Сверкает молния, грохочет гром, льет дождь, такой сильный, что воздух побелел, как молоко, плотный туман, будто текучее стекло. Снежный человек — болван, фигляр, трус — скрючился на стене, голову прикрыл руками, если сверху посмотреть — полный идиот. Он гуманоид, он гоминид, он отклонение, он ужасен: он будет легендой, если найдется кому складывать легенды.

Если бы только рядом был слушатель, какие байки он смог бы поведать, какие стоны простонать. Жалобы влюбленного на свою любовь или что-то в этом духе. Есть из чего выбрать.

Потому что в воспоминаниях он приблизился к кульминации, к той части трагедии, где значится ремарка: Входит Орикс. Роковой момент. Но какой из них роковой? Входит Орикс, маленькая девочка с педофильского порносайта, в волосах цветы, на подбородке взбитые сливки; или Входит Орикс, девочка-подросток из новостей, которую вызволили из гаража старого извращенца; или Входит Орикс, обнаженная менторша, в закрытом святилище Детей Коростеля; или Входит Орикс, на голове полотенце, только что из душа; или Входит Орикс, в сером брючном костюме и туфлях на каблуке, в руке портфель, воплощенная профи по продажам из Компаунда? Какой момент роковой и как можно быть уверенным, что некая тема соединяет первый эпизод с последним. Была ли одна Орикс, или имя ей Легион?

Любой момент подойдет, думает Снежный человек, и дождь течет по его лицу. Все они есть, ибо все они сейчас со мной.

О Джимми, это так позитивно. Я так счастлива, что ты это понимаешь. Парадиз потерян, но ведь «Парадиск» в тебе, и в нем куда лучше. А потом серебристый смех, прямо над ухом.

Джимми не сразу узнал Орикс, хотя наверняка видел ее в тот первый вечер, когда смотрел в одностороннее зеркало. На ней, как и на Детях Коростеля, не было одежды, она была прекрасна, как они, и издалека почти не выделялась. Темные волосы распущены, она стояла к нему спиной, ее окружали другие; просто элемент картины.

Несколько дней спустя, когда Коростель показывал ему, как работать с мониторами, передающими изображение с камер, спрятанных в листве, Джимми разглядел ее лицо. Она повернулась к камере, и он снова увидел его, этот взгляд, что пронизывал его и видел таким, какой он есть на самом деле. Только глаза у нее стали другие — зеленые и светящиеся, как у Детей Коростеля.

Глядя в эти глаза, Джимми пережил момент чистого блаженства, чистого ужаса: она перестала быть изображением — просто портретом, что хранился в тайне и темноте, распечаткой, которую Джимми прятал между матрасом и третьей доской новой кровати в новой квартире Компаунда «Омоложизнь». Она вдруг стала настоящей, объемной. Он думал, она ему приснилась. Как может человек попасться вот так, в один миг, на один взгляд, на поднятую бровь, на изгиб руки? Он попался.

— А это кто? — спросил он Коростеля. У нее на руках сидел молодой скунот, она протягивала его Детям Коростеля, и те нежно гладили зверька. — Она ведь не одна из них. Что она там делает?

— Она их учит, — сказал Коростель. — Нам нужен был посредник, который смог бы с ними общаться на их уровне. Простые концепции и никакой метафизики.

— А чему она их учит? — безразлично спросил Джимми: нельзя показывать Коростелю, что заинтересовался любой женщиной, — Коростель непременно засмеет.

— Ботанике и зоологии, — улыбнулся Коростель. — Другими словами, объясняет им, что нельзя есть и что может укусить. И чему не надо делать больно, — прибавил он.

— А почему она голая?

— Они никогда не видели одежды. Одежда их только смутит.

Уроки Орикс были коротки: не больше одного факта за один раз, оптимальный вариант, объяснил Коростель. Модели «Парадиска» не были глупы, просто начинали, по сути, с нуля, им требовались повторения. Кто-нибудь из персонала, специалист в той или иной область, рассказывал Орикс все, что касалось сегодняшней темы, — листьев, насекомых, млекопитающих или рептилий. Потом она опрыскивала себя химическим составом с цитрусовыми производными, чтобы отбить запах женских феромонов — иначе могли возникнуть проблемы, потому что мужчины почувствовали бы ее запах и решили, что ей пора спариваться. Подготовившись, она проскальзывала внутрь через секретную дверь в чаше деревьев. Таким образом она появлялась в мире Детей Коростеля и исчезала, не вызывая лишних вопросов.

— Они ей доверяют, — сказал Коростель. — Она замечательно с ними ладит.

У Джимми заныло сердце. Коростель влюбился, впервые в жизни. Дело не в том, что он похвалил Орикс, хотя похвалы от него не дождешься. Дело в его тоне.

— Где ты ее откопал? — спросил Джимми.

— Я ее давно знаю. Еще с аспирантуры в Уотсон-Крике.

— Она там училась? Если да, то чему?

— Не совсем, — сказал Коростель — Я ее нашел через Студенческую службу.

— Ты был студентом, а она службой? — спросил Джимми, стараясь говорить повеселее.

— Именно. Я сказал им, что мне нужно, — там можно заказывать конкретно, можно фотографию показать или видеозапись, а они стараются найти подходящее. Мне нужно было что-то похожее на — помнишь то шоу в Сети?

— Какое из?

— Я давал тебе распечатку. С «ПолногоГоляка» — ты должен помнить.

— Не-а, — сказал Джимми.

— Шоу, которое мы смотрели, помнишь?

— Что-то такое смутно припоминаю, — сказал Джимми.

— Я использовал эту девочку для гейта в «Архаитоне», вспоминай.

— А, ну да, — сказал Джимми. — Каждому свое, как говорится. Тебе нужна была секс-феечка?

— Когда они ее ко мне прислали, она уже была совершеннолетняя.

— Ну, ясное дело.

— А потом я сам назначал ей свидания. В принципе это не поощрялось, но мы все время от времени нарушаем правила.

— Правила нужны, чтобы их нарушать, — сказал Джимми. С каждой минутой ему становилось все хуже.

— А потом, когда я приехал сюда, я предложил ей официальную должность. Она с радостью согласилась. Во-первых, здесь ей платят в три раза больше, чем там, плюс бонусы, разумеется, а во-вторых, она сказала, что эта работа ее очень интересует. Должен сказать, она преданный сотрудник. — Коростель самодовольно улыбнулся, почти незаметная улыбочка вожака стаи. Джимми захотелось дать ему в морду.

— Отлично, — сказал он. Его будто резали тупым ножом. Найти и сразу потерять. Коростель — его лучший друг. Уточнение: его единственный друг. Джимми не может и прикоснуться к ней. Ведь не может?

Они ждали, пока Орикс выйдет из душа, где она смывала с себя защитный спрей и, прибавил Коростель, снимала зеленые контактные линзы: Детей Коростеля могли смутить ее карие глаза. Наконец она появилась, влажные темные волосы заплетены в косу; их с Джимми представили друг другу, и она своей маленькой ладошкой пожала ему руку. (Я ее коснулся, подумал Джимми, как десятилетний. Я по правде ее коснулся.)

Теперь она была одета, в стандартной лабораторной форме, куртка и брюки. На ней все это смотрелось как пижама. На кармане табличка с именем: «АНТИЛОПА БЕЙЗА (ОРИКС)». Она выбрала это имя из списка, который дал ей Коростель. Ей понравилось, что она будет называться в честь маленького восточноафриканского травоядного; правда, она расстроилась, когда ей сказали, что это животное давным-давно вымерло. Коростелю пришлось объяснять, что в «Парадиске» так принято.

Потом они втроем пили кофе в кафетерии «Парадиска». Говорили о Детях Коростеля — так их называла Орикс, — о том, как у них дела. Все как всегда, сказала Орикс. Они всегда тихие и довольные. Научились разводить огонь. Им понравился скунот. Ей с ними нравится, с ними отдыхаешь.

— А они не спрашивают, откуда взялись? — поинтересовался Джимми. — И что они тут делают? — Ему было на это начхать, просто требовалось вклиниться в разговор, чтобы смотреть на Орикс и не выдать себя.

— Ты не понял, — сказал Коростель своим тоном «какой-же-ты-придурок». — Эта функция была удалена.

— Нет, на самом деле спрашивают, — сказала Орикс. — Сегодня спросили, кто их создал.

— И?

— Я сказала им правду. Я сказала, что их создал Коростель. — Восхищенная улыбка, адресованная Коростелю: без этого Джимми вполне мог обойтись. — Я сказала им, что он очень умный и добрый.

— А они спросили, кто такой Коростель? — спросил Коростель. — Захотели его увидеть?

— Нет, их вроде не заинтересовало.

Дни и ночи Джимми превратились в сплошную пытку. Он мечтал прикоснуться к Орикс, преклоняться перед ней, открыть ее, как подарок в дорогой обертке, хоть он и подозревал, что внутри может быть что-то ужасное — ядовитая змея, бомба или смертельные споры. Не в самой Орикс, разумеется. В возникшей ситуации. Это табу, повторял он себе снова и снова.

Он вел себя как можно достойнее: не проявлял к ней интереса — пытался его не выдавать. Ездил в плебсвилли, платил за девочек в барах. Девочек с жабрами, девочек в блестках, девочек в кружевах, он брал все, что предлагали. Всякий раз кололся Коростелевой вакциной; к нему приставили собственного телохранителя, так что он был в относительной безопасности. Первые несколько раз поездки волновали, потом отвлекали, потом стали привычкой. Но ничего не помогало от Орикс.

Он пытался забыться в работе, но она была слишком проста. Таблетки «НегиПлюс» будут продаваться сами, им не понадобится его помощь. Но скоро должна стартовать официальная кампания, и он распорядился, чтобы сотрудники придумали визуальный ряд, несколько ярких слоганов: Выбрасывайте презервативы! «НегаПлюс» — максимум наслаждения! Живите на полную катушку! Изображения мужчины и женщины, которые сдирают друг с друга одежду и скалятся, как маньяки. Потом два мужчины, потом две женщины (строчку про презервативы убрали). Потом трое. Такую херню он бы и во сне придумал.

Если бы, конечно, удалось заснуть. Ночами он лежал в кровати, смотрел в потолок, бранил себя и оплакивал свою судьбу. Бранить, оплакивать, полезные слова. Хандра. Неразделенная любовь. Возлюбленная. Покинутый. Старомодный.

А потом Орикс его соблазнила. А как это еще назвать? Явилась к нему нарочно, вошла и за две минуты вытащила его из панциря. Он почувствовал себя так, будто ему двенадцать лет. Она явно была опытна в этих делах и так непринужденна в тот первый раз, что у него перехватило дыхание.

— Я не хотела, чтоб ты мучился, Джимми, — объяснила она. — Чтобы ты из-за меня страдал.

— Откуда ты знала, что я мучаюсь?

— Я всегда вижу.

— А как же Коростель? — спросил он после того, как она впервые подцепила его на крючок, подсекла, вытащила на берег и оставила там задыхаться.

— Ты друг Коростеля. Он тоже не хочет, чтобы ты мучился.

Джимми совершенно не был в этом уверен, но сказал:

— Мне как-то неуютно.

— О чем ты говоришь, Джимми?

— Разве ты… ведь он… — Какой кретин!

— Коростель живет в высшем мире, Джимми, — сказала она. — Он живет в мире идей. Занимается важными вещами. У него нет времени играть. В любом случае Коростель — мой начальник. А с тобой весело.

— Да, но…

— Коростель не узнает.

Казалось, Коростель и впрямь не знал. Может, был слишком увлечен ею, не замечал, что творится вокруг; или, может, думал Джимми, любовь действительно слепа. Или ослепляет. А Коростель любил Орикс, никаких сомнений; он перед ней почти пресмыкался. Даже прикасался к ней на людях. Коростель тактильных контактов не любил, предпочитал физически отдаляться от людей, но теперь касался Орикс, клал руку ей на плечо, брал за руку, обнимал за талию, трогал идеальную попку. Мое, мое, говорила эта рука.

Более того, он, наверное, даже больше ей доверял. Она великолепный специалист, говорил он. Он выдавал ей образцы «НегиПлюс», у нее имелись полезные связи в плебсвиллях, старые приятели, с которыми она работала в Студенческой службе. Поэтому она много ездила по всему миру. Секс-клиники, говорил Коростель. Бордели, говорила Орикс. Что может быть лучше для тестирования?

— Главное, не ставь опытов на себе, — говорил Джимми.

— Нет, нет, Джимми. Коростель сказал, чтобы я этого не делала.

— Ты всегда делаешь то, что говорит Коростель?

— Он мой начальник.

— Он сказал тебе делать это? Распахнутые глаза.

— Что «это», Джимми?

— То, что ты делаешь сейчас.

— О Джимми. Вечно ты шутишь.

Джимми было плохо, когда она уезжала. Он волновался за нее, тосковал, обижался, что ее нет рядом. Возвращаясь из своих путешествий, она возникала у него в комнате среди ночи, она всегда так делала, вне зависимости от того, что в программе у Коростеля. Сначала шла к нему, докладывала о том, чем занималась, каковы успехи: сколько таблеток, где она их распространяла, каковы результаты: точные сведения, поскольку он был одержим. А потом она занималась, как она говорила, личной сферой.

Если верить Орикс, сексуальные потребности Коростеля были просты и незамысловаты, в отличие от секса с Джимми. Не веселье, а работа — хоть она уважала Коростеля, действительно уважала, ведь он был гений. Но, если Коростель просил ее остаться — может, заняться сексом еще раз, она придумывала отговорку — акклиматизация, головная боль, что-нибудь правдоподобное. Ее ложь была незамысловата, Орикс умела врать как никто, лучшая лгунья в мире, и она целовала глупого Коростеля, улыбалась, махала рукой и через минуту была с Джимми.

Как важны были эти слова. Была с.

Он так и не привык к ней, каждый раз она придумывала что-нибудь новое, она была сокровищницей, полной секретов. В любой момент она могла открыться, явить ему нечто важное, нечто скрытое доселе, саму суть жизни, ее жизни или его — то, чего он всегда жаждал. Что?

— Что происходило в том гараже? — спросил Джимми. Он никак не мог успокоиться, он выспрашивал про ее прошлое, он должен был выяснить все. Все детали важны, любой осколок ее страшного прошлого — огромная ценность. Может, он добивался ее гнева, но так его и не увидел. Либо гнев ее прятался слишком глубоко, либо его вообще не существовало. Но Джимми отказывался в это верить. Она ведь не мазохистка и отнюдь не святая.

Они лежали на кровати у Джимми в спальне, смотрели телевизор, подключенный к компьютеру, — какой-то зоофильский порносайт, две обученные немецкие овчарки и выбритый альбинос, покрытый татуировками, изображающими ящериц. Звук выключен, одни картинки: эротические обои.

Они ели курицу из забегаловки в ближайшем торговом центре, соевую картошку-фри и салат. В салате был шпинат из парников Компаунда: никаких пестицидов — по крайней мере, их наличие не признавалось, — и капуста с огромных капустных деревьев, непрерывное производство, очень эффективно. Капуста отдавала канализацией, но специальный соус отбивал этот привкус.

— В каком гараже, Джимми? — спросила Орикс. Она пропустила его слова мимо ушей. Ей нравилось есть руками, приборы она ненавидела. Зачем совать в рот большой кусок остро заточенного металла, говорила она. От этого еда на вкус как жесть.

— Ты знаешь, какой гараж, — сказал он. — В Сан-Франциско. Это ничтожество. Этот дегенерат, который тебя купил, притащил сюда и заставил свою жену сказать, что ты была у них служанкой.

— Джимми, почему ты вечно придумываешь такие гадости? Я никогда не была ни в каком гараже. — Она облизала пальцы, разорвала курицу на кусочки и один скормила Джимми. Потом разрешила ему облизать ее пальцы. Он провел языком по маленьким ногтям. Максимальная близость, которую она могла ему позволить, не став пищей: она была в нем — часть ее была в части него. Во время секса наоборот: он был в ней. В старых книгах возлюбленные говорят: Ты будешь моя. Никогда не говорят: Ты будешь мной.

— Я знаю, что это была ты, — сказал Джимми. — Я видел фотографии.

— Какие фотографии?

— Так называемый скандал со служанками. В Сан-Франциско. Этот старый страшный урод заставлял тебя заниматься с ним сексом?

— О Джимми, — она вздохнула. — Так вот ты о чем. Я это видела по телевизору. Почему ты думаешь об этом человеке? Он был такой старый, что почти умер.

— Нет, ты скажи, он делал это?

— Никто не заставлял меня заниматься сексом в гараже. Я же тебе сказала.

— Ладно, уточнение: никто тебя не заставлял, но ты это делала?

— Ты не понимаешь меня, Джимми.

— Но я хочу понять.

— Разве? — Пауза. — Хорошая картошка. Только представь себе, Джимми, миллионы людей во всем мире никогда не пробовали такую картошку! Нам так повезло!

— Скажи мне. — Это точно была она. — Я не буду злиться.

Вздох.

— Он был хороший человек, — сказала Орикс голосом доброго сказочника. Иногда ему казалось, что она импровизирует, просто чтобы его ублажить, иногда — что все ее прошлое, все, о чем она рассказывала, изобрел он сам. — Он спасал девушек. Он оплатил мой билет на самолет, как и говорили в новостях. Если бы не он, меня бы здесь не было. Ты должен быть ему благодарен!

— Почему это я должен быть благодарен лицемерному ханже? Ты так и не ответила на мой вопрос.

— Да, Джимми, занималась. А теперь давай про это забудем.

— Долго он тебя там продержал, в этом гараже?

— Это была скорее квартира, чем гараж, — сказала Орикс. — У них в доме не было места. Я была не единственная девушка, которую они к себе взяли.

— Они?

— Они с женой. Они пытались нам помочь.

— А она ненавидела секс, так ведь? Поэтому они взяли тебя в дом? Чтобы ты избавила ее от домогательств старого козла?

Орикс опять вздохнула.

— Почему ты думаешь о людях только плохо, Джимми? Она была очень возвышенным человеком.

— Хрена с два.

— Не ругайся, Джимми. Я хочу, чтобы мне было хорошо с тобой. У меня не очень много времени, мне скоро идти, у меня дела. Почему тебя волнуют вещи, которые случились так давно? — Она склонилась над ним, поцеловала его — губы еще в масле от курицы.

Мазь, маслянистый, шикарно, чувственно, сладострастно, распутно, восхитительно, — пронеслось в голове у Джимми. Он тонул в словах и чувствах.

Потом он спросил:

— Куда ты идешь?

— Куда-то. Я тебе оттуда позвоню. — Она не скажет.