После долгих уговоров Бретту удалось добиться от Флоранс только одного: сегодня ночью она не сядет на самолет, а останется до утра. Да и то он чуть было не испортил все дело, когда, войдя вместе с Флоранс в гостиную, машинально включил все телевизоры, а числом их было ровно шесть, столько, сколько программ – тагуальпекских, американских и мексиканских – принимал Хаварон. Когда Флоранс увидела, а главное – услышала, как в комнату одновременно ворвались двадцать четыре реактивных самолета, свора собак, с лаем преследующая в тундре медведя, малыш, с ревом требующий кока-колу, артиллерийская перестрелка из документальных кадров о падении Берлина, паровые прессы, штампующие новейшие кузовы «Америкен-моторс», и конкурс джазовых оркестров, мощность коих измерялась в децибелах, она поняла, что сейчас лишится чувств от нервного потрясения. Бретт едва успел выключить телевизоры, потому что Флоранс, вооружившись пресс-папье, уже готова была кинуть его в первую очередь в ревущего младенца и потом уж заняться джазом, собаками, самолетом, пушками и паровыми молотами.

Ужин прошел в натянутом молчании. После ужина Флоранс принялась изучать расписание самолетов. Подняв глаза, она увидела растерянное лицо дяди Самюэля и села рядом с ним на тахту. Она взяла его за руку и грустно ему улыбнулась. После долгого молчания Бретт наконец решился и тихо спросил:

– Ты действительно хочешь меня покинуть?

Флоранс ответила не сразу. Собравшись с мыслями, она мягко, но в то же время не допускающим возражения тоном попыталась объяснить ему всю серьезность создавшегося положения. Она рассказала дяде о том, что увидела и услышала за сегодняшний день: об обезумевшей толпе, о магазинах, о толкотне у прилавков, о человеке с лодочным мотором, о несчастном Эспосито с его складом бытовых приборов и, наконец, о своем разговоре с Квотой, о его образе мыслей, о его бредовых проектах, доходящих до того, что он мечтает добиться несварения желудка поголовно у всех жителей Тагуальпы, чтобы продавать им слабительное, а ее дядюшка Бретт ничего не видит, ничего не понимает, находит все это нормальным и даже замечательным…

– Квота внушает мне ужас, но вас, дядечка дорогой, мне жаль до боли. Я не хочу быть свидетелем того, что с вами произойдет. «Иди вперед или подыхай! Кто не двигается вперед, тот отступает назад! Если я остановлюсь, я разорен!» Разве вы не помните Катоблепа?

Бретт удивленно поднял брови. Флоранс еще крепче сжала его руку.

– Ну как же так, вспомните у Флобера в «Искушении святого Антония»… Было такое легендарное чудовище, ужасно глупое, и именно из-за своей фантастической глупости оно чуть не увлекло святого отшельника в нирвану, в пропасть блаженного небытия… До того глупое, ну вспомните, что оно пожирает свои ступни, не понимая, что это его собственное тело. «Либо иди вперед, либо подыхай!» А Квота вместе с его Катоблепом жрут не только свои ступни, они пожирают уже ноги и зад, и пожирают с такой жадностью, что скоро подавятся собственными потрохами. Ну, а дальше-то что будет, дядя, что дальше? Насколько, по-вашему, их еще хватит, если они будут так обжираться?

Бретт тщетно искал веского ответа, аргумента. Да что там, образ этого Катоблепа, словно взрывная волна, пробудил в нем былые тревоги… А вдруг Флоранс права? А вдруг это пресловутое «экономическое развитие», с которым носятся сейчас деловые круги всего мира, – тот же Катоблеп?

– Это ужасно, – услышала Флоранс шепот Бретта.

Она не верила своим ушам. Неужели ей удалось так скоро переубедить дядю? И действительно, он продолжал:

– Надо бы повидать Квоту. Надо ему все это сказать. Прости, я накричал на тебя, но ты же знаешь, я всегда бешусь, когда сомневаюсь в своей правоте… Не уезжай. Подожди хоть несколько дней. Не оставляй меня снова одного с этим дьяволом в образе человека. Может, ты и права. Может, и впрямь ему лучше вернуться в свой колледж. Если он останется здесь, нас, возможно, ждут черные дни.

– Пусть будет так, – согласился Квота.

Когда на следующее утро после разговора Флоранс с дядей Самюэлем пришли к Квоте, тот сразу же по выражению их лиц понял все. Однако он не показал виду, что взволнован. Он предложил им сесть. Со своей обычной усмешкой он выслушал Бретта, который поделился с ним своими опасениями и даже упомянул для убедительности Катоблепа. Когда Бретт умолк, Квота принялся медленно ходить взад и вперед по кабинету.

– Пусть будет так, – повторил он серьезным тоном. – Вы правы, оба правы, это совершенно ясно.

Бретт похолодел. Неужели и Квота сейчас признает…

– Не надо быть семи пядей во лбу, чтобы понять, кого вы считаете Катоблепом. Если не ошибаюсь, это выпад против вашего покорного слуги?

Квота резко остановился и повернулся лицом к Бретту и Флоранс.

– Скажите, дорогой друг, кто придумал этого самого Катоблепа? Уж не я ли, по-вашему? Как бы не так. Он родился сто лет назад, точнее, вместе с началом промышленной эры и массового производства. Я же, как и все прочие, лишь получил его в наследство, и получил таким, каков он есть: самоуверенного болвана, облизывающегося от удовольствия. И совершенно верно, что рано или поздно, с моей помощью или без нее, все равно он сожрет свои собственные потроха. Это уж вернее верного…

– Значит… – вскричал Бретт.

– Значит, главная проблема не в этом. Вы сами выразили суть современного мира, дорогой Бретт, «Либо иди вперед, либо подыхай». И мы не в силах ничего изменить. Следовательно, проблема проста – не сдохнуть. А значит, идти вперед, действовать. Иными словами – продавать. Другого выхода нет. «Все прочее литература», а у нас времени нет на то, чтобы убаюкивать себя красивыми словами. Или сравнениями с мифологическими чудищами. Мы должны продавать, и опять продавать и продавать, все больше и больше. И все время выискивать новые методы, чтобы не остановиться на полпути. Если ваша страна может обойтись без моих методов, я буду только рад, пусть другие предложат что-нибудь получше.

– Но что с нами будет, когда у людей действительно окажется переизбыток всего? – нетерпеливо спросил Бретт, ибо Квоте впервые не удалось его переубедить. – Если у них и правда начнется несварение желудка? Если они не захотят больше ничего покупать? Совсем ничего? Если они объявят забастовку?

– А разве кто-нибудь вас уверяет, что этого не произойдет? – спросил Квота. – Я скажу даже больше – ваше «если» излишне. Производить товары в изобилии – значит постепенно подготавливать роковой финал. Это ясно, как дважды два – четыре.

– Значит… – повторил Бретт, покрываясь холодным потом.

– Значит, чтобы выкарабкаться, нужно сделать выбор, это ясно всякому. Есть только два выхода. Либо властной рукой уравновесить производство и потребление, другими словами, прийти к социализму. А это означает конец частного предпринимательства, конец западной цивилизации. Либо по примеру Америки – как бы это ни претило вашей милейшей племяннице – все время создавать новые потребности, раньше чем будут удовлетворены прежние. И действовать так, чтобы Катоблеп сжирал свою лапу медленнее, чем у него отрастет вторая. Вот в этом и заключается моя работа, job, над этим трудятся наши научно-исследовательские лаборатории. Кстати, – без всякого перехода обратился он к Флоранс, – я вам искренне благодарен.

Флоранс с недоумением посмотрела на него.

– Нет, нет, действительно благодарен от всего сердца, – продолжал Квота. – Только после разговора с вами я понял, что допустил грубейшую ошибку в организации наших лабораторий. Я глубоко вам за это признателен. Я даже не могу вам высказать как!

Но Флоранс насторожилась. К чему это он клонит…

– Пожалуйста, не втягивайте меня в ваши гнусные истории, – сухо бросила она.

– Вот именно! – Квота энергично вскинул руку, словно подсек рыбу. – Вот именно в этом моя ошибка! В том, что я с самого же начала не втянул вас. Вы бы помешали нам совершить уйму глупостей! Таких, например, как этот злосчастный чесательный порошок. Я целиком согласен с вами, что подобная мысль могла родиться только у пошляка! Извините меня.

– Значит, вы это поняли, – удивленно и даже с некоторым волнением пробормотала Флоранс.

– Конечно, это же противно здравому смыслу, – проговорил Квота тоном гордеца, вынужденного признать свою ошибку. – Равно как и унитазы с норкой, столь полюбившиеся американцам, или их груди-солонки, краска для озеленения травы. Да, я вам признателен за то, что вы открыли мне глаза. Очень признателен, хотя не могу не упрекнуть вас: и вы тоже виноваты. Как вы могли бросить меня? – с горьким высокомерием закончил он.

– Я? Вас! – пробормотала Флоранс. – Ну, знаете…

Ей хотелось швырнуть ему в лицо, что он нахальный, дерзкий и в то же время наивный и обольщающийся наглец, но, не найдя подходящих слов, чтобы сформулировать свои противоречивые мысли, она так и не закончила фразы.

– Да, вы бросили нас: меня и вашего дядю, – продолжал Квота, закрепляя свои позиции, – бросили на Каписту и целую армию лавочников, которые ничего не понимают, да и не хотят понимать, кроме своей выгоды. Вы, вы покинули нас и ничуть не интересовались, каких глупостей мы здесь можем натворить.

– Но как же я могла помешать… – пыталась протестовать Флоранс, которой оставалось только защищаться.

– Да одним вашим словом, вашим жестом, улыбкой, наконец… – продолжал Квота грустно и даже – тоскливо. – Ведь когда мужчина ведет дела один, что он такое? Просто скот. Но если рядом с ним стоит женщина, с ее чувствительной, тонкой натурой, с ее врожденным чувством изящества, и напоминает ему о хорошем вкусе, красоте…

– Да вам наплевать на хороший вкус и красоту! – возмущенно прервала его Флоранс в последней попытке взбунтоваться. – Как вы осмеливаетесь… Ну, хорошо, оставим ваши туфли-пульверизаторы, скребницы и консервированный смех для банкетов и свадеб, раз уж вы якобы жалеете, что пустили их в торговую сеть. Но кто же, как не вы, завалили весь город проигрывателями, роялями, приемниками, разными там орфеолами, радиолами? Вам удалось размножить их в умопомрачительном количестве, так что музыка теперь лишена для людей всякой прелести, не приносит им удовольствия. Знаете, до чего вы довели меня? – крикнула она в исступлении. – Я стала мечтать о склепе, о пещере, о ските, да, да, о спокойном и тихом убежище, где бы ничего не было, ничего, наконец, где ничегошеньки нельзя было бы купить, а главное – ничего нельзя было бы услышать! Звуконепроницаемый погреб с совершенно голыми стенами!

– Вот видите, – мягко вставил Квота.

– Что? – задыхаясь, спросила Флоранс.

– Какие прекрасные идеи приходят вам в голову. Насколько вы мыслите тоньше и изысканнее наших психоаналитиков… Каждому универсальному магазину – по часовне молчания! – вслух мечтал Квота. – Кинотеатры, шум и толкотня на улицах… Пусть люди покупают порции тишины, как они сейчас покупают музыку…

– Да вы что, смеетесь надо мной? Покупать! Покупать! Все время покупать! А речь идет совсем о другом – нужно, чтобы сначала понравилась вещь, а уж потом бы ее покупали, а не наоборот. Нужно, Квота, покупать только то, что тебя привлекает!

– Вот видите, вот видите, – воскликнул Квота. – «Покупать только то, что привлекает». Прекрасно сказано! Нет, вы все-таки преступница!

– Я? – возмутилась удивленная Флоранс.

– Бросили нас на произвол пошлости, – сказал Квота. – И вы хотите вновь совершить такое же преступление! Флоранс, вы, одна вы среди нас можете пробудить у толпы вкус только к хорошим и изящным вещам.

– Почему одна я?.. – спросила Флоранс.

– Да, да, одна вы, – повторил Квота. – В ваших силах пробуждать в людях тягу к искусству, к гармонии, разжечь в них благородные потребности, выявить пока еще смутное желание приобщиться к духовным ценностям, вырваться из серенького существования, из прозябания!

– Да, но как же я могла…

– Ну, конечно, куда легче, – продолжал Квота унылым, огорченным голосом, – дезертировать, сбежать в Европу и эгоистично наслаждаться там всеми прелестями старой цивилизации, ее прекрасными соборами, греческими храмами…

– Но я же…

– Вместо того чтобы выполнять здесь свой долг, свои обязанности – тяжелые, возможно даже неблагодарные, но возвышающие душу…

– Вы имеете в виду…

– Вместо того чтобы помочь нам бороться с этим мерзейшим Катоблепом, доставшимся нам в наследство от наших отцов, с нашими тупицами психоаналитиками…

– Квота, если бы вы… если бы я…

– Вместо того чтобы помочь мне создать Народный институт изящных искусств и культуры, о котором я мечтаю…

– Значит, вы хотите…

– …Вместо того чтобы помочь мне перестроить наши торговые училища, ставя своей целью повсеместное распространение красоты и хорошего вкуса…

– Но, если вы и впрямь задумали…

– Да, Флоранс, в этой области предстоит все создавать заново, а вы уезжаете и снова оставляете нас одних…

– Но как же я могла догадаться…

– Однако теперь вы все знаете, Флоранс. Теперь, когда вам известно, какая задача стоит перед нами…

– Квота, я…

– Вот чего мы от вас ждем, укажите нам, что нужно сделать для исправления наших ошибок, вносите смелые предложения…

– Вы хотите… вы хотите, чтобы я осталась?

Квота одним прыжком очутился рядом с Флоранс.

– Значит, вы остаетесь, Флоранс?

– Я… то есть как… – растерянно пробормотала Флоранс.

– Браво, Флоранс! Спасибо! Дайте мне вашу руку.

Квота схватил ее руку, не дожидаясь, пока она ее протянет, и крепко стиснул в своих ладонях.

– Но за что? За что спасибо? – лепетала она, застигнутая врасплох, слишком удивленная, чтобы сопротивляться ему.

Жестом профессионального фокусника или полисмена Квота надел на запястье Флоранс браслет, который тут же защелкнулся, словно наручники.

– Это небольшой сувенир в благодарность за ваше согласие. Ведь вы согласились, не правда ли?