Книга: Сильмариллион (др. перевод) (илл. Несмита)
Назад: Глава 18 О гибели Белерианда и смерти Финголфина
Дальше: Глава 20 О пятой битве: Нирнаэт Арноэдиад
Глава 19
О Берене и Лутиэн
Легенды о страданиях и гибели дошли до нас из тьмы тех дней, однако есть среди них и такие, в которых радость звучит сквозь слезы, а за тенью смерти сияет свет. В числе тех хроник самым прекрасным эльфы и по сей день считают сказание о Берене и Лутиэн. О судьбе их повествует «Лэ о Лейтиан», «Избавление от Оков», самая долгая из песен древних времен, за исключением одной. Здесь же предание это изложено не столь пространно, и в прозе.
Говорилось ранее, что Барахир не пожелал покинуть Дортонион; Моргот же безжалостно преследовал его, вознамерившись уничтожить, и наконец остались с Барахиром только двенадцать спутников. Лес Дортониона к югу переходил в заболоченные нагорья; в восточной части тех нагорий лежало озеро Тарн Аэлуин, а вокруг – вересковые пустоши. То был дикий, нехоженый край, ибо даже во времена Долгого Мира никто там не жил. Однако воды Тарн Аэлуин внушали всем глубокое почтение: днем сияли они прозрачной синевой, а ночью, словно зеркало, отражали звезды; говорилось, что сама Мелиан освятила озеро в давние времена. Туда-то и отступили Барахир и отряд изгнанников; там разбили они свой тайный лагерь, и Моргот не мог отыскать его. Слухи о подвигах Барахира и его соратников передавались из уст в уста, и вот Моргот повелел Саурону найти и истребить непокорных.
В числе соратников Барахира был Горлим, сын Ангрима. Жена Горлима звалась Эйлинель, и любили они друг друга великой любовью, но вот пришла беда. Однажды Горлим, возвратившись с войны, что шла на границах, нашел дом свой разграбленным и опустевшим, а жена его исчезла; и не ведал Горлим, убили ее или забрали в плен. Тогда он бежал к Барахиру, и во всем отряде никто не сражался яростнее и отчаяннее него; однако сомнение терзало его душу: думал Горлим, что, может быть, не погибла Эйлинель. Порою покидал он лагерь и один, втайне, возвращался в дом свой (дом тот по-прежнему стоял среди некогда принадлежавших Горлиму лесов и полей); и прознали о том прислужники Моргота.
Как-то осенью, в вечерних сумерках, пришел Горлим к дому и заметил, как ему показалось, свет в окне; и, опасливо приблизившись, заглянул внутрь. Там увидел он Эйлинель: лицо ее побледнело от истощения и горя; и померещилось Горлиму, будто слышит он родной голос и жалуется Эйлинель, что муж покинул ее на произвол судьбы. Но едва окликнул он ее вслух, как порыв ветра загасил свечу, завыли волки, и на плече своем Горлим ощутил тяжелую длань ловчих Саурона. Так Горлим угодил в ловушку: его отвели во вражеский лагерь и долго пытали, надеясь узнать об убежище Барахира и его замыслах. Но Горлим молчал. Тогда пообещали враги, что отпустят его и вернут ему Эйлинель, если он покорится; и вот, истерзан болью и тоскою о жене, он дрогнул. Тотчас же привели его к грозному Саурону, один вид которого повергал в ужас, и Саурон сказал: «Дошло до меня, что ты согласен заключить со мною сделку. Какова же твоя цена?»
И Горлим ответил, что хочет вновь увидеть Эйлинель и вместе с ней обрести свободу; ибо полагал несчастный, что и жена его томится здесь пленницей.
Тогда Саурон улыбнулся и молвил: «То небольшая цена за предательство столь великое. Исполню все. Говори же!»
Горлим же готов был отречься от своих слов, но, устрашенный взором Саурона, наконец рассказал ему все, что тот требовал. Тогда рассмеялся Саурон и, издеваясь над пленником, открыл Горлиму, что видел тот в окне только тень, призрак, созданный колдовством, чтобы заманить несчастного в ловушку, ибо Эйлинель давно была мертва. «Однако ж я исполню твою просьбу, – молвил Саурон. – Ты отправишься к Эйлинели и обретешь свободу, ибо не нуждаюсь я более в твоей службе». И Саурон предал пленника жестокой смерти.
Вот так известно стало о тайном убежище Барахира, и Моргот стянул сети вокруг него: орки, подкравшись неслышно в предрассветный час, захватили людей Дортониона врасплох и перебили их всех, кроме одного только. Ибо Берен, сын Барахира, отослан был отцом в тот день с опасным поручением – выведать намерения Врага; и находился далеко от лагеря, когда убежище было захвачено. Ночь застигла Берена в лесу; заночевав в чаще, увидел во сне он, будто бы вороны, пожиратели падали, расселись гуще, чем листва, на голых ветвях деревьев у озера, и кровь стекала с их клювов. Затем привиделся Берену неясный силуэт: тихо приблизилась к нему тень, скользя по поверхности воды. То был призрак Горлима; он заговорил с Береном, поведал о своем предательстве и смерти и повелел сыну Барахира поторопиться предупредить отца.
Тотчас же Берен проснулся и устремился сквозь ночь; и поутру второго дня возвратился в лагерь изгоев. Но как только приблизился он, вороны, пожиратели падали, поднялись с земли, и расселись на ветвях ольхи близ Тарн Аэлуин, и насмешливо закаркали.
Там, у озера, предал Берен земле прах своего отца, и воздвиг над могилой курган из валунов, и принес над ним клятву мести. Сперва бросился Берен в погоню за орками, убийцами отца его и родни, и вот настиг их: с наступлением ночи враги разбили лагерь у Родника Ривиля выше Топей Серех. Берен незамеченным приблизился к их костру, ибо в совершенстве постиг лесную науку. В это время главарь орков похвалялся громогласно своими деяниями; он поднял вверх кисть Барахира, которую отсек для Саурона, как доказательство того, что приказ исполнен; и на руке той сияло кольцо Фелагунда. Тогда Берен метнулся из-за скалы, сразил главаря и, схватив кисть руки и кольцо, скрылся, хранимый судьбою; ибо орки были перепуганы и стрелы их не попали в цель.
На протяжении еще четырех лет Берен скитался в Дортонионе: одинокий мститель, он стал другом зверей и птиц; и лесной народ помогал ему и ни разу не предал. С той поры Берен не ел более мяса и не поднимал руку на живое существо, если только оно не служило Морготу. Берен не боялся смерти, но страшился лишь плена: бесстрашный и отчаянный, он ускользал и от гибели, и от оков; и слава о дерзких подвигах, свершенных Береном в одиночку, гремела по всему Белерианду; и слухи о них дошли даже до Дориата. Наконец Моргот назначил за его голову цену не меньшую, чем за голову Фингона, Верховного короля нолдор; но орки скорее бежали прочь, заслышав о приближении Берена, нежели пытались отыскать его и выследить. Потому Враг выслал против сына Барахира целую армию, а командовал ею Саурон; и Саурон привел волколаков, свирепых тварей, одержимых наводящими ужас духами, что сам же он вложил в их тела.
Весь этот край стал теперь сосредоточием зла, и все доброе покидало его. Положение Берена сделалось настолько отчаянным, что наконец и он вынужден был бежать из Дортониона. Зимой, когда выпал снег, Берен оставил эти земли и могилу отца, и, поднявшись на хребет Горгорот, гор Ужаса, различил вдали край Дориат. Тогда вложена была в его сердце дума спуститься в Сокрытое Королевство, куда не ступала еще нога смертного.
Ужасным был путь Берена на юг. Прямо перед ним разверзлись отвесные пропасти Эред Горгорот, а на дне их клубился мрак, зародившийся еще до восхода Луны. А дальше простиралась пустошь Дунгортеб, где столкнулись чары Саурона и сила Мелиан; этот край стал сосредоточием безумия и страха. Там расселились пауки из гнусного племени Унголиант, и плели свои невидимые сети, в которых запутывалось все живое. Там рыскали чудища, рожденные на свет в кромешной тьме еще до восхода Солнца, и беззвучно выискивали добычу своими бесчисленными глазами. Не было еды ни для эльфов, ни для людей в этой наводненной призраками земле – но только смерть. Путь, проделанный Береном, числится не последним из его подвигов, однако никому не рассказывал он впоследствии о своем переходе, боясь, что пережитый ужас вновь проснется в душе. Никто не ведает, как отыскал он дорогу, по которой не ступал доселе ни эльф, ни смертный; никто не знает, какими тропами добрался он до границ Дориата. И прошел Берен сквозь лабиринты, коими окружила Мелиан королевство Тингола, и сбылось предсказанное ею: ибо судьба назначила Берену высокий удел.
Говорится в «Лэ о Лейтиан», что Берен вступил в Дориат, едва держась на ногах, поседевший и согбенный, словно под бременем долгих лет страданий и горя – столь великие муки испытал он в пути. Но, блуждая летней порою в лесах Нельдорета, встретил он Лутиэн, дочь Тингола и Мелиан: в вечерний час, когда над лесом вставала луна, кружилась она в танце на неувядающей траве полян близ Эсгалдуина. Тогда воспоминания о пережитой боли оставили Берена, и он застыл, очарованный, ибо красота Лутиэн не имела себе равных среди Детей Илуватара. Одежды ее были синими, как ясное небо, а глаза – серыми, словно звездный вечер; плащ ее заткан был золотыми цветами, а кудри – темны, как сумеречные тени. Словно солнечный блик в листве дерев, словно хрустальный перезвон ручьев, словно звездный луч в дымке тумана, сверкала ее гордая красота, а в лице ее сиял свет.
Но Лутиэн скрылась из виду, и Берен лишился дара речи, точно заколдовали его; долго блуждал он в лесах, пуглив и дик, словно зверь, ища ее. В сердце своем Берен назвал ее Тинувиэль, что означает Соловей, дочь сумерек, на языке Серых эльфов, ибо настоящего ее имени Берен не знал. Порою различал он ее вдали, осенью – в хороводе листьев, гонимых ветрами, зимой – в сиянии звезды над холмом; но словно цепь сковывала его поступь.
И вот наступил предрассветный час в канун весны; и Лутиэн снова кружилась в танце на зеленом холме; и вот она запела. Звонкая песнь ее пронзала душу, словно трель жаворонка, что взмывает ввысь над вратами ночи и дарит напев свой умирающим звездам, провидя солнце, встающее за стенами мира. Песнь Лутиэн разбила цепи зимы, и заговорили скованные льдом воды, и там, где ступала она, на промерзшей земле распускались цветы.
Тогда пали чары немоты, и Берен воззвал к ней, восклицая: «Тинувиэль!» – и лесное эхо повторило это имя. И она помедлила в изумлении и более не убегала, и Берен приблизился к ней. И встретились их взгляды, и настиг ее рок, и Лутиэн полюбила Берена; но вот засиял первый рассветный луч, и она выскользнула из его объятий и исчезла из виду. Тогда Берен пал на землю без чувств, словно сраженный горем и блаженством одновременно, и погрузился в мрачные бездны сна. Очнувшись же, он ощутил могильный холод, а в сердце его царили одиночество и пустота. Мысли его блуждали, и ощупью искал он путь в темноте, словно человек, внезапно ослепший, что руками пытается удержать исчезнувший свет. Так ценою скорби расплачивался Берен за назначенную ему судьбу; но та же судьба подчинила себе и Лутиэн: бессмертная, она разделила с ним удел смертных, и, будучи свободной, приняла его оковы; и страданий, подобных тем, что выпали ей на долю, не знал никто из эльдалиэ.
И Лутиэн возвратилась к нему, туда, где пребывал он во мраке, утратив надежду, и вложила свою руку в руку смертного – давным-давно, в лесах Сокрытого Королевства. После того часто приходила она к нему, и бродили они вдвоем, вдали от чужих глаз, в густых лесах, а над миром цвела весна, и приближалось лето, и большей радости не выпадало в удел никому из Детей Илуватара, хотя недолог был миг блаженства.
Даэрон, менестрель, тоже любил Лутиэн; он проследил ее встречи с Береном и выдал их Тинголу. Король пришел в ярость, ибо Лутиэн любил он превыше всех сокровищ, и полагал, что даже среди эльфийских владык нет никого, достойного его дочери; смертных же Тингол даже не принимал на службу. Охваченный изумлением и горем, король стал расспрашивать Лутиэн, но она отказывалась открыть отцу что-либо, пока не поклялся Тингол, что ни темница, ни казнь не грозят Берену. Однако король послал своих слуг схватить дерзкого и доставить его в Менегрот как преступника и злодея; но Лутиэн, опередив слуг отца, сама привела Берена к трону Тингола как почетного гостя.
Презрительно и гневно взглянул Тингол на Берена, Мелиан же хранила молчание. «Кто ты, – вопросил король, – явившийся сюда как вор; незваным посмевший приблизиться к моему трону?»
Но Берена охватил благоговейный страх, ибо не знали равных великолепие Менегрота и величие Тингола; и промолчал он. Тогда заговорила Лутиэн и молвила: «Это Берен, сын Барахира, вождь людей и заклятый враг Моргота; даже эльфы складывают песни о его подвигах».
«Пусть говорит Берен! – молвил король. – Что нужно тебе здесь, злосчастный смертный? Ради какой нужды покинул ты свои владения и явился в мое королевство, закрытое для таких, как ты? Можешь ли ты оправдать свой приход, чтобы властью своей не подверг я тебя суровому наказанию за дерзость твою и безрассудство?»
И Берен, подняв глаза, встретился взглядом с Лутиэн, а затем взор его обратился к Мелиан, и показалось ему, будто слова вложили в его уста. Страх оставил гостя, и в сердце его проснулась гордость старшего из домов эдайн, и отвечал он: «Судьба, о король, привела меня сюда – через такие опасности, каким немногие эльфы отважились бы бросить вызов. И здесь обрел я то, чего, воистину, не искал, – но найдя, отнять не позволю. То, что обрел я, дороже золота и серебра, светлее драгоценных камней. Ни скалы, ни сталь, ни огни Моргота, ни вся мощь эльфийских королевств не разлучат меня с сокровищем, о котором мечтаю я. Ибо дочь твоя, Лутиэн, прекраснее всех Детей Мира».
Тогда молчание воцарилось в зале; все стоявшие там преисполнились изумления и страха, и полагали они, что Берен тотчас же будет казнен. Но Тингол заговорил, медленно взвешивая слова: «Смерть заслужил ты подобными речами, и смерть уже настигла бы тебя, низкорожденный смертный, во владениях Моргота научившийся пробираться тайными путями, под стать соглядатаям его и рабам – если бы не принес я опрометчивой клятвы, о которой весьма сожалею».
И отвечал ему Берен: «Смерть, заслуженную или нет, приму я от тебя – но не бранные слова; не позволю клеймить себя ни низкорожденным, ни соглядатаем, ни рабом. Клянусь кольцом Фелагунда, что эльфийский владыка вручил Барахиру, отцу моему, на поле битвы Севера, род мой не заслужил от эльфа подобных оскорблений – будь он хоть королем».
Гордостью звенели слова Берена, и все взоры обратились к кольцу; Берен поднял его над головою, и вспыхнули зеленые камни, созданные нолдор в Валиноре. Кольцо это было в форме двух змей с изумрудными глазами: змеиные головки соприкасались под короной из золотых цветов; первая змея поддерживала ее, а вторая пожирала: таков был знак Финарфина и его рода. Тогда Мелиан склонилась к плечу Тингола и шепотом посоветовала ему умерить свой гнев. «Ибо не от тебя, – молвила она, – примет Берен смерть; судьба уведет его в далекие, неведомые края – и однако судьба эта сплетена с твоею. Остерегись же!»
Но Тингол молча глядел на Лутиэн и думал про себя: «Жалкие люди, дети ничтожных правителей и недолговечных королей! Неужели такой, как эти, коснется тебя – и все же останется жить?» И, нарушив молчание, молвил король: «Я вижу кольцо, сын Барахира, и понимаю, что горд ты и мнишь себя непобедимым. Но подвигов отца, пусть даже мне оказал бы он услугу, недостаточно, чтобы завоевать дочь Тингола и Мелиан. Так слушай! И я тоже мечтаю о сокровище, в котором отказано мне. Ибо скалы, и сталь, и огни Моргота хранят драгоценность, которой хотел бы я завладеть, бросив вызов мощи эльфийских королевств. Но говоришь ты, что подобные препятствия не пугают тебя? Так отправляйся в дорогу! Принеси мне в руке своей один Сильмариль из короны Моргота, и тогда Лутиэн отдаст тебе свою руку, если будет на то ее воля. Только тогда получишь ты мое сокровище, и, хотя в Сильмарилях заключены судьбы Арды – считай, что щедрость моя не имеет границ».
Так Тингол призвал гибель на Дориат и опутал себя тенетами проклятия Мандоса. Те, кто слышал его слова, поняли, что король, не нарушая клятвы, тем не менее посылает Берена на верную смерть: знали эльфы, что всей мощи нолдор до прорыва Осады недостало, чтобы те хотя бы издалека увидели сияющие Сильмарили Феанора. Ибо камни вправлены были в Железную Корону и ценились в Ангбанде превыше всех сокровищ, и стерегли их балроги, и бессчетные мечи, и крепкие решетки, и неприступные стены, и черные чары Моргота.
Но рассмеялся Берен. «Дешево же продают эльфийские владыки своих дочерей – за драгоценные побрякушки, за поделки ремесленника, – молвил он. – Но если такова твоя воля, Тингол, я исполню ее. И когда встретимся мы вновь, моя рука будет сжимать Сильмариль из Железной Короны. Помни: не в последний раз видишь ты перед собою Берена, сына Барахира!»
И Берен посмотрел в глаза Мелиан, что по-прежнему не произнесла ни слова, распрощался с Лутиэн Тинувиэль, и, поклонившись Тинголу и Мелиан, отстранил стражу, стоявшую подле него, и один покинул Менегрот.
Тогда наконец заговорила Мелиан, и сказала Тинголу так: «Коварный замысел затаил ты, о король! Но если только не обманывается мой взор, для тебя равно обернется злом, потерпит ли Берен неудачу или одержит победу. Ибо ты обрек на гибель либо дочь свою, либо себя самого. Отныне судьбы более могучего королевства переплелись с судьбою Дориата».
Но отозвался Тингол: «Я не продаю ни эльфам, ни людям тех, кого люблю и кем дорожу превыше всех сокровищ. Если бы ожидал или опасался я, что Берен возвратится в Менегрот живым, не увидел бы он более света небес, невзирая на мою клятву».
Но Лутиэн промолчала, и с этого часа в Дориате не звучали более ее песни. Мрачное безмолвие воцарилось в лесу, и удлинились тени в королевстве Тингола.
Говорится в «Лэ о Лейтиан», что Берен беспрепятственно прошел через Дориат и вышел наконец к Озерам Сумерек и Топям Сириона; и, оказавшись за пределами владений Тингола, поднялся на гряду холмов над Водопадами Сириона, откуда река с шумом и грохотом низвергалась под землю. Оттуда взглянул Берен на запад и, за завесой туманов и дождей, разглядел Талат Дирнен, Хранимую Равнину, простирающуюся между Сирионом и Нарогом; а за нею, вдалеке, различил нагорья Таурэн-Фарот, нависающие над Нарготрондом. И, отчаявшись, не имея ни надежды, ни поддержки, он направил свой путь туда.
На той равнине эльфы Нарготронда держали неусыпную стражу; на каждом приграничном холме таились сторожевые башни; леса и поля обходили дозором, таясь от чужих глаз, искусные лучники. Стрелы их разили точно в цель; ничто не могло проскользнуть через эти земли против их воли. Потому, едва Берен вступил на равнину, его обнаружили, и оказался он на волосок от гибели. Зная об опасности, он поднял вверх кольцо Фелагунда; и, хотя никого не встретил на своем пути (ибо лучники в совершенстве владели искусством передвигаться незаметно), Берен чувствовал, что за ним наблюдают невидимые глаза и часто восклицал вслух: «Я – Берен, сын Барахира, друг Фелагунда. Отведите меня к королю!»
Потому охотники не убили его, но, собравшись вместе, преградили ему путь и приказали остановиться. Но, увидев кольцо, они поклонились Берену, невзирая на жалкий его вид – а был он измучен и оборван; и повели его на северо-запад, а шли ночью, чтобы не видел Берен тайных троп. В те времена через бурную реку Нарог не было ни брода, ни моста близ ворот Нарготронда; но далее к северу, где Гинглит впадал в Нарог, поток становился уже: там перебрались они на другой берег и снова свернули к югу. И вот, наконец эльфы ввели Берена в освещенные луною темные врата своих тайных чертогов.
Так Берен предстал перед королем Финродом Фелагундом, и Фелагунд тотчас же узнал его – даже и без кольца не забыл бы он черт родича Беора и Барахира. За закрытыми дверями беседовали они, и Берен поведал о смерти Барахира и обо всем, что случилось с ним в Дориате; и зарыдал он, вспоминая о Лутиэн и радостных их встречах. Но Фелагунд выслушал рассказ его в изумлении и тревоге, и понял, что некогда принесенная клятва наконец настигла его и влечет к смерти, как давным-давно предсказал он Галадриэли. С тяжелым сердцем обратился он к Берену: «Ясно, что Тингол желает твоей гибели, однако кажется мне, что и он не видит всех путей судьбы и того, что вновь дает о себе знать Клятва Феанора. Ибо на Сильмарилях лежит проклятие ненависти; и тот, кто хотя бы упомянет камни, пожелав их в сердце своем, пробуждает ото сна великую силу. Сыновья Феанора скорее разрушат до основания все эльфийские королевства, нежели позволят другому отвоевать Сильмариль или завладеть им, ибо братьями движет их Клятва. Теперь же Келегорм и Куруфин живут в моем дворце; и хотя я, сын Финарфина, король здесь, братья обрели в этой земле немалую власть и привели сюда многих своих подданных. Друзьями были они мне в трудный час, но опасаюсь я, что тебе не дождаться от них сочувствия и снисхождения, если братья узнают о цели твоего похода. Однако и мною принесен обет, от коего не отрекусь я: так все мы оказались в ловушке».
Тогда король Фелагунд обратился к своему народу и поведал о подвигах Барахира и своей клятве; и объявил, что надлежит ему помочь сыну Барахира в час нужды; и просил помощи своих военачальников. Но Келегорм выступил из толпы и воскликнул, обнажив меч: «Будь он друг или враг, будь он демон Моргота, эльф или дитя людей, или любое другое существо, живущее в Арде: ни закон, ни любовь, ни силы ада, ни могущество Валар, ни колдовские чары не защитят его от неутолимой ненависти сыновей Феанора – если он отвоюет или найдет Сильмариль, и оставит его у себя. Ибо только мы владеем правом на Сильмарили, пока существует мир».
Долго говорил Келегорм, и слова его подчиняли себе умы, точно так же, как давным-давно в Тирионе речи его отца впервые сподвигли нолдор к бунту. А после Келегорма заговорил Куруфин – более мягко, но не менее убедительно, пробуждая в душах эльфов видения войны и гибели Нарготронда. Страх столь великий вселил Куруфин в их сердца, что после на протяжении долгих лет, вплоть до прихода Турина, никто из эльфов этого королевства не участвовал в открытом бою: отныне нападали они на врагов врасплох, из засады; прибегая к помощи колдовства и отравленных стрел, и преследовали всех чужаков, забывая об узах родства. Так утратили они доблесть и свободный дух эльфов древних времен; и над землею их сгустились сумерки.
Теперь же возроптали эльфы, говоря, что сын Финарфина вовсе не Вала, чтобы им приказывать; и отвратились от законного короля. Но проклятие Мандоса пало на братьев, и черные мысли пробудились в их сердцах, и решили они отослать Фелагунда одного на верную смерть; и, может статься, захватить трон Нарготронда, ибо сыновья Феанора принадлежали к старшей ветви нолдорских владык.
И Фелагунд, видя, что все отвернулись от него, снял с головы серебряную корону Нарготронда и швырнул ее на землю к ногам своим, говоря: «Хотя бы и нарушили вы принесенную мне клятву верности – но я свой обет исполню. Однако если остались еще такие, на кого не пала тень проклятия нашего, должны найтись хотя бы несколько, что последуют за мною, и не уйду я отсюда как нищий, которого прогнали от ворот». Тотчас же встали рядом с ним десять воинов, и главный среди них, именем Эдрахиль, нагнулся и поднял корону, и просил передать ее наместнику до возвращения Фелагунда. «Ибо ты остаешься моим королем, и их тоже, что бы ни случилось», – молвил он.
Тогда Фелагунд вручил корону Нарготронда брату своему Ородрету, чтобы правил тот от его имени. А Келегорм и Куруфин промолчали: улыбнулись они и ушли из дворца.
И вот осенним вечером Фелагунд и Берен покинули Нарготронд с десятью спутниками и, пройдя вдоль берегов Нарога, добрались до истока реки у Водопадов Иврина. У подножия Тенистых гор они натолкнулись на отряд орков и перебили их всех в лагере под покровом ночи; и забрали их доспехи и оружие. Волшебное искусство Фелагунда изменило обличие воинов Нарготронда: фигуры их и лица превратились в подобие орочьих; так, преображенные до неузнаваемости, они прошли далеко на север и вступили в западное ущелье между Эред Ветрин и нагорьями Таур-ну-Фуин. Но Саурон заметил их со своей башни, и в душу его закралось сомнение: ибо этот отряд шел в большой спешке и не остановился доложить о своих деяниях, как приказано то было всем слугам Моргота, проходившим этим путем. Потому Саурон повелел схватить пришлецов и привести к нему.
Вот так произошел знаменитый поединок Саурона и Фелагунда. Ибо Фелагунд сразился с Сауроном на песнях силы, и велико было могущество эльфийского короля, но Саурон одержал верх, как говорится в «Лэ о Лейтиан»:
Он в песнь свою вплетал слова
Прозрения и волшебства,
Предательства, разоблаченья,
Уничтоженья, принужденья,
Являя скрытое – на свет.
И дрогнул Фелагунд. В ответ
Он пел о доблести, борьбе,
О стойкой верности судьбе,
О развенчаньи обольщений,
О смене перевоплощений,
О вызволеньи из силков,
Об избавленьи от оков.
Так песня с песней спор вели,
И нарастал, и гас вдали
Напев, тревожа эхо скал.
И Фелагунд в мотив вплетал
Узор видений: трели птиц
Над Нарготрондом; свет зарниц,
Вздох моря, тихий плеск волны
О берег дальней стороны,
Где тонет в блеске золотом
Бессмертный край, эльфийский дом.
Но мрак сгущался. Пала мгла
На Валинор, и кровь текла,
Пятная берег и пески.
То нолдор, чести вопреки,
На родичей войной пошли
И захватили корабли.
Донесся ропот черных крыл.
Закаркал ворон. Волк завыл.
В морях раздался скрежет льдов.
Им вторил стон и звон оков
В темницах Ангбанда. Вдали
Взметнулось пламя. Потрясли
Раскаты грома своды скал —
И Финрод, побежденный, пал.
Тогда Саурон сорвал с пленников личины, и перепуганные эльфы предстали перед ним в своем истинном обличии. Но хотя открылась их подлинная суть, Саурон не мог узнать ни имен их, ни цели похода.
Тогда он бросил несчастных в глубокое подземелье, в немой, непроглядный мрак, и угрожал им жестокой смертью, если только один из них не расскажет правды. Время от времени в темноте вспыхивали два горящих глаза, и волколак пожирал одного из эльфов; но ни один не предал своего господина.
В то время, как Саурон бросил Берена в подземелье, тень страха пала на сердце Лутиэн, и, придя за советом к Мелиан, узнала она, что Берен томится в темнице Тол-ин-Гаурхот, лишенный надежды на спасение. Тогда Лутиэн, видя, что ни от кого другого не дождаться Берену помощи, решилась бежать из Дориата и самой поспешить к нему. Но она обратилась за помощью к Даэрону, и тот выдал ее замысел королю. Изумился и испугался Тингол, и, не желая лишить Лутиэн сияния дня, дабы не ослабела она и не угасла, но стремясь удержать ее, приказал выстроить дом, откуда она не могла бы бежать. Неподалеку от врат Менегрота росло самое могучее дерево Нельдорета, а буковый лес Нельдорет составлял северную часть королевства. Этот раскидистый бук именовался Хирилорн; три ствола его, равные в обхвате, с гладкой корою, вознеслись до недосягаемых высот, а ветви начинались высоко от земли. Среди ветвей этого дерева выстроен был деревянный дом, и в нем заточили Лутиэн. Слуги Тингола доставляли ей все необходимое, а приставные лестницы убирались и тщательно охранялись.
В «Лэ о Лейтиан» рассказывается о том, как Лутиэн удалось бежать из дома на буке Хирилорн: она призвала на помощь свою волшебную силу и сделала так, что волосы ее отросли до невиданной длины. Из них соткала Лутиэн темный плащ, что укрыл красоту ее, словно ночная мгла; и заключались в том плаще чары сна. Из оставшихся прядей Лутиэн сплела веревку и сбросила ее из окна; и когда закачалась веревка над головами стражей, сидящих под деревом, стражи погрузились в глубокий сон. Тогда Лутиэн выбралась из своей темницы и, закутавшись в свой темный плащ, ускользнула, никем не замеченная, и исчезла из Дориата.
Случилось так, что Келегорм и Куруфин надумали поохотиться на Хранимой Равнине, ибо не так давно Саурон, охваченный подозрением, выслал в эльфийские земли стаи волков. И вот братья взяли с собой своих псов и выехали в дорогу, надеясь попутно услышать что-либо о короле Фелагунде. Лучший и первый из волкодавов в своре Келегорма звался Хуан. Он рожден был не в Средиземье, но в Благословенном Королевстве: давным-давно, в Валиноре, Оромэ подарил пса Келегорму: там следовал он на звук рога своего хозяина, прежде чем свершилось непоправимое зло. Хуан остался верен Келегорму и отправился за ним в изгнание: так и на него пал горький рок, что тяготел над нолдор. Хуан утратил бессмертие, но предсказано ему было, что погибнет он не раньше, чем встретит самого могучего из волков, который когда-либо ступал по земле.
И вот Келегорм и Куруфин остановились отдохнуть близ западных пределов Дориата, и Хуан заметил Лутиэн, когда она, точно тень, застигнутая светом дня, метнулась под сень деревьев – ибо ничто не могло укрыться от взора и нюха Хуана, никакие чары не имели над ним власти и не смыкал он глаз ни днем, ни ночью. Пес доставил дочь Тингола к Келегорму, и Лутиэн, узнав, что перед нею – один из нолдорских владык и заклятый враг Моргота, возрадовалась, и назвала себя, и сбросила плащ. Засияла в лучах солнца непревзойденная красота Лутиэн, и Келегорм воспылал к ней внезапной любовью; но заговорил с ней учтиво и пообещал оказать помощь, если она отправится вместе с ним в Нарготронд. Лутиэн поведала ему о Берене и его походе, но ничем не выдал Келегорм, что знал уже обо всем и что события эти близко его касаются.
Так братья возвратились в Нарготронд, позабыв об охоте; и Лутиэн оказалась в ловушке: ее бдительно стерегли, и отняли у нее волшебный плащ; и не дозволялось ей выходить за ворота и говорить с кем-либо, кроме братьев Келегорма и Куруфина. Ибо теперь, полагая, что Берен и Фелагунд в плену и помочь им некому, сыновья Феанора вознамерились бросить короля на верную гибель и удержать Лутиэн у себя, и заставить Тингола согласиться на брак ее с Келегормом. Тем самым братья упрочили бы свою власть, став самыми могущественными из правителей нолдор. Не собирались они добывать Сильмарили ни хитростью, ни в бою (и не могли допустить, чтобы это сделал другой), пока в их руках не сосредоточится мощь всех эльфийских королевств. У Ородрета не было сил противостоять сыновьям Феанора, ибо они подчинили себе народ Нарготронда; и Келегорм послал сватов к Тинголу.
Но волкодав Хуан обладал благородным сердцем; любовь к Лутиэн проснулась в нем в первый же час их встречи, и горевал он, что дочь Тингола оказалась в плену. Потому часто приходил Хуан в ее покои, а ночами сторожил у ее дверей, ибо чувствовал верный пес, что зло пробудилось в Нарготронде. Лутиэн, томясь в одиночестве, часто беседовала с Хуаном, рассказывая ему о Берене, что был другом всех зверям и птицам, ежели не служили они Морготу; и Хуан внимал каждому слову. Ибо пес понимал речь всего живого, но самому ему позволено было заговорить лишь трижды за всю жизнь.
И вот Хуан задумал помочь пленнице; явившись в ее покои под покровом ночи, он принес ей волшебный плащ и заговорил в первый раз, и посоветовал ей, что делать. И вывел ее Хуан из Нарготронда тайными переходами, и вместе бежали они на север; и пес смирил свою гордость и позволил Лутиэн ехать на нем верхом, точно на коне: вот так же орки порою разъезжают на огромных волках. Стремительно мчались они вперед, ибо Хуан был быстр как ветер и не ведал усталости.
В подземельях Саурона томились Берен и Фелагунд, и все их спутники были к тому времени уже мертвы. Фелагунду Саурон намеревался оставить жизнь до последнего, ибо видел он, что перед ним – нолдо, наделенный великой мудростью и могуществом, и полагал, что в нем-то и кроется тайна похода. Но когда волк пришел за Береном, Фелагунд призвал на помощь всю свою силу и разорвал цепи, и бросился на волколака и убил чудовище голыми руками, но и сам был смертельно ранен. И обратился король к Берену, говоря: «Ухожу я теперь, чтобы обрести покой в чертогах вне времени за гладью морей, за горами Амана. Нескоро увидят меня вновь среди нолдор; может статься, не встретимся мы более ни в жизни, ни после смерти, ибо у наших народов разные судьбы. Прощай!» И умер король в непроглядной тьме, на Тол-ин-Гаурхот, в стенах башни, что сам некогда отстроил. Так Финрод Фелагунд, прекраснейший из рода Финвэ и всеми чтимый, исполнил свою клятву; Берен же в отчаянии оплакивал его.
В этот час Лутиэн взошла на мост, ведущий к острову Саурона, и запела, и толща каменных стен не оказалась преградой для ее песни. Услышал Берен ее голос и подумал, что видит сон – ибо над ним засияли звезды, а в кронах деревьев зазвучали соловьиные трели. И в ответ запел он песнь-вызов, что сложил некогда в честь Семи Звезд, Серпа Валар, начертанного встарь Вардой над северной землей грозным предвестием низвержения Моргота. И тогда последние силы оставили Берена, и рухнул он наземь, и сомкнулась тьма.
Но Лутиэн услышала его ответный зов и запела тогда песню великой силы. Завыли волки, и содрогнулся остров. Саурон же стоял в своей высокой башне, погруженный в черные мысли; и улыбнулся он, заслышав ее голос, ибо понял, что явилась дочь Мелиан. Слава о красоте Лутиэн и дивном ее пении давно уже гремела за пределами Дориата; и Саурон замыслил захватить дочь Тингола в плен и передать ее в руки Моргота, ибо Владыка Тьмы богато вознаградил бы своего слугу.
И вот Саурон послал на мост волка, но Хуан беззвучно убил его. Саурон слал волков одного за одним; один за одним вступали они на мост, и Хуан смыкал челюсти на их горле и убивал их. Тогда Саурон послал Драуглуина, чудовищного зверя, древнего и злобного, предводителя и прародителя волколаков Ангбанда. Великой мощью обладал он; долго и яростно бились Хуан и Драуглуин. Но вот наконец Драуглуин отступил и бежал назад в башню, и испустил дух у ног Саурона; и, умирая, сказал хозяину: «Хуан здесь!» Саурон же, как и любой в той земле, хорошо знал о судьбе, назначенной псу из Валинора; и пришло ему на ум самому свершить предначертанное. И вот Саурон принял облик волколака – самого могучего из всех, что ступали когда-либо по земле; и вышел сражаться за мост.
Столь ужасен был вид приближающегося чудовища, что Хуан отскочил в сторону. Тогда Саурон ринулся на Лутиэн, и она лишилась чувств под взглядом его, горящим яростью и злобой, и смрадным дыханием. Но едва приблизился он, Лутиэн, падая, взмахнула пред глазами его своим темным плащом, и волколак споткнулся, ибо на миг сонливость овладела им. Тогда прыгнул Хуан. Так произошла битва Хуана и Волка-Саурона; в холмах эхом отзывались вой и лай, и часовые на стенах Эред Ветрин за долиной издалека заслышали шум сражения и содрогнулись от страха.
Но ни колдовство, ни чары, ни яд и ни клык, ни дьявольская хитрость, ни звериная сила не могли одолеть Хуана из Валинора; и вот пес схватил врага за горло и поверг его на землю. Тогда Саурон прибег к превращениям, становясь то змеею, то волком, то невиданным чудовищем, то вновь принимая свое привычное обличье; но не мог он высвободиться из железной хватки Хуана, не покинув тела. И прежде, чем гнусный дух Саурона оставил свое темное вместилище, приблизилась к нему Лутиэн, говоря, что сорвут с него оболочку из плоти и трепещущий призрак его отошлют назад, к Морготу. «Там бестелесный дух твой будет пребывать вечно, терзаемый его презрением, под пронизывающим его взором, если не уступишь ты мне владычества над башней», – молвила она.
И покорился Саурон, и Лутиэн получила власть над островом и всем, что находилось на нем; и Хуан отпустил Саурона. Тотчас же принял Саурон обличие вампира – огромного, словно черная грозовая туча, наползающая на луну; и бежал он, и кровь из прокушенного горла капала на деревья. И укрылся Саурон в Таур-ну-Фуин, и поселился там; и лес стал сосредоточием ужаса.
Тогда Лутиэн, стоя на мосту, явила свое могущество; и пали чары, что сковывали один камень с другим, и обрушились ворота, и расступились стены, и разверзлись подземные темницы. Много рабов и узников вышло на волю в изумлении и страхе, прикрывая глаза от бледного света луны, ибо слишком долго томились они во мраке подземелий Саурона. Но не было между ними Берена. Тогда Хуан и Лутиэн бросились искать его на острове, и Лутиэн нашла его оплакивающим Фелагунда. Столь велика была скорбь Берена, что лежал он неподвижно и не слышал ее шагов. Тогда, сочтя его мертвым, Лутиэн обняла его и погрузилась в непроглядное забытье. Но Берен, вернувшись к свету из бездны отчаяния, подхватил ее на руки, и они вновь взглянули друг на друга; и засиял над ними день, встающий над темными холмами.
Берен и Лутиэн похоронили тело Фелагунда на вершине холма его же острова, и остров очистился вновь. Над могилой Финрода, сына Финарфина, прекраснейшего из эльфийских владык, зазеленела трава; и место это оставалось неприкосновенным до тех пор, пока не раскололась земля и не изменились ее очертания, и не поглотили ее всесокрушающие моря. Но Финрод, вместе с отцом своим Финарфином, странствует под сенью дерев Эльдамара.
Так Берен и Лутиэн Тинувиэль оказались на свободе, и вместе вернулись в леса, и на время вновь обрели радость. Настала зима, но не коснулась их, ибо там, где ступала Лутиэн, распускались цветы, и птицы пели у заснеженных холмов. Но преданный Хуан отправился назад к хозяину своему Келегорму; хотя теперь не питали они друг к другу прежней любви.
А в Нарготронде началась смута. Ибо возвратились туда многие эльфы из тех, что томились в плену на острове Саурона, и поднялся ропот, унять который бессильны были слова Келегорма. Эльфы горько оплакивали гибель короля своего, Фелагунда, говоря: дева свершила то, на что не осмелились сыны Феанора. Однако многие поняли, что не страх, а предательство направляли Келегорма и Куруфина. Потому сердца жителей Нарготронда отвратились от них и вновь обратились к дому Финарфина; и покорились они Ородрету. Но Ородрет не позволил эльфам казнить братьев, как того требовали многие; ибо пролить кровь родни своей означало еще сильнее связать себя проклятием Мандоса. Однако тщетно стали бы просить защиты и хлеба в пределах его королевства Келегорм и Куруфин; и поклялся Ородрет, что отныне и впредь сыновья Феанора – не друзья Нарготронду.
«Да будет так!» – молвил Келегорм, и угроза вспыхнула во взоре его; но Куруфин лишь улыбнулся. И братья вскочили на коней и помчались, как ветер, на восток, надеясь отыскать там родню свою. Никто не последовал за ними, даже бывшие их подданные: все понимали, что братья – во власти проклятия и зло преследует их по пятам. В ту пору Келебримбор, сын Куруфина, отрекся от деяний отца своего и остался в Нарготронде, однако Хуан не бросил хозяина своего Келегорма.
На север поскакали братья, намереваясь пересечь Димбар и обогнуть северные пределы Дориата, – то был кратчайший путь к Химрингу, где жил брат их, Маэдрос; и надеялись они проехать через Димбар сколь можно быстрее, держась подальше от Нан Дунгортеб и грозных гор Ужаса, ибо тропа шла вдоль самых границ Дориата.
Говорится, что Берен и Лутиэн, скитаясь по свету, вступили в лес Бретиль и оказались наконец у пределов Дориата. Тогда Берен задумался о своем обете и, вопреки своему сердцу, решил попытаться еще раз, как только Лутиэн окажется в безопасности в защищенной своей земле. Но дочь Тингола не соглашалась расстаться с ним вновь, говоря: «Выбирай, Берен; только два пути есть у тебя: отказаться от похода, забыть о клятве и принять удел неприкаянного скитальца – или сдержать слово и бросить вызов власти тьмы и черному трону. Но и на том, и на другом пути я не оставлю тебя: единая назначена нам судьба».
Так беседовали они, позабыв обо всем, в том числе и об осторожности, а мимо мчались во весь опор через лес Келегорм и Куруфин. Братья заметили путников и издалека узнали их. Тогда Келегорм поворотил коня и, пришпорив, погнал его на Берена, намереваясь затоптать недруга копытами. Куруфин же свернул в сторону и, на всем скаку наклонившись в седле, подхватил Лутиэн, ибо был сильным и ловким наездником. Тогда Берен, увернувшись от Келегорма, вскочил на спину коня Куруфина: эльфы и люди славят в песнях Прыжок Берена и по сей день. Берен сзади сдавил Куруфину горло и отшвырнул его назад; и вместе рухнули они на землю. Конь встал на дыбы и пал; Лутиэн отбросило в сторону и она осталась лежать на траве.
Тогда Берен принялся душить Куруфина, но и сам, казалось, был на волосок от гибели, ибо Келегорм несся на него с копьем. Но в этот миг Хуан отрекся от служения Келегорму и прыгнул на него: конь свернул в сторону, не смея приблизиться к Берену из страха перед гигантским псом. Келегорм проклинал и собаку, и коня, но Хуан не двинулся с места. Тогда Лутиэн, поднявшись, запретила убивать Куруфина; однако Берен отобрал его оружие и доспехи, а также и кинжал его, Ангрист. Этот кинжал ковал Тельхар из Ногрода; Куруфин обычно носил его у пояса без ножен; сверкающий клинок тот рассекал железо словно молодое дерево. Подхватив Куруфина, Берен легко отшвырнул его в сторону и наказал ему возвращаться пешком к знатной родне своей, каковая, может статься, научит его обращать свою доблесть на дела более достойные. «Коня же твоего, – молвил Берен, – я сохраню для Лутиэн; можно считать, повезло ему избавиться от такого хозяина».
Тогда Куруфин проклял Берена, призывая в свидетели небо и облака. «Ступай же, – сказал он, – навстречу скорой и мучительной смерти». И Куруфин уселся в седло позади Келегорма, и братья, казалось, готовы уже были тронуться в путь; Берен же отвернулся, не обратив внимания на их слова. Но Куруфин, охваченный стыдом и яростью, взял лук Келегорма и на скаку выстрелил назад, целясь в Лутиэн. Подпрыгнул Хуан и поймал стрелу зубами. Но снова выстрелил Куруфин; Берен заслонил девушку, и стрела пробила ему грудь.
Говорится, что Хуан бросился в погоню за сыновьями Феанора, и они в страхе бежали прочь. А, возвратившись, пес принес из лесу целебную траву для Лутиэн. С помощью этих листьев дочь Тингола уняла кровь и исцелила Берена искусством своим и любовью; и так наконец возвратились они в Дориат. Там Берен, разрываясь между клятвой своей и любовью и почитая Лутиэн в безопасности, встал как-то утром до рассвета, вверил дочь Тингола заботам Хуана и ушел с тяжелым сердцем, пока она еще спала на траве.
И вновь поскакал Берен на север, к ущелью Сириона; и, добравшись до окраин Таур-ну-Фуин, окинул взглядом пустошь Анфауглит и различил вдали скалы Тангородрима. Там он отпустил на волю коня Куруфина и наказал ему позабыть о рабстве и страхе в зеленом краю Сириона. Так, оставшись наконец в одиночестве на пороге последнего испытания, Берен сложил Песнь Расставания в честь Лутиэн и огней небес, ибо полагал он, что настало ему время распрощаться с любовью и светом. В песне этой звучали и такие слова:
Прощай, земля; твой сладкий плен
Вовеки будь благословен:
Ведь здесь, под Солнцем и Луной
Сияла дивной красотой
Ты, Лутиэн Тинувиэль —
Свет утра, звездная метель!
Пусть волей беспощадных сил
Прервется ход земных светил,
В кострах грядущих перемен
Мир обратится в прах и тлен
И в хаос будет погружен
Вне бытия и вне времен —
Но были созданы не зря
Равнины, реки и моря;
Рассветный луч и звездный свет
Бутон цветка и путь планет —
Ведь мир обрел свои черты,
Чтоб в этот мир явилась ты.
И пел Берен во весь голос, не заботясь о том, кто может его услышать; ибо был он охвачен отчаянием и не искал спасения.
Но Лутиэн услышала его песню и запела в ответ, появившись вдруг из лесной чащи. Хуан вновь согласился послужить ей конем и быстро домчал ее по следу Берена. Долго размышлял пес про себя, какой бы план измыслить, чтобы уменьшить опасность для тех двоих, кого полюбил он всем сердцем. И вот, по пути на север, пес свернул на остров Саурона и взял там чудовищную шкуру Драуглуина и крылья летучей мыши Турингветиль. Турингветиль была посланницей Саурона и часто летала в обличии вампира в Ангбанд; каждое сочленение ее перепончатых крыльев венчал острый железный коготь. Облаченные в эти жуткие одежды, Хуан и Лутиэн мчались сквозь Таур-ну-Фуин, и все живое в страхе бежало от них.
Содрогнулся Берен, заметив их приближение, и изумился он, ибо только что слышал он голос Тинувиэль и теперь думал, что это призрак завлекает его в ловушку. Но остановились чудовища, и сбросили страшные свои облачения, и Лутиэн подбежала к нему. Так Берен и Лутиэн встретились вновь на границе пустыни и леса. Долго молчал он, целиком отдавшись своему счастью, но, опомнившись, вновь попытался отговорить Лутиэн от похода.
«Трижды проклинаю я теперь клятву, данную Тинголу, – сказал он. – Лучше бы мне пасть от руки его в Менегроте, чем привести тебя во мглу Моргота».
Тогда во второй раз заговорил Хуан и дал Берену совет, говоря: «Ты уже не в силах спасти Лутиэн от тени смерти: полюбив тебя, она оказалась в ее власти. Ты можешь отречься от своей судьбы и увести дочь Тингола в изгнание, тщетно пытаясь обрести покой, пока жив. Но если не откажешься ты от назначенной тебе участи, тогда либо Лутиэн непременно умрет в одиночестве, покинутая тобой, либо вместе с тобою бросит вызов тяготеющему над тобой року – кто знает, так ли безнадежен этот путь? Не могу я дать вам другой совет и не вправе идти с вами дальше. Но подсказывает мне сердце: то, что встретится вам у Врат, увижу и я. Прочее укрыто тьмой; однако, может статься, все три дороги наши ведут назад, в Дориат; может быть, суждена нам еще одна, последняя встреча».
Тогда понял Берен, что судьбы его и Лутиэн отныне переплелись воедино и более не пытался отговаривать ее. По совету Хуана Лутиэн при помощи своего волшебного искусства помогла Берену облачиться в шкуру Драуглуина, а на себя набросила крылатую оболочку Турингветиль. Обличием Берен во всем уподобился волколаку: только во взоре его светился дух хоть и суровый, но не злобный; и содрогнулся он от ужаса, увидев, как похожее на летучую мышь существо вцепилось в шерсть его складчатыми крыльями. И вот, завывая под луною, волк помчался вниз по склону холма, а летучая мышь кругами парила над ним.
Пройдя через многие опасности, покрытые пылью после долгого и изнурительного путешествия, достигли они наконец мрачной долины пред Вратами Ангбанда. По обе стороны от дороги разверзлись черные пропасти, над которыми клубился дым, точно извивающиеся змеи. Далее громоздились утесы, подобно зубчатым стенам бастионов; на вершинах сидели вороны, пожиратели падали, и кричали зловещими голосами. Впереди возвышались неприступные Врата: широкая, темная арка у подножия горы; а над нею нависали отвесные скалы высотою в тысячу футов.
Страх охватил пришлецов, ибо у ворот стоял страж, о котором никто доселе не слыхивал. Смутные слухи о замыслах эльфийских правителей доходили до Моргота, а по лесным чащам разносился неумолчный лай Хуана, могучего боевого пса, что Валар спустили со своры в незапамятные времена. И Моргот, памятуя о судьбе, назначенной Хуану, выбрал волчонка из рода Драуглуина и выкормил его с руки живым мясом, и вложил в него свою силу. Быстро рос волк и очень скоро не мог уже вмещаться в логово, но лежал у ног Моргота, огромный и голодный. Огни и страсти преисподней вобрал он в себя, и воплотился в нем дух разрушения, истерзанный адскими муками, грозный и могучий. В легендах тех дней назван он Кархарот, Алая Утроба, и еще Анфауглир, Алчные Челюсти. И Моргот определил ему неусыпно сторожить двери Ангбанда, на случай, если появится Хуан.
Издалека заметил Кархарот чужаков и встревожился, ибо давно уже достигли Ангбанда вести о смерти Драуглуина. Потому, когда приблизились пришлецы, волк преградил им путь и приказал остановиться, и угрожающе двинулся вперед, учуяв в воздухе нечто странное. Но в этот миг древняя сила, унаследованная встарь от божественной расы, снизошла на Лутиэн, и, отбросив прочь свое мерзкое одеяние, она выступила вперед, бросая вызов могуществу Кархарота: столь хрупкая в сравнении с чудовищем, но сияющая и грозная. Воздев руку, она повелела ему уснуть, говоря: «О дух, рожденный на го?ре, погрузись же теперь в темное забытье и отрешись на время от скорбного бремени жизни». И рухнул Кархарот на землю, словно сраженный молнией.
Тогда Берен и Лутиэн прошли сквозь Врата и спустились вниз по запутанным лабиринтам лестниц и переходов; и вместе свершили они величайший из подвигов, на которые осмеливались когда-либо эльф или смертный. Ибо приблизились они к трону Моргота в его глубинном зале в самых недрах земли – а зал тот, сосредоточие ужаса, освещен был огнем и заполнен орудиями пыток и смерти. Берен в образе волка прокрался к трону и затаился под ним; но воля Моргота принудила Лутиэн явить свою подлинную суть, и Враг вперил в нее свой взгляд. Но не устрашил Лутиэн этот горящий взор, и она назвала себя, и предложила петь перед ним, как это делают менестрели. И узрел Моргот красоту ее, и родилось в помыслах его гнусное вожделение: чернее замысла не рождалось в его сердце с тех пор, как бежал он из Валинора. Так оказался он во власти собственной своей злобы, и глядел на нее, оставив пока на свободе, и втайне наслаждался своими мыслями. Тогда вдруг Лутиэн скользнула во тьму, и из мрака запела песнь столь невыразимой прелести, исполненную столь неодолимых чар, что Моргот поневоле заслушался, и взор его затмился, и тщетно обшаривал он взглядом мглу, ища ее.
Весь двор его погрузился в сон, все огни померкли и погасли; но Сильмарили в короне, венчавшей чело Моргота, вспыхнули вдруг ослепительно белым пламенем; и под тяжестью короны этой и драгоценных камней глава Моргота склонилась, словно бремя целого мира – мира, исполненного забот, страстей и страха, – пригнуло ее к земле; и даже воля Моргота не в состоянии была удержать подобное бремя. Тогда Лутиэн, подхватив свое крылатое одеяние, взвилась вверх, к каменным сводам, и голос ее заструился вниз, точно капли дождя, звенящие о гладь темного и глубокого озера. Лутиэн взмахнула перед взором Моргота своим плащом и погрузила Врага в сон, непроглядный, как Внешняя Пустота, где некогда бродил он в одиночестве. И пал Моргот – так рушится смятый лавиной холм; с грохотом низвергся он со своего трона и распростерся, недвижим, на полу подземного ада. Железная корона откатилась в сторону, прогремело и угасло эхо. И все замерло.
Точно мертвый, лежал Берен на полу в обличии зверя; но Лутиэн легким прикосновением руки пробудила его. И отбросил Берен прочь волчью шкуру, и выхватил кинжал Ангрист, и из железных тисков, сжимающих сокровище, вырезал Сильмариль.
Берен сжал его в ладони, и ясное зарево хлынуло сквозь пальцы, и рука его переливалась в сиянии лучей, словно зажженный светильник: драгоценный камень снес прикосновение Берена и не повредил ему. Тогда пришло Берену на ум свершить больше, нежели пообещал он, и унести из Ангбанда все три Самоцвета Феанора; но иная судьба назначена была Сильмарилям. Кинжал Ангрист сломался, и осколок лезвия, отскочив в сторону, оцарапал Морготу щеку. Тот пошевелился и застонал; и все воинство Ангбанда заворочалось во сне.
Тогда ужас объял Берена и Лутиэн, и обратились они в бегство, позабыв об осторожности и обманных личинах, охваченные одной только мыслью: еще раз увидеть свет. Никто не препятствовал им, никто не бросился в погоню; но Врата оказались закрыты для беглецов: Кархарот пробудился ото сна и стоял теперь, разъяренный, на пороге Ангбанда. Углядел он беглецов прежде, чем те его заметили, и прыгнул на них.
У измученной Лутиэн не было ни времени, ни сил, чтобы совладать с волком. Но Берен выступил вперед и заслонил девушку, сжимая в правой руке Сильмариль. Замер Кархарот и на мгновение ощутил страх. «Убирайся же, прочь отсюда! Ибо здесь пылает огонь, который испепелит тебя – и все порождения зла!» – воскликнул Берен и поднес Сильмариль к самым глазам зверя.
Но Кархарота не устрашил вид священного камня; и пробудился в нем его алчный дух, разгораясь огнем: он широко разинул пасть и, клацнув зубами, откусил руку Берена у самой кисти. Тотчас же все внутренности его охватило пламя и зверь содрогнулся от боли, ибо Сильмариль опалил его проклятую плоть. Завывая, волк бросился бежать, и в долине Врат эхом зазвенел вопль боли. Столь ужасен стал Кархарот в безумии своем, что все твари Моргота, обитающие в той долине либо оказавшиеся на одной из дорог, в долину ведущих, в страхе бежали прочь при его приближении – ибо волк убивал без разбору все живое, что встречалось ему на пути; и вырвался он за пределы северных земель, неся в мир гибель. Из всех ужасов, что испытал Белерианд до того, как сокрушен был Ангбанд, безумие Кархарота не имело себе равных – ибо чудовищу передалась сила Сильмариля.
А Берен лежал без сознания под сенью грозных Врат, и смерть уже подступила к нему, ибо на волчьих клыках был яд. Лутиэн коснулась поцелуем его ужасной раны – и рана очистилась; и призвала она на помощь свою слабеющую волшебную силу, чтобы унять кровь. Но позади нее в глубинах Ангбанда рос и нарастал глухой шум – ропот растревоженной ярости. Воинство Моргота просыпалось.
Так поход за Сильмарилем, казалось, должен был завершиться гибелью и отчаянием – но в этот миг над склоном долины показались три могучие птицы, что летели к северу, обгоняя ветер. О скитаниях Берена и беде его стало известно всем птицам и зверям; и сам Хуан наказал всему живому быть на страже и прийти Берену на помощь, если доведется. Высоко над владениями Моргота парили Торондор и его подданные; и, заметив сверху обезумевшего Волка и потерявшего сознание Берена, они стремительно спикировали вниз, – в тот самый миг, как силы Ангбанда освободились от пут сна.
Орлы подхватили с земли Берена и Лутиэн и унесли их в облака. Внизу, под ними, грохотал гром, вспыхивали молнии и содрогались горы. Тангородрим изрыгнул огонь и дым; огненные смерчи взвились к небу и обрушилась на землю, уничтожая все вокруг; и страх объял нолдор Хитлума. Но Торондор устремил свой полет в небесные высоты, в бескрайние воздушные пределы, где солнце сияет весь день незамутненным светом, и Луна странствует среди бесчисленных звезд вне завесы облаков. Так пронеслись они над Дор-ну-Фауглит и над Таур-ну-Фуин, и над сокрытой долиной Тумладен. Ни облака, ни пелена тумана не нависали над ней, и Лутиэн различила далеко внизу сияющий Гондолин, прекрасный город Тургона: точно лучи искристого белого пламени из глубины зеленого кристалла. Но слезы застилали ей взгляд, ибо думала Лутиэн, что Берену суждено умереть: ни слова не произнес он и не открыл глаза; после же ничего не помнил о полете. Наконец орлы снизились у границ Дориата, в той самой долине, откуда охваченный отчаянием Берен тайком ушел прочь, покинув спящую Лутиэн.
Там орлы опустили девушку подле Берена и вернулись к скалам Криссаэгрима, в свои высокие гнездовья. Но явился Хуан и вместе с Лутиэн принялись они ухаживать за Береном; так некогда дочь Тингола исцелила его от раны, что нанес Куруфин. Но эта рана была опаснее, ибо в кровь проник яд. Долго лежал Берен без сознания, и дух его странствовал у темных границ смерти; и не отступала боль, преследуя его в видениях и снах. Но когда Лутиэн уже утратила надежду, Берен вдруг очнулся, и взглянул вверх, и увидел листву на фоне неба, и услышал под сенью листвы негромкий, медленный напев Тинувиэль. И вновь наступила весна.
Впредь Берен звался Эрхамион, что означает Однорукий; и в чертах его лица навеки запечатлелось страдание. Но любовь Лутиэн вернула его к жизни; и поднялся он; и вновь бродили они по лесам рука об руку. И не спешили они покидать те места, ибо казалось им, что нет прекраснее края. Воистину Лутиэн всем сердцем желала поселиться навсегда в лесной чаще, позабыв дом и народ свой, и величие эльфийских королевств; и на время Берен обрел покой. Но не мог он надолго позабыть о своей клятве возвратиться в Менегрот и не желал навсегда разлучить Лутиэн с Тинголом. Ибо Берен чтил законы людей и считал, что воля отца – священна, и не посчитаться с нею возможно лишь в крайности; и казалось ему, что не пристало деве столь благородной и прекрасной вечно жить в лесах, словно неотесанным охотникам из числа людей, не зная ни дома, ни почестей, ни прекрасных творений, отрадных для королев эльдалиэ. Потому со временем Берен убедил ее: вдвоем покинули они эти бесприютные земли; и Берен вступил в Дориат, ведя Лутиэн домой. Так судил им рок.
А в Дориате наступили черные дни. Горе и безмолвие воцарились во владениях Тингола, когда исчезла Лутиэн. Долго искали ее, но напрасно. И говорится, что в ту пору Даэрон, менестрель короля, покинул Дориат, и никто его более не видел. До того, как Берен явился во владения Тингола, Даэрон слагал музыку для Лутиэн, когда пела и танцевала она; и любил ее великой любовью, и грезы свои о ней воплощал в дивных мелодиях. То был величайший из эльфийских менестрелей к востоку от Моря, что превзошел самого Маглора, сына Феанора. Охваченный отчаянием, ушел он в неведомые края, разыскивая Лутиэн; и, перевалив через горы, оказался на Востоке Средиземья. Там, на протяжении долгих веков, слагал он близ темных вод плач о Лутиэн, дочери Тингола, что красотой затмевает все живое.
В ту пору Тингол обратился к Мелиан, но на этот раз она не дала ему совета, говоря, что судьба, которую сам же он навлек на себя, должна свершиться до конца и что Тинголу остается только ждать. Но король узнал о том, что пути его дочери увели ее далеко от Дориата, ибо пришли тайные гонцы от Келегорма, как уже говорилось ранее, сообщая, что Фелагунд и Берен мертвы, а Лутиэн находится в Менегроте и Келегорм желает взять ее в жены. Тогда разгневался Тингол и разослал лазутчиков, думая объявить войну Нарготронду: так стало известно королю, что Лутиэн бежала опять, а Келегорм и Куруфин изгнаны из Нарготронда. Теперь же Тингол пребывал в нерешительности, ибо у него не доставало сил воевать с семью сыновьями Феанора; но он послал гонцов в Химринг просить их о помощи в поисках Лутиэн, раз уж Келегорм не отослал ее в дом отца и не сумел удержать ее в безопасности. Но на северных границах королевства гонцов Тингола поджидала нежданная и негаданная опасность: разъяренный Кархарот, Волк из Ангбанда. Одержимый зверь мчался с севера, разрушая все на своем пути, и, миновав наконец восточные пределы Таур-ну-Фуин, пронесся вниз от истоков Эсгалдуина точно лесной пожар. Ничто не могло остановить его, и бессильны оказались чары Мелиан, ограждающие Дориат, ибо сама судьба гнала волка вперед, и сила Сильмариля, пламя коего сжигало чудовище изнутри. Так ворвался зверь в хранимые леса Дориата, и все живое бежало пред ним. Из гонцов уцелел только Маблунг, главный военачальник короля: он-то и принес страшную весть Тинголу.
В этот-то горький час и возвратились Берен и Лутиэн. Они спешили с запада, а слухи об их возвращении опережали их, словно звуки музыки, что приносит на крыльях ветер в дома, погруженные во тьму, где царствует скорбь. Наконец достигли скитальцы врат Менегрота, и огромная толпа следовала за ними по пятам. И Берен подвел Лутиэн к трону отца ее, Тингола, и тот в изумлении взглянул на Берена, ибо почитал его мертвым, но не обрадовался король его приходу, ибо бессчетные бедствия навлек этот смертный на Дориат. А Берен опустился пред ним на колени и молвил: «Я дал слово, и я возвратился. Я пришел за тем, что принадлежит мне».
И отозвался Тингол: «Свершил ли ты назначенный тебе подвиг, исполнил ли обет свой?»
И отвечал Берен: «Мой обет исполнен. Даже теперь рука моя сжимает Сильмариль».
Тогда молвил Тингол: «Так покажи мне его!»
И Берен протянул свою левую руку, и медленно разжал пальцы, и рука была пуста. Он протянул свою правую руку – и с этого часа нарек себя Камлост, Тот, Кто Приходит с Пустыми Руками.
Тогда сердце Тингола смягчилось, и Берен сел у трона его по левую сторону, а Лутиэн – по правую, и они поведали историю Похода, а все слушали и дивились. И показалось Тинголу, что этот человек непохож на прочих смертных, и числиться ему среди великих Арды; непостижной и небывалой представилась королю любовь Лутиэн; и понял король, что назначенной им судьбе не могут противостоять никакие силы мира. Потому наконец он уступил, и перед троном короля Берен и Лутиэн соединили руки.
Но тень омрачила ликование жителей Дориата, радующихся возвращению прекрасной Лутиэн. Узнав о причине безумия Кархарота, эльфы преисполнились еще большего страха, понимая, что разъяренный зверь заключает в себе великую угрозу, ибо ему передалось могущество священного камня; и одолеть его едва ли возможно. И Берен, услышав о нападении Волка, понял, что не завершен еще Поход.
С каждым днем Кархарот приближался к Менегроту; засим стали готовить Охоту на Волка: немало сложено легенд о травле чудовищ, но ни одна не повествует о подвиге более опасном. На Охоту отправились Хуан, Пес из Валинора, и Маблунг, Тяжелая Длань, и Белег Могучий Лук, и Берен Эрхамион, и Тингол, король Дориата. Ранним утром выехали они в путь и переправились через реку Эсгалдуин; Лутиэн же осталась ждать у врат Менегрота. Мрачная тень пала на ее сердце, и показалось ей, что померкло солнце и сделалось черным.
Охотники свернули к северо-востоку и, следуя по течению реки, набрели наконец на Кархарота, злобного Волка, в темной лощине, там, где в северной ее части Эсгалдуин низвергается с отвесного обрыва. Кархарот стоял у подножия водопада и пил, пытаясь утолить сжигающую его жажду, и подвывал – так охотники и нашли его. Но зверь, заметив их приближение, не сразу бросился на врагов. Может статься, в сердце его вновь пробудилось дьявольское коварство, ибо сладкие воды Эсгалдуина на мгновение утишили боль; и, как только всадники направились к нему, волк прокрался в густые заросли кустарника и залег там. Но охотники расставили дозорных повсюду вокруг того места и стали ждать. В лесу же сгущались сумерки.
Берен стоял подле Тингола, и вдруг заметили оба, что Хуана рядом с ними нет. Тут же в чаще раздался громкий лай, ибо Хуан, которому не терпелось взглянуть на волка, ушел один поднять зверя. Но Кархарот ускользнул от пса и, выскочив вдруг из тернистых кустов, ринулся на Тингола. Тотчас же Берен оказался перед чудовищем, сжимая копье, но Кархарот выбил оружие из его рук и повалил Берена на землю, вцепившись зубами в грудь. В этот миг из чащи леса на спину Волка прыгнул Хуан, и рухнули оба, и завязалась кровавая битва: никакой поединок волка и пса не сравнится с ней, ибо в лае Хуана звучал голос рогов Оромэ и гнев Валар; а в завывании Кархарота слышалась ненависть Моргота и злоба более беспощадная, чем стальные клыки. От шума этого раскололись скалы, с вершин обрушились камни и завалили водопады Эсгалдуина. Враги бились насмерть, но Тингол ничего не замечал: опустившись на колени подле Берена, король понял, что тот опасно ранен.
И вот Хуан одолел Кархарота: однако здесь, в густых лесах Дориата, исполнилась его собственная судьба, давно предрешенная: раны пса были смертельны, и яд Моргота проник в его кровь. Хуан сделал несколько шагов и, упав подле Берена, заговорил в третий раз, и распрощался с Береном прежде, чем умер. Ничего не сказал Берен, но положил руку на голову пса; так расстались они.
Маблунг и Белег поспешили к королю на помощь, но, увидев, что произошло, отбросили копья и зарыдали. И вот Маблунг взял нож и вспорол брюхо Волка: все внутренности зверя испепелило словно бы пламя, но кисть Берена, сжимавшая Сильмариль, осталась нетронутой. Однако когда Маблунг протянул к ней руку, кисть распалась, и Сильмариль засиял незамутненным светом, и лучи его разогнали сгущавшиеся вечерние сумерки. Тогда Маблунг благоговейно взял камень и поспешил вложить его в левую руку Берена; и Берен очнулся от прикосновения к Сильмарилю, и высоко поднял его, и вручил сокровище Тинголу. «Теперь Подвиг исполнен, – сказал он. – И судьба моя свершилась». И более не произнес он ни слова.
Берена Камлоста, сына Барахира, отнесли в Менегрот на носилках, сплетенных из ветвей; и волкодав Хуан лежал подле него; и сгустилась ночь, прежде чем охотники достигли дворца. У подножия раскидистого бука Хирилорн встретила их Лутиэн; медленно двигалась процессия, и у некоторых были в руках факелы. Лутиэн обняла Берена и поцеловала его, и наказала дождаться ее за Западным морем; и Берен взглянул ей в глаза, прежде чем дух его оставил тело. Померк звездный свет и тьма пала на Лутиэн Тинувиэль. Так завершился Поход за Сильмарилем, но «Лэ о Лейтиан», «Избавление от Оков» на этом не кончается.
Ибо дух Берена по повелению Лутиэн задержался в чертогах Мандоса, не желая покинуть мир, пока не придет Лутиэн в последний раз попрощаться с ним у сумрачных берегов Внешнего моря; оттуда умершие люди отправляются в путь без возврата. Душа же Лутиэн погрузилась во тьму и оставила мир живых; тело ее поникло, словно срезанный цветок, что лежит на траве, еще не увянув.
Тогда зимний холод сковал сердце Тингола – так седая старость приходит к смертным. Но Лутиэн явилась в чертоги Мандоса, туда, где назначено ожидать эльдалиэ – вдали от дворцов Запада у границ мира. Там души умерших пребывают в раздумьях и мрак окутывает их. Но не было среди них никого прекраснее Лутиэн; никто из них не испытал всей глубины ее скорби. Лутиэн опустилась перед Мандосом на колени и запела для него.
Песнь Лутиэн перед троном Мандоса заключала в себе неизъяснимую красоту, что никому доселе не удавалось воплотить в словах; более скорбной песни не слышал мир. Нетленная, неизменная, до сих пор звучит она в Валиноре за пределами мира и, внимая ей, Валар отрешаются от радости. Ибо Лутиэн сплела воедино две темы: страдания эльдар и горе людей; так в мелодии слились судьбы Двух Народов, сотворенных Илуватаром и получивших от него в удел Арду, Земное Королевство среди бесчисленных звезд. Долго стояла она на коленях перед Мандосом, и слезы ее омывали его ноги, словно капли дождя, струящиеся по камням. И Мандос преисполнился жалости: он, который ни встарь, ни впредь не уступал этому чувству.
Потому Мандос призвал Берена; так исполнилось обещанное Лутиэн в час его смерти, и они встретились вновь за гладью Западного Моря. Но не во власти Мандоса было удержать души умерших людей в пределах этого мира после того, как истечет для них срок ожидания; и не вправе он был менять судьбы Детей Илуватара. Потому отправился он к Манвэ, Владыке Валар, что поставлен Илуватаром править миром; и Манвэ искал совета в сокровенных помыслах своего сердца, и открывалась ему воля Илуватара.
Вот какой выбор предложил он Лутиэн. Великие испытания выпали ей на долю, и ценою перенесенных страданий освобождалась она из-под власти Мандоса и могла уйти в Валимар, чтобы жить там среди Валар до конца мира, позабыв все горести своей жизни. Туда не было пути Берену. Ибо Валар не обладали правом лишить его Смерти, дара Илуватара людям. Второй же выбор был таков: позволялось ей возвратиться в Средиземье вместе с Береном и поселиться там, но без уверенности, что на этом пути обретут они долгую жизнь и радость. Лутиэн становилась смертной, и вторая смерть назначалась ей в удел так же, как и ему; и очень скоро предстояло ей покинуть мир навсегда, и красота ее осталась бы жить только в песнях.
Эту участь и избрала она, и отказалась от Благословенного Королевства, и отреклась от родства с живущими там: какое бы горе ни сулило будущее, судьбы Берена и Лутиэн слились воедино и пути их увели за пределы мира. Вот так единственной из рода эльдалиэ приняла она смерть и много веков назад покинула мир. Однако в выборе ее соединились судьбы Двух Народов, и дочь Тингола стала прародительницей многих, в ком эльдар видят до сих пор, хотя мир и изменился безвозвратно, прекрасный образ утраченной ими Лутиэн.
Назад: Глава 18 О гибели Белерианда и смерти Финголфина
Дальше: Глава 20 О пятой битве: Нирнаэт Арноэдиад
