После выпускного Джимми пригласили на каникулы в «Лосятник», охраняемую зону отдыха «Здравайзера», на западном берегу Гудзонского залива, где вся элита Компаунда спасалась от жары. У дяди Пита имелось там славное местечко — это дядя Пит так говорил, «славное местечко». Вообще-то оно напоминало бордель в мавзолее — каменная кладка, огромные кровати с вибромассажем, в каждой ванной биде — хотя сложно представить, что дядю Пита это все интересует. Джимми не сомневался: его пригласили только затем, чтобы дядя Пит не оставался один на один с Коростелем. Дядя Пит ' в основном торчал на поле для гольфа, а оставшееся время — в горячей ванне, так что Джимми с Коростелем могли делать все что заблагорассудится.

Скорее всего они бы вернулись к компьютерным играм, снаффу и порнухе на государственные деньги, чтобы расслабиться после экзаменов, но тем летом как раз начались кофейные войны, и Джимми с Коростелем следили за развитием событий. Война началась из-за нового трансгенетического кофе «Благочашка», который разработала дочерняя компания «Здравайзера». Прежде кофейные зерна вызревали в разное время, их собирали вручную, обрабатывали и продавали маленькими порциями, а на кофейном кусте «Благочашки» все зерна вызревали одновременно: кофе можно было выращивать на огромных плантациях и убирать с помощью техники. Все маленькие фирмы, которые выращивали кофе, прогорели и вместе с сотрудниками были обречены на нищету.

Началось глобальное сопротивление. Вспыхивали восстания, мятежники жгли посевы, разносили кафе «Благочашки», машины сотрудников компании взрывались, их самих похищали, в них стреляли снайперы, их забивали до смерти неистовствующие толпы; крестьян, в свою очередь, уничтожала армия — точнее, армии, поскольку в конфликте участвовали несколько стран. Но какую страну ни возьми, солдаты и мертвые крестьяне походили друг на друга как две капли воды. Все какие-то пыльные. Удивительно, сколько пыли поднимается во время таких событий.

— Этих парней нужно мочить, — сказал Коростель.

— Кого? Крестьян? Или тех, которые их убивают?

— Солдат. Дело не в мертвых крестьянах, в этом мире достаточно мертвых крестьян. Но они сжигают туманные леса, чтобы выращивать этот свой кофе.

— Будь у крестьян такая возможность, они бы тоже сжигали эти леса, чтобы выращивать кофе.

— Конечно, только у них нет такой возможности.

— Ты принимаешь их сторону?

— В таких делах нету сторон.

Джимми было нечего ответить. Он хотел закричать «фикция», но потом решил, что это не тот случай. К тому же слово изжило себя.

— Давай переключим канал, — сказал он.

Но «Благочашка» была повсюду, какой канал ни включи. Акции протеста и демонстрации, слезоточивый газ, стрельба и дубинки: потом снова акции протеста, демонстрации, еще больше слезоточивого газа, стрельбы и дубинок. И так день за днем. Ничего подобного не случалось с начала века. На наших глазах создается история, сказал Коростель.

«Не Пейте Смерть!» — гласили плакаты. Профсоюз портовых грузчиков в Австралии, где еще были профсоюзы, отказался разгружать «Благочашку», в Соединенных Штатах появилась Бостонская Кофейная Партия. Они организовали показательную акцию — безумно скучную, потому что в ней не было насилия: лысеющие парни со старомодными татуировками или белыми заплатками на месте татуировок, строгие женщины в мешковатой одежде и несколько жирных или, наоборот, тощих представителей маргинальных религиозных группировок, в футболках с улыбающимися ангелочками, парящими в небесах в обществе птичек или Иисуса, который держит за руку крестьянина, или с надписью «Бог — это Природа». Они скидывали в воду ящики с зернами «Благочашки» и снимали, но коробки не тонули, и весь экран был забит скачущими логотипами «Благочашки». Из репортажа вышел бы неплохой рекламный ролик.

— Чего-то кофейку захотелось, — сказал Джимми.

— Идиоты, — сказал Коростель. — Забыли камни в ящики положить.

Как правило, они следили за развитием событий в «Голых Новостях», в Сети, но порой для разнообразия смотрели одетые новости по плазменному телевизору — экран во всю стену в обитой кожей телекомнате дяди Пита. Рубашки и костюмы казались Джимми нелепыми, особенно по укурке. Забавно представить, как выглядели бы в «Голых Новостях» все эти серьезные морды минус дорогие шмотки.

Иногда дядя Пит смотрел телевизор вместе с ними — по вечерам, вернувшись с поля для гольфа. Он наливал себе выпить и комментировал:

— Обычная истерика. Скоро они устанут и успокоятся. Все хотят пить дешевый и качественный кофе, с этим ничего не поделать.

— Ага, ничего, — соглашался Коростель. У дяди Пита имелась доля в «Благочашке», и очень большая доля. — Дрянь какая, — говорил Коростель, на своем компьютере просматривая данные о вложениях дяди Пита.

— Ты можешь продать эти акции, — сказал Джимми. — Продай «Благочашку», купи что-нибудь такое, чего он терпеть не может. Например, ветроэнергетику. Нет, лучше тюремную больницу. Или фьючерсы на южноамериканский скот.

— Не-а, — ответил Коростель. — Я не могу лабиринтом рисковать. Он заметит. Просечет, что я тяну из него бабки.

Конфликт обострился, когда сумасшедшие маньяки — противники «Благочашки» — взорвали Мемориал Линкольна, убив пять японских школьников, прибывших в Америку с Туром Демократии. «Остановите Лицемерие», — гласила записка, найденная на безопасном расстоянии от места взрыва.

— Как это все жалко выглядит, — сказал Джимми. — Они даже писать не умеют.

— Но свое мнение выразили, — сказал Коростель.

— Надеюсь, их поджарят на электрическом стуле, — сказал дядя Пит.

Джимми не ответил: по телевизору показывали блокаду здания головного офиса «Благочашки» в Мэриленде. В орущей толпе, держа плакат с надписью «Благочашка — дерьмочашка», стояла женщина в зеленой бандане, закрывающей нос и рот, — его пропавшая мать? На мгновение бандана соскользнула, и Джимми разглядел ее — нахмуренные брови, честные голубые глаза, решительно сжатый рот. Его захлестнула любовь к ней, неожиданно и больно, а потом злость. Будто ударили под дых — он, кажется, ахнул. Затем КорпБезКорп пошел в атаку, на экране появилось облако слезоточивого газа, и раздался треск, похожий на выстрелы, и когда Джимми вновь посмотрел на экран, матери уже не было.

— Останови! — закричал он. — Перемотай назад! — Он хотел проверить. Как она может так рисковать? Если они до нее доберутся, она снова исчезнет, и уже навсегда. Но Коростель только мельком глянул на него и переключил канал.

Надо было промолчать, подумал Джимми. Нельзя привлекать внимание. По спине бежали мурашки. А что, если дядя Пит все понял и позвонил в КорпБезКорп? Они выследят ее и убьют.

Но дядя Пит вроде ничего не заметил. Он напивал себе очередную порцию скотча.

— Нечего с ними церемониться, их на распыл надо, — сказал он. — Как только разбили камеры. Кто это вообще снимал? Любопытно, кто эти шоу вообще ставит.

— Так в чем дело? — спросил Коростель, когда они остались одни.

— Ни в чем, — ответил Джимми.

— Я все сохранил, — сказал Коростель. — Весь эпизод.

— Думаю, лучше его стереть, — сказал Джимми. Страх отпустил, Джимми просто впал в уныние. Разумеется, дядя Пит сейчас жмет кнопки на мобильном, скоро приедут люди из КорпБезКорпа, снова допрос. Его мать то, его мать се. Надо это пережить.

— Все в порядке, — сказал Коростель. Джимми понял это как «мне можно доверять». Потом Коростель сказал: — Дай угадаю. Тип Хордовые, Класс Позвоночные, Отряд Млекопитающие, Семейство Приматы, Род Homo, Вид sapiens sapiens, подвид — твоя мать.

— Круто, — равнодушно ответил Джимми.

— Фигня. Я ее тоже узнал — по глазам. Либо она сама, либо ее клон.

Если ее узнал Коростель, кто еще мог узнать? Всем в Компаунде «Здравайзер» наверняка показали фотографии: вы когда-нибудь видели эту женщину? История о его ненормальной матери следовала за ним по пятам, как бродячая собака, — может, отчасти поэтому он со свистом пролетел на Студенческом Аукционе. Он ненадежный, он — угроза безопасности, на нем пятно.

— У меня с папой то же самое, — сказал Коростель. — Тоже смылся.

— Он же вроде умер? — сказал Джимми. Это все, что можно было выжать из Коростеля: папа умер, точка, меняем тему. Коростель это не обсуждал.

— Он и умер. Упал с эстакады в плебсвилле. Был час пик, и, когда его нашли, он уже был фаршем.

— Он сам прыгнул? — спросил Джимми. Кажется, Коростель не особо напрягался, поэтому Джимми и спросил.

— Все так решили, — сказал Коростель. — Он был одним из лучших исследователей в Западном «Здравайзере», похороны были шикарные. И какое чувство такта. Никто не говорил «самоубийство». «Несчастный случай с твоим отцом» — и никак иначе.

— Мои соболезнования, — сказал Джимми.

— И все это время у нас дома пасся дядя Пит. Мать говорила, что он ее поддерживает. — Поддерживает прозвучало в кавычках. — Что он не только папин начальник и лучший друг, он еще и настоящий друг семьи, хотя раньше я его у нас дома не видел. Он хотел, чтобы у нас все благополучно разрешилось, мол, он очень беспокоится. Все пытался говорить со мной по душам — рассказывал, что у моего отца были проблемы.

— То есть что твой отец сошел с ума, — сказал Джимми. Коростель уставил на него свои слегка раскосые зеленые глаза.

— Ну да. Но отец не сошел с ума. Он перед этим тревожился о чем-то, но у него не было этих самых проблем. Он ничего такого не планировал. Никуда прыгать. Я бы понял.

— Думаешь, он упал? — Упал?

— Ну да, с эстакады. — Джимми хотел спросить, что отец Коростеля вообще забыл на эстакаде в плебсвилле, но момент был неподходящий. — Там было ограждение?

— Он был немного рассеянный, — как-то странно улыбнулся Коростель. — Редко смотрел под ноги. В облаках витал. Верил в усовершенствование человека.

— Ты с ним дружил? Коростель задумался.

— Он научил меня играть в шахматы. До того, как все это случилось.

— Ясное дело, что не после. — Джимми пытался разрядить обстановку: он начал жалеть Коростеля, и это ему совершенно не нравилось.

«Как я мог пропустить? — думает Снежный человек. — Как я мог не услышать, что он мне говорил? Что же я был за тупица?»

Нет, не тупица. Он не может описать себя такого, каким был. Вряд ли неприметным — его приметила жизнь, у него были свои шрамы, свой мрак. Пожалуй, невежественным. Бесформенным, неразвитым.

Но в этом неведении было нечто волевое. Нет, не волевое — структурированное. Он вырос в замкнутых пространствах и сам стал таким. Замкнутым.