В проход зашел пожилой заключенный, по нагрудной бирке Сашка прочитал, что он со второго отряда, и фамилия его — Макаров.

— Проходи Макар, почифирим, — пригласил его Леха. Пожилой зэк учтиво поздоровался с каждым и, протянув руку Воробью, шутя представился:

— Сэр! Василий Макаров — поручик Лейб-гвардии ее Императорского Величества… Короче Санек, ну ее к едреней фене — эту царицу, давай по-простому, зови меня — Макар.

Пацаны прыснули смехом, а Симута весело сказал:

— Макар в своем репертуаре.

— Вась, а ты откуда меня знаешь? — обратился удивленный Сашка к Макарову.

— Кто же про Сандро — этапника не слышал, который шнобель Пархатому на бок свернул, а его быку Горелому из губы пельмень сделал.

Опять все разразились смехом.

— Так ты и есть тот Воробей?! Посыпались вопросы Сашке, — слушай пацан, ты и впрямь молоток! — подбадривали его голоса.

Воробью было приятно со всеми перезнакомиться в отдельности, хлопая по рукам, так он становился частью сплоченного коллектива.

По правилам приличия зоновской жизни, все зэки без исключения должны здороваться. Если кто-то, кого-то проигнорировал, то должен объяснить причину неприязни, иначе он рискует получить черную метку (предупреждение), а его оппонент в свою очередь обязан спросить, почему к нему такое недоверие, иначе братва не поймет и сочтет его не способным постоять за себя.

Познакомившись и послушав Сибирских братанов, Воробей заметил различие между ними и семьями Равиля и Пархатого. «Правильно трактуется пословица: «Рыба с головы гниет», как относятся паханы к своим подопечным, таковыми они и являются. Если в десятом отряде пацаны рассудительные, сплоченные, готовые за друг друга встать горой, чего не скажешь о блатных в шестнадцатом отряде. Все там под стать одному: угодничают, заглядывают в рот, готовы совершить хоть что, лишь бы главный блатарь похвалил, или как произошло со мной: по команде «фас» кинулись, словно взбесившиеся псы. Зато сейчас не перестают мне улыбки дарить. Одним словом — подхалимы! Таких людей я действительно ненавижу, очерчиваю незримую границу и ближе чем на два шага, никого из них к себе не подпущу».

Смех пацанов и мужиков отвлек Сашку от мыслей.

— Еще в моей жизни такая беда приключилась: молодой я тогда был, — рассказывал дальше Макар историю, может выдуманную, а может и вправду. По всей вероятности давным-давно он на свободе кошельки воровал, раз Сашка уловил разговор о карманниках:

— Гоним (едем на транспорте) мы как-то раз с корефаном по центральной трассе, смотрю, бикса стоит на передней площадке, клевая такая, дай думаю, пришвартуюсь. А у нее оказалась дурка разбитая (сумка открытая). Подошел я к ней поближе, а деваха и впрямь смазливая, а тут подсад на резину (посадка в автобус) начался, меня и придавили к ней. Стою я, и обливаюсь потом, а всем телом ее формы классические чую, у меня ажно в голове чего-то забулькало. Руку мне зажали, не дают свободно работать, кошелек — то зацеплю пальцами, потяну, а он срывается, нет действия свободного. Надо же! В этот момент мой пацан между ног на дыбы встал. Молодуха — то почувствовала его твердыню и айда краснеть. Я стою, ни жив, ни мертв, нас с ней так сдавили, что не шелохнуться. Закрыли мы с ней глаза и стоим. Я — то тащусь, а она молчит, видать ее тоже забрало. Я тем временем шмель (кошелек) уцепил и потихоньку тяну его на свободу, а тут водила автобуса резко ударил по тормозам, сначала вся толпа на нас с ней навалилась, а потом при остановке назад отхлынула, я в этот момент и купил (украл) шмель. У меня непроизвольно вместе с выдохом и вылетело слово: «Все-е-е-е»! Я — то о кошельке, а она видно подумала, что я приплыл, аж засмеялась, глядя на меня горемычного. Я конечно на первой остановке и слинял (скрылся).

Проход опять разразился громким смехом. Начали мужики поближе подсаживаться. Кто с верхних шконок головы свесил, всем хотелось мужика-весельчака послушать, уж больно байки его были прикольные. Макар видит, что попал в круговой обзор и давай дальше заливать:

— А вот еще случай со мной произошел: гоним мы опять вдвоем с напарником по Академовской трассе, в резине народу — как селедок в бочке. Я такой в шляпе, в костюме, представительный. Плащ через руку перекинут, это для того, чтобы из-под него незаметно в ширму нырнуть (залезть в карман).

Сидят две дамы, а напротив их два чувака, видать их телки были, и тема — то знакомая у них на устах. Один рассказывает:

— У моего родственника из внутреннего кармана на днях кошелек в автобусе украли.

— Да Вы что?! — изумились дамочки.

Другой чувак тут же начал умничать:

— Да не может этого быть, как так? У живого человека и украсть кошелек. Ведь это невозможно, так просто попасть во внутренний карман.

Я пододвинулся ближе к этому «Фоме неверующему» и давай поддакивать:

— Да-да совершенно с Вами согласен, это уму непостижимо, я тоже не верю в это.

Видя, что на его стороне тоже есть поддерживающие его люди, он еще больше стал распаляться:

— Да я ему мерзавцу все руки попереломаю, не дай Бог мне такой попадется.

— Вот здесь мы с Вами сродственные души, — продолжал я поддерживать заводного мужика, а сам незаметно, из-под плаща рукой ему по дружески по груди хлоп-хлоп и, выгнав шмеля из внутреннего кармана, подхватил его под полой пиджака. Здесь ко мне Вася Хрипатый — мой компаньон приштырился, я ему шмеля сбагрил (передал), он на остановке и слинял. Попрощался я со всей компанией и напоследок сказал:

— Так что передайте своему родственнику, пусть не заливает, что у него украли кошелек, сам потерял наверно.

Я выскочил на остановке. Представляете, пацаны его мину (скривленная физиономия), когда он сунулся за шмелем, — закончил Макар.

Все опять грохнули смехом. Да, рассказчиком он был знатным, бывают же такие люди, слушаешь и как будто сам присутствуешь там, в воображаемом автобусе, а уж посмеяться всей компанией вдвойне приятно, ведь смех — чувство заразительное.

Откровенно говоря, Сашке не по нутру были такие истории, он ведь не вор, его мать не учила этому, и за всю свою жизнь он не украл ни у кого, ни одной вещи.

Что поделать, раз в колонии собран весь свет воров и жуликов и тем не менее, Сашке как-то легко стало в этой компании, здесь атмосфера была совершенно другая, в отличие от шестнадцатого отряда и его обитателей. Пора было уходить. Он кивнул головой Сибирскому, тем самым давая ему понять, что зовет посекретничать. Они вдвоем, старясь не мешать слушающим мужикам, пошли на выход.

А тем временем начальник оперчасти Ефремов карпел над информацией Романова, сверяя два поступивших сведения на одного осужденного, источник одного Роман, а другого — агент «Лапша».

Вырисовывалась следующая картина: осужденный Матвеев идет через несколько дней на личное свидание на трое суток, где должен получить крупную сумму денег. Примерно за месяц до свидания по обоюдному сговору с сотоварищами, он отправил переводом деньги родственникам. Информаторы Ефремова извещают, что скорее всего деньги выкинут из окна комнаты личного свидания, но чтобы поднять деньги с земли под окном комнаты, которая расположена в двухэтажном здании на первом этаже, необходимо раздвинуть колючую проволоку и проскочить тропу нарядов. Все это нужно проделать мгновенно на глазах у часового, находящегося на вышке в метрах ста. Стрелять в этой зоне он не имеет права, но поднять тревогу может.

Здесь не все так просто, когда Матвеев займет выделенную для свидания комнату, оперу останется поставить в схроне кого-нибудь из наряда контролеров и ждать. Вот и напрашивается вопрос: сколько ждать? День, два, три? Смена контролеров меняются один раз в день, не может же один и тот же прапорщик дежурить три дня подряд недалеко от окна комнаты свиданий. Напрашивается еще один вариант: с работниками режимной части произвести обыск родственников и заполучить деньги, но тогда весь смысл теряется, деньги перейдут в казну колонии.

Ефремову же хотелось убить сразу трех зайцев!!! Поймать Матвеева за передачу денег — раз. Задержать «танка», так зэки называют, того, кто преодолевает препятствия и передает грев — два, и через него попытаться выявить цепочку лиц ведущую в главному зачинщику, и наконец три — овладеть деньгами. Конечно, часть из них придется обнародовать в рапорте, а львиную долю его подручный прапорщик конфискует, тем более по информации сумма должна быть не малой.

Ефремов догадывался, что в зоне работает курьер из числа вольнонаемных граждан, зэки их называют «гонцами» (почтальон), они осуществляют поставку в зону денег, писем, небольших бандеролей. Почему Матвеев не воспользовался «услугами» такого гонца? Остается под вопросом, скорее всего осужденному и его дружкам не захотелось делиться с посредниками, а может быть, не нашлось таковых.

Вероятно подкупленных сотрудников — гонцов в зоне несколько, ведь блатные в лагере держат общак, кто- то же проносит им каждый месяц энные суммы. Вот и хотел оперативник, чтобы Романов вычислил этих поставщиков, но информация была закрыта и строго засекречена. Роман даже не знал, кто является кассиром зоновской казны, даже отрядная касса была недосягаемой для него. Эта структура была независимая и нити вели на свободу к воровскому общаку. Сколько бы ни напрягался Ефремов, а выявить источники поставок денег и содержания самого общака он не мог. Лакомный кусок — зоновский общак, но накрыв его единожды, не получишь в следующий раз ни гроша. Вот так все построено у этих хитроумных зэков, как в хорошем Минфине.

Чтобы продвинуть Романова на руководящее место авторитета, нужно проделать хитроумную комбинацию, ведь опер зоны не может поставить главным блатным в отряде своего человека, его назначает вор, то есть Дронов, значит, его необходимо убрать из зоны.

«Вот еще одна головная боль — Дронов. Вор в законе, — размышлял Ефремов, — пока я сделал все необходимое, чтобы он содержался в ШИЗО. Ну, упрячем мы его в ПКТ, а что толку? Он все равно контролирует зону из ШИЗО. По определению зона считается красной, и вору в законе путь сюда заказан, ему здесь ловить нечего, но кто их разберет теперь этих воров. Каждый десяток лет меняются правила игры, многие зоны уже не могут принимать воров в законе, в основной массе лагеря отмечены красным цветом, где уже давно процветает актив, разные секции внутреннего порядка из числа осужденных. Казалось бы, зайдет вор в зону и, судя по обстановке, нужно поднимать бунт, менять верхушку из числа заключенных, избавляться от актива. Как говорят у зэков: «Перекрасить зону в черный цвет». Я не позволю даже близко подойти блатным к этой цели, даже если возникнет угроза полного неповиновения, я предприму все меры воздействия на вора Дронова.

Не так давно мою идею создать «прессхату» для ломки (ломать убеждения, во втором случае — отход от наркотиков). блатных, отверг начальник колонии Серебров, он — перестраховщик и слушает в основном своего заместителя Кузнецова, который и отсоветовал начальника создать такую камеру. Они оба боятся, что блатные забросают жалобами УИТУ и прокурора по надзору, и потому потворствуют заключенным. А ведь смысл всего шел к тому, чтобы отрицательно настроенных заключенных сажать в камеру к опущенным и тем самым марать их. Костяк заключенных в такой камере должен состоять из бывших блатных, которых по тем или иным причинам «опустили» авторитеты. Таким способом можно «перевести» в колонии всю эту «блатную масть» и поможет мне в этом сам Романов. Времена конечно уже не те, что были раньше, когда авторитетный зэк мог замутить воду среди блатных и отрицательных осужденных, тем более это не периферийные лагеря, а зоны находящиеся в черте большого города, где хорошо развита инфраструктура и система ИТУ имеет специально обученные подразделения военных. Не дай Бог, конечно, но случись волнения, которые могут перерасти в полное неподчинение администрации, то бишь зэковский бунт, мигом можно успокоить бунтовщиков, а стрелять — не стрелять — это уже не нам решать, а Москве.

Дронов осел в нашей колонии, я даже чую, что здесь что-то готовится. Я уже сколько рапортов писал, и начальнику колонии, и начальнику РиОР, чтобы решался вопрос о срочном этапировании Дронова. Но решает это управление, а там почему-то медлят, не захочешь, а подумаешь, специально они, что ли резину тянут, нам здесь на местах виднее, но наши молитвы видимо не в уши управленцам».

Еще одна идея, возникшая у главного опера зоны, не давала ему покоя — это замена всех блатных авторитетов своими людьми. Ему необходимо иметь двадцать Романовых, которые будут работать на него и выполнять сложные поручения. Смысл сходился к тому, чтобы все сборы, производимые блатными по отрядам, контролировались оперчастью и внушительный процент оседал в кармане Ефремова. Если ему удастся выстроить в зоне именно такую цепочку, то скоро он будет контролировать весь общак колонии.

«Так, дальше идет еще разбор одной информации, тоже от Романа, — рассматривал Ефремов еще одно донесение, — столкнулись лбами блатные шестнадцатого и десятого отрядов. Это ж надо! Чуть до драки не дошло. По слухам, кто-то решил припомоить блотяков с десятого и испоганили им робу, а те в свою очередь, пронюхав что-то, решили разобраться с Рыжковым, хотя он во время инцендента сидел в ШИЗО. Опер улыбнулся. — Это мы с Романом разработали план акции и решили столкнуть лбами две блатные семьи, тем более все замешивалось на недовольстве Дронова в адрес Сибирского. Пусть грызутся между собой. Видимо им недоразвитым делать больше нечего, как друг друга опускать, ведут себя, как звери и замашки у них все — волчьи. Попробуй в этом гадюшнике, вылови золотого ужа, враз руку откусят. Заразы, — ругал про себя Ефремов Дрона и всех блатных. — Но разбираться нужно, все отрицательно настроенные осужденные ждут выхода Дронова в зону, чтобы созвать сходку авторитетных зэков. Ни в коем случае не стоит этого допускать. Дронов непредсказуем, что он предпримет в следующий момент? Его слово в воровской среде — закон, а вдруг он решит наказать Сибирских, начнется буза и не дай Бог перерастет в поножовщину. А если грянет бунт? Мне руководство не простит этого, вылечу как пробка из бутылки со своего места, да что там места, с учреждения попрут, и куда я потом? Токарем на завод! В органах трудно будет осесть. Ох, и жизнь собачья у нас — зоновских оперов, скользим, как по тонкому льду, чуть что, и в полынью, выберешься — хорошо, а — то и гляди, под грамотную воровскую разработку попадешь. Сколько оперативников в исправительных колониях погибает, ведь они же — воры эти, своих невольных исполнителей — торпед посылают для убийства. Проиграется какой-нибудь урка, а чтобы его петухом не сделали, ждет своего часа. Скажут ему: «режь» и убьет не задумываясь.

Конечно, если на протяжении многих лет все спокойно, работники администрации теряют бдительность, расхолаживаются так сказать. А вот у нас у оперативников, кроме интуиции еще и информаторы имеются и, чтобы все это сопоставить, нужно поломать голову, откуда ноги растут у этой заварушки. Завтра на планерке у начальника РиОР я обязательно составлю план с режимниками колонии. Я — начальник оперчасти имею оперативную информацию, режимники должны отреагировать, блокировать сходки авторитетов колонии, всех направить в ШИЗО, но без Дрона сборищ не намечается. Тогда что? У Дронова на днях заканчиваются пятнадцать суток, выпускать его категорически нельзя, Кузнецов должен понять, чего может стоить выход вора из изолятора.

Ефремов закурил, он распечатал уже вторую пачку папирос, не замечая, как один за другим вдавливал окурки в провонявшую никотином пепельницу.

Мать честная, за кого приходится переживать! Да будь моя воля, Дронов бы давно уже улетел в крытую тюрьму, а тут приходится с ним цацкаться, — Ефремов почувствовал, как голова начинает побаливать, — нужно принять таблетку, а то к вечеру будет совсем плохо, завтра решу окончательно, как обыграть ситуацию с осужденным Матвеевым и на планерке поставить вопрос о Дронове, и обо всей оперативной обстановке в колонии».