Книга: Сильмариллион (др. перевод) (илл. Несмита)
Назад: Глава 20 О пятой битве: Нирнаэт Арноэдиад
Дальше: Глава 22 О гибели Дориата
Глава 21
О Турине Турамбаре
Женой Хуора, сына Галдора, была Риан, дочь Белегунда, и сыграли они свадьбу за два месяца до того, как уехал Хуор вместе с братом своим Хурином на битву Нирнаэт Арноэдиад. Шло время, и не было вестей о муже, и Риан бежала в глушь; там приютили ее Серые эльфы Митрима; когда же родился сын ее Туор, эльфы взяли его на воспитание. А Риан покинула Хитлум и, придя к Хауд-эн-Нденгин, легла там на землю и умерла.
Женою Хурина, правителя Дор-ломина, была Морвен, дочь Барагунда; сын их звался Турин и родился он в тот самый год, когда Берен Эрхамион повстречал Лутиэн в лесу Нельдорет. Еще была у Хурина и Морвен дочь по имени Лалайт, что означает Смех; и Турин, брат ее, нежно любил девочку; но когда исполнилось ей три года, злой ветер принес из Ангбанда моровое поветрие, и Лалайт умерла.
После Нирнаэт Арноэдиад Морвен осталась жить в Дор-ломине, ибо Турину едва исполнился восьмой год, а она вновь носила под сердцем дитя. Жилось в ту пору несладко, ибо восточане, наводнившие Хитлум, презирали и притесняли оставшихся в живых из народа Хадора, отбирали их земли и добро их, а детей обращали в рабство. Но столь велики были красота и величие Владычицы Дор-ломина, что даже восточане преисполнились благоговейного страха и не посмели поднять руку на нее и ее домочадцев; и прошел среди восточан слух, что с Морвен связываться опасно: будто бы она – ведьма, искусная в магии, и знается с эльфами. Однако Морвен жила теперь в бедности, покинутая всеми; втайне помогала ей только некая родственница Хурина по имени Аэрин, ставшая женой восточанина Бродды; и Морвен жила в неотвязном страхе, что отберут у нее Турина и обратят в рабство. Потому задумала она отослать его от себя – так, чтобы никто о том не проведал; и упросить короля Тингола приютить мальчика, ибо Берен, сын Барахира, приходился родней ее отцу и, кроме того, встарь, до того, как пришла беда, связан был с Хурином узами дружбы. И вот осенью, в Год Скорби, Морвен отослала Турина через горы в сопровождении двух челядинцев преклонных лет, и наказала им попытаться получить доступ в королевство Дориат. Вот так сложилась судьба Турина: подробно о том рассказано в песни под названием «Нарн и Хин Хурин», «Повесть о детях Хурина»; это самая долгая из песней, повествующих о событиях тех дней. Здесь предание это изложено в немногих словах, ибо неразрывно вплетены в него судьбы Сильмарилей и эльфов; «Повестью горя» зовется печальный этот рассказ о наигнуснейших деяниях Моргота Бауглира.
В начале года Морвен родила дитя, дочь Хурина, и нарекла ее Ниэнор, что означает Скорбь. Турин же и его спутники, пройдя через великие опасности, вышли наконец к пределам Дориата; там отыскал их Белег Могучий Лук, предводитель приграничной стражи короля Тингола, и отвел гостей в Менегрот. Радушный прием оказал Тингол Турину, и повелел считать отныне мальчика своим воспитанником из уважения к Хурину Стойкому: весьма переменился Тингол по отношению к домам Друзей Эльфов. Спустя какое-то время король отослал гонцов на север, в Хитлум, приглашая Морвен оставить Дор-ломин и приехать вместе с ними в Дориат; но не согласилась Морвен покинуть дом свой, где жила некогда с Хурином. Когда же собрались эльфы в обратный путь, она отослала с ними Драконий Шлем Дор-ломина, величайшее из сокровищ дома Хадора.
Турин рос в Дориате красивым и сильным, однако в облике его запечатлелась неизгладимая скорбь. Девять лет прожил он в чертогах Тингола, и за это время утихло отчасти его горе, ибо время от времени гонцы отправлялись в Хитлум и приносили ему добрые вести о Морвен и Ниэнор. Но вот однажды не вернулись гонцы с далекого севера, и Тингол отказался послать новых. Тогда Турина охватил страх за мать и сестру, и, преисполнившись мрачной решимости, предстал он перед королем и потребовал себе кольчугу и меч, и надел Драконий Шлем Дор-ломина, и ушел сражаться на границы Дориата, и стал собратом по оружию Белега Куталиона.
Прошло три года, и Турин вновь возвратился в Менегрот: явился он прямо из лесной чащи, волосы его были нечесаны, а снаряжение и одежда пришли в небрежение. И был в Дориате некто Саэрос из рода нандор, эльф, приближенный к королю. Давно недолюбливал он Турина, завидуя почестям, какие оказывались приемному сыну Тингола; и, усевшись за столом напротив Турина, он принялся насмехаться над юношей, говоря: «Ежели мужи Хитлума столь свирепы и дики, то каковы женщины той земли? Верно, бегают они по лесам, точно лани, одетые лишь в плащ из собственных волос?» Тогда Турин, вне себя от гнева, схватил кубок и швырнул его в Саэроса, и сильно ранил его.
На следующий день Саэрос подстерег Турина, когда тот возвращался из Менегрота на границы; но Турин одолел недруга и погнал его обнаженным через лес, точно охотник – зверя. Саэрос же, убегая от него в страхе, споткнулся и рухнул в ущелье, на дне которого шумел поток, и разбился о скалу, выступающую из воды. Подошли остальные и увидели, что произошло; а среди них был Маблунг, и повелел он Турину тотчас же возвращаться в Менегрот, дабы предстать перед королевским судом и просить короля о милости. Но Турин, полагая, что теперь он – вне закона, и боясь заточения, отказался повиноваться Маблунгу и скрылся в лесной чаще, и, пройдя через Пояс Мелиан, оказался в лесах к западу от Сириона. Там примкнул он к банде бездомных, отчаявшихся бродяг: немало таких скрывалось в глуши в те черные дни и нападало на любого встречного, будь то эльф, человек или орк.
Но когда Тингол узнал обо всем, что произошло, и подробно расспросил всех об этом деле, он простил Турина, сочтя, что не Турин виновен в случившемся. В ту пору Белег Могучий Лук возвратился с северных границ и пришел в Менегрот повидать Турина, и Тингол обратился к нему, говоря: «Горько мне, Куталион: нарек я сына Хурина своим сыном – таковым и пребывать ему, пока сам Хурин не возвратится из мрака и не заберет его от меня. Не желаю я, чтобы говорили, будто Турин несправедливо был изгнан из Дориата в лесную глушь; порадовался бы я его возвращению, ибо весьма привязался к нему».
И ответил Белег: «Я стану искать Турина, пока не найду, и приведу его в Менегрот, если смогу, ибо и мне дорог он».
И Белег покинул королевский дворец и долго скитался по Белерианду, тщетно пытаясь разузнать хоть что-нибудь о Турине; и многие опасности подстерегали его на пути.
Турин же долго прожил среди изгоев и стал их главарем, и взял себе имя Нейтан, что означает Обиженный. Банда Турина скрывалась в лесной чаще к югу от Тейглина; когда же минул год с того дня, как Турин бежал из Дориата, Белег набрел ночью на тайное убежище. Случилось так, что Турина в ту пору не было в лагере, и разбойники схватили Белега и связали его, и жестоко обошлись с ним, ибо сочли его лазутчиком дориатского короля. Но возвратился Турин, и увидев, что творят его сподвижники, устыдился, вспомнив все свершенные ими злодейства и беззакония. Тотчас же освободил он Белега, и друзья обнялись после долгой разлуки, и Турин поклялся поднимать отныне руку только на прислужников Ангбанда.
Тогда Белег поведал Турину о прощении короля и настойчиво стал убеждать его возвратиться в Дориат, говоря, что на северных рубежах королевства весьма нуждаются в его силе и доблести.
– Не так давно орки отыскали путь вниз с нагорьев Таур-ну-Фуин, – поведал Белег. – Они проложили дорогу через перевал Анах.
– Не помню я этого места, – промолвил Турин.
– Мы никогда не уходили так далеко от границ, – отозвался Белег. – Но ты не раз видел вдалеке пики Криссаэгрима, а к востоку от них – темную гряду Горгорот. Анах лежит между ними, выше горных ключей Миндеба; опасна и трудна та дорога, однако многие приходят ныне по ней. К Димбару, некогда мирной земле, тянется Черная Длань, и встревожены люди Бретиля. Мы нужны там.
Но в гордыне своего сердца Турин отверг прощение короля, и даже слова Белега не могли поколебать его решения. Турин в ответ принялся уговаривать Белега остаться с ним в земле к западу от Сириона, но Белег не соглашался, говоря: «Суров ты, Турин, и упрям. Ныне мой черед. Если ты и впрямь хочешь быть рядом с Могучим Луком, ищи меня в Димбаре, ибо туда возвращаюсь я».
На следующий день Белег пустился в обратный путь, и Турин проводил его на расстояние полета стрелы от лагеря, но по дороге не проронил ни слова.
– Так значит, распрощаемся мы здесь, сын Хурина? – молвил Белег.
Тогда Турин обратил взор свой к западу, и различил вдалеке вершину Амон Руд, и, не ведая, что ждет его впереди, ответил:
– «Ищи меня в Димбаре», – говоришь ты. А я говорю: ищи меня на Амон Руд! Иначе прощаемся мы навсегда.
И расстались они друзьями, но у обоих тяжело было на сердце.
Тогда Белег возвратился в Тысячу Пещер, и, представ перед Тинголом и Мелиан, поведал обо всем, что произошло, умолчав лишь о том, как жестоко обошлись с ним сотоварищи Турина. И вздохнул Тингол и проговорил:
– Что еще должно мне сделать, чтобы смягчился Турин?
– Дозволь мне, владыка, – отозвался Белег, – и я стану оберегать и направлять его, как смогу; тогда никто не скажет, что эльфы бросают слова на ветер. Не хочу я, чтобы достоинства столь великие сгинули впустую в лесной глуши.
И Тингол позволил Белегу поступать, как тот задумал, и молвил:
– Белег Куталион! Многими своими деяниями заслужил ты мою признательность; особенно же тем, что отыскал моего приемного сына. Ныне же, в час расставания, проси любого дара: ни в чем не откажу я тебе.
– Тогда попрошу я о добром мече, – отозвался Белег, – ибо леса кишат орками, и одного лука мне мало, а тот клинок, что есть у меня, броню их не берет.
– Выбирай любой, – отвечал Тингол, – кроме разве Аранрута, моего собственного.
Тогда Белег выбрал Англахель, меч великой ценности, названный так потому, что выкован был из железного слитка, который пал с небес пылающей звездой: лезвие его рассекало любое железо, добытое из земных недр. Один лишь клинок в Средиземье был ему подобен. В этом предании речи о нем не идет, хотя ковал его из того же металла тот же самый кузнец, а кузнецом тем был Эол, Темный эльф: он взял в жены Арэдель, сестру Тургона. Эол отдал Англахель Тинголу в уплату за дозволение поселиться в Нан Эльмоте и сделал это весьма неохотно; но Ангуирель, парный к Англахелю, Темный эльф оставил себе; впоследствии Маэглин похитил его у отца.
Когда же Тингол подал Белегу Англахель рукоятью вперед, Мелиан глянула на лезвие и молвила:
– То недобрый меч. Черная душа кузнеца живет в нем и по сей день. Не полюбит меч руку, которой станет служить, и недолго у тебя пробудет.
– Однако ж намерен я владеть им, пока в силах, – отвечал Белег.
– И у королевы есть для тебя дар, Куталион, – продолжала Мелиан. – Пусть он поможет тебе в глуши, а также и тем, кого изберешь ты.
И она вручила Белегу запас лембас – дорожные хлебцы эльфов, завернутые в серебряные листья и перевитые нитями, нити же на узлах запечатаны были печатью королевы – облаткой белого воска в форме единственного цветка Тельпериона; ибо по обычаю эльдалиэ одна только королева обладала правом распоряжаться лембас и оделять ими кого бы то ни было. Вовеки не выказывала Мелиан Турину большего благоволения, нежели теперь, посылая ему сей дар, ибо никогда прежде эльдар не дозволяли людям вкушать дорожный хлеб; да и впоследствии случалось такое нечасто.
И вот Белег с дарами покинул Менегрот и возвратился к северным границам, где ждали его многие друзья и временные жилища. Вскоре орки отброшены были от Димбара, и ликовал Англахель, покинув ножны; но когда настала зима и стихли бои, Белег вдруг исчез и более не видели его собратья по оружию.
Когда Белег покинул изгоев и возвратился в Дориат, Турин увел сподвижников на запад, прочь от долины Сириона, ибо устали они от беспокойной жизни, когда приходилось быть постоянно настороже, опасаясь погони; и принялись искать убежище более надежное. И вот как-то вечером набрели они на трех гномов, и гномы бросились бежать. Один отстал; его схватили и повалили на землю. Кто-то из разбойников снял с плеча лук и выстрелил в убегающих, но они исчезли в сгущающихся сумерках. Тот гном, которого изловили они, назвал себя Мим; и взмолился он, прося Турина о пощаде, и предложил в качестве выкупа отвести изгоев в свои тайные чертоги, где никто их не отыщет. Турин пожалел Мима и пощадил его, и спросил: «Где твой дом?»
И ответил гном:
– Высоко над землею отстроен дом Мима, на огромном холме. Амон Руд прозывается этот холм теперь, ибо эльфы всему дали свои имена.
Тогда замолчал Турин, и долго смотрел на гнома, и молвил, наконец:
– Веди нас к этому месту.
На следующий день разбойники пустились в путь, следуя за Мимом к Амон Руд. А холм этот стоял на окраине верескового нагорья, что поднималось между долин Сириона и Нарога; высоко над каменистой равниной вознесся его гребень, но крутая серая вершина оставалась голой, лишь алый серегон плащом одевал камень. Когда же приблизились люди Турина к холму, луч заходящего солнца пробился сквозь облака и озарил гребень; а серегон был весь в цвету. Тогда один из разбойников молвил:
– Кровью обагрена вершина.
Но Мим провел разбойников тайными тропами вверх по крутому склону Амон Руд и, помедлив перед входом в пещеру, поклонился Турину и молвил:
– Добро пожаловать в Бар-эн-Данвед, Дом-Выкуп, ибо так отныне и зваться ему.
И вышел к ним еще один гном, неся факел; и, обменявшись несколькими словами, он и Мим торопливо вошли под своды пещеры и исчезли во мраке. Турин последовал за ними и оказался наконец в самых глубинах пещеры, в зале, где с потолка свисали светильники, подвешенные на цепочках, и бледные отблески дрожали на стенах. Там увидел Турин Мима: гном стоял на коленях перед каменным ложем у стены и стенал, и рвал на себе бороду, выкликая непрестанно одно и то же имя, а на ложе покоился неподвижно третий гном. Турин приблизился к Миму и предложил свою помощь. Тогда Мим поднял на него взгляд и молвил:
– Помощь здесь бессильна. Это Кхим, сын мой; он мертв, пронзен стрелою. Он умер на закате. Так сказал мне сын Ибун.
Тогда Турин преисполнился сострадания и молвил:
– Увы! Я бы отозвал эту стрелу, кабы мог. Теперь дому сему и впрямь зваться Бар-эн-Данвед, и если когда-нибудь обрету я богатство, золотом заплачу я тебе выкуп за смерть сына, в знак моей скорби, пусть золото и не порадует более твоего сердца.
Тогда поднялся Мим и долго смотрел на Турина.
– Я выслушал тебя, – сказал он. – Ты говоришь как гномий владыка древних времен: дивлюсь я тому. Теперь поостыло мое сердце, хотя и нет в нем радости. В этом доме волен жить ты, коли хочешь; ибо я намерен заплатить свой выкуп.
Так Турин поселился в тайном убежище Мима на Амон Руд; и прошелся он по полоске зеленого дерна перед входом в пещеру, глядя на восток, и на запад, и на север. К северу обратил он взор, и различил вдали лес Бретиль, поднимающийся вверх по склонам Амон Обель зеленым кольцом; опять и опять глядел он в ту сторону, сам не зная, почему, ибо сердцем стремился он скорее на северо-запад: там, за бессчетными лигами у самой границы небес он словно бы различал Тенистые горы, стеной оградившие его дом. Но вечером, когда закат окрасил небеса, взгляд Турина обратился к западу: багровое солнце склонялось к горизонту, погружаясь в туманную дымку, нависшую над далеким побережьем, а между ним и морем тонула во мраке долина Нарога.
В последующие дни Турин вел с Мимом долгие беседы; часто сиживали они вдвоем, и Турин внимал гномьим преданиям и рассказам о его жизни. Мим происходил из тех гномов, что в незапамятные времена изгнаны были из могучих гномьих городов востока, и, задолго до возвращения Моргота, ушли на запад, в Белерианд; с ходом лет они уменьшились в росте, забыли многие секреты кузнечного дела; вели скрытный образ жизни, передвигались крадучись и сутулясь. До того, как на западе появились гномы Ногрода и Белегоста, перевалив через горы, эльфы Белерианда не ведали, что это за существа, охотились на них и убивали, но позже оставили их в покое. На языке синдарин имя им было ноэгют нибин, Малые гномы. Никого не любили они, кроме самих себя; боялись и ненавидели равно и орков, и эльдар, пуще же всего Изгнанников, ибо нолдор, как утверждали они, украли земли их и дома. Задолго до того, как король Финрод Фелагунд пришел из-за Моря, гномы разведали пещеры Нарготронда и принялись углублять их; а в недрах Амон Руд, Лысого холма, трудолюбивые руки Малых гномов неспешно бурили и прорубали камень – на протяжении долгих лет, что прожили там, не тревожимые Серыми эльфами лесов. Со временем народ этот выродился, и никого из них не осталось в Средиземье, кроме Мима и его двух сыновей; а Мим был стар даже по меркам гномов – стар и позабыт всеми. В чертогах его кузницы стояли без дела, топоры ржавели, и память о ноэгют нибин хранили одни лишь древние сказания Дориата и Нарготронда.
Ближе к середине зимы с севера налетела вьюга – таких метелей не знали доселе в речных долинах, и Амон Руд потонул в снегу: говорилось, что зимы в Белерианде становятся все суровее по мере того, как растет мощь Ангбанда. Только самые стойкие осмеливались покидать пещеры; многие занедужили, всех мучил голод. Однажды, в пасмурных зимних сумерках объявился внезапно промеж них некто – с виду человек могучего сложения и высокого роста, закутанный в белый плащ, с надвинутым на глаза капюшоном, и подошел он к костру, не говоря ни слова. Все в страхе повскакали с мест, а гость рассмеялся и откинул капюшон, и извлек из-под широкого плаща тяжелый тюк, и при свете пламени Турин вновь увидел перед собою лицо Белега Куталиона.
Так возвратился Белег к Турину, и радостной была встреча друзей. Эльф принес с собою из Димбара Драконий Шлем Дор-ломина, полагая, что при виде шлема Турин воспрянет духом и обратит свои помыслы к целям более достойным, нежели прозябать в глуши главарем жалкого отряда людей без роду, без племени. Но Турин по-прежнему отказывался возвратиться в Дориат, и Белег, уступив любви вопреки мудрости, остался с ним и его не покинул; и в ту пору немало потрудился на благо отряду Турина. Белег лечил раненых и недужных, давая им лембас Мелиан, и те быстро исцелялись, ибо, хотя Серые эльфы и уступали в искусстве и знании Изгнанникам из Валинора, мудростью далеко превосходили они людей во всем, что касалось жизни в Средиземье. Силен и могуч был Белег, и прозорлив столь же, сколь зорок, и изгои преисполнились к нему почтения, но с каждым днем росла ненависть Мима к эльфу, что явился незваным в Бар-эн-Данвед; и гном просиживал целые дни в самом темном углу своего дома вместе с сыном Ибуном, ни с кем не разговаривая. Но теперь Турину дела не было до гнома; когда же миновала зима и наступила весна, пришла пора взяться за суровые ратные труды.
Кому ведомы ныне тайные помыслы Моргота? Кто сумеет постичь сокровенные думы того, кто некогда был Мелькором и обладал великим могуществом среди Айнур Великой Песни, а теперь восседал темным властелином на темном троне Севера, взвешивая на весах злобы вести о внешнем мире, зная о делах и намерениях своих недругов больше, нежели опасались мудрейшие из них – обо всех, кроме королевы Мелиан? К ней часто обращалась мысль Моргота, но наталкивалась на непреодолимую преграду.
И вот пришла в движение мощь Ангбанда; словно длинные пальцы шарящей во тьме руки, передовые отряды его армий нащупывали пути в Белерианд. Через Анах явились они и захватили Димбар и все северные границы Дориата. Прошли они вниз по древней дороге, что пролегала через протяженную теснину Сириона, мимо острова, где высился некогда Минас Тирит Финрода, через земли между Малдуином и Сирионом, и далее через окраины Бретиля к Переправе Тейглина. Оттуда дорога вела на Хранимую Равнину, но до поры орки не осмеливались заходить так далеко, ибо теперь в глуши поселился потаенный ужас, и с красного холма следили за ними бдительные глаза, о коих не предостерегали захватчиков. Ибо Турин вновь надел Шлем Хадора, и по всему Белерианду, через леса и реки, и горные перевалы, разнеслись слухи о том, что Шлем и Лук, поверженные в Димбаре, паче чаяния объявились вновь. Тогда многие, утратившие своих вождей, обездоленные, но не устрашенные, вновь воспряли духом и примкнули к Двум Полководцам. В ту пору все земли между Тейглином и западными пределами Дориата получили название Дор Куартол, Земля Лука и Шлема. Турин взял себе новое имя – Гортол, Грозный Шлем, и вновь воспрял духом. В Менегроте, и в глубинных чертогах Нарготронда, и даже в сокрытом королевстве Гондолин гремела слава о подвигах Двух Полководцев; прознали о них и в Ангбанде. Расхохотался Моргот, ибо по Драконьему Шлему он опознал сына Хурина; и очень скоро Амон Руд окружили соглядатаи Врага.
На исходе года гном Мим с сыном Ибуном покинули Бар-эн-Данвед и ушли собирать коренья для запасов на зиму, и орки захватили их в плен. Тогда во второй раз пообещал Мим провести своих врагов тайными тропами к своему убежищу на Амон Руд; однако обещание свое выполнить не спешил, и требовал, чтобы Гортолу сохранили жизнь. Тогда расхохотался предводитель орков и сказал Миму: «Да уж будь уверен, Турина сына Хурина убивать не станут!» Так Мим предал Барэн-Данвед: под покровом ночи он провел туда орков, и враги напали на отряд Турина врасплох. Многие были убиты во сне; другие же, бежав по внутренней лестнице, поднялись на вершину холма и бились там насмерть, и кровь их текла на серегон, оплетающий камень. На Турина накинули сеть; он запутался в ней, был повержен, связан и уведен прочь. Когда же наконец все стихло, Мим выполз из темных своих покоев; над завесой туманов Сириона взошло солнце, а гном все стоял подле мертвых тел на горе. Но вдруг он заметил, что не все лежащие там мертвы: один открыл глаза, и Мим встретился взглядом с Белегом. В глазах гнома вспыхнула давно накопившаяся ненависть, и Мим шагнул к эльфу и подобрал с земли меч Англахель, что один из воинов, павших подле Белега, накрыл своим телом. Но Белег с трудом поднялся на ноги, вырвал меч из рук гнома и бросился на предателя; и Мим в ужасе бежал с вершины холма, оглашая воздух стенаниями. Белег же крикнул ему вслед: – Месть дома Хадора еще настигнет тебя!
Опасные раны получил Белег, но среди эльфов Средиземья был он одним из самых могучих, и, к тому же, великим целителем. Потому эльф не умер; и медленно возвращались к нему силы. Но напрасно искал он Турина среди погибших, чтобы предать прах его земле; не найдя же его, понял, что сын Хурина жив и уведен в Ангбанд.
В отчаянии Белег покинул Амон Руд и отправился на север, к Переправе Тейглина, по следам орков; он перешел Бритиах и двинулся через Димбар к перевалу Анах. Эльф уже почти настиг врагов, ибо шел, не останавливаясь на ночлег, а орки задержались в пути, чтобы поохотиться в тамошних землях, ибо на севере не опасались они погони. Даже в жутких чащах Таур-ну-Фуин не потерял Белег следа: никто в Средиземье не знал лес лучше Могучего Лука. Но, пробираясь под покровом ночи через зловещие дебри, набрел он на путника, уснувшего у подножия раскидистого сухого дерева. Белег остановился подле спящего и увидел, что перед ним – эльф. Тогда он заговорил с незнакомцем, и разделил с ним лембас, и спросил, что за судьба привела его в это гиблое место; и тот назвался Гвиндором, сыном Гуилина.
Скорбно взирал на него Белег, ибо Гвиндор превратился ныне в согбенную, пугливую тень своего былого обличия и былой удали – в Нирнаэт Арноэдиад этот знатный эльф из Нарготронда пробился с безрассудной отвагой к самым вратам Ангбанда и там был взят в плен. Захваченных нолдор Моргот редко предавал смерти – ибо нолдор искусны были в кузнечном деле и горном промысле: умели добывать руды металлов и драгоценные камни. Потому не убили Гвиндора, но отправили в копи Севера. По тайным ходам, известным только им, эльфам-рудокопам иногда удавалось бежать; вот так случилось, что нашел его Белег – измученного, заплутавшего в лабиринтах Таур-ну-Фуин.
И поведал Гвиндор, что, скрываясь и таясь среди деревьев, заметил он большой отряд орков и волков, спешащий на север; и был среди них человек: руки пленника сковывала цепь, и гнали его вперед плетьми. «Человек тот – очень высокого роста, – рассказывал Гвиндор, – высок, как люди с туманных холмов Хитлума». Тогда Белег открыл Гвиндору, что привело его в Таур-ну-Фуин; Гвиндор же попытался отговорить смельчака от его затеи, уверяя, что и Белег попадет в руки врагов и разделит с Турином боль и муки. Но тот отказался бросить друга на произвол судьбы и, отчаявшись сам, зажег надежду в сердце Гвиндора: вместе пустились они в путь по следам орков, и вышли наконец из леса, оказавшись на высоких склонах, что спускались к бесплодным дюнам Анфауглита. Там, в пределах видимости горы Тангородрим, орки встали лагерем в безлесной лощине, когда сгустились сумерки; и, расставив повсюду волков-часовых, предались пьяному разгулу. С запада надвигалась великая буря; молнии высвечивали далекие Тенистые горы; и Белег с Гвиндором незамеченными прокрались к лощине.
Когда в лагере все уснули, Белег взял лук и под покровом тьмы бесшумно перестрелял волков-часовых одного за другим. Тогда, подвергая себя страшной опасности, эльфы пробрались в лагерь и отыскали Турина: тот был скован по рукам и ногам и привязан к сухому дереву, а вокруг него в стволе торчали ножи: орки, развлекаясь, швырялись ими в пленника. Измученный Турин погружен был в глубокий сон и ничего уже не ощущал. Белег с Гвиндором перерезали его путы, подхватили Турина на руки и унесли из лощины; но донести смогли только до зарослей терновника чуть выше по склону. Там эльфы уложили спасенного наземь; а гроза вот-вот готова была разразиться. Белег извлек меч свой Англахель и рассек оковы Турина; но над днем тем тяготел рок: лезвие скользнуло в сторону, когда Белег разрубал кандалы, и оцарапало Турину ступню. Сей же миг Турин очнулся от сна, во власти ярости и страха; и, видя, что темная фигура склоняется над ним с обнаженным мечом, вскочил с громким криком, полагая, что это орки вернулись истязать его; и, схватившись с противником во мгле, отнял Англахель и зарубил Белега Куталиона, почитая его за врага.
Так стоял он, оказавшись вдруг на свободе и готовясь дорого продать свою жизнь в схватке с воображаемыми недругами, как вдруг в небесах ярко сверкнула молния, и в мгновенной вспышке Турин различил черты лица Белега. И застыл он на месте, неподвижный и безмолвный, точно каменное изваяние, в ужасе глядя на убитого и осознавая, что содеял; столь жутким показалось лицо его в тот миг в свете вспыхивающих вокруг молний, что Гвиндор в страхе припал к земле и не посмел поднять глаза.
Тем временем в лощине внизу всполошились орки, и в лагере поднялась суматоха: ибо страшились они грома, что приходит с запада, полагая, будто насылают его великие Недруги-из-за-Моря. Поднялся ветер; полил проливной дождь; с высот Таур-ну-Фуин хлынули водяные потоки, и, хотя Гвиндор взывал к Турину, предостерегая его о неминуемой опасности, Турин не отвечал: он сидел подле тела Белега Куталиона, не двигаясь, не рыдая, а вокруг бесновалась буря.
Настало утро, буря пронеслась над Лотланном на восток; взошло яркое, жаркое осеннее солнце. Полагая, что Турин уже далеко от этих мест и все следы его бегства смыло дождем, орки в спешке покинули лагерь, не обыскав окрестности; и Гвиндор видел, как уходят они прочь по влажным курящимся пескам Анфауглита. Вот так вышло, что возвратились орки к Морготу с пустыми руками, оставляя позади сына Хурина, а он так и не сдвинулся с места; обезумев от горя, не сознавая, где он и что с ним, сидел он на склоне Таур-ну-Фуин, и бремя его было тяжелее орочьих оков.
Тогда Гвиндор заставил Турина помочь ему похоронить Белега, и тот поднялся, двигаясь, словно во сне: вместе опустили они тело убитого в неглубокую могилу, а рядом положили Бельтрондинг, его могучий лук из черного тисового дерева. Но грозный меч Англахель Гвиндор забрал, говоря, что лучше пусть отомстит клинок прислужникам Моргота, нежели без дела ржавеет в земле; забрал он и лембас Мелиан, дабы поддержать силы в глуши.
Так погиб Белег Могучий Лук, самый верный из друзей, искуснейший из следопытов, что находили приют в лесах Белерианда в Древние Дни – погиб от руки того, кого любил превыше прочих; и скорбь оставила неизгладимый отпечаток на лице Турина, и вовеки не утихло его горе. А к эльфу из Нарготронда вернулись отвага и силы; и, покинув Таур-ну-Фуин, он повел Турина далеко прочь. Ни разу не заговорил Турин за все время долгого, нелегкого пути; отрешенно брел он вперед, словно во сне, не зная, куда, и не желая знать; а год между тем близился к концу и в северном краю настала зима. Но Гвиндор неизменно был рядом с Турином, оберегая и направляя его; так прошли они на запад через Сирион и добрались наконец до Эйтель Иврин, родников под сенью Тенистых гор, где брал начало Нарог. Там Гвиндор обратился к Турину, говоря: «Очнись, Турин, сын Хурина Талиона! Над озером Иврина не умолкает смех. Неиссякаемые ключи питают кристальную заводь; Улмо, Владыка Вод, создавший красоту озера в древние дни, хранит его от осквернения». И Турин опустился на колени, и отпил озерной воды; и внезапно бросился он наземь, и слезы наконец хлынули из глаз его, и исцелился он от своего безумия.
Там сложил Турин песнь о Белеге и назвал ее «Лаэр Ку Белег», «Песнь о Могучем Луке», и запел ее во весь голос, не задумываясь об опасности. Гвиндор же вложил ему в руки меч Англахель: и понял Турин, что меч тяжел и мощен, и заключена в нем великая сила; но потускнело черное лезвие, и края его затупились. И молвил Гвиндор: «Странный это клинок; непохож ни на один из тех, что видел я в Средиземье. Он скорбит по Белегу так же, как и ты. Но утешься: я возвращаюсь в Нарготронд, где правит Дом Финарфина, и ты пойдешь со мной – там обретешь ты исцеление и возродишься к жизни».
«Кто ты?» – вопросил Турин.
«Эльф-скиталец, беглый раб, получивший от Белега помощь и утешение, – отвечал Гвиндор. – Однако некогда, до того, как отправился я на битву Нирнаэт Арноэдиад и стал рабом в Ангбанде, называли меня Гвиндор сын Гуилина, и числился я среди нарготрондской знати.
– Тогда ты, верно, видел Хурина сына Галдора, воина Дор-ломина? – молвил Турин.
– Видеть не видел, – отвечал Гвиндор. – Но слухами о нем полнится Ангбанд: говорят, будто до сих пор не покорился он Морготу, и Моргот наложил проклятие на него и на весь его род.
– Верю, – произнес Турин.
И поднялись они, и, покинув Эйтель Иврин, направились на юг вдоль берегов Нарога; там захватили их эльфы-дозорные и привели как пленников в потаенную крепость. Так Турин пришел в Нарготронд.
Поначалу Гвиндора не признал собственный народ его – уехал он молодым и исполненным сил, теперь же, вернувшись, мог сойти за смертного, изнемогшего под бременем лет: так изменили несчастного пытки и непосильный труд. Но Финдуилас, дочь короля Ородрета, тотчас узнала его и радостно приветила: ибо любила его встарь, до Нирнаэт, Гвиндор же, преклоняясь пред красотою Финдуилас, нарек ее Фаэливрин, что значает «солнечный блик на заводях Иврина». Ради Гвиндора Турин был допущен в Нарготронд; там и поселился он, окруженный почетом. Но когда Гвиндор собирался уже назвать его имя, Турин знаком велел ему умолкнуть и ответил сам:
– Я – Агарваэн, сын Умарта (что значит Запятнанный кровью, сын Злосчастного), лесной охотник, – и эльфы Нарготронда не расспрашивали его более.
Очень скоро Турин завоевал расположение Ородрета, и сердца жителей Нарготронда обратились к нему. Ибо Турин был юн; лишь теперь вполне возмужал он, и с виду воистину походил на мать свою, Морвен Эледвен: темноволосый, светлокожий и сероглазый, красотой превосходил он всех смертных мужей Древних Дней. Держался и изъяснялся он так, как в обычае в древнем королевстве Дориат; даже среди эльфов его легко можно было принять за потомка одного из знатнейших нолдорских домов; потому многие называли его Аданэдель, Эльф-человек. Искусные кузнецы Нарготронда перековали для него заново меч Англахель, и черное лезвие клинка замерцало по краям бледным огнем; и Турин дал ему имя Гуртанг, Железо Смерти. Столь великое воинское искусство и доблесть явил он в сражениях на границах Хранимой Равнины, что самого его стали называть Мормегилем, Черным Мечом; и говорили эльфы: «Убить Мормегиля невозможно – смерть грозит ему разве что по роковой случайности либо от пущенной издалека стрелы». Потому Турину подарили надежную кольчугу гномьей работы; и, будучи в мрачном расположении духа, отыскал он в оружейных позолоченную гномью маску, и надевал ее в битву, и враги бежали пред ним.
Тогда сердце Финдуилас отвратилось от Гвиндора, и против воли полюбила она Турина; Турин же ничего не замечал. Загрустила Финдуилас, ибо душа ее разрывалась надвое; стала она молчалива и бледна. Гвиндора же одолевали мрачные мысли, и как-то раз обратился он к Финдуилас, говоря: «Дочь дома Финарфина, пусть не будет меж нами обиды, ибо, хотя Моргот разбил мою жизнь, по-прежнему люблю я тебя. Иди туда, куда влечет тебя любовь, но берегись! Не должно тому быть, чтобы Старшие Дети Илуватара сочетались браком с Младшими; и неразумно это – ибо краткий отмерен им срок, очень скоро уходят они, нашему же вдовству длиться до тех пор, пока стоит мир. Да и судьба того не допустит: только однажды или дважды случается такое, по воле рока и во имя некоей высшей цели, постичь которую нам не дано. Но этот человек – не Берен. Воистину тяготеет над ним рок, – лишь слепой не разглядит того; но рок этот – злой. Не подпади под его власть! Иначе любовь твоя навлечет на тебя горе и гибель. Выслушай меня! Воистину он – «агарваэн», сын «умарта», ибо настоящее его имя – Турин, сын Хурина – того самого, что Моргот держит узником в Ангбанде; того, на чей род Враг наложил проклятие. Не сомневайся в могуществе Моргота Бауглира! Разве я – не зримое тому подтверждение?»
Надолго замолчала Финдуилас, погрузившись в мысли, но под конец вымолвила только: «Турин, сын Хурина, не любит меня и никогда не полюбит».
Когда же Турин узнал от Финдуилас о том, что произошло, он пришел в ярость и сказал Гвиндору так: «Дорог ты мне, ибо спас мне жизнь и уберег от зла. Но теперь худо поступил ты со мною, друг, выдав мое настоящее имя и призвав на меня судьбу мою, от которой тщусь я укрыться».
Но ответил Гвиндор: «Судьба заключена не в твоем имени, но в тебе самом».
Когда же Ородрету стало известно, что Мормегиль на самом деле сын Хурина Талиона, король оказал ему великие почести, и Турин обрел в Нарготронде немалую власть. Но не по душе ему пришелся тамошний способ ведения войны: засады, и уловки, и стрела в спину; Турин жаждал сражаться в открытом бою, храбро и доблестно, и советы его оказывали все большее влияние на короля. В те дни эльфы Нарготронда отказались от скрытности и выходили на битву, не прячась и не таясь более; откованы были огромные запасы оружия, и, по совету Турина, нолдор перекинули через Нарог надежный мост, от самых Врат Фелагунда, чтобы ускорить передвижение войск. В ту пору все земли, лежащие к востоку в междуречье Нарога и Сириона, и к западу до реки Неннинг и разоренного Фаласа, были очищены от прислужников Ангбанда, и хотя Гвиндор неизменно возражал Турину на королевских советах, предостерегая, что к добру подобный образ действий не приведет, он впал в немилость, и никто не прислушался к нему, ибо силы Гвиндора были уже не те, и утратил он былую воинскую доблесть. Так Нарготронд явил себя злобе и ненависти Моргота; но по-прежнему по просьбе Турина настоящее его имя не произносили вслух, и хотя молва о его подвигах дошла до Дориата и до самого Тингола, слухи говорили лишь о Черном Мече Нарготронда.
Во время этой передышки, когда вновь возродилась надежда, и деяниями Мормегиля мощь Моргота обуздана была к западу от Сириона, Морвен наконец бежала из Дор-ломина вместе с дочерью Ниэнор и отважилась на долгий путь к чертогам Тингола. Там ожидало ее новое горе, ибо не нашла она Турина: ничего не слышали о нем в Дориате с тех пор, как Драконий Шлем исчез из земель к западу от Сириона; но Морвен и Ниэнор зажили в Дориате как гости Тингола и Мелиан, в чести и холе.
И вот, когда после восхода Луны миновало четыреста девяносто пять лет, по весне явились в Нарготронд два эльфа по имени Гельмир и Арминас: подданные Ангрода, со времен Дагор Браголлах они жили на юге во владениях Кирдана Корабела. Долгий путь проделали они, и принесли вести о том, что под сенью Эред Ветрин и в ущелье Сириона собираются огромные силы орков и злобных тварей; поведали и о том, как Улмо явился Кирдану, предостерегая о великой опасности, нависшей над Нарготрондом.
«Внемли словам Владыки Вод! – молвили эльфы королю. – Вот что рек он Кирдану Корабелу: «Северное Зло осквернило истоки Сириона, и более не властен я над перстами текучих вод. Но худшее еще впереди. Вот что скажите правителю Нарготронда: пусть замкнет двери своей крепости и не покидает ее стен. Пусть обрушит камни гордыни своей в бурлящую реку, дабы ползучее зло не отыскало врат».
Встревожили Ородрета темные речи посланцев, но Турин наотрез отказался прислушаться к их советам; менее же всего соглашался обрушить огромный мост: ибо сделался он горд и непреклонен, и стремился всем распоряжаться по желанию своему.
Вскоре погиб Хандир, правитель Бретиля: орки вторглись в его земли, и Хандир дал им бой, но люди Бретиля потерпели поражение, и враги оттеснили их обратно в леса. А осенью того же года, выждав своего часа, Моргот бросил на народ Нарога огромное, давно подготавливаемое им воинство; сам урулоки Глаурунг пересек Анфауглит, и явился к северным долинам Сириона, и учинил там великий разор. Под сенью Эред Ветрин осквернил он Эйтель Иврин, а оттуда вторгся в королевство Нарготронд и выжег Талат Дирнен, Хранимую Равнину в междуречье Нарога и Тейглина.
Тогда выступило в поход воинство Нарготронда: Турин, видом высок и грозен, ехал в тот день по правую руку от Ородрета, и, глядя на него, эльфы воспряли духом. Однако армия Моргота оказалась куда более многочисленной, нежели сообщали доселе разведчики; и один только Турин, защищенный гномьей маской, смог выстоять при приближении Глаурунга; орки смяли ряды эльфов и оттеснили их на поле Тумхалад, что между Нарогом и Гинглитом: там эльдар были окружены. В тот день сгинули безвозвратно и гордость, и воинство Нарготронда; сражаясь в первых рядах, пал Ородрет, а Гвиндор, сын Гуилина, был смертельно ранен. Турин поспешил к нему на выручку, и все бежали с его пути; и вынес он Гвиндора из битвы, и, оказавшись под защитой леса, уложил его на траву.
И молвил Турину Гвиндор: «Спасением платишь ты за спасение! На го?ре спас я тебя, а ты меня – напрасно, ибо нет исцеления моим увечьям и должно мне покинуть Средиземье. И хотя люблю я тебя, сын Хурина, сожалею я о том дне, когда вырвал тебя из орочьих лап. Если бы не твои доблесть и гордыня, не утратил бы я разом жизнь и любовь и до поры выстоял бы Нарготронд. Теперь же, если ты любишь меня – оставь меня! Поспеши в Нарготронд и спаси Финдуилас. Последние слова мои к тебе таковы: она одна стоит теперь между тобою и роком. Если помедлишь ты и предашь ее – не замедлит настичь тебя рок. Прощай!»
И Турин бросился назад, в Нарготронд, по пути созывая к себе разбежавшихся воинов; а в воздухе кружились листья, подхваченные порывом ветра, там, где шли они, ибо близилась к концу осень и надвигалась стылая зима. Но орочья рать и дракон Глаурунг оказались в городе раньше них: враги явились как из-под земли прежде, чем часовые узнали о том, что произошло на поле Тумхалад. В тот день мост через Нарог сослужил дурную службу: крепок он был и надежен, и невозможно оказалось разрушить его в одночасье. Враги без труда перебрались через глубокую реку; Глаурунг обрушился на Врата Фелагунда огненным смерчем, и сокрушил их, и вступил в город.
Когда же подоспел Турин, страшное разграбление Нарготронда уже почти завершилось. Орки перебили или обратили в бегство всех, способных держать в руках оружие и теперь обшаривали покои и обширные залы, растаскивая и уничтожая все, что встречалось им на пути; а тех жен и дев, что не погибли от меча и пламени, орки согнали на террасы перед входом в город, чтобы увести их в рабство к Морготу. Гибель и горе застал Турин; и никто не мог противостоять его натиску, да никто и не отважился; ибо он сметал с пути всех и вся; так прошел он через мост и прорубил себе дорогу к пленным.
Так Турин оказался в одиночестве: те немногие, что последовали за ним, в страхе бежали. В этот самый миг из зияющих врат выполз Глаурунг и улегся позади, между Турином и мостом. И вдруг заговорил он, ибо злобный дух заключен был в драконьем теле, и молвил так: «Привет тебе, сын Хурина. Вот и повстречались мы!»
Турин стремительно развернулся и шагнул к чудовищу, и лезвие Гуртанга по краям словно бы вспыхнуло пламенем; Глаурунг же умерил палящее дыхание и широко раскрыл свои змеиные глаза, и вперил взор свой в Турина. Не дрогнув, Турин встретился с ним взглядом, поднимая меч; и в тот же миг сковали его неодолимые чары бессонного драконьего ока; и застыл он на месте. Долго стоял он неподвижно, точно каменное изваяние; так один на один свела их судьба пред вратами Нарготронда, и оба безмолвствовали. Но вот Глаурунг заговорил вновь, насмехаясь над Турином, и рек он:
– Зло сеешь ты повсюду на пути своем, сын Хурина. Неблагодарный приемыш, разбойник с большой дороги, убийца друга, разлучник любящих сердец, узурпатор власти в Нарготронде, безрассудный войсководитель, предатель родни своей. Мать и сестра твои прозябают в рабстве в Дор-ломине, лишения и нищета – их удел. Ты разряжен, как принц, они же ходят в лохмотьях; по тебе тоскуют они, но тебе до них нет дела. То-то отрадно будет отцу твоему узнать, каков его сын; а узнает он о том всенепременно.
И Турин, будучи во власти чар Глаурунга, поверил драконьим речам, и увидел себя со стороны точно отраженным в кривом зеркале злобы – и преисполнился отвращения.
А пока стоял Турин, прикованный к месту драконьим взглядом, не в силах пошевелиться, изнемогая от душевных мук, орки погнали прочь захваченных невольниц, и прошли они совсем рядом с Турином и пересекли мост. Была среди них и Финдуилас, и взывала она к Турину, как уводили ее; но не раньше, чем крики девушки и стенания пленниц стихли в отдалении на северной дороге, Глаурунг освободил Турина; и с тех пор голос тот неумолчно звучал в его ушах.
И вот, наконец Глаурунг резко отвел взгляд и выждал; и Турин медленно пошевелился, точно пробуждаясь от страшного сна. Придя же в себя, он с криком ринулся на дракона. Но рассмеялся Глаурунг, говоря:
– Если ты ищешь смерти, охотно убью я тебя. Да только едва ли поможет это Морвен и Ниэнор. Ты не внял плачу эльфийской девы. Так и от уз крови готов ты отречься?
Турин же, размахнувшись, ударил мечом, метя дракону по глазам; но Глаурунг, стремительно прянув назад, навис над ним и молвил:
– Нет! По крайней мере отваги тебе не занимать; не встречал я доселе таких храбрецов. Лгут те, кто утверждает, будто не чтим мы доблесть недругов. Что ж! – предлагаю тебе свободу. Возвращайся к родне своей, если сможешь. Ступай же! А если уцелеет какой человек или эльф, чтобы было кому сложить сказание об этих днях, уж верно, презрением заклеймят тебя, если отвергнешь ты мой дар.
И Турин, все еще одурманенный драконьим взглядом, поверил словам Глаурунга, как будто имел дело с врагом, которому ведома жалость, – и, развернувшись, бросился бегом через мост. А вслед ему звучал холодный голос:
– Поторопись же в Дор-ломин, сын Хурина! А не то, чего доброго, орки опять опередят тебя. Если замешкаешься ты ради Финдуилас, не видать тебе более Морвен; никогда не увидеть тебе Ниэнор, сестру твою; и станут они проклинать тебя.
И ушел Турин прочь по северной дороге, и снова рассмеялся Глаурунг, ибо исполнил он поручение своего Господина. Теперь дракон задумал поразвлечься сам, и изрыгнул огонь, и спалил все вокруг. Орков-мародеров он разогнал и выдворил из крепости, отняв у них все награбленное добро вплоть до последней безделицы. Затем разрушил он мост и сбросил обломки в пенный Нарог; и, почитая себя в полной безопасности, сгреб в одну кучу все сокровища и богатства Фелагунда в самом глубинном чертоге и улегся сверху, вознамерившись немного отдохнуть.
А Турин спешил на Север; он пересек разоренные ныне земли в междуречье Нарога и Тейглина, и Лютая Зима застала его в дороге; ибо в тот год снег выпал уже осенью, а весна запоздала и не принесла с собою тепла. Турин шел вперед и вперед, и все казалось ему, будто слышит он голос Финдуилас, будто выкликает она его имя через леса и холмы; и велика была его скорбь. Но бередили ему сердце лживые речи Глаурунга, и неизменно видел он мысленным взором, как орки жгут дом Хурина либо влекут на муки Морвен и Ниэнор; и Турин так и не свернул с пути.
Наконец, измученный спешкой и долгой дорогой (сорок лиг и более прошел он, не отдыхая), с первым льдом Турин добрался до заводей Иврина, где некогда обрел исцеление. Но теперь на их месте было только замерзшее болото, и не мог он более испить там воды.
И вот, с трудом пробившись сквозь студеные метели севера, Турин прошел перевалами Дор-ломина и вновь увидел край своего детства. Унылой и опустошенной предстала та земля его взору, и не нашел он Морвен. В доме ее, разоренном и пустом, гулял ветер, а вокруг не было ни души. И ушел Турин, и явился в дом восточанина Бродды – того, что взял в жены Аэрин, родственницу Хурина; и там узнал он от старого слуги, что Морвен давно покинула эти места и бежала из Дор-ломина вместе с Ниэнор, а куда – не знал никто, кроме Аэрин.
Тогда Турин приблизился к столу Бродды и, схватив восточанина одной рукою, другой извлек из ножен меч и потребовал ответа на вопрос, куда бежала Морвен; и Аэрин поведала Турину, что Морвен отправилась в Дориат искать своего сына. «Ибо Черный Меч с юга, ныне погибший, как говорят, очистил от зла окрестные земли», – сказала она. Тогда прозрел Турин, и пали наконец последние путы чар Глаурунга; горе, и гнев при мысли о том, как жестоко он был обманут, и ненависть к притеснителям Морвен вскипели в его сердце черной яростью, и Турин зарубил Бродду в его же пиршественном зале, а с ним и прочих восточан, его гостей. И выбежал Турин из дома, а на дворе бушевала пурга; и погоня не заставила себя ждать. Но Турину помогли немногие уцелевшие из народа Хадора, знавшие пути и тропы в глуши; с ними бежал он сквозь метель и добрался до убежища изгоев в южных нагорьях Дор-ломина. Не задержавшись там, Турин покинул край своего детства и возвратился в долину Сириона. Тяжело было у него на душе, ибо только новые горести навлек он в Дор-ломине на остатки народа своего, и, верно, порадовались там его уходу. Одно утешение оставалось ему: благодаря доблести Черного Меча дороги к Дориату открылись для Морвен. И сказал себе Турин: «Выходит, не для всех обернулись злом мои деяния. Где лучше сумел бы я устроить родню мою, даже если бы пришел раньше? Ибо если падет Пояс Мелиан, тогда настанет конец последней надежде. Нет, пусть лучше все остается так, как сложилось: ибо куда бы ни направил я путь, тьму несу я с собой. Да убережет их Мелиан! Я же не стану до поры омрачать жизнь тех, что дороги мне».
И Турин, спустившись с Эред Ветрин, отправился на поиски Финдуилас; но напрасно обшаривал он леса у подножия гор, чутко прислушиваясь к малейшему звуку, словно дикий зверь; напрасно устраивал засады на всех дорогах, ведущих на север к ущелью Сириона. Турин опоздал: слишком давно прошли орки, и все следы замела зима. Но случилось так, что однажды, идя к югу вниз по течению Тейглина, Турин набрел на небольшой отряд людей Бретиля, окруженный орками, и вызволил халадин, ибо орки в страхе бежали при виде Гуртанга. Турин назвался Лесным Дикарем, и спасенные принялись упрашивать его остаться с ними; но отвечал Турин, что не исполнил он еще того, что должно: надлежит ему отыскать Финдуилас, дочь Ородрета из Нарготронда. Тогда Дорлас, предводитель лесных жителей, поведал ему скорбную повесть о гибели девушки. Ибо люди Бретиля подстерегли у Переправы Тейглина орочье воинство, надеясь отбить несчастных, угнанных из Нарготронда, но орки немедленно предали пленников жестокой смерти; Финдуилас же они пригвоздили к дереву копьем. И умерла она, и последние ее слова были: «Скажите Мормегилю, что Финдуилас здесь». Потому халадин похоронили ее близ того места, и назвали могильный курган Хауд-эн-Эллет, Холм Эльфийской Девы.
Турин повелел халадин отвести его к холму, а, оказавшись там, бросился на землю, погрузившись во мрак отчаяния на грани смерти. Но Дорлас, по черному мечу, слава о котором дошла даже до чащ Бретиля, и по тому еще, что незнакомец разыскивал дочь короля, понял, что назвавшийся Лесным Дикарем на самом деле – Мормегиль из Нарготронда, и, если верить слухам, сын Хурина из Дор-ломина. Тогда лесные жители подняли бесчувственного Турина и отнесли его в свое поселение. Дома их построены были за частоколом на возвышенности среди леса: Эффель Брандир на Амон Обель; ибо из-за войны народ тот умалился числом. Ныне правил ими Брандир, сын Хандира, человек мягкого нрава и хромой с детства; надеясь защитить народ свой от северных полчищ, он полагался скорее на скрытный образ жизни, нежели на воинскую доблесть. Потому встревожили его доставленные Дорласом вести, а при взгляде на лицо Турина, недвижно лежащего на носилках, сердцем Брандира овладело тяжелое предчувствие. Однако, тронутый бедственным положением несчастного, он принял Турина в свой дом и стал его выхаживать, ибо был весьма сведущ в искусстве врачевания. С приходом весны Турин стряхнул с себя оковы тьмы, и исцелился он; и поднялся, и решил остаться под защитой Бретиля, надеясь, что здесь избавится наконец от преследующей его тени и отречется от прошлого. Потому он взял себе новое имя, Турамбар, что на Высоком эльфийском наречии означает Победитель Судьбы, и просил лесных жителей позабыть о том, что он – чужой среди них, и что когда-то звался иначе. Однако Турин не желал вовсе отказаться от военных походов, ибо не мог допустить, чтобы орки явились к Переправе Тейглина или приблизились к Хауд-эн-Эллет; отныне здесь поджидала их смерть, и враги обходили это место далеко стороной. Однако черный свой меч Турин отложил до поры: ныне ходил он в бой, вооруженный копьем и луком.
И вот дошли до Дориата новые известия о Нарготронде: ибо те, кому удалось спастись от гибели при разграблении города и пережить в глуши Лютую Зиму, явились наконец к Тинголу просить прибежища, и приграничная стража привела их к королю. И одни уверяли, будто все враги возвратились на север, а другие – будто Глаурунг и поныне обитает в чертогах Фелагунда; одни говорили, что Мормегиль убит, а другие – что дракон заколдовал его, и пребывает Мормегиль в Нарготронде и по сей день, словно обращенный в камень. И все твердили в один голос, будто еще до гибели города многие в Нарготронде знали о том, что Мормегиль – не кто иной, как Турин, сын Хурина Дор-ломинского.
Тогда Морвен обезумела от горя и, не вняв совету Мелиан, одна выехала на поиски своего сына – или хотя бы достоверных известий о нем. Тингол же послал за нею вслед отряд доблестных воинов из числа приграничной стражи во главе с Маблунгом, чтобы те отыскали Морвен и оберегали ее в пути, и разузнали что сумеют; однако Ниэнор приказано было остаться в Дориате. Но девушка унаследовала бесстрашие своих предков; и в недобрый час, надеясь, что Морвен возвратится, когда увидит, что и дочь стремится разделить с нею опасности, Ниэнор оделась как один из воинов Тингола и выехала вместе со злополучным отрядом.
Эльфы нашли Морвен у берегов Сириона, и Маблунг принялся уговаривать ее возвратиться в Менегрот; но Морвен была словно одержимая, и ничего не желала слушать. Тогда же обнаружила себя Ниэнор; но, невзирая на повеление матери, девушка отказалась вернуться; и Маблунг волей-неволей привел обеих женщин к тайной переправе у Озера Сумерек, и маленький отряд перебрался на другой берег Сириона. Спустя три дня они подъехали к Амон Этир, Холму Соглядатаев, что в незапамятные времена воздвигнут был с великим трудом по повелению Фелагунда в лиге от врат Нарготронда. Здесь Маблунг приставил к Морвен и ее дочери эскорт из конных всадников и запретил им продолжать путь. Сам же, оглядев с холма окрестные земли и убедившись, что врагов поблизости нет, со всей возможной осторожностью спустился с отрядом разведчиков к Нарогу.
Однако Глаурунг не спускал с них глаз: раскалившись от ярости, дракон выполз наружу и улегся в реку; и заклубились зловонные испарения и гнусный смрад. Ослепшие, растерянные, Маблунг и его отряд метались в густом тумане. А Глаурунг, перебравшись через Нарог, пополз на восток.
Заметив приближение дракона, стражи на Амон Этир попытались увести Морвен и Ниэнор подальше от этого места: вместе с ними стремительно поскакали они к востоку, но подул ветер и белесый туман окутал всадников непроглядной пеленой. Кони обезумели от драконьего смрада и понесли: мчались они, не разбирая дороги – одни наталкивались на деревья, и седоки разбивались насмерть, другие же ускакали далеко прочь. Так женщины затерялись в глуши; и о Морвен ничего более не слышали в Дориате. Ниэнор конь сбросил с седла, однако девушка не пострадала; поднявшись, она направилась назад к Амон Этир, чтобы дождаться там Маблунга, и, оказавшись выше границы зловонного тумана, вышла на солнечный свет; и, поглядев на запад, встретилась взглядом с Глаурунгом, ибо голова чудовища покоилась на вершине холма.
Недолго противостояла дракону ее воля; Глаурунг призвал на помощь свою магическую силу, и, узнав, кто перед ним, принудил девушку смотреть не отрываясь в его глаза, и наложил на нее чары непроглядной тьмы и забвения, чтобы прошлое вовсе изгладилось из ее памяти, чтобы не смогла она вспомнить ни своего имени, ни названий для всего сущего; и на протяжении многих дней не в состоянии она была ни видеть, ни слышать, ни двигаться по своей воле. И Глаурунг оставил ее одну на вершине Амон Этир и возвратился в Нарготронд.
И вот Маблунг, что бесстрашно разведал чертоги Фелагунда в отсутствие Глаурунга, при приближении дракона поспешил покинуть их и возвратился на Амон Этир. Солнце уже село, и настала ночь, когда поднялся он на вершину холма и не нашел там никого, кроме Ниэнор: одинокая, неподвижная фигура стояла под звездами, точно каменное изваяние. Ни слова не произнесла она, и не слышала слов, обращенных к ней, но когда Маблунг взял ее за руку, последовала за ним. С тяжелым сердцем Маблунг увел девушку с холма, хотя и не надеялся уже спасти ее; обоих, казалось, ожидала неминуемая гибель, ибо в глуши неоткуда было ждать помощи.
Но вскоре отыскали их трое спутников Маблунга; медленно продвигался маленький отряд на северо-восток, к огражденным пределам Дориата за Сирионом и к охраняемому мосту близ места впадения Эсгалдуина. По мере того, как приближались они к Дориату, к Ниэнор медленно возвращались силы, однако по-прежнему ничего не слышала она и не видела, и слепо следовала за тем, кто вел ее за руку. Когда же подошли они к самым границам, девушка наконец смежила веки (а до того глаза ее оставались широко открыты) и уснула; и воины бережно уложили ее на траву и сами прилегли отдохнуть, даже не выставив стражи, ибо падали с ног от усталости. Тогда-то и напала на них банда орков – такие нередко ныне рыскали у границ Дориата, подбираясь все ближе. В этот миг к Ниэнор вернулись зрение и слух, и, разбуженная воплями орков, она в ужасе вскочила на ноги и бросилась бежать, спасаясь от страшного врага.
Орки тотчас устремились в погоню, а эльфы – за ними; они настигли орков и перебили их прежде, чем те чем-либо повредили Ниэнор; но вернуть беглянку эльфам не удалось. Ибо мчалась она быстрее лани, обезумев от страха, на бегу срывая с себя одежды, пока не осталась нагой; и скрылась она из виду, устремляя свой путь на север. Долго искали ее спутники, но так и не нашли ни самой Ниэнор, ни следов ее. Наконец Маблунг, отчаявшись, возвратился в Дориат и поведал обо всем, что случилось. Скорбь охватила Тингола и Мелиан, а Маблунг вновь отправился в путь и долго искал известий о Морвен и Ниэнор, но напрасно.
А Ниэнор спешила сквозь лесную чащу, пока не изнемогла от усталости; тогда рухнула она в траву и заснула; а когда очнулась ото сна, над землей сияло солнечное утро. Обрадовалась она свету, словно впервые увидела его; и все прочее, что открывалось ее взору, казалось девушке дивным и странным, ибо не умела она назвать то, что видела вокруг. Ничего не помнила она, кроме тьмы, что осталась позади, и тени страха; потому пробиралась она сквозь лес с оглядкой, настороженно, точно преследуемый зверь. Вскоре стал ее мучить голод, ибо не было при ней пищи, и не знала она, как добыть еду. Добравшись наконец до Переправы Тейглина, она переправилась на другой берег, надеясь укрыться под сенью могучих дерев Бретиля, ибо терзал ее страх, и померещилось ей, будто вновь настигает ее тьма, от которой бежала она.
Но то налетела с юга гроза с дождем и громом, и в ужасе бросилась Ниэнор на землю холма Хауд-эн-Эллет, затыкая уши, чтобы не слышать громовых раскатов; струи дождя хлестали ее что есть сил, промочив насквозь, а она лежала неподвижно, точно умирающий зверь. Там и нашел ее Турамбар: он явился с отрядом к Переправе Тейглина, ибо дошли до него слухи об орках, что рыскали неподалеку. При вспышке молнии заметил Турин тело убитой, как показалось ему, девушки, неподвижно лежащей на холме Финдуилас; и сжалось у него сердце. Но лесные жители бережно подняли ее, а Турамбар набросил на нее свой плащ; и отнесли ее в охотничий домик, стоящий неподалеку, и отогрели ее, и дали поесть. И едва взглянула она на Турамбара, она успокоилась, ибо показалось Ниэнор, будто нашла она наконец то, что так долго искала во тьме; и более не отпускала она его от себя. Но когда Турин спросил незнакомку об имени и родне ее, и о том, что за беда приключилась с ней, она забеспокоилась, словно дитя, которое видит: что-то от него требуют, но никак не может понять – чего; и залилась слезами. Потому Турамбар сказал:
– Не тревожься. С рассказом можно и повременить. Но я хочу дать тебе имя – и назову я тебя Ниниэль, Слезная дева.
И, услышав это имя, девушка покачала головой, но повторила: «Ниниэль». То было первое слово, что произнесла она, отрешившись от тьмы; это имя и осталось за нею впредь среди лесных жителей.
На следующее утро ее повезли к Эффель Брандир; но едва маленький отряд приблизился к Димросту, Лестнице Дождя, где бурная река Келеброс низвергалась в Тейглин, девушку охватила неуемная дрожь; потому после место это называли не иначе как Нен Гирит, Воды Дрожи. Еще до того, как Ниниэль оказалась в доме лесных жителей на Амон Обель, у нее открылся жар; долго хворала она, а женщины Бретиля ухаживали за нею и учили ее языку, словно малое дитя. Но еще до наступления осени искусство Брандира исцелило ее от недуга и заговорила она. Но ничего не помнила она о своей жизни до того часа, как нашел ее Турамбар на холме Хауд-эн-Эллет. И Брандир полюбил ее; но сердце девушки отдано было Турамбару.
В ту пору орки оставили в покое лесных жителей; в Бретиле воцарился мир, и Турамбар не ходил более на войну. Сердце его обратилось к Ниниэли, и он просил ее руки, но в тот раз она не дала ему ответа, несмотря на то, что любила его. Ибо неясное предчувствие овладело Брандиром, и он попытался удержать девушку, более ради нее самой, нежели ради себя или из ревности к Турамбару; и открыл ей Брандир, что Турамбар – не кто иной, как Турин, сын Хурина. И хотя имя показалось Ниниэли незнакомым, тень пала на ее сердце.
Когда же со времени разграбления Нарготронда минуло три года, Турамбар вновь просил руки Ниниэли и поклялся, что или она станет его женой, или он вновь отправится сражаться в лесную глушь. Ниниэль с радостью ответила согласием, и сыграли они свадьбу в середине лета, и лесной народ Бретиля устроил пышный пир. Но еще до конца года Глаурунг выслал против Бретиля подвластных ему орков. В тот раз Турамбар остался дома и на войну не пошел, ибо прежде пообещал Ниниэли, что отправится в битву не ранее, чем нападению подвергнутся дома их. Но лесные жители потерпели поражение, и Дорлас, вернувшись, принялся попрекать Турина, что не спешит тот помочь народу, который давно уже считает своим. Тогда воспрял Турамбар, и снова извлек из ножен черный меч, и собрал большой отряд воинов Бретиля; и они наголову разбили орков. Так Глаурунг проведал о том, что Черный Меч находится ныне в Бретиле, и стал обдумывать услышанное, замышляя новые козни.
Весною следующего года Ниниэль понесла и сделалась бледна и печальна; в ту же пору в Эффель Брандир разнеслись первые слухи о том, что Глаурунг покинул Нарготронд. Тогда Турамбар выслал вперед разведчиков: теперь в Бретиле всем распоряжался он, и мало кто прислушивался к Брандиру. Ближе к лету Глаурунг явился к самым границам Бретиля и залег на западном берегу Тейглина, и халадин охватил великий страх: теперь стало ясно, что Великий Змей задумал напасть на лесных жителей и разорить их земли, а не просто проходит стороной, возвращаясь в Ангбанд, как многие надеялись. Потому люди Бретиля обратились за советом к Турамбару, и тот убедил их, что у халадин недостанет сил победить Глаурунга в открытом бою: только хитростью и при удаче сумеют они одолеть дракона. Потому объявил Турин, что сам отправится биться с чудовищем к границам земли, а остальным повелел оставаться в Эффель Брандир, но готовиться к бегству. Ибо если Глаурунг одержит победу, он первым делом явится крушить дома лесных жителей; и не выстоять им перед натиском дракона; но если разбегутся они в разные стороны, многим удастся спастись, ибо Глаурунг не поселится в Бретиле, но очень скоро вернется в Нарготронд.
И спросил Турамбар, не найдутся ли такие, что готовы разделить с ним опасность; и вперед вышел один только Дорлас и никто более. И принялся Дорлас попрекать народ свой, и с презрением отозвался о Брандире, которому не по плечу оказалась роль наследника дома Халет: так опозорен был Брандир перед своими подданными и горько сделалось у него на сердце. Тогда Хунтор, родич Брандира, просил у правителя дозволения пойти вместо него. Турамбар распрощался с Ниниэлью; страх и мрачное предчувствие охватили ее и скорбен был для обоих час расставания. И вот Турамбар и два его спутника выступили в поход, держа путь к Нен Гирит.
Тогда Ниниэль, истерзанная страхом, не в состоянии ожидать в Эффель известий о судьбе Турамбара, отправилась вслед за ним, и целый отряд вызвался сопровождать ее. Брандир, сердце которого сжималось от ужаса, попытался отговорить ее и тех, что готовы были последовать за нею, от столь безрассудного поступка, но никто ему не внял. Потому он отрекся от власти и от любви к тем, кто презрел его; ничего более не привязывало его к жизни, кроме любви к Ниниэли, и Брандир перепоясался мечом и поспешил вслед за нею, но, будучи хром, далеко отстал. На закате Турамбар приблизился к Нен Гирит и узнал там, что Глаурунг расположился на краю ущелья, на дне которого струится Тейглин, и, когда наступит ночь, верно, сдвинется с места. Турин счел это добрым знаком, ибо дракон залег у Кабед-эн-Арас: в этом месте расщелина была глубокой и узкой, так что преследуемый охотниками олень сумел бы перескочить на другую сторону. Турамбар решил, что лучшего места и желать нельзя, и задумал перебраться через расщелину. Он намеревался в сумерках прокрасться поближе, под покровом ночи спуститься на самое дно ущелья и переправиться через бурный поток, а потом вскарабкаться вверх по скалам и подобраться к дракону снизу, там, где не прикрывает его броня.
Так решил Турин; но сердце Дорласа дрогнуло, когда в непроглядной темноте приблизились они к стремительному потоку Тейглина, и не отважился он на опасную переправу, но повернул назад и укрылся в лесу, сгорая со стыда. Однако Турамбар и Хунтор переправились благополучно, ибо рев воды заглушал все прочие звуки, и Глаурунг крепко спал. Но ближе к полуночи дракон пробудился и с великим шумом и ревом, дохнув пламенем, перебросил переднюю часть своего тела через пропасть и принялся подтягивать хвост. Едва не теряя сознание от жара и смрада, Турамбар и Хунтор принялись поспешно карабкаться наверх, подбираясь к Глаурунгу вплотную; и Хунтор убит был огромною глыбой: камень сорвался с кручи под поступью дракона и обрушился ему на голову, и сбросил несчастного в реку. Так погиб Хунтор, не последний из храбрецов дома Халет.
Тогда Турамбар призвал на помощь всю свою волю и отвагу и один вскарабкался по скале, и подобрался снизу к брюху дракона. Тотчас извлек он из ножен Гуртанг и, вложив в удар всю свою силу и всю свою ненависть, вонзил клинок в мягкое брюхо Змея по самую рукоять. Содрогнулся Глаурунг от непереносимой боли, предвестия смерти, и завизжал, и, корчась в муках, приподнялся и с усилием перебросил свое тело через пропасть, и, рухнув на землю, забился в агонии; все вокруг испепелил он пламенем, все сокрушил он, колотя хвостом; но вот, наконец угас его огонь, и дракон застыл неподвижно.
Извиваясь в предсмертных судорогах, Глаурунг вырвал Гуртанг из рук Турамбара, и клинок остался торчать в драконьем брюхе. Потому Турамбар вновь перебрался через поток, надеясь вернуть свой меч и взглянуть на недруга своего, и приблизился он к чудовищу: вытянувшись в длину, дракон лежал на боку, и Гуртанг торчал из брюха. Тогда Турамбар ухватился за рукоять и, упершись ногою в брюхо чудовища, воскликнул, в насмешку над речами дракона в Нарготронде:
– Привет тебе, Змий Моргота! Вот и повстречались мы снова! Умри же, и да поглотит тебя тьма! Се – отомщен Турин, сын Хурина.
И выдернул он меч, и черная кровь струей хлынула из раны и окатила его руку, и ожег ее яд. Тогда Глаурунг открыл глаза и взглянул на Турамбара с такой злобой, что тот покачнулся, словно от удара; и столь велико было потрясение и боль, причиненная ядом, что Турин погрузился в темное забытье и упал как подкошенный, накрыв меч своим телом.
Рев и визг Глаурунга эхом отозвались в лесах и донеслись до тех, что ожидали близ Нен Гирит; когда же услышали их дозорные и увидели издалека пожарище и разор, учиненный Глаурунгом, они решили, что дракон одержал победу и теперь уничтожает своих противников. Ниниэль же сидела, дрожа, у самого водопада, и едва вопль Глаурунга коснулся ее слуха, тьма вновь сомкнулась вокруг нее, так, что не могла она сдвинуться с места по своей воле.
Там нашел ее Брандир: он наконец дохромал до Нен Гирит, падая с ног от усталости; когда же услышал он, что дракон перебрался через реку и сокрушил своих недругов, сердце Брандира преисполнилось сочувствия к Ниниэли, однако подумал он и так: «Турамбар мертв, а Ниниэль жива. Может быть, теперь согласится она пойти со мною, и я уведу ее прочь, и вместе спасемся мы от дракона». Спустя некоторое время подошел он к Ниниэли и молвил:
– Пойдем же! Пора в путь. Если позволишь, я поведу тебя.
Брандир взял ее за руку; молча поднялась она и последовала за ним; никто не заметил в темноте, как ушли они.
Но когда спускались они по тропе к Переправе, встала луна и озарила землю бледным светом, и молвила Ниниэль:
– Сюда ли лежит наш путь?
И ответил Брандир, что один лишь путь остается им: бежать как можно дальше от Глаурунга, ища спасения в глуши. Но отозвалась Ниниэль:
– Черный Меч был моим возлюбленным и мужем. Я иду искать его. А ты ожидал иного?
И она побежала вперед, далеко опередив Брандира. И приблизилась она к Переправе Тейглина, и взору ее открылся Хауд-эн-Эллет, залитый призрачным лунным светом, и леденящий ужас овладел ею. С криком отвернулась она и побежала на юг вдоль реки, сбросив плащ, и белые ее одежды сияли в лунном луче.
Брандир заметил ее со склона холма и повернул ей наперерез; однако все еще находился достаточно далеко, когда Ниниэль приблизилась к месту гибели Глаурунга у края Кабед-эн-Арас. Там увидела она неподвижную тушу дракона, но даже не взглянула на него, ибо рядом лежал человек; и Ниниэль подбежала к Турамбару, и стала звать его по имени, но напрасно. Заметив на руке его ожоги, она омыла их слезами и перевязала лоскутом от своего платья, и покрыла лицо его поцелуями, и снова принялась звать его, пытаясь вернуть к жизни. В этот миг Глаурунг пошевелился в последний раз прежде, чем испустить дух, и из последних сил заговорил:
– Привет тебе, Ниэнор, дочь Хурина. Довелось нам перед смертью встретиться вновь. Обрадую тебя: ты нашла наконец своего брата. Узнай же ныне, каков он: ночной убийца, вероломный враг и бесчестный друг, проклятие родни своей, Турин, сын Хурина! Но худшее из его деяний ты, верно, уже ощущаешь в себе.
И умер Глаурунг, и пелена забвения, сотканная его злобой, пала с Ниниэли, и вспомнила она всю свою прошлую жизнь. Взглянув на лежащего Турина, воскликнула она: «Прощай, о дважды любимый! А Турин Турамбар турун амбартанен: победитель судьбы, судьбой побежденный! Счастлив ты – ибо умер!» Тогда Брандир, что слышал все от слова и до слова и стоял, потрясенный, на краю выжженной земли, поспешил к ней, но Ниниэль отпрянула от него, вне себя от ужаса и горя, и, подбежав к краю Кабед-эн-Арас, бросилась вниз и исчезла в пенном потоке.
Подошел Брандир, заглянул в пропасть и отвернулся, охваченный страхом: хотя жизнь утратила для несчастного смысл, недостало у него мужества искать смерти в ревущей реке. С тех пор ни один человек не обращал взора к Кабед-эн-Арас; и птица, и зверь бежали этого места, и деревья не росли там; и называлось ущелье отныне Кабед Наэрамарт, Прыжок Злой Судьбы.
А Брандир направил путь свой назад, к Нен Гирит, чтобы сообщить о случившемся своему народу; и повстречал он в лесу Дорласа, и убил его: в первый и последний раз в своей жизни пролил он кровь. И пришел он к Нен Гирит, и люди закричали Брандиру:
– Видел ли ты ее? Ибо Ниниэль покинула нас.
И отвечал Брандир:
– Ниниэль покинула нас навсегда. Дракон мертв, и Турамбар тоже: то добрые вести.
При этих словах поднялся ропот и зашептались люди, говоря, что он, верно, лишился рассудка; но молвил Брандир:
– Выслушайте меня до конца! Ниниэль, всеми любимая, тоже мертва. Она бросилась в Тейглин, ища смерти, ибо узнала, что она – не кто иная, как Ниэнор, дочь Хурина из Дор-ломина; так звалась она до того, как пали на нее чары забвения; а Турамбар, он же Турин, сын Хурина, приходился ей братом.
Но едва смолк Брандир, и зарыдали люди, как сам Турин появился среди них. Ибо как только дракон испустил дух, забытье оставило Турина – и тотчас погрузился он от усталости в глубокий сон. Но ночной холод пробрал его до костей, а рукоять Гуртанга впилась в бок, и спящий пробудился. Тогда заметил Турин, что кто-то перевязал его руку, и весьма подивился тому, что тем не менее оставили его лежать на холодной земле. И позвал он, но, не получив ответа, отправился искать помощь: голова у него кружилась, и от усталости он едва держался на ногах.
Когда же заметили его люди, они в страхе отпрянули назад, полагая, что видят неупокоенный призрак; но молвил Турин:
– Нет же, радуйтесь, ибо Дракон мертв, а я – живу. Но почему презрели вы совет мой и явились сюда, подвергая себя опасности? И где Ниниэль? Не терпится мне увидеться с нею. Надеюсь, ее-то не увели вы из дома?
И рассказал ему Брандир, что и впрямь опустел его дом и что Ниниэль погибла. Но воскликнула тут жена Дорласа:
– Да нет же, господин, несчастный утратил разум. Ибо явился он сюда, утверждая, что ты мертв, и назвал это добрыми вестями. Но ты-то жив!
Тогда Турамбар пришел в бешенство и поверил, будто все слова и деяния Брандира подсказаны были злобой, ибо ревновал тот к их с Ниниэлью любви; и Турин осыпал Брандира бранью, называя его Колченогим. Но Брандир поведал обо всем, что слышал, и назвал Ниниэль дочерью Хурина, Ниэнор, и выкрикнул в лицо Турамбару последние слова Глаурунга, повторяя, что Турин – проклятие родни своей и всех, кто приютит его себе на горе.
Турамбаром же овладела слепая ярость, ибо в словах Брандира послышалась ему неумолимая поступь надвигающегося рока; и Турин обвинил Брандира в том, что тот увел Ниниэль на смерть, а теперь повторяет злорадно лживые речи Глаурунга – если, конечно, не сам их выдумал. И проклял он Брандира, и зарубил его, и бежал от людей в лесную чащу. Но очень скоро безумие оставило его, и Турин пришел к Хауд-эн-Эллет и опустился на траву, и задумался о деяниях своих. И воззвал он к Финдуилас, прося у нее совета; ибо не знал, что обернется бо?льшим злом: возвратиться в Дориат к родне своей или отречься от них навсегда и искать смерти в битве.
Пока же размышлял он, через Переправу Тейглина перешел Маблунг с отрядом Серых эльфов. Маблунг тотчас узнал Турина и приветствовал его, радуясь, что видит его живым и невредимым: Маблунгу уже известно было о том, что Глаурунг покинул свое убежище и направился в Бретиль; слышал он и о Черном Мече Нарготронда, с некоторых пор поселившемся среди лесных жителей. Потому явился он к Турину, чтобы упредить его и оказать, если нужно, помощь; но ответствовал Турин:
– Ты опоздал. Дракон повержен.
Подивились эльфы и принялись превозносить Турина, но равнодушно выслушал он похвалы и молвил:
– Об одном прошу: расскажите мне о родне моей, ибо узнал я в Дор-ломине, будто мать моя и сестра отправились в Сокрытое Королевство.
Тогда Маблунг в смятении вынужден был поведать Турину о том, как сгинула Морвен, а на Ниэнор пали чары забвения и немоты, как отбилась от спутников девушка у самых границ Дориата и бежала на север. И понял наконец Турин, что судьба настигла его, и что ни в чем не повинен был убитый им Брандир: так слова Глаурунга обернулись для Турамбара горькою правдой. И рассмеялся он, точно одержимый, восклицая: «Вот уж воистину злая шутка!» И повелел он Маблунгу возвращаться в Дориат, призывая проклятия на Сокрытое Королевство.
– Да будет проклято поручение твое! – воскликнул Турин. – Только этого лишь и недоставало. Теперь наступает ночь.
И он бросился прочь быстрее ветра; а потрясенные эльфы, недоумевая, что за безумие овладело Турином, последовали за ним. Но Турин далеко обогнал эльфийских воинов; и прибежал он к Кабед-эн-Арас, и заслышал рев реки, и увидел, что жухлые листья опадают с ветвей, словно пришла зима. Извлек он из ножен меч – все, что осталось у него в жизни, – и молвил:
– Привет тебе, Гуртанг! Не знаешь ты ни господина, ни верности, повинуясь лишь руке, в которую вложен. Ничьей кровью не побрезгуешь ты. Так примешь ли ты Турина Турамбара, дашь ли мне быструю смерть?
И зазвенел в ответ холодный голос клинка:
– О да, охотно выпью я твою кровь, чтобы позабыть вкус крови хозяина моего Белега, и вкус крови Брандира, убитого безвинно. Я дам тебе быструю смерть.
Тогда Турин укрепил меч рукоятью к земле, и бросился на острие Гуртанга, и черный клинок взял его жизнь. Приблизились Маблунг и его воины, и увидели тушу мертвого Глаурунга, а подле него – тело Турина; и опечалились они. Когда же подошли люди Бретиля и поведали эльфам о причине безумия и гибели Турина, ужас охватил эльдар, и молвил с горечью Маблунг:
– И я оказался вовлечен в судьбу детей Хурина: вестями своими убил я того, кто был мне дорог.
Когда же подняли тело Турина, обнаружилось, что Гуртанг переломился надвое. Люди и эльфы набрали великий запас дров и запалили огромный костер, и ничего не осталось от Дракона, кроме пепла. А Турина погребли в высоком кургане, на том самом месте, где упал он; и обломки Гуртанга предали земле вместе с ним. Когда же свершен был обряд, эльфы пропели скорбную песнь о Детях Хурина, а на вершине кургана установили огромный серый камень, а на нем рунами Дориата начертали:
ТУРИН ТУРАМБАР ДАГНИР ГЛАУРУНГА
А ниже приписали:
НИЭНОР НИНИЭЛЬ
Но не там обрела она могилу; никто и никогда не узнал, куда унесли ее тело студеные воды Тейглина.
