XXXV
— Нет, только не в большой ресторан, я хочу позавтракать так, как вы завтракаете каждый день, мне кажется, что тогда я лучше вас узнаю.
Поэтому-то он повез Беренику к Маринье. От Маринье так просто, так естественно зайти потом к нему. Исходя из этих соображений, он оставил машину в гараже, и они пешком пошли на остров.
Погода испортилась, уже не было ни утренней прелести, ни утренней неги. Небо затянули серые тучи, и поднялся ветер. Северная набережная острова совсем обледенела. Ни одного прохожего. Пусто. До невероятности неприютно. Береника посмотрела на голые деревья, высаженные вдоль парапета, они казались отсюда, с затопленного берега, трагическими свидетелями неведомого бедствия. Ей вспомнился город Ис. Весь остров Сен-Луи был похож сейчас на последний уголок суши, пощаженный потопом. Береника запахнула плотнее свое меховое манто, зябко закуталась в него. Дорогое беличье манто, подарок Люсьена. Надо бы отдать манто в переделку, оно не совсем удачно скроено.
С чувством жадного любопытства вошла Береника в ресторан, немножко смахивавший на обыкновенную лавчонку; прихожая в нижнем этаже была когда-то, очень давно, выкрашена в белую краску, стены толстые, как обычно в домах старинной постройки, столики, касса, в глубине дверь, — словом, ничего примечательного, если не считать публики, самой разномастной; сюда сходились работавшие по соседству люди в блузах, в каскетках, здесь бывали английские художники, похожие на оксфордских студентов, несколько очень нарядно одетых парочек, выделявшихся на общем фоне, холостяки, чувствовавшие себя у Маринье как дома, а главное чиновники. Тут было тепло и славно. Орельена встретили как своего человека; ему даже полагалась здесь своя особая салфетка, но так как сегодня был понедельник, официантка без его просьбы подала чистую. Какая-то дама, обедавшая у окна, расплатилась и пошла к выходу. Официантка тут же указала на освободившийся столик. Они перешли туда.
— Ну, чем потчуете сегодня? — спросил Орельен. Он хотел помочь Беренике снять манто.
— Нет, спасибо, я не буду раздеваться. — И, вскинув на него глаза, добавила: — Накиньте мне его на плечи…
Между ними начинала устанавливаться чудесная близость.
В ожидании закуски Береника принялась рассказывать о себе. Эта искренность пришла не сразу, как не сразу приходит доверие, — пришла неведомыми путями. Потребовалось целое утро, проведенное с глазу на глаз. На чем они остановились? Береника говорила о себе, и рассказ ее был как бы ответом на то, что она услышала от Орельена, который говорил, так сказать, для затравки, желая вызвать ее на откровенность.
— Мне так хотелось бы, Орельен, чтобы вы представили себе наш большой дом, где я провела свое детство. Потому что, если вы хотите узнать меня, вам просто необходимо знать этот дом. Я жила одна с отцом и прислугой. И ветер, ветер. Огромный, печальный, выкрашенный в желтую краску дом, затерянный среди холмов… А кругом солнце, ветер…
Он взял ее руку. Всеми силами он пытался нарисовать в своем воображении этот дом в дальнем уголку Прованса, одинокое безрадостное детство, отца Береники, брошенного женой… Ибо мать Береники в один прекрасный день уехала от семьи и больше не вернулась…
— Давным-давно я обещала себе навестить наш дом, только не одна, а с человеком, с человеком, которого…
Он сжал эти покорные пальцы с лихорадочной силой. Значит, она его любит? Он не думал о том, как заключит ее в свои объятия, нет, он думал о том, что увезет ее туда, в этот старый отцовский дом. Ведь есть тысячи вещей, которых он никогда никому не говорил. Он хотел заказать анчоусы, но уже подали жаркое. В кафе вошли двое мужчин. Орельен сердито поморщился и прервал рассказ Береники, воскликнув:
— Экая досада!
— Что случилось?
— Видите, вошли двое… Я их знаю, и они меня заметили.
Усаживаясь в противоположном углу зала за столик, один из новоприбывших поднял брови с видом радостного изумления, приветственно помахал Орельену рукой и попытался выразить свою радость даже движением плеч. Рыжий коротышка, с коротко подстриженными бачками, в непомерно высоком воротничке, в галстуке бабочкой; на нем был пиджак преувеличенно модного фасона, с чересчур широкими лацканами. Явная богема, но из богатых. Его спутник — довольно тучный мужчина, повыше ростом, уже успел присесть за столик, вид у него был до крайности вульгарный, волосы острижены под бобрик, маленькие, видимо очень жесткие усики, огромный, выдающийся вперед подбородок и курносый нос; он раскланялся с Орельеном крайне церемонно и сдержанно. Береника, забавляясь втайне, наблюдала за Орельеном. Только Орельен умел так вежливо поклониться, не выпуская из рук ножа и вилки, и чуть улыбнуться, не разжимая губ.
— Мои полковые товарищи… тот, что поменьше, — Фукс, выпускал у нас в окопах газету… Тем же занимается и сейчас, в мирное время. Издает «Ла Канья», слыхали о таком издании?
— Да, Люсьен его читает…
Она произнесла эти слова не подумавши, смутилась и взглянула на Фукса, который по-прежнему вопросительно вскидывал брови, уставившись на Орельена, затем ткнул большим пальцем в сторону своего соседа и кивнул головой. Орельен сидел как на раскаленных углях.
— По-моему, они хотят с вами поговорить, — заметила Береника. И в самом деле, Фукс поднялся и направился в их сторону.
— Здравствуй, Лертилуа, извини меня… извините, мадам. Ты придешь в четверг на обед? Простите, что я веду себя как последний хам…
Эта фраза сопровождалась вежливым подергиванием плеч и взглядом в сторону Береники. Орельен с худо скрытым раздражением представил их: «Мой друг Фукс, мы с ним были в пятнадцатом полку вместе с Эдмоном… Мадам Морель…»
Фукс усиленно залебезил, пригладил бачки.
— Эдмон? Стало быть, мадам знает нашего маленького доктора?
Так странно было слышать, что ее кузена Барбентана кто-то называет «маленьким доктором». Береника забыла, что он был на фронте в качестве врача. Она улыбнулась.
— Он мой кузен, — пояснила она.
— Ну, в таком случае… — Столь близкое родство этой дамы с маленьким доктором Фукс воспринял как прямое приглашение присесть к их столу, что он и сделал, опустившись на противоположную банкетку, и извинился на самых визгливых нотах своего голоса, даже с каким-то тявканьем.
— Представь себе, — продолжал он, — мне удалось отыскать одну небольшую ресторацию, бесподобную ресторацию! Пальчики оближешь! Сам увидишь… На Ла-Вилетт! И свой погреб! Вино подают прямо в графинах. Ты только представь себе… Нет, в четверг мы не там соберемся, на четверг приглашения уже разосланы. Здорово звучит, а?.. Теперь уже поздно менять штаб-квартиру и собирать народ в этот кабак… По-прежнему все свадьбы и банкеты устраиваем возле Сакре-Кёр. Я не приглашаю вас, мадам, принять участие в нашем банкете… Специально мужское общество… Кое-кого из парней это бы смутило. Вот когда мы сообразим что-нибудь устроить на Ла-Вилетт… тогда милости просим, если, конечно, вам интересно… О, все будет чинно, прилично! Прошу еще раз прощения, что непрошеным ворвался в вашу беседу, сижу и болтаю без остановки. А все потому, что я знал Лертилуа, нам с ним тогда не приходилось разыгрывать гордецов. Фи-ю-ить так и оглушало. Помнишь траншеи в Бектансе? Каждый день опрокидывало котелок с супом. Вот так-то человек и становится гурманом. Ух! А моя ресторация, ручаюсь вам, други мои, не обжорка какая-нибудь. Может быть и обжорка, да особенная…
Орельен весь кипел. Желая его успокоить, Береника коснулась его руки. Ей вовсе не хотелось, чтобы произошел взрыв. И он ее понял. Они обменялись красноречивым взглядом.
Вдруг нелепая мысль пришла в голову Орельену, он сразу смягчился: они с Береникой ведут себя, словно давно уже знают друг друга, уже давно живут вместе… А если так, то стоит стерпеть присутствие целого десятка нахалов вроде Фукса.
— Знаешь, кто это со мной? — не унимался Фукс. — Узнаешь? Нет? Лемутар! Да, сударыня, наш толстяк именно так и зовется! Лемутар! Сержант Лемутар. Мы с ним встретились здесь довольно странным образом… Из-за Гонфалона, помнишь лейтенанта Гонфалона, кавалериста, помнишь? Еще с такими большими усами, будто они из ноздрей растут. Ну так вот, этот самый Гонфалон из-за какой-то юбки попал в скверную историю… одна девица решила его шантажировать… Тут я вспомнил о нашем Лемутаре, мы вместе отправились в префектуру…
Фукс подмигнул и обернулся к своему приятелю, который, догадавшись, что речь идет о нем, опять вежливо поклонился со своего места. Затем, вдруг перейдя на доверительный тон, Фукс продолжал:
— Не хочу от вас скрывать, мадам, но наш Лемутар служил в полиции нравов… Ну, не смехота ли! С такой-то фамилией! К тому же наш буйвол обладает нежнейшей душой, куда ему заниматься таким ремеслом; вы бы слышали, как он жаловался: «Что поделаешь, не могу против женщин зуб иметь… слишком к ним хорошо отношусь, все им прощаю!» Экая свинья!
Он захихикал и специально для Береники несколько раз подряд заговорщически подмигнул.
— И к тому же набожный! На войне за священником по пятам ходил… Исповедовался и переисповедовался. Бросался во все церкви, причащался при всяком удобном и неудобном случае. Но он слишком любил женщин, а посему и не преуспел в полиции. Пасует перед ними и все, что прикажете делать? Так вот, после войны он ушел из полиции, и когда мы с Гонфалоном явились в префектуру, Лемутара там и в помине не было. Ха! Ха! Ха! Тут мы пошли и с горя напились в «Джипси». Гонфалон здорово нализался. Ладно. Вдруг кто-то садится с нами рядом. Глядим, а это Лемутар с какой-то девицей самого последнего разбора. Оказывается, Лемутар, полицейский в отставке, ныне торгующий шампанским… Ничего, если я приглашу его к вашему столику? Он сгорает от желания пожать тебе пятерню… Вас это, мадам, не стеснит? Впрочем, он уже не работает в полиции…
Не дожидаясь разрешения, Фукс поднялся с места и подошел к столику, где сидел Лемутар.
— Простите меня, ради бога, сейчас я вас от них избавлю, — пробормотал Орельен.
— Нет, не надо, — попросила Береника. — Он, в сущности, забавный. И потом, случай мне явно благоприятствует. Разве нет? Я хоть что-нибудь узнаю о вас Орельен, от других. Не лукавьте! Не прячьте от меня этих людей…
Орельен беспомощно махнул рукой. Оба бывшие фронтовика уже стояли у их столика.
— Вот это и есть Лемутар! — произнес Фукс. — Мадам, разрешите представить вам Лемутара. Эта дама, Лемутар, кузина доктора Эдмона Барбентана…
Сержант в отставке неуклюже поклонился, не зная, куда девать свои огромные красные лапищи. Ему было лет сорок, но он преждевременно обрюзг от неумеренного потребления горячительных напитков и жирной пищи; сложен он был крепко, но топорно, что особенно подчеркивала не по фигуре короткая шея; на выбритом догола затылке до сих пор осталась красная полоса от форменного воротника. Лоб слишком низкий и, должно быть, полипы в носу. Именно этим и объяснялся его какой-то странный голос и внезапные паузы, во время которых он усиленно вбирал воздух открытым ртом.
— Неужто мадам — кузина?.. Ах, господин лейтенант… До чего же я счастлив вас видеть…
Брюхо мешало ему склониться в вежливом поклоне.
— Да садись ты, квартальный пес, — шутливо обратился к нему Фукс, который уже успел усесться, не дождавшись приглашения. — Мадлена, принесите-ка сюда наши приборы.
Орельен резко дернулся, как лошадь, готовая встать на дыбы. Но Береника только положила ладонь на его руку. С глубоким вздохом он уткнулся в тарелку.
— Это что у вас, жареная картошка, рыбкой закусываете? Ну как, нравится? А нам, я думаю, подойдут устрицы и винцо, красное, конечно. Идет, Лемутар?
Беренику забавлял вид приунывшего Орельена. Она испытывала к нему большую нежность и потому угадывала пределы его долготерпения.
— Значит, мосье Лемутар, вы тоже были на фронте с моим кузеном Барбентаном и, как я поняла, вместе с мосье Лертилуа? — спросила она.
Лемутар попытался поклониться даме, но опять помешало проклятое брюхо. Он был до смешного похож на огромного жука, и, казалось, того и гляди расправит свои подкрылья. Туловище мощное, как у мясника, и дряблая, добродушная физиономия. Прежде чем заговорить, он всякий раз беспомощно разевал рот, и нижняя челюсть у него угрожающе выдвигалась вперед.
— С лейтенантом? Служил, да, мадам, служил… и с майором тоже… и с помощником врача Барбентаном тоже… Да, мадам.
— И со мной, — вставил забытый Фукс. — Если бы вы видели Лертилуа под Эпаржем!
Орельен предостерегающе поднял палец. Он ненавидел эту низкую лесть, эти воспоминания о фронтовых делах, которые и рассказывают-то для того, чтобы воздать хвалу соседу, в надежде, что он отплатит тем же.
— Ладно, ладно, не скромничай! Что было, то было…
К счастью, Лемутар перебил его и сам начал рассказывать. Фуксом он просто пренебрег, и тот сник, как лопнувшая хлопушка. Несокрушимый Лемутар раскачивался на стуле, широко открыв рот, ероша жесткие усы, мечтательно глядел куда-то в угол…
— Никогда не забуду… Было это на Шмен-де-Дам. Доктора я еще не знал, он только что прибыл в батальон… Я тогда был в чине сержанта. Командовал взводом. Стояли мы немного западнее Санси, удерживали железнодорожную линию, а потом продвинулись немного вперед, но после такой, черт бы ее побрал, потасовки! Впереди нас сплошная каша. Ни траншей, ни ям от снарядов, ни воронок — все засыпало… Мы продвигались по насыпи, как могли, и еще чуточку проползли по открытому месту, а потом кое-где стали отступать. Так что уж и сами не знали, на каком мы свете. Я вам не надоел?
— Ничуть, совсем напротив, — ответила Береника.
— А боши были повсюду — и спереди, и сзади, и с флангов. Артиллерия била без разбора. И увидели мы тогда, что среди бывших проволочных заграждений запутался один какой-то бедняга и не знает, как ему выбраться. Никто не собирался его оттуда выуживать, какое там! Тут бы и сука своих щенят не узнала. Там же, где был расположен мой взвод, еще можно было человеку уцепиться, потому что мы удерживали окоп, в котором дрались, и разгородили его мешками с песком… Только когда мы складывали мешки, туда упали два раненых немца… Упали головой к нам, а ногами к своим. Ну их и переслоило мешками, настоящие сандвичи… Вытащить их никакой возможности, понимаете, и те боятся, и мы боимся. Да и кто же из-за двух человек снова начнет резню. Вечер уж наступает, а они все никак не окочурятся. И все вопят. Задело их, должно быть, снарядом. В общем, вопят — и все… В секторе у нас тишина, никто не шелохнется, люди закопались в землю, держат палец на курке. Поэтому, как только те завопят, пулеметчики не выдерживают, палят наудачу. Так-так-так-так-так, а пули летят в нас рикошетом. Не знаешь прямо, куда и приткнуться. А те отвечают. Ни боши, ни мы не знали, куда стреляем. Ночью совсем уже стало невмоготу. Тут как раз приезжает лейтенант. Помните, господин лейтенант?
Орельен неопределенно махнул рукой.
— Верно говорю, приезжаете вы с новым врачом… вашим кузеном, мадам. Я его еще в ту пору не знал. Когда он прибыл, мы сидели на передовой, а вы знаете, на передовой не часто врача увидишь… Тогда он еще весь так и сверкал… лето, понимаете, ну и грязи-то не было. А я уж больше не мог… Прямо обезумел. Три ночи глаз не смыкал. Утром атака, потом день этот страшный, короче, подхожу я к господину лейтенанту и говорю: «Вы меня знаете, господин лейтенант? Знаете; что нет другого такого мягкосердечного человека. Ведь я, что называется, мухи не обижу».
— Заладил свое, — вздохнул Фукс.
Лемутар смущенно пожал плечами и с виноватым видом обернулся к своему соседу.
— Мадам-то ведь этой истории не слышала. Верно, что я еще вчера ее мосье Фуксу рассказывал… А маленький доктор меня тогда еще не знал, он мог подумать, что я просто зверь от природы. Я ему и говорю: «Доктор приехал как раз вовремя, не могу я поступить иначе, если бы мог иначе поступить, тогда бы на любое пошел… но тут ничего другого поделать нельзя». Я сам себя не узнавал. «Что тут у вас, сержант?» — спрашивает лейтенант. А я ему говорю: «Приказывать вам не имею права, а прошу вас обоих пойти со мной, мне, для того, что я задумал, требуются свидетели. Хотите быть моими свидетелями? Вы же знаете, господин лейтенант, что я человек мягкосердечный, чересчур даже, а из-за них мне весь взвод перебьют». Лейтенант мне и говорит: «Успокойтесь, сержант, конечно, я вас знаю, конечно, вы человек мягкосердечный…» Помните, господин лейтенант?
По-видимому, Орельен помнил. Но не любил вспоминать об этом.
— Тогда я повел их обоих в окоп, а окоп маленький, даже головы не спрячешь. Так-так-так-так-так… А те орут среди мешков. Один, должно быть, уже бредить начал. Вынимаю я свой нож, открываю его и говорю: «Господин лейтенант, доктор, подождите меня здесь, больше тут ничего поделать нельзя… Тут всех нас укокошат, это уж как пить дать». Когда я подошел поближе, свет-то еще все-таки был, и те, должно быть, меня уже разглядели. Ах ты, пакость какая! Проживи и сто лет, все равно не забыть мне этого. Тот, что был сверху, сразу все понял… Должно быть, заметил мой ножик. Я подполз. А он как начал вопить по-ихнему что-то… Что он вопил, я не понимал, да разве надо было понимать, чтобы понять… «Не убивайте меня», — вот, что он говорил. В нашем взводе были эльзасцы, поэтому я кое-что все-таки разобрал, он звал свою маму… Сам-то я кроткий, как ягненок, но если бы я его оставил в живых, нас бы наверняка искрошило. Он все выл… А лицо! Вижу его, как будто оно сейчас передо мной. Пошевельнуться он не мог, у него прищемило обе руки. Тогда взял я нож… Никогда я не предполагал, что смогу перерезать ему по обе стороны шеи… как вы зовете эту жилу?
— Сонная артерия, — подсказал Фукс.
— Даже представить себе нельзя, сколько из нее может выйти крови. Всего меня забрызгало, а как он кричал… как кричал… до сих пор у меня в ушах его крик стоит! Ведь когда режешь свинью, так она свиньей и останется, а тут человек, живой человек! А со вторым еще хуже было. Сначала он ничего не понял, но потом, когда кровь того, верхнего, хлынула ему в лицо, он хоть и был в бреду, все-таки смекнул, что его ждет. Тот, второй, знал немножко по-французски. И вопил: «Пощадите, не надо меня убивать». Тогда меня такой гнев охватил против всех, против него, против всей этой мерзости, что встал я на колени и бью, бью, рука больше не подымается, а остановиться боюсь — вдруг он выживет… Ну как, господин лейтенант? Воображаю, какая у меня была физиономия, когда я оттуда вернулся… главное, что такой тихий человек, как я.
— Ладно, ешь свои устрицы, — прервал его Фукс, — семь, восемь, девять, десять, одиннадцать, значит, я могу еще одну съесть…
Орельен разжал сердито стиснутые зубы. Он сидел мрачный, задумчивый. Береника украдкой разглядывала троих мужчин. Должно быть, и впрямь велика сила таинственных уз минувшего, если они могли связать этих, таких непохожих друг на друга людей. Ну, что на самом деле могло связывать Орельена Лертилуа и полицейского агента Лемутара? Вот он сидит, уплетает устрицы с луковым соусом и жалуется на тяжелые времена. Шампанское, по первому взгляду, будто и ходкий товар, а сколько его нужно продать, чтобы самому выпить немножко красного винца.
— Ах, — вздохнул он, — были мы герои три года назад! Вон твердят — привилегии бойцов и тому подобное… обязаны мы чем-нибудь этому бойцу или нет?..
Фукс начал рассказывать о судьбе бывших фронтовых товарищей: помнишь, вестового у капитана Ватле? «Эмиля, да?» — «Так вот, Эмиль умер в Сен-Дени от туберкулеза».
— Неужели туберкулез? — недоверчиво спросил Орельен.
— У этого шалопая, который на всех привалах бегал за девками. И все же, представь себе, туберкулез. От ядовитых газов. И Мэнгль, Шаплен, Дюпюи, Секэн, Баллант…
Теперь и Орельена уже захватил разговор, им овладели эти призраки… Их зловещая и ничем не примечательная участь волновала его, и все, что приключилось с ними жалкого, безрадостного, делало его самого беднее, выбивало из колеи… У того жена… Ребенок у этого… С удивлением следила Береника за постепенным нарастанием чувств, которые так ясно читались на лице Орельена. И еще сильнее любила его. Теперь она поняла, что скрывалось иногда за его стыдливостью. Поверила чуть больше прежнего в его любовь. Именно потому, что он, казалось, позабыл о ней, и еще потому, что, беседуя с этими людьми, чуть ли не силком навязавшимися к ним в компанию, он тоже попался в западню воспоминаний. Она заглядывала в глубины своей жизни, в глубины жизни Орельена.
— А тот, капрал… как же его звали? такой высокий, славный малый… помнишь его, Фукс, в Вокуа?
— Какой? Бланшар? Ничего о нем не знаю.
— Он плохо кончил, — заметил Лемутар, — я его встретил в Аньере. С самим Барбюсом снюхался… понимаете.
Лертилуа молча пожал плечами. Такие вещи его не интересовали.
