы, похороны или события из жизни рынка:

— Мы играли для тебя на свирели, а ты не плясал. Мы плакали для тебя, а ты не плакал вместе с нами.

На этот упрек он не нашел ответа и сказал только:

— Мои игры лучше.

Однако она огорчила его, и он предложил ей самой придумать какую-нибудь игру.

— Давай поиграем в Ноев ковчег и в голубя, который ищет землю.

Ииеус сел на землю, слепил из глины, добавив в нее соломы, ковчег и разных животных, которые пошли в ковчег семеро за семерыми и двое за двумя.

Девочка не унималась.

— Я говорила не об игрушечном ковчеге, а о настоящем, в котором мы сами могли бы прятаться.

— Наберись терпения. Сначала я закончу с птицами и животными.

Она смотрела, как быстро мелькают его пальцы, и не проронила ни слова, пока он не встал и не поклонился ей торжественно.

— Кажется, дождь собирается. Пойдем, Доркада, в ковчег вместе со мной. Я буду Ноем. Ты- моей женой. А наши сыновья со своими женами пойдут следом за нами. Пойдем.

Она взяла его за руку, и они вообразили, что входят в ковчег. Крепко вцепившись ручонкой в его руку, она, казалось, в самом деле входила в настоящий ковчег, как тот, о котором говорится в Книге Бытия, и у нее над головой барабанил по крыше дождь, и она слышала, как мычат, рычат, визжат и блеют разные животные. В конце концов дождь кончился, и она увидела глиняного голубя в руках у Иисуса, увидела, как голубь покрывается перьями и вылетает через дыру в крыше. Она закричала от страха, и он отпустил ее руку. Игра закончилась. Ковчег опять был маленький, слепленный из нильского ила, а игрушечный голубь валялся на земле со сломанными крыльями.

— Доркада, Доркада, — упрекнул он ее, — неужели ты не могла подождать, пока он принесет оливковую ветвь?

Иисус владел даром провидца. Однажды, когда игравший в вырвавшегося на свободу верблюда мальчик-египтянин толкнул его и они оба упали, Иисус, поднявшись с земли, сказал:

— Увы, этот верблюд никогда не придет домой. Так и случилось. Маленький египтянин бегал среди привязанных на базаре животных и плевал в них, однако им это пришлось не по вкусу и один мул забил его до смерти.

В другой раз он играл в «шпионов в Иерихоне» на крыше отцовского дома. Вместе с приятелем по имени Зинон они изображали Халева и его друга, прятавшихся в кучах кудели на крыше дома Раав, а девочка, которая изображала Раав, должна была бросить им веревку и помочь спуститься. Однако Зинон поскользнулся и, пролетев футов двадцать, ударился головой о камень. Мальчики, изображавшие жителей Иерихона, закричали:

— Он умер! Он умер!

Они разбежались кто куда, а Иисус продолжал сидеть на крыше, свесив ноги и погрузившись в глубокую задумчивость. Из дома напротив с воплями выбежали отец и мать мальчика и принялись голосить над ним, как над мертвым. Собралась целая толпа соседей, и мать мальчика указала на Иисуса со словами:

— Вы только поглядите на него, соседи! Это он столкнул моего мальчика с крыши! Поглядите на убийцу моего сына! Вот он, убийца, сын плотника! И это не первое его убийство. Разве не он убил египтянина, прокляв его за то, что тот сбил его с ног?

Иисус рассердился и спрыгнул с крыши прямо в кучу пыли.

— Женщина, — сказал он, — я не толкал твоего сына и не проклинал египтянина!

Пройдя сквозь толпу, он стал возле сильно побледневшего товарища и, взяв его за руку, воскликнул:

— Зинон, Зинон, ответь мне, я ведь не толкал тебя, разве не так?

И Зинон тотчас ответил:

— Нет, мой господин Халев, я сам поскользнулся. Бежим быстрее в горы. Через три дня мы должны вернуться к нашему господину Иисусу!

И он, здоровый и румяный, вновь вскочил на ноги.

Примерно в это время Иосиф послал Иисуса в школу одного жившего поблизости раввина, не зная, что он уже выучился читать по-еврейски и по-гречески, то есть на тех языках, что приняты на рынке, а выучился он у человека, зарабатывавшего себе на хлеб писанием писем, для которого иногда бегал с поручениями. Иисус был талантливым мальчиком, каких немало в еврейских семьях, и один раз услышанное или прочитанное запоминал навсегда.

Он рано пришел в школу, раньше всех учеников, и равви, погладив его по голове, сказал:

— Начертано: «Я, премудрость, обитаю с разумом и ищу рассудительного знания… Мною цари царствуют и повелители узаконяют правду… Любящих меня я люблю, и ищущие меня найдут меня…» Ты и вправду пришел рано.

Потом стал молиться:

— Помилуй меня, Боже, по великой милости Твоей, и по множеству щедрот Твоих изгладь беззакония мои.

Иисус продолжил, как учил его Иосиф:

— Многократно омой меня от беззакония моего, и от греха моего очисти меня.

— Дитя мое, о каком нерассудительном знании, — спросил его равви, — говорил Соломон?

— Самое первое, я думаю, об алфавите.

Равви обрадовался.

— Давай поскорее начинать. Я научу тебя всему, что знаю об алфавите.

Он достал деревянную букву из ящика и положил ее на глиняную табличку.

— Это алеф, дитя, первая буква. Скажи: «алеф».

— Алеф, — повторил Иисус.

— Прекрасно. Теперь мы можем перейти к следующей букве. Это бет.

— Но, равви, — разочарованно воскликнул Иисус, — ты еще не всему научил меня! Что она означает? Человек, который пишет на рынке письма, сказал мне, что ты все знаешь.

— Алеф значит алеф, иначе говоря, бык.

— Я знаю, равви, что алеф — бык, но почему она такая, какая она есть? Она похожа на голову быка с ярмом на шее, но почему голова у него повернута так странно?

— Терпение, дитя, — улыбаясь, сказал равви. — Сначала мы научимся узнавать буквы, а потом уж, если ты захочешь, попробуем понять их форму. Но об алеф я тебе все-таки скажу. Считается, что в начале начал случилась ссора между буквами. Все они хотели быть первыми, и все горячо молили об этом Господа, только алеф молчала и ни о чем не просила. Господу это понравилось, и он обещал, что именно ею начнет Десять Заповедей, что он и сделал. Анохи Адонаи — «Я Господь, Бог твой». Вот тебе урок, дитя, скромности и молчания… А теперь займемся буквой бет. Повтори: «бет».

— Если ты приказываешь мне сказать «бет», я говорю: «бет», — хотя я знаю все двадцать шесть букв и умею писать их по порядку, как было принято в старину и как принято теперь. Но ты не все рассказал мне об алеф! Ведь алфавит, если он есть все знание, должен как-то соотноситься с алеф. Может быть, бык повернул голову в нетерпении? Или он упал мертвым на дороге?

Равви вздохнул и решительно проговорил:

— Маленький Иисус, иди с миром к своему отцу, пока не пришли другие ученики, и скажи ему, чтоб он послал тебя к более знающему учителю.

Огорченный Иисус вернулся к Иосифу, и Иосиф спросил его:

— Почему равви так рано отпустил тебя?

— Я спросил его об алеф, а он не знал, что ответить. Иосиф посоветовался с Марией и послал Иисуса к другому учителю, который был известен своими обширными познаниями, но жил далеко от них.

На следующий день Иисус отправился к этому учителю, которому первый уже рассказал об Иисусе. Он решил, что не позволит мальчику ненужными вопросами нарушить обычное течение занятий.

— Это же ясно, как день, — сказал второй учитель. — Ребенок сыграл с тобой шутку. Наверно, его подучил грязный писака с рынка.

— Может быть, ты и прав, но он мне показался умным ребенком и вряд ли способным на подобную шалость.

Когда Иисус вошел в классную комнату и почтительно поздоровался с учителем, а потом, ответив ему на молитву, уселся, скрестив ноги, на ковре рядом с другими мальчиками, учитель грубо приказал ему встать.

Он встал.

— Ты пришел учиться у меня? — спросил учитель.

— Да, равви.

— От твоего прежнего учителя, просвещенного равви Осии, я слышал, что ты знаешь весь алфавит.

— Это правда, равви.

— Какой ученый малыш! Может быть, ты уже толкуешь священную литературу?

— С Божьей помощью я начал это делать, равви.

— Как начал?

— Я начал с буквы «алеф».

— Прекрасно! Прекрасно! Несомненно, тебе уже известно, почему она такой формы?

— Я всю ночь размышлял и молился, равви, и утром мне был дан ответ.

— Тогда просвети нас своим озарением. Иисус нахмурился, подумал немного и сказал:

— Значит, так. Алеф — первая буква алфавита и алеф — бык, то есть главная опора человека, первое и самое почтенное из четвероногих животных, которыми владеет человек.

— Докажи это. Почему не осел самое почтенное животное?

— Бык упоминается в заповеди о сглазе раньше осла.

— Какая ерунда! А почему не овца? Ты думал об овце?

— Я думал об овце, хотя ее нет в заповедях, но бык, несомненно, гораздо почтеннее, если вспомнить аллегорию о двух женитьбах Иакова. В первый раз он взял к жены Лию, иначе говоря, корову, а потом Рахиль, то есть овцу.

Учитель с трудом сдерживал ярость.

— Продолжай, Хирам из Тира.

— Алеф, насколько я понял, — это принесенный в жертву бык, с которого еще не сняли ярмо, и, значит, изучение священной, литературы должно начаться с жертвоприношения. Мы должны принести в жертву Господу самое дорогое, что у нас есть, символом чего будет бык. Мы должны терпеливо работать, пока не свалимся замертво. Таков был ответ на мой вопрос.

— Скажи, ты пришел в школу как ученик или как книжник? — спросил учитель с иронией, которой его ученики боялись даже больше, чем его ярости.

Иисус спокойно ответил:

— Я слышал голос: «Разбрасывай там, где собираешь, и собирай там, где разбрасываешь». Ты спросил меня, почему первая буква алфавита такая, а не другая, и я тебе ответил, как мне ответили на мою молитву. Это было моим разбрасыванием. Что же до собирания, то мне очень хочется знать, что ты будешь разбрасывать? Что значит форма последней буквы?

Учитель побледнел от ярости и, схватив прут, двинулся к Иисусу.

— Последней буквы алфавита? — переспросил он. — Ты говоришь о «тав», равви Иисус?

— Я не равви. Это ты равви. Но я, действительно, спросил тебя о «тав».

— «Тав» — последняя буква, и смысл ее не надо далеко искать. Она похожа на крест, а позорный крест — заслуженный удел бесстыдных учеников, которые хотят соревноваться в логике со своим учителем. Иисус, сын плотника, будь осторожен, ее тень уже упала на твою дорогу!

Иисус проговорил с запинкой:

— Если я тебя обидел, равви, прости меня. Лучше я попрошу отца послать меня к другому учителю.

— Но не раньше, чем я по справедливости воздам тебе. Ибо сказано: «Глупость привязалась к сердцу юноши, но исправительная розга удалит ее от него». У меня не хватает терпения на глупых и бесцеремонных детей, зато мудрый ребенок благоговеет перед моей розгой.

Иисус не испугался и храбро ответил ему:

— Равви, подумай хорошенько, что ты говоришь. Разве ты не знаешь, что завещал просвещенный Гил-лель? «Необузданный учитель не может учить, а робкий ученик — учиться».

Это было уже слишком. Изо всех сил учитель замахнулся на Иисуса, но розга разломалась у него в руках на мелкие кусочки.

Иисус не пошевелился. Он даже не сделал попытки защититься. Просто стоял и пристально смотрел в глаза разъяренному человеку, который в конце концов отвернулся от него и направился к своему стулу, чтобы продолжить урок. Неожиданно он схватился рукой за сердце и упал бездыханный.

Так закончилось обучение Иисуса, потому что ни один учитель в Леонтополе не захотел принять его к себе. Еще долгие месяцы люди показывали на него друг другу, качали головами и негромко говорили:

— Этот мальчишка бесстыдными вопросами убил своего учителя! Но, говорят, тот все же сумел ему как следует ответить перед смертью. Говорят, он предсказал, что его распнут на позорном кресте.