XVI

Дождь перестал. На мокрый асфальт ложились пестрые полосы света, падавшего от только что осветившихся витрин. Прохожие торопливо шагали, почти бежали, подгоняемые холодом. Орельен очутился на улице с лепешками от кашля в одном кармане и с пузырьком йода в другом. Не раздумывая долго, он зашагал прямо к дому, словно решив, что человеку, запасшемуся лепешками от кашля и пузырьком йода, не остается ничего другого, как отправиться восвояси. Только на площади у «Театр франсэ» он отдал себе отчет в том, насколько нелепо и машинально действует. И так же неожиданно заметил, что до сих пор сосет лепешку, и рассердился. Почувствовал особенно ясно, что ему нечем заняться, еще яснее, чем всегда, и испугался грозного возврата Береники. «А ну!» — прошептал он таким тоном, будто принял одно из самых великих решений в своей жизни.

Это «а ну!» служило как бы сигналом, которым Орельен всякий раз побуждал себя начать одну несложную игру с целью скрасить одинокое хождение по улицам. Какой мужчина не знает этой игры: смысл ее заключается в том, чтобы идти следом за первой попавшейся более или менее миловидной женщиной до тех пор, пока она не свернет, скажем, налево. Тогда погоня за первой дамой прекращается и начинается вновь, но уже за той, что идет в противоположном направлении, и играющему, естественно, приходится возвращаться обратно. Понятно, что вместо поворота налево можно начинать с поворота направо. Каждый усложняет игру по собственному желанию любыми, тут же изобретенными правилами, причем обычно они имеют хождение два-три месяца и заменяются по прошествии этого срока новыми. Орельен во всем, что касалось подобных игр оставался сущим школьником и мог, играя, чуть ли не целый день бродить по Парижу. Но сейчас, шагая за какой-то нескладной, костлявой и безвкусно одетой дылдой, да еще с удивительно угловатыми движениями, Орельен старался увидеть в этом доказательство того, что он вовсе не думает о Беренике.

Пожалуй, никогда не открывается тебе так полно облик женщины, как в те минуты, когда эта женщина — незнакомка и ты идешь за ней по улице. Лица почти не видно, разве только если она чуть-чуть повернет голову — и видишь ничем не искаженную линию щеки, — почти всегда этот переход от кончика уха к шее особенно мил. Если на женщину смотришь сзади, она, так сказать, целиком в твоей власти, ее не защищает даже выражение лица и, наоборот, выступает все, что есть в ней стихийного, тигриного, нуждающегося в укрощении; подчиняешь ее себе уж тем, что пристально вглядываешься в ее затылок, где так мило курчавятся колечки волос. Походка тоже выдает женщину с самой неожиданной стороны. Кроме того, бедра, ноги. Орельену доставляло огромнейшее наслаждение мысленно раздевать женщин, представлять их себе в одном белье, ничего не приукрашивая, даже не без какой-то жестокости. Об иной женщине можно заранее сказать, что ее штанишки держатся только на английской булавке.

Гоп! Это «гоп» обозначало: пора менять руку, переходить к следующей даме, и т. д. Следующей оказалась маленькая блондинка болезненного вида, однако еще очень молоденькая, с удивленной улыбкой, раз и навсегда застывшей на лице. Одета она была просто — платье, очевидно, сшитое еще в прошлом году, было чуть-чуть длиннее, чем требовала сегодняшняя мода. В обеих руках она несла по нескольку пакетов и через каждые десять шагов чуть не роняла на землю зонтик. Со спины фигура ее казалась не совсем симметричной — правое плечо немножко выше левого.

Впрочем, во время своих блужданий по улицам Орельен играл и в другие игры. Так, его весьма увлекала игра в «классификацию» и в «счет». Конечно, обе эти игры тоже относились к женщинам. Естественно, что совершенные уроды не учитывались. Орельен говорил себе: «Вот, например, здесь, на площади Согласия, сколько я встречу женщин, которые заслуживают этого наименования». Имелось немало категорий женщин. Первыми по восходящей лестнице шли дамы, которые подпадали под категорию «волнующих». Затем — «достойные внимания». И, наконец, «сумасводящие». Ни разу Орельен не выдал никому тайну своей интимной классификации. Он составил ее чуть ли не пятнадцатилетним мальчишкой. «Волнующие» — категория, не требующая комментариев. Это меньше, чем «достойные внимания», к которым иногда он применял более точный эпитет, и внимание тут не следовало понимать в буквальном смысле слова. «Сумасводящие» означало, что для женщин этой категории мужчина готов пойти на любые безумства. Категория достаточно редкая. Поэтому-то и было так интересно вести счет встречным дамам, дабы установить пропорцию между первыми и вторыми. Не всегда пропорция бывала одинаковой, иногда преобладали одни, иногда другие. В лучшие дни поле битвы оставалось за «достойными внимания». Но изредка выпадала поистине сказочная удача — каким-нибудь утром в самом неожиданном квартале Орельену попадалось столько «сумасводящих», что даже как-то не верилось. Возможно, не всегда определение давалось с позиций научной объективности. Тем не менее Орельен знал, что в какой-то мере умеет оставаться в рамках строгого самоконтроля.

Нравилось ему также делить всех встречных женщин на две группы: тех, которых было бы приятно раздеть, и тех, которых лучше не раздевать. Этот критерий действовал безотказно и давал воображению богатейшую пищу. Так что, как видите, молодому человеку некогда скучать на улицах столицы, особенно если он умеет играть сам с собой в такие занятные игры. Гоп!

Теперь Орельен пошел за женщиной неопределенного возраста, очень напудренной и тучной брюнеткой, в шелковом, немного потрепанном костюме и в маленькой фетровой шляпке, кокетливо сдвинутой набок; не замедляя шага, она то и дело бросала через плечо взгляд, как бы желая удостовериться, все ли еще тащится позади этот долговязый, так неожиданно повернувший за ней следом. «Знаю я тебя, — думал Орельен, — такие стягивают юбку и аккуратно вешают ее на спинку стула да еще говорят: „Осторожнее, чулки!“».

Вдруг он ясно почувствовал усталость от созерцания своего женского паноптикума. Бесконечно однообразное разнообразие женских типов, эти мнимые различия между ними, эта возможность подвести любую под весьма узкую, уже давным-давно известную категорию. Он понял, что все помыслы его направлены к некоему стержневому образу, ускользающему и в то же время неотступному. Желая отвести от себя порчу, он решил осквернить этот образ. Волнующая? Достойная внимания? Он дошел даже до святотатственной мысли, спросив себя, уже не лучше ли Береника одетая, чем раздетая? Но это было уже слишком. Ему стало стыдно. Он вспомнил, как держал тогда в своей руке ее руку. Смотрите-ка, как раз эту руку и прищемило окном. Похоже, весьма похоже на возмездие. Бесспорно одно: сколько бы он ни шагал за дамами, сколько бы ни преследовал их, тоска его следовала за одной лишь Береникой. Ах, если бы можно было отвлечься! Гоп!

На сей раз прехорошенькая девушка. Ужасающе кокетливая. Одета прекрасно, при ходьбе слегка покачивается на высоких каблучках. В мехах. Видно, из дорогих. Перед витринами — щелк! ее словно захлопывала западня, — и она останавливалась и стояла как зачарованная. Тогда Орельен, делая вид, что он тоже углублен в созерцание дамских сумочек, шелковых гарнитуров и кружев, мог без помех рассматривать ее профиль. В другое время он, возможно, включил бы ее в категорию «сумасводящих», ибо очевидно было, что иных мужчин она действительно доводила до сумасшествия… Вслед за ней он прошелся по всем отделам магазина «Лувр» и, по меньшей мере, не раскаялся: чего стоила одна ее манера перебирать ткани, бросать одну приглянувшуюся вещицу ради другой, проделывать в обратном направлении уже пройденный путь ради сущего пустяка, неудержимо нестись вперед, словно там открылись берега обетованной земли, и на ходу с самым непринужденным видом расталкивать людей, — и все для того, чтобы поглядеть на какую-нибудь новинку. Выйдя из магазина со стороны памятника адмиралу Колиньи, она вдруг совершенно неожиданно взяла такси. «Хватит», — подумал Орельен и решительно зашагал к дому, уныло перекатывая за щекой неподатливую лепешку. Единственно, что было бесспорно до очевидности, — что он не сообразил составить план, пусть самый робкий, пусть полуплан, относительно дальнейших встреч с Береникой. Вот вам лучшее доказательство, что ему нет дела до Береники. Орельен вспомнил слова Эдмона: «Позвони нам как-нибудь и приходи в любой день завтракать». Превосходно, значит, Орельен сам не набивался к Барбентанам. Даже совсем забыл о приглашении. А если просто взять да позвонить завтра? Ни за что. Полное отсутствие собственного достоинства. Если мужчина добивается женщины, то нужно уметь поставить себя так, чтобы и ее хоть немножко тянуло к нему. Верно, лишь при условии, что мужчина добивается ее любви, ну, а если она вам глубоко безразлична? А, да черт бы все это побрал.

Уже совсем стемнело, когда Орельен добрался до площади Ратуши. Он нащупал в кармане пузырек с йодом. Идти домой? Зачем идти? Через площадь проходил автобус «Q». Чудеснейшая мысль! Поплавать! Орельен догнал автобус и вскочил на подножку. Нет лучшего средства прогнать тень Береники, чем плавание. Действует безотказно. Уже давно он не посещал бассейна на улице Оберкампф. Правда, он собирался забежать на минутку к дяде Блезу, он его тоже тысячу лет не видел. Но нет. Только плавать. Пусть будет Оберкампф.

В автобусе он купил у разносчика вечерние газеты. И первым делом просмотрел спортивный отдел. Автобус шел теперь по внешнему кольцу бульваров. И нигде, ни в чем не было Береники.

Совсем не было Береники.