Шоссе, приведшее нас в Канаду, снова шло по бескрайним пахотным землям, не отличавшимся, на мой взгляд, от оставленных нами по другую сторону границы, только домов, сараев, ветряных мельниц и свидетельств человеческого присутствия здесь было побольше. Милдред сказала, что зеленые холмы, которые я впервые заметил, оказавшись к северу от Хавра, называются Сайпресс-Хиллс. По ее словам, они чем-то похожи на Альпы: выросли сами собой из прерий еще в те времена, когда по здешним равнинам ползли ледники. Они покрыты особыми, изолированными от других лесами, и животная жизнь там тоже своя. Чужаков местные жители не любят. Впрочем, городки, через которые мы проезжали, — Говенлок, Консул, Рейвенкраг, Робсарт — ничем не отличались от любого заштатного городишки Монтаны. Хотя я думал, что если человек вырос в месте с таким странным названием — включая сюда и Саскачеван (название, которое мне приходилось слышать редко), — то он и в себе всегда будет усматривать нечто странное. Вообще, в дальнейшем существовании ничто уже не будет казаться мне таким же совершенно нормальным, каким была для меня жизнь в Грейт-Фолсе.

Ведя машину на север, под уже предвечерним солнцем, Милдред пересказывала мне то, что знала о Канаде и что, по ее мнению, могло мне пригодиться. Канада принадлежит Англии и делится на провинции, не союзные штаты, — хотя разница между ними невелика и состоит главным образом в том, что в Канаде их десять. Большинство населения говорит на английском, но немного другом, объяснить она этого не смогла, однако не сомневалась, что я пойму все сам и быстро освою здешний язык. В этой стране, продолжала Милдред, тоже празднуют День благодарения, только не в ноябре, да и приходится он не на четверг. Канада сражалась вместе с Америкой в той же мировой войне, в какой сражался мой отец, но вступила в нее даже раньше нашего, поскольку повинуется она королеве Англии. Канадская военная авиация ничуть не хуже нашей. Милдред сказала, что Канада — страна не такая старая, как Америка, в ней еще сохранился дух первопроходцев, и никто из канадцев не воспринимает ее как единую державу, — собственно, население некоторых частей Канады говорит на французском, столица ее находится на восточном краю страны и уважения никому не внушает, не то что наш Вашингтон, округ Колумбия. Канадские деньги, сказала Милдред, тоже называются долларами, правда, у них другая раскраска и по какой-то таинственной причине стоят они иногда дороже наших. И еще она сказала, что в Канаде имеются свои индейцы, только обходятся там с ними лучше, чем мы с нашими, а территория Канады превосходит американскую, однако она по преимуществу безлюдна, негостеприимна и большую часть года покрыта снегом.

Я ехал с Милдред и думал: как все это смогло стать реальностью только потому, что мы проехали мимо двух стоявших в глухомани домишек? Чувствовал я себя лучше, чем в начале дня, когда не знал, куда направляюсь. Я не то пережил кризис, не то увернулся от него. И испытывал облегчение. И желал лишь, чтобы моя сестра, Бернер, осталась со мной и увидела все это.

Новые и новые пшеничные поля проносились мимо нас, послеполуденный воздух был сладок и прохладен. Далеко в полях я видел отдельные облака пыли, поднимаемые фермерскими комбайнами. Грузовики-зерновозы стояли на стерне, ожидая, когда их наполнят пшеницей. Среди грузовиков двигались крошечные людские фигурки, комбайны пересыпали из своих бункеров зерно в грузовики, и те уезжали. Как только мы выехали из холмов, никаких ориентиров вокруг не осталось. Ни гор, ни рек — подобных Хайвудским, или Бэрз-По, или Миссури, — говорящих тебе, где ты. Даже деревьев и тех стало меньше. Иногда вдали появлялся одинокий приземистый белый дом с ветрозащитным ограждением, сараем и трактором при нем, потом, спустя какое-то время, — другой. Наверное, понять в этих местах, куда тебя занесло, можно было только по солнцу, по тому, как оно пересекает небо, ну и по приметам тебе уже знакомым: дороге, какой-нибудь длинной изгороди, господствующему направлению ветров. Но когда холмы скрылись из глаз, отыскать какую-либо центральную точку, с которой можно было бы соотнести другие, стало невозможно. Человек легко мог заблудиться здесь или сойти с ума, потому что центр находился повсюду и во всем сразу.

Милдред рассказывала мне о своем брате, Артуре Ремлингере. Он был американцем тридцати восьми лет, немалое число которых провел в Канаде, сам выбрав ее для себя. Из их семьи только он сумел поступить в колледж — собирался стать адвокатом, но по разного рода причинам учебу не завершил, а в Америке разочаровался. Жил севернее мест, по которым мы в те минуты ехали, в маленьком городке Форт-Ройал провинции Саскачеван, управлял там отелем. То, что она и он оказались по разные стороны границы, было, сказала Милдред, просто случайным стечением обстоятельств. Виделась она с ним нечасто, но считала, что это несущественно. Она любила его. По ее словам, брат согласился принять на себя заботы обо мне потому, что я американец и мне некуда податься, — ну и ей захотел сделать приятное. Занятие для меня он найдет. Своих детей у него нет, и потому со мной ему будет интересно, — и с Бернер тоже было бы, если б она не сбежала. Человек он, как я еще увижу, необычный. Развитой, умный. Находясь рядом с ним, я многое узнаю, он мне понравится.

Милдред решила выкурить еще одну сигарету и выпускала теперь из ноздрей дым, улетавший в окно. Машину она вела уже много часов — и только для того, чтобы увезти меня подальше от мест, в которых мне грозила беда. И наверняка уже сильно устала. Я пытался представить себе городок, в который мы едем, — Форт-Ройал, провинция Саскачеван. Звуки эти были чужды моему уху и оттого казались опасными. Воображение сумело нарисовать мне лишь картину окружавших нас прерий, в которых для меня места не было.

— А долго я буду жить с вашим братом? — спросил я только для того, чтобы не молчать.

Милдред выпрямилась, покрепче ухватилась за руль.

— Я не знаю, — ответила она. — Посмотрим. Только не трать время на мрачные размышления о прошлом.

Сигарета торчала из одного угла ее рта, а говорила Милдред другим.

— В твоей жизни еще много чего интересного случится, прежде чем ты умрешь. Поэтому будь повнимательнее к настоящему. Ничего не отвергай и старайся, чтобы у тебя всегда имелось что-то, от чего ты был бы не прочь отказаться. Это важно.

Ее совет не так уж и сильно отличался от того, что отец сказал Бернер и мне в день, когда мы не попали на «Ярмарку штата». Вот, значит, как думают взрослые, решил я, — хотя наша мать смотрела на мир иначе. Она-то как раз отвергала многое и принимала жизнь лишь на своих условиях. Милдред надула щеки, обмахнулась ладонью: ей было жарко в ее зеленом шелковом платье.

— То, что я сказала, имеет для тебя какой-нибудь смысл? — Она склонилась на сиденье и постучала мягким кулаком по моему колену — как люди стучатся в дверь. — Имеет? Тук-тук?

— Думаю, да, — ответил я. Хоть мне и казалось, что совершенно неважно, с чем я соглашаюсь, а с чем нет. Больше мы о моем будущем с Милдред не разговаривали.