И действительно, Флоранс приняла теперь твердое решение: она встретится с Квотой. У них будет серьезный, возможно даже резкий, возможно даже мучительный, разговор, но иного выхода нет – положение слишком опасное. Ибо отец Эспосито прав, прав по крайней мере в одном отношении, думала Флоранс, люди настолько пресытились всем, что у них нет больше никаких желаний, даже у тех, которые, подобно привратнику Эстебану, сами еще этого не осознали, не отдают себе в этом отчета, а посмотрите, как в день, выделенный для покупок, они носятся сломя голову по магазинам, мучительно пытаясь отыскать какую-нибудь вещь, которая еще может их прельстить. Зачем? Чтобы ее приобрести. Ведь они вынуждены покупать, иначе им понизят жалованье, а на что им столько денег? Для того чтобы покупать вещи, в которых они не нуждаются? Иными словами, покупая, они сохраняют свои высокие ставки, и это дает им возможность покупать, чтобы сохранить…

У Флоранс даже голова закружилась – так нелеп, так кошмарен был этот заколдованный круг. Она бросилась бежать. Она ворвалась в контору. Она спросила, здесь ли Квота. Она хочет его видеть. Немедленно. Пусть бросит все дела.

И все же она удивилась, когда он явился к ней почти сразу же, едва ему доложили о ее желании поговорить с ним. Казалось, он был счастлив увидеть Флоранс, во всяком случае если судить по вздернувшей уголки его губ радостной улыбке, которая так редко появлялась на этом тонком, бесстрастном лице. Зато Флоранс при виде Квоты сразу же заледенела. Этот дьявол в образе человека обладал даром убивать все чувства. Она уже сама не знала, ненавидит ли его, восхищается им, презирает или боится…

Однако Квота обеими руками сжал руку Флоранс – жест вообще ему несвойственный – и, задержав ее в своих ладонях, внимательно оглядел девушку.

– Европа пошла вам на пользу, – сказал он. – Вы чудесно выглядите.

Флоранс не нашлась, что ответить. Она осторожно высвободила руку. Ей не хотелось обижать его, но в то же время не хотелось быть излишне приветливой и дружески интимной. В первую минуту Квота как будто удивился ее сдержанности – видимо, он не ожидал такого приема. Потом чуть нахмурился, сморщил губы и криво усмехнулся:

– Что-нибудь случилось? Ну хотя бы поздоровайтесь со мной после двухлетней разлуки.

Флоранс улыбнулась и любезно сказала:

– Здравствуйте…

Она протянула ему руку, которую только что отняла, но тут же снова отняла ее. Потом она опять улыбнулась, как бы говоря: «Вы уж извините меня», тряхнула головой и опустила глаза.

– Да, – проговорила она, – случилось…

– Я надеялся, – сказал Квота, – что мы помиримся…

Она подняла голову, беспомощно развела руками, глубоко вздохнула и ничего не ответила. Молчал и Квота, потом проговорил:

– Н-да, ваше поведение не слишком ободряет…

Флоранс задумчиво поглядела на него.

– А вы полагаете, что мне хочется вас ободрить? – тихо спросила она.

Улыбка сошла с лица Квоты, но он, видимо, не обиделся. В его глазах сквозило любопытство, в котором были и укор и ирония.

– Неужели вас не учили в детстве говорить спасибо?

Но Флоранс не сдавалась.

– Спасибо? Да я ничем не обязана вам! – твердо возразила она.

– Вы – нет. Ну а дядя?

Флоранс с насмешливым пренебрежением поджала губы.

– Дядя Самюэль? Он или другой – это же чистая случайность. Просто он первый попался вам на пути, вот и все.

– Но это еще не причина быть неблагодарной.

– Пожалуй, да, – согласилась Флоранс.

Она готова была признать себя неправой, чтобы хоть немного обелить Квоту.

– Больше того, – продолжала она, – я рада отметить, что вы повсюду добились потрясающих успехов. Вот видите, я объективна. Ваши успехи еще поразительнее, чем я представляла себе, живя вдали. В первую очередь – высокие ставки. Взять хотя бы Эстебана – до вас он зарабатывал сто песо, а теперь, по его словам, получает три тысячи. Думаю, это правда.

Но Квота удивился ее удивлению: ведь ни для кого не секрет, сказал он, что благодаря ему в Хавароне, где раньше была самая низкая в мире заработная плата, сейчас она самая высокая. Даже выше, чем в Соединенных Штатах.

Пусть так, согласилась Флоранс, но такая высокая оплата труда связана со странными, мягко говоря, обязательствами… К чему они приводят, она смогла убедиться собственными глазами утром, так как сегодня пятница, нерабочий день, выделенный для еженедельных покупок. И Флоранс весьма живо нарисовала Квоте картину, которую своими глазами наблюдала: исступленно мечущиеся, обуреваемые страхом не выполнить норму покупок люди, толкотня, ажиотаж, человек с лодочным мотором, несчастный, изможденный Эспосито, слоняющийся словно тень среди монументов современной техники, которые разорили его самого и его столовую…

Квота даже бровью не повел. Он выслушал эту обвинительную речь с невозмутимым спокойствием. Когда она на секунду остановилась перевести дух, он спросил:

– Ну и что из этого?

– Неужели вы ни о чем не сожалеете? – воскликнула Флоранс. – И вы не чувствуете хоть капельку тревоги? Стыда? Угрызений совести?

Нет, Квота не производил впечатления человека, которого мучает хотя бы одно из этих чувств. В ответ он лишь изрек как бесспорную истину:

– Раз мы производим холодильники, мы должны их продавать.

– Но зачем тогда вы их производите?

– То есть как зачем?

– Ведь у всех уже есть холодильники и даже больше, чем надо! – крикнула Флоранс.

– Черт побери, да для того, чтобы их продавать.

Сказано это было с такой искренностью и простосердечием, что Флоранс на мгновение растерялась. Может, он смеется над ней? Нет, не похоже. Просто он действительно так думает. И так же думает Эстебан и другие покупатели, которых она видела, все тагуальпеки: по их мнению, все это проще простого и само собой очевидно. Какой ужас!

– Ну вот… – Флоранс удрученно вздохнула. – Вы даже не замечаете, что все это превратилось в бессмыслицу, в абсурд. И дядя Самюэль не замечает. И Каписта. Вы превратили Тагуальпу в страну каторжников…

Квота удивленно посмотрел на нее.

– Каторжников, приговоренных к принудительным покупкам, – уточнила Флоранс. – Я хочу понять наконец, в чем тут дело. – Она снова вздохнула. – Можно задать вам еще один вопрос? Даже если это ни к чему не ведет.

– Разумеется.

Флоранс помолчала немного, стараясь собраться с мыслями.

– Мне показалось вначале… – медленно проговорила она, – впрочем, так думают многие… даже утверждают, что это чем-то напоминает эксперимент Мао Цзэдуна… Так вот, мне показалось вначале, что вы руководствуетесь научными целями. Что вы хотели испытать преимущества вашего опыта на первых порах в такой маленькой стране, как Тагуальпа, а уж затем внедрять его и в другие страны. Это логично. И даже прозорливо. В общем, мы служили вам в качестве подопытных кроликов. Но теперь, когда ваш метод оправдал себя, – продолжала она взволнованно, – когда вы доказали – и доказали сотнями примеров, даже сверх надобности, – что с помощью вашего метода можно продать все, даже очки слепому и ботинки безногому… когда вы победили по всем статьям, что же, черт побери, вы хотите доказать еще? Зачем вы продолжаете свои эксперименты?

Квота промолчал. Потом сел на краешек стола перед Флоранс и сказал:

– А я-то считал вас умной девушкой.

Флоранс поразили и слова Квоты и тон, которым они были произнесены.

– Спасибо, – проговорила она, и в ее голосе прозвучала скрытая ирония, но, пожалуй, это была всего лишь жалкая попытка сохранить свое достоинство, ибо в душе она уже приготовилась услышать веские доводы, которые опровергнут ее обвинения. Она ждала. Она надеялась. Сумеет ли он оправдать то, что до сих пор в ее глазах не имело никакого оправдания. Но он только спросил:

– Неужели вы запамятовали, с чего я начинал?

– Не процветающая, но честная фирма, – ответила Флоранс, делая последнюю попытку не сдать своих позиций.

– Вернее, прогорающая, если уж говорить откровенно. – Слова эти сопровождались безжалостной усмешкой, тронувшей уголки губ Квоты. Флоранс хотела ему ответить, но Квота остановил ее движением руки.

– Это не упрек, именно такую фирму я и искал. И страна подходящая – такая, где основным занятием особей мужского пола была игра в пулиш, а женского – адюльтер. Торговля? Никто о ней и не думал. Она оживала лишь дважды в неделю, в базарные дни. А тем временем промышленность потихоньку угасала. Разве не так?

– Так.

Флоранс никак не могла понять, куда он клонит. Квота нагнулся, не спуская с нее горящего взгляда.

– Скажите, Флоранс, скажите честно и откровенно, разве можно терпеть, чтобы в двадцатом веке, пусть даже в такой стране, как Тагуальпа, экономика находилась в столь плачевном состоянии? Ведь это угроза всей нашей цивилизации, Флоранс, – продолжал он, отчеканивая каждое слово. – Вот в чем истина. Единственная. И потому я считаюсь только с ней. Понятно?

Флоранс слушала. Ждала. Она сама еще не знала, понимает его или нет. Он выпрямился. И жестко проговорил:

– И я взял это решение на себя.

Квота сжал правую руку в кулак и повернул, как бы нажимая на ручку двери.

– Два года напряженного труда, и эти бедолаги наконец обрели смысл жизни. Они поняли дух торговли. Поняли наконец, что их жизнь имеет смысл и благодаря мне полна надежд.

Последние слова Квоты не вызвали у Флоранс недоумения, словно их-то она и ожидала. Она затаила дыхание. Она ждала, что наконец-то он все объяснит.

– В чем же вы меня упрекаете? – продолжал он. – В том, что люди покупают теперь в три раза больше холодильников, пианино и умывальников, чем им требуется? Правда, покупают. Но почему они покупают?

Квота поднял руку. Флоранс по-прежнему ждала.

– Потому что, – отчеканил он, – потому что они понимают все, они все одобряют и с радостью и гордостью вместе со мной ведут бой на переднем крае ради величайшей из побед.

И Квота закончил:

– …ради триумфа современной экономики, Флоранс!

Может быть, Флоранс ждала продолжения. Но Квота замолчал. Рука его упала. Он сказал все. В груди у Флоранс стало совсем пусто.

– А зачем он нужен людям? – спросила она, то ли в последнем порыве надежды, то ли уже с иронией.

– Кто?

– Триумф современной экономики?

Квота взглянул на нее, как на диковинного зверя, и бесстрастно проговорил:

– Странный вопрос…

Усмехнувшись, он добавил:

– С таким же успехом вы могли бы меня спросить, зачем Шаляпину нужен был триумф в «Борисе Годунове»… Не ищите здесь смысла, слава довольствуется сама собой, она увенчивает свое чело своим собственным лавровым венком. Триумф нашей экономики, Флоранс, это есть и триумф нашей цивилизации. Они неотделимы друг от друга. Они составляют единое целое, и победа одной из них – это также победа другой.

Как раз в это время какие-то часы, а их в кабинете было множество, пробили половину.

– Вот, кстати, можете сами убедиться, – сказал Квота, – сейчас половина шестого…

Он бросил взгляд на соседние часы.

– Хм… примерно половина…

Спрыгнув со стола, на котором он сидел, Квота подошел к окну.

– Школьники уже пришли домой. Каждый ребенок, выпив чашку шоколада, сядет за пианино или возьмет виолончель и примется разучивать гаммы. А в первые дни моего пребывания здесь, если я случайно оказывался в этот час на улицах, меня поражала тишина. Мне было очень неуютно. Эта тишина преследовала меня целых полтора месяца, которые мне показались бесконечными. Но наконец где-то там, в восточной части города, зазвучали первые гаммы. Мое первое пианино, Флоранс! Затем появилось еще одно, в северной части. А потом – десять, двадцать, тридцать… Послушайте сами!

Квота резким движением распахнул обе створки окна. И тотчас же в комнату, словно дикая кавалерия, ворвалась чудовищная какофония, какая-то мешанина мелодий, невообразимый винегрет, составленный из звуков пианино, скрипок, флейт, кларнетов, фаготов, гитар, а к ним еще присоединились орущие проигрыватели, радиоприемники и транзисторы. Все это взвивалось ввысь, нависало над городом, как грозовое небо, вихрилось и ничем не напоминало музыку.

– Слышите? – с гордостью спросил Квота. – Эти фанфары – награда мне. О коммерческих успехах в этом городе меня извещают особым образом, шумным и торжественным. Я могу ежедневно следить за темпами развития и расширения торговли. Вы обратили внимание, насколько сильнее озвучены западные районы, где живут более состоятельные люди, нежели восточная часть города? А вот там, к югу, музыкальный провал, полное отсутствие звуков, прислушайтесь, и вы это уловите. Там район боен. И знаете, эта зона тишины терзает меня, словно больной зуб. Но погодите, я готовлю проект постановления, согласно которому убой скота будет сопровождаться игрой оркестра, я уже заручился поддержкой Общества зашиты животных. Но все же эта тишина ничто по сравнению с тем, что творится за городом, в деревне.

Квота закрыл окно. В кабинете сразу стало тихо. Лишь напрягая слух, можно было уловить нестройные приглушенные звуки, и, казалось, весь город окутан саваном музыкальной суеты.

– Деревня! – повторил Квота, и в голосе его послышались горечь, презрение, ненависть. – У вас никогда не было желания полюбопытствовать, что она из себя представляет? А мне месяц назад случайно пришлось там побывать. Из-за плохой видимости отменили рейс самолета, и я вынужден был поехать на машине. Вы даже не представляете себе, что это за зрелище.

– Вы так думаете? – У Флоранс еще хватило сил на иронию. Она была растерянна. Она уже ни на что больше не надеялась, но при всем своем желании не могла не слушать этого человека, поглощенного своей чудовищной маниакальной идеей. Он словно гипнотизировал ее.

– Эти луга, эти леса, холмы, – продолжал Квота, – повсюду эта зелень, и никакого следа промышленности и торговли, их и в помине нет! А этот идиотский боярышник вдоль дорог, по которым трусят ослы! И это в двадцатом-то веке! Просто оскорбительно! Оскорбление цивилизованному человеку.

Квота зашагал взад и вперед по кабинету. Он сжал кулаки, стиснул зубы.

– Но я наведу там порядок, – угрожающе сказал он. – В ближайшие месяцы вся моя деятельность будет направлена на торговлю автомобилями. Сейчас они уже заполонили мостовые и даже тротуары городов. Прекрасно! Но этого мало! Пусть их будет переизбыток. Пусть выплеснутся за пределы города. Пусть, словно муравьи, наводнят все шоссе, дороги, проселки. Пусть на мертвых доселе перекрестках зачернеют скопления машин, пусть это будет походить на банку с паюсной икрой.

Квота устремил взгляд в пространство, словно мысленно любовался этой воображаемой картиной, и в глазах его блеснула жестокая радость. Голос его окреп, и он продолжал лирическим тоном:

– И тогда, Флоранс, в этих деревнях, на этой пустоши разовьется современная промышленность. Тысячи и тысячи путешествующих автомобилистов, застрявших в пути, потребуют, чтобы к их услугам предоставили станции обслуживания, мотели, бассейны для купания, музыкальные автоматы, площадки для игры в гольф, бары, дансинги, рестораны. И вот тогда-то все эти пустынные долины, рощи – места разврата, – вся эта неискоренимая трава, эта безобразная зелень наконец-то исчезнет под бетоном, кирпичами, железом. Не будут больше тощие ослы щипать боярышник! На смену им придет великая эра сосисок и ромштексов по-татарски, сандвичей с ветчиной, с крутыми яйцами и сыром, потребуются миллионы банок консервов. Бессмысленное журчание замшелых ручейков сменит здоровое урчание сытых желудков. Работу кишечника будут регулировать не горстка ягод земляники, а тонны слабительных средств. Вместо сирени и роз…

– Но, Квота, это же бред! – не выдержала Флоранс. Она в ужасе выкрикнула эти слова так громко, что Квота прервал свою вдохновенную речь и удивленно спросил:

– Что это с вами?