Вот в какую новую индейскую семью я попал. Прежде всего это Таперахи, вождь деревни, и его четыре жены: Маруабаи, самая старшая, и Кунхатсин, ее дочь от предыдущего брака, затем Так-ваме и Ианопамоко, молодая парализованная женщина. В этой полигамной семье росло пятеро детей: Камини и Пвереза, юноши, которым по виду было соответственно семнадцать и пятнадцать лет, и три малолетних девочки — Паераи, Топекеа и Купе-кахи.

Помощнику вождя Потьену, сыну Маруабаи от предыдущего брака, было лет двадцать. В семью также входили старая женщина Виракару, два ее юных сына — Таквари и Карамуа (первый — холостой, а второй женат на своей едва достигшей зрелости племяннице Пенхане) и, наконец, их двоюродный брат, молодой, разбитый параличом мужчина по имени Валера.

В противоположность намбиквара тупи-кавахиб не делают секрета из своих имен, каждое из которых имеет свое значение, как это отметили у тупи путешественники XVI века: «Подобно тому как мы даем клички животным, — замечает Лери, — так и они называют себя именами тех существ и предметов, которые им известны, например Саригои (четвероногое животное), Ариньян (курица), Арабутен (бразильское дерево), Пиндо (высокая трава) и другими им подобными».

Объяснения индейцев подтверждали эти наблюдения. Таперахи, по их словам, это маленькая птичка с черно-белым оперением, имя Кунхатсин означало женщину с белой или светлой кожей' имена Такваме и Таквари производились от слова «таквара», означающего разновидность бамбука, Потьен — значит «пресноводная креветка», Виракуру — кожный клещ, Карамуа — растение, Валера — также разновидность бамбука.

Штаден, еще один путешественник XVI века, говорит, что женщины «обычно берут имена птиц, рыб и плодов», и добавляет, что каждый раз, когда муж убивает пленника, он и его жена принимают еще одно имя. Мои товарищи соблюдали этот обычай — так Карамуа зовется также Жанаку, потому что, как мне объяснили «он уже убил человека».

Тупи-кавахиб принимают разные имена, переходя от детства к юности, а затем к зрелому возрасту. Поэтому у каждого есть уже два, три или четыре имени. Они представляют большой интерес, потому что каждый род предпочитает использовать определенный набор имен, образованных от одних и тех же корней и соотносящихся с названием рода. В деревне, которую я изучал, жители в большинстве своем принадлежали к роду миалт (кабан), но он образовался путем браков с родами паранават (реки), таква-тип (бамбук) и некоторыми другими. Все члены последнего из перечисленных родов назывались именами, произведенными от эпонима: Такваме, Такваруме, Таквари, Валера, Топехи (плод бамбука) и Карамуа (тоже растение).

Самой поразительной чертой социальной организации наших индейцев была почти полная монополия вождя над женщинами группы. Из шести достигших зрелости женщин четыре были его женами. Если учесть, что из двух остальных одна, Пенхана, была его сестрой, то есть находилась под запретом, а другая, Виракару, — старухой, не представлявшей больше ни для кого интереса, то получалось, что Таперахи содержит столько женщин, сколько ему позволяет его материальное положение. В его семье главная роль принадлежит Кунхатсин, самой молодой, не считая калеку Ианопамоко, и — здесь суждение индейцев совпадает с мнением этнографа — очень красивой. В соответствии с иерархией Маруабаи является второстепенной женой, и ее дочь имеет над ней превосходство. Кунхатсин, по-видимому, участвует в делах мужа больше, чем другие жены. Те же занимаются домашними работами: детьми, кухней. Детей выкармливают и воспитывают вместе, сообща. Я не мог определить, кто мать грудного младенца, поскольку его кормила то одна женщина, то другая. Главная жена сопровождает мужа в его передвижениях, помогает ему принимать гостей, хранит полученные подарки, управляет домочадцами. Это положение прямо противоположно тому, что я наблюдал у намбиквара, где главная жена играет роль хранительницы очага, тогда как молодые сожительницы активно участвуют в делах мужа.

Привилегия вождя в отношении женщин группы покоится, по-видимому, прежде всего на представлении, что природа вождя выше обычной. За ним признают непомерный темперамент; он впадает в состояние транса, и порой его приходится обуздывать, чтобы удержать от убийства. Он обладает даром предвидения и другими талантами, наконец, его половые запросы превосходят обычный уровень и для их удовлетворения требуется много жен.

В течение тех двух недель, пока я жил в лагере индейцев тупи-кавахиб, меня часто поражало анормальное поведение (по сравнению с поведением его товарищей) вождя Таперахи. Казалось, он стал жертвой мании переселения. По крайней мере три раза в день он перемещал свой гамак и навес из пальмовых листьев. И всякий раз за ним следовали его жены, помощник Потьен и маленькие дети.

Каждое утро он исчезает в лесу с женами, как мне сказали индейцы, для совокупления. Через полчаса или через час они возвращаются и готовятся к новому переселению.

Вождь, пользуясь полигамной привилегией, в то же время предоставляет женщин своим товарищам и гостям. Потьен не просто его помощник, он участвует в жизни семьи вождя, получает от него средства к существованию, пользуется и другими милостями, при надобности служит нянькой и кормит из рожка младенцев.

Что касается чужеземцев, то вожди тупинамба проявляют к ним неизменную щедрость, о чем сообщают нам все авторы XVI века. С момента нашего появления в деревне Абайтара сразу получил дань гостеприимства хозяев — ему отдали в пользование Ианопамоко; впрочем, она была беременна. Вплоть до моего отъезда он делил с ней свой гамак и получал от нее пищу. По признанию Абайтары, эта щедрость была не бескорыстной. Таперахи предлагал Абайтаре окончательно уступить ему Ианопамоко в обмен на его дочурку Топехи, которой в то время было лет восемь. «Вождь хочет жениться на моей дочери», — говорил Абайтара. Он не был в восторге от этого обмена, ибо калека Ианопамоко не могла быть женой: «Даже не способна, — говорил он, — сходить на реку за водой». Обмен здоровой, многообещающей девочки на взрослую, физически неполноценную женщину выглядел слишком неравным. У Абайтары были иные запросы: за Топехи он хотел получить маленькую двухлетнюю Купекахи, подчеркивая, что она была дочерью Такваме, подобно ему входившей в род так-ватип. Саму же Такваме, по его замыслу, нужно было уступить другому индейцу с поста Пимента-Буэну. Таким образом, брачное равновесие оказалось бы частично восстановленным, ибо, после того как закончатся все эти сделки, Таперахи потерял бы из четырех жен двух, но приобрел бы третью в лице Топехи.

Чем закончились эти споры, не знаю, однако в течение двух недель, которые я провел в семье Таперахи, они вызывали напряженные отношения между действующими лицами, так что порой атмосфера становилась тревожной. Абайтара исступленно держался за свою двухгодовалую невесту, которая, несмотря на его тридцать или тридцать пять лет, казалась ему супругой, выбранной по душе. Он делал ей мелкие подарки, а когда она резвилась на берегу, то не уставал ею любоваться, заставляя и меня восхищаться ее крепкими детскими формами: какой красивой девушкой она станет лет через десять — двенадцать! Длительное ожидание его не пугало, правда, он рассчитывал на Ианопамоко в качестве временной заместительницы. В его нежном отношении к девчушке смешивались обращенные в будущее эротические мечтания, отцовское чувство ответственности за юное существо и сердечное товарищеское отношение старшего брата, у которого поздно появилась сестренка.

Неравенство в распределении женщин вносит и обычай левирата — наследование жены братом. Именно так был женат Абайтара — на жене своего покойного старшего брата. Против своей воли ему пришлось уступить приказанию отца и настояниям женщины, которая, как он сетовал, «без конца вертелась рядом».

Одновременно с левиратом тупи-кавахиб практикуют братскую полиандрию. Так, худенькую и едва созревшую маленькую Пен-хану делили между собой ее муж Карамуа и его братья Такварн и Валера (причем этот последний был всего лишь классификационным братом двух остальных). «Он дает (свою жену) взаймы своему брату», потому что «брат не ревнует к брату». Обычно деверя и свояченицы, не избегая друг друга, держатся сдержанно. Когда женщину дают взаймы, это замечают по тому, что ее отношения с деверем становятся несколько фамильярнее. Они вместе болтают, смеются, и деверь кормит ее. Однажды Таквари получил взаймы Пенхану. В то утро, сев завтракать, он попросил своего брата «сходить за Пенханой и пригласить ее поесть». И хотя Пенхана была сыта, так как уже позавтракала с мужем, тем не менее она пришла и согласилась немного поесть, после чего сразу же ушла. Так же и Абайтара, покидая мой очаг, уносил свою еду к Ианопамоко, чтобы разделить ее с нею. Таким образом, сочетание полигамии и полиандрии разрешает у тупи-кавахиб проблему, вызываемую исключительным правом вождя на женщин группы.

У тупи-кавахиб институт вождя представлял собой сложную организацию, с которой наша деревня сохраняла по сути лишь символическую связь. Подобное наблюдается при небольших, пришедших в упадок королевских дворах, где один из верноподданных берет на себя роль камергера, чтобы спасти престиж короля. Таким выглядел Потьен рядом с Таперахи. Благодаря его усердию в услужении своему господину и уважению, которое он ему выказывал, а также почтительности, оказываемой своему вождю остальными членами группы, порой казалось, что Таперахи командовал, как некогда Абайтара, несколькими тысячами подданных или подчиненных.

Вождь и заботится о своих людях, и ведет переговоры с чужеземцами, причем не без находчивости, как мне пришлось в этом убедиться.

У меня был большой алюминиевый котелок, служивший нам для варки риса. Как-то утром Таперахи в сопровождении Абайтары в качестве переводчика пришел просить у меня этот котелок. За это он обязывался наполнять его для нас местной водкой в течение всего того времени, которое мы проведем вместе. Я попытался объяснить, что мы не можем обойтись без этой кухонной посуды.

Однако, пока Абайтара переводил, с лица Таперахи, к моему удивлению, не сходила широкая улыбка, как если бы мои слова отвечали его желаниям. Когда Абайтара закончил излагать причины моего отказа, Таперахи, по-прежнему веселый, схватил котелок и бесцеремонно присоединил его к своему имуществу. Мне оставалось только согласиться с этим. Впрочем, верный своему обещанию, Таперахи в течение целой недели снабжал меня превосходным кауи из смеси кукурузы и токари. Я потреблял его в громадных количествах, ограничивая себя лишь заботой о слюнных железах трех малышек. Этот случай напомнил мне одну из записей Ива де Эврё: «Если кто-нибудь из них пожелает получить что-то принадлежащее себе подобному, он откровенно выражает тому свое желание. И нужно, чтобы вещь была владельцу очень дорога, чтобы он не отдал ее немедля, однако с обязательством, что если у просителя есть другая вещь, которая нравится дающему, тот отдаст ее, как только он ее у него попросит».

Представления тупи-кавахиб и намбиквара о роли вождя довольно сильно различаются. Когда к тупи-кавахиб пристаешь с расспросами на эту тему, они говорят: «Вождь всегда весел». Необычайная энергия, которую проявлял по любому случаю Таперахи, служит лучшим комментарием к их определению. Тем не менее нельзя объяснить выбор вождя только его личными особенностями. В отличие от намбиквара титул вождя тупи-кавахиб наследуется по мужской линии: например, Пвереза будет преемником своего отца. Хотя Пвереза был моложе своего брата Камини, но он имел, как я заметил, другие преимущества перед старшим братом.

В прошлом одной из обязанностей, вменяемой вождю, было устройство праздников, на которых его называли «господином» или «хозяином». Мужчины и женщины разрисовывали себе тело, в частности, фиолетовым соком из листьев неизвестного мне растения, который служил также для украшения рисунками глиняной посуды. На праздниках танцевали и пели под аккомпанемент четырех или пяти больших «кларнетов», сделанных из бамбуковых палок длиной более одного метра, внутрь которых была вставлена маленькая бамбуковая трубочка с вырезанным на одной стороне язычком. «Хозяин праздника» приказывал мужчинам носить музыкантов на плечах. Эта игра-состязание напоминает соревнование бороро в поднятии мариддо и индейцев жес — в переносе бегом ствола дерева. Приглашения на праздник делались заранее, для того чтобы у участников было время собрать и закоптить мелких животных (крыс, обезьян, белок), связку которых они надевали на шею. При игре в «колесо» деревня делилась на две команды: младшую и старшую. Команды собирались на западной стороне круглой площадки, тогда как два метателя занимали места один на севере, другой на юге. Они посылали навстречу друг другу катящиеся колеса, сделанные из среза ствола. В момент, когда эта мишень проходила перед игроками, они старались попасть в нее стрелой. За каждое попадание в цель выигравший получал одну стрелу противника. Эта игра имеет поразительные аналоги в Северной Америке,

Была и такая игра: стреляли в мишень на манекене, и не без риска, ибо на того, чья стрела втыкалась в столб, служивший подставкой, выпадал фатальный жребий магического происхождения. Наказывались и те, кто, вместо того чтобы сделать манекен в виде соломенной куклы или обезьяны, дерзнул вырезать его из дерева в виде человека.

Так протекали дни в собирании крох той культуры, которая некогда завораживала Европу и которая на правом берегу верхнего течения реки Машаду исчезнет, возможно, в момент моего отъезда. 7 ноября 1938 года, в тот же час, когда я ступил на галиот, вернувшийся из Урупы, индейцы направились в сторону Пимента-Буэну, чтобы присоединиться там к своим товарищам и к семье Абайтары. Итак, я присутствовал при печальном конце этой умирающей культуры. И все же меня ожидал сюрприз. Произошло это в начале ночи, когда все пользуются последним отблеском лагерного костра, что-бы приготовиться ко сну. Вдруг вождь Таперахи, уже лежавший в своем гамаке, начал петь нетвердым и нерешительным голосом, который, казалось, принадлежал не ему. Немедленно двое мужчин — Валера и Камини — подошли и уселись на корточки у его ног. Дрожь возбуждения пронизала маленькую группу. Валера издал несколько призывных звуков. Пение вождя стало четким, его голос окреп. И внезапно я понял, что происходит: Таперахи разыгрывал спектакль или, точнее, оперетту, со смесью пения и разговорной речи. Он один воплощал в себе дюжину персонажей и каждого из них представлял особым тоном голоса: пронзительным, фальцетом, гортанным, гудящим. Однако лейтмотивом проходила музыкальная тема. Мелодии казались удивительно близкими к грегорианскому пению. Мне представлялось, что я слушаю экзотическую версию «Свадебки» .

С помощью Абайтары, столь поглощенного представлением, что я с трудом смог вырвать у него объяснение, мне удалось в какой-то степени понять сюжет этого спектакля. Речь шла о фарсе, героем которого была черно-желтая птица жапим, отличающаяся модулированным пением, которое создает иллюзию человеческого голоса. Ее партнерами выступали животные (черепаха, ягуар, сокол, муравьед, тапир, ящерица и так далее), предметы (палка, пест, лук) и, наконец, духи, например призрак Маира. Каждый из этих многочисленных персонажей находил свое выражение в стиле исполнения, столь соответствующем его природе, что очень скоро я сам стал узнавать их. Интрига закручивалась вокруг приключений Жапима, которому угрожали остальные животные, но он различными способами разыгрывал их и в конце концов одержал над ними верх.

Представление, которое повторялось (или продолжалось) две ночи подряд, каждый раз длилось около четырех часов. Временами на Таперахи, казалось, находило вдохновение, и он говорил и пел без подготовки. Со всех сторон раздавались взрывы смеха. В другие моменты силы его, по-видимому, истощались, голос слабел, он перескакивал от одной темы к другой, не останавливаясь ни на одной. Тогда Валера или Камини приходили ему на помощь, либо возобновляя свои призывные крики, что давало главному актеру передышку, либо предлагая ему музыкальную тему, либо, наконец, временно беря на себя одну из ролей, так что на какой-то момент мы присутствовали при настоящем диалоге. Оказавшись снова «в седле», Таперахи пускался в новое развитие темы.

Через какое-то время становилось заметным, что это поэтическое творчество сопровождалось у актера потерей сознания и им целиком завладели его персонажи. Голос его столь резко менялся в зависимости от природы изображаемых персонажей, что трудно было поверить, что он принадлежит одному человеку. В конце второго сеанса Таперахи, продолжая петь, внезапно поднялся со своего гамака и принялся беспокойно ходить, требуя кауи. В него «вселился дух». Внезапно он схватил нож и бросился на Кунхат-син, свою главную жену, которой еле удалось убежать от него в лес, где она спряталась. Наконец, мужчины усмирили вождя и заставили его лечь в гамак, где он тотчас же уснул. На следующий день все шло обычным чередом.