19

Абель наводил порядок в своем шкафу. Шкаф был довольно объемистый, он занимал половину одной из трех комнат квартиры, которую Абель снимал на улице Могадор, и был набит множеством картонок, раздобытых в «Галери Лафайет». В них он складывал вещи, которые не использовал, но не решался выкинуть: старую одежду, старые газеты, старую утварь — в общем, все виды старья, распределенного либо по видам, либо по хронологическому принципу. В некоторых картонках лежали одни только пустые емкости: пузырьки из-под лекарств, баночки из-под варенья, флакончики из-под духов, коробки из-под сигар и разные футляры — словом, всевозможные упаковки, давно уже ничего не содержавшие, хотя Абелю они были дороги не меньше, чем заполненные.

Набив очередную коробку, обвязав ее веревочкой и снабдив этикеткой, Абель, как правило, больше ее уже не открывал. Хотя некоторые из этих вещей он, в нарушение данного закона, иногда и распаковывал в минуты печали, как возвращаются к чтению старых любимых книг. Среди таких вещей была и шляпная картонка, обнаруженная в гримерной Карлы; она занимала особое место, что объяснялось, в первую очередь, ее формой. И в самом деле, все прочие коробки, маленькие и большие, квадратные и прямоугольные, имели одно общее свойство, а именно являлись параллелепипедами, что позволяло укладывать их вплотную друг к дружке и таким образом экономить место в шкафу. Тогда как цилиндрическая форма картонки для головного убора сообщала ей несколько маргинальный характер. Но главное крылось, конечно, в другом.

Неугасающий интерес Абеля к этому привилегированному предмету объяснялся, прежде всего, его загадочным содержимым. Он множество раз изучал маленький, но увесистый черный кубик, лежавший на дне картонки, испытывая при этом легкий страх, так как не был уверен в безобидности данного предмета. Вот почему он вертел его в руках крайне осторожно, как обращаются с бомбой, и, кстати, кто бы мог гарантировать, что это не бомба?! Столь же часто он погружался в изучение документов, приложенных к кубоиду, сделав из этого занятия что-то вроде чтения на ночь: каждый вечер, лежа в постели, он пробегал глазами рукопись, всегда методично начиная с первой страницы, но, добравшись до третьей, неизменно засыпал, ни на йоту не продвинувшись в понимании заумных цифр, букв, знаков и схем, содержавшихся в этом талмуде.

Второй причиной, побуждавшей Абеля часто открывать картонку, была таинственная связь этой вещи с Карлой. Нетрудно догадаться, что Абель любил Карлу (как, это уже дело другое), а содержимое шляпной картонки говорило о совершенно неизвестной ему стороне жизни молодой женщины, и он страдал оттого, что не был посвящен в нее. Ему было бы гораздо легче, узнай он об этой загадке от других, по сплетням, по слухам, но он сам стал обладателем тайны, затрагивающей Карлу, и эта тайна одновременно сдавалась ему на милость и ускользала от него — да, впрочем, и сама Карла всегда обращалась с ним точно так же.

И еще одно мучило Абеля, мучило жестоко, хотя признаться в этом было нелегко. Абель сложил личные вещи Карлы в другую коробку; ее он также принес к себе и спрятал в глубине шкафа, и соседство этих вещей с цилиндрической картонкой создавало между обеими упаковками нечто вроде постоянной интимной связи. Абель не смог бы четко сформулировать ее суть, но упрекал себя в том, что как бы поощряет адюльтер. Стоило ему увидеть два этих пакета рядышком, в своем шкафу, как у него рождались совершенно нелепые, но тягостные подозрения, словно он приютил под своей крышей чью-то неверную жену с любовником, и он стыдился собственной уступчивости и собственной дурацкой ревности по отношению к этим двум абсолютно неодушевленным предметам, при том что даже отдаленно не мог представить себе хоть какое-нибудь человеческое лицо на месте своего цилиндрического картонного соперника.

Итак, Абель занимался уборкой шкафа, набитого картонками до такой степени, что приходилось действовать по особой системе, поочередно высвобождая небольшое местечко, чтобы переставлять на него вещи. Это занятие напоминало ему настольную игру, где квадратные фишки с буквами, рассыпанные как попало, нужно расставить по алфавиту, имея всего одну свободную клеточку, позволяющую двигать фишки по полю. Абель вытаскивал, вталкивал и переставлял туда-сюда коробки, набитые военным обмундированием, детскими игрушками, сумками, в которые были вложены другие сумки, наборами пустых шкатулочек, платьями покойной жены, умершей еще в 1965 году (ее звали Лилиана); и вот наконец он добрался до шляпной картонки.

Решив еще разок обследовать ее содержимое, он, как всегда, вынул сперва документы, а потом кубик, который неизменно ставил на одну и ту же грань, отличавшуюся от других по цвету, то есть более светлую, чем остальные.

И снова он начал изучать этот предмет, не питая особой надежды на успех. До сих пор он его разглядывал, причем иногда и в лупу, трогал, нюхал, щупал, даже лизал; теперь ему пришла в голову новая идея: а что если приложить к кубику ухо? В картонках, набитых самым разнообразным барахлом, наверняка должен был лежать и стетоскоп; Абель порылся в них и, конечно, нашел искомое.

Наконечники, вставленные в уши, неприятно давили на хрящи. Он прижал кружок стетоскопа к одной из граней кубика, и ему на миг вспомнилось ледяное прикосновение каучуковой мембраны в стальной оправе к его груди в детстве, во время врачебных осмотров в школьном медпункте, с облупившейся побелкой на высоких холодных стенах, а впрочем, бог с ними. Он поочередно прослушал все пять доступных граней, но безрезультатно. Перевернув кубик, он приложил стетоскоп к шестой, только что служившей основанием, и вздрогнул, почувствовав вибрацию.

Да, вибрация была вполне отчетливой. Абель струхнул и торопливо вернул кубик в прежнее положение. Вибрация прекратилась. Он вытер взмокший лоб и повторил опыт, действуя быстро, но очень осторожно: и снова кубик завибрировал, а потом, будучи перевернутым, перестал. Значит, это аппарат, и аппарат действующий; это было важное открытие. Абель перевел дух и решил сделать паузу. Он сходил в кухню, разогрел холодный кофе, посмотрел невидящим взглядом в окно, сходил в туалет, облегчился, вернулся.

Через тридцать минут экспериментирования Абель установил, что: 1) кубик вибрирует только тогда, когда не стоит на светлой грани, 2) стетоскоп абсолютно бесполезен, потому что вибрация лучше ощущается ухом, приложенным к поверхности, 3) вибрация явно возрастает по прошествии некоторого времени и становится различимой даже на расстоянии метра, а может, и больше, но тут Абель запаниковал и прекратил опыты.

Все это было совершенно непонятно и позволяло выдвигать какие угодно гипотезы. Но теперь Абель не столько стремился понять суть явления, сколько боролся со страхом. Это вибрирующее крещендо сильно беспокоило его: кто знает, где оно остановится, это крещендо.

Он быстро принял решение. Завернул все в бумагу, надел пальто и вышел с пакетом под мышкой. Пора было избавиться от этих вещей. Что же касается способов избавления, то он перебирал их, спускаясь по лестнице: бюро находок, Сена, любой подъезд, телефонная кабина, помойка... Нет, все это как-то несерьезно. Следовало обдумать акцию более основательно. Он вошел в бар на первом этаже своего дома, сел у стойки и спросил «51-й».

Бармен принес бутылку аниса и тоненькой струйкой налил его в бокал, где заклубилась переливчатая опаловая жидкость.

— Разбавьте, — попросил Абель, — мне что-то пить хочется.

Бармен долил бокал водой до краев, и напиток посветлел, утратив свою густоту и загадочность. Абель одним глотком выпил полбокала и посидел в оцепенении, тупо глядя на матовое с разводами олово стойки, куда он бросил несколько монет перед тем, как выйти.

Карье следил из глубины зала, как он выходит, затем тоже покинул бар и пошел следом за Абелем, держась в сотне метров от него. Небо понемногу очищалось, краешек солнца уже осветил противоположный тротуар. Абель пересек улицу, чтобы попасть на солнечную сторону, Карье сделал то же самое, не спуская глаз с пакета.

Абель то и дело перекладывал его слева направо и наоборот, обремененный своей ношей, точно протезом. Он шел наугад, радуясь скорой перспективе избавления, хотя так и не придумал, как решить этот вопрос практически. Просто шагал куда глаза глядят, в надежде, что решение это придет само собой.

Так он шел и шел, теперь уже по улице Лафайета, в восточном направлении, по-прежнему таща сверток под мышкой и преследуемый Карье. Метров за двести перед авеню Сталинград он свернул вправо, на улицу Луи Блана, и вышел к набережной канала Сен-Мартен, вдоль которой стояли скамьи. Он сел на одну из них, положил сверток рядом и стал отдыхать. Карье у него за спиной притормозил, поколебался с минуту, потом направился к той же скамейке и сел возле Абеля.

Их разделяла только картонка. Карье вынул из кармана газету, развернул ее и сделал вид, будто читает, хотя было слишком холодно, чтобы читать на скамейке. Абель бросил через плечо взгляд на газетные заголовки, Карье воспользовался этим, чтобы пожаловаться на холод. Абель с ним согласился. Карье немного помолчал, затем, не отрывая глаз от газеты, заметил, что, несмотря на солнце, вполне может пойти снег. Абель поразмыслил немного, глядя на воду канала, и ответил, что для снега, пожалуй, холодновато, но такая возможность не исключена. Карье сравнил нынешнюю погоду с прошлогодней. Абель напомнил о мягкой прошедшей осени. Карье не ответил; он следил за своим соседом пристально, как рыбак за поплавком, и ему показалось, что поплавок слегка нырнул, иными словами, Абель заговорил снова, на сей раз об одном из газетных заголовков; он высказывал по этому поводу свое мнение. Карье охотно поддержал его в этом начинании. Они синхронно повернулись лицом друг к другу. Взглянули друг на друга. Познакомились.

Прежде всего Карье поискал взглядом кафе, где можно было бы укрыться от суровой стужи. Как раз позади них, совсем рядом, гостеприимно сияла вывеска «Ваг du Sporting».