Вояж, вояж

Я уеду. Не знаю куда, но придет время, и я отправлюсь в путь, наверняка в какую-нибудь далекую страну. Осталось только определиться, куда именно, на какой континент, в какую точку земного шара. А вообще я решил и торжественно об этом заявляю — более того, я в этом глубоко убежден — я уеду.

По итогам какого-то опроса выяснилось, что Кан самый скучный город во Франции. Если я правильно понял, исследование проводилось с целью классификации городов от самого интересного до самого унылого в зависимости от доступности разных видов досуга и количества мест отдыха. Я живу в Кане. В двухкомнатной квартире на третьем этаже пятиэтажного дома под номером 2 по улице Фалез, чуть-чуть не доходя до кинотеатра, где крутят порно. Вокзал недалеко. Хотя я уверен, что никогда там не был. Ни разу не встречал никого на перроне. Сам я мало куда езжу, передвигаюсь всегда на машине. По субботам в полдень езжу за покупками в супермаркет. На прошлой неделе купил чемодан.

Я долго выбирал, сомневался. Исходил весь отдел вдоль и поперек, рассматривая всякие дорожные сумки и чемоданы. По правде говоря, делал это не впервые.

Я уже и раньше изучал этот вопрос, в самом первом приближении, не вдаваясь в детали, просто подумал, что мне нужен будет чемодан. В дорогу.

Я не торопился. Не хотелось совершить ошибку, а потом жалеть о сделанном выборе. Мой багаж должен соответствовать типу поездки, которую я намерен предпринять, но на этот счет никакой определенности у меня пока не было. По правде говоря, в данный момент я больше думал об отъезде как таковом, нежели о самом путешествии. Как бы то ни было, для начала я решил, что багаж мой должен быть удобным, не очень обременительным, прочным. Затем я попытался сравнить сумки и чемоданы, не строя дилемму, а просто оценивая преимущества и недостатки тех и других. И пришел к выводу, что сумки определенно придают расслабленный, моложавый, непринужденный вид, они более универсальны. Несешь себе за ручки, или через плечо, или вообще за спиной. Можно сесть на нее, как на пуфик, в ожидании автобуса, например; можно использовать как подушку, подложив под голову, чтобы вздремнуть, растянувшись на земле, если автобус опаздывает. Вещи в сумки кладут двумя стопками прямо на дно, которое в зависимости от модели может быть твердым или мягким, но в любом случае одежда мнется и теряет вид. Боковые карманы — ценная штука: в них удобно поместить книгу, бутылку воды или энергетический батончик. Одного удара ножа достаточно, чтобы выпотрошить все содержимое сумки.

Чемодан смотрится построже. Традиционный аксессуар путешественника, отличительный признак человека, собравшегося в дорогу. Взять чемодан в руку — все равно что оседлать рычащий мотоцикл: то же волнительное ощущение. К тому же сейчас у всех моделей есть колесики.

Я остановил свой выбор на прочном чемодане из полипропилена с пропиткой. Меня соблазнило его сходство со скорлупой, панцирем. В отличие от сумки на нем можно совершенно спокойно сидеть, сохраняя прямую осанку. И вообще, твердый чемодан внушает уважение, и носильщики в дорогих отелях выказывают больший почет подобному багажу. Я конечно не собираюсь останавливаться в таких гостиницах, но все же.

Что касается цвета, то черному я предпочел красный. Сходил в обувной отдел, посмотрел на себя в зеркало. Черный показался мрачным, слишком строгим, а красный — изысканным и легким, как будто он меньше весил. Выбор чемодана так меня увлек, что я забыл купить себе продукты на неделю. Поставил свою единственную покупку на ленточный конвейер, и кассирша проверила, не спрятал ли я чего-нибудь внутри. Потом велела мне обратиться за гарантией на ресепшен — два года на запасные части и ремонт. Я не счел нужным там показываться: по всей вероятности, через два года я еще никуда не уеду.

У меня почти нет мебели и домашней утвари. Мне всегда казалось, что я здесь временно, я был уверен, что однажды что-то произойдет. Квартиру я снимаю. Раньше она принадлежала пожилому польскому еврею, бывшему депортированному. На самом деле он здесь и не жил, уехал отсюда еще лет двадцать назад. Он умер в гостиничном номере, где-то на Балеарских островах. Его дети решили не продавать квартиру и сдать ее в аренду. Обе комнаты были полностью отремонтированы: голые белые стены. Воля ваша, сказал мне доверительно один из его сыновей во время осмотра, как хотите, так и обставляйте, красьте в любой цвет по вашему вкусу. «И так все замечательно, — ответил я. — Все белое».

Вот уже четыре года, как я здесь живу. А ощущение, будто только что въехал. Сплю в спальне на матрасе, брошенном на пол. Из мебели — пластиковый платяной шкаф с раздвижными дверцами, стол, два стула и несколько обычных электробытовых приборов. Этого достаточно. К чему заводить больше, если я все равно собираюсь уехать.

Стены я оставил в том же виде, в каком они были при заселении, нетронутыми и чистыми, ни единой фотографии, картинки или безделушки — ничего не повесил. Я отказываюсь выбирать какой-либо образ, пусть даже временный, какой-либо предмет, чтобы украсить стены. А еще мне не нравится делать дырки.

С появлением чемодана сразу все изменилось, в доме добавилось цвета, возникло ощущение отъезда. Он стоит в спальне у стены, и это доставляет мне удовольствие, ободряет. Это еще не билет на самолет, но уже близко. Я любуюсь им, лежа в постели, и представляю, как отправлюсь с ним в путешествие: давай, Патрик, ты на правильном пути! Чувствую прилив радости, почти возбуждение. Так проходит вторая половина дня. В шесть часов я неспешно начинаю собираться, мыслями все еще где-то далеко, уже почти в пути.

Тем вечером, в прошлую субботу, у меня было на редкость игривое настроение. Мои призывы: «Делайте ваши ставки, дамы и господа! Ставок больше нет!» — звучали радостно, оптимистично и даже как-то слегка шаловливо. Я работаю крупье в казино городка Люксюр-Мэр. Маленькое курортное казино, куда ходят пенсионеры да по выходным парочки отдыхающих. Работаю я здесь — шутка ли! — вот уже семь лет. Время летит.

Я записался на прием к врачу, чтобы проконсультироваться. Я редко к нему хожу: особых проблем со здоровьем у меня нет. Прошлой зимой переболел ангиной.

Г-н Христофилос по происхождению грек. Мужчина коренастый, мощный, с густой растительностью и удивительно высоким голосом. «Здравствуйте, доктор». — «Входите, прошу вас».

Даже когда это знаешь, все равно каждый раз изумляешься и с трудом веришь, что мужчина, приветствующий тебя крепким рукопожатием, и тот, что фальцетом пригласил тебя в кабинет, один и тот же человек. Порой у людей обнаруживаются неожиданные особенности, которые никак не вяжутся с их внешним видом. У меня, например, очень красивые губы, правильной формы, чувственные, сочные, действительно красивые губы. Но я не умею улыбаться. Глядя на меня, никто не может себе представить, что у меня настолько жуткая улыбка: болезненный, тошнотворный оскал, который до неузнаваемости уродует нижнюю часть моего лица, уподобляя меня Фрэнсису Бэкону. Но я нашел способ с этим бороться — улыбаюсь только про себя.

«Присаживайтесь. Что вас ко мне привело?»

— Значит, так: я собираюсь отправиться в путешествие за границу и хотел бы узнать, какие меры предосторожности стоит предпринять: прививки, средства для профилактики…

— Куда вы едете?

— Я еще точно не знаю. Не определился с выбором.

— Это важно. К примеру, в Африке стоит опасаться желтой лихорадки. А еще холеры, хотя эффективность вакцины всего 50 процентов. Для поездки в Азию рекомендуются другие профилактические меры. Существуют также разные редкие заболевания, встречающиеся только в определенных регионах, например спинномозговой менингит в Амазонии.

— Вот как? А пока я не решил, нельзя ли подобрать что-нибудь универсальное, на все случаи?

В конце концов мы разработали программу полной вакцинации, осуществление которой растягивалось на несколько месяцев и позволяло предохраниться от всех болезней на пяти континентах. По крайней мере, так я буду готов к отъезду вне зависимости от выбранного направления. Начну с брюшного тифа, первая прививка через три недели.

Вечером позвонил Паскаль. Он живет этажом выше, на четвертом.

«Патрик, что делаешь?

— Ну…

— Приходи, поживем!»

Паскаль работает поваром в заводской столовой. Жена от него ушла два года назад. Сначала мы только здоровались, встречаясь на лестнице, как все более-менее вежливые соседи. Но однажды вечером он появился на пороге моей квартиры и пригласил к себе пропустить по стаканчику, а заодно предложил перейти на «ты». Друзей у меня немного, настоящих вообще ни одного; просто с некоторыми я общаюсь чаще, чем с остальными. Я согласился, потому что отказать было неловко, да и причин для отказа в принципе не было.

«Жить» у Паскаля значит «пить». А в одиночку жить он не любит. Он зовет друзей, коллег по работе пожить у него в гостиной. С бокалом в руке он кричит: «Черт возьми, я живу! Мы живем, приятель!» Разговор обычно получается весьма ограниченным, без особых вариаций — несколько грубых восклицаний экзистенциального характера, пауза, громкая отрыжка.

Со временем привыкаешь. В конце концов и сам увлекаешься этой игрой, игрой в жизнь. «Я живу, черт возьми!» После жития у Паскаля я возвращаюсь к себе, уставший. Жизнь — изнурительная штука!

В тот вечер Паскаль мне признался — когда мы уже немало прожили за текилой, — что он поддерживает эпистолярные отношения с соседкой по лестничной клетке. А выглядит это так: они подсовывают друг другу записки под дверь с пожеланиями хорошего дня — и вам того же — осторожно, сегодня прохладно — спасибо. Он мечтает пригласить ее к себе. У нее есть ребенок, он думает, что она разведена. Я соглашаюсь: я тоже так думаю. Он задумчиво произносит: «Нелегко ей, наверное, приходится». Я понимающе киваю: «А кому сейчас легко?» В заключение он встряхивается и рыгает: «Блин! Хорошо живем!»

Купил книгу в дорогу. Не знал, что брать, по правде говоря, в литературе я не силен. Просматривая полки, наткнулся на заголовок, который привлек мое внимание: «Завтра накануне», автор Жан-Мари Лаклавтин. Роман о доисторической эпохе. Господи, да какая разница, это или что другое. Должна же быть хоть какая-то книжка под рукой, чтобы открыть ее в поезде или у бассейна в гостинице, чтобы хоть чем-то занять руки, убивая время с достойным и невозмутимым видом, с каким обычно листаешь журнал в какой-нибудь приемной. Читаешь рассеянно, скользишь глазами по тексту, не в силах сосредоточиться, потому что тебя укачивает и тошнит. В памяти остаются лишь случайные обрывки фраз, словно крики утопающего. В дороге книга постепенно утрачивает свой внешний вид: ее уголки мнутся, она выгорает на солнце, мокнет под дождем, заменяет мне то подлокотник, то мухобойку. О чем там она? Толком и не скажешь, история какого-то… Честно говоря, нет, не помню.

Книга — первая вещь, взятая мною в дорогу, — занимает свое место в чемодане, который начинает заполняться!

Пообедал во «Дворце Бангкока»: салат из папайи с перцем, говядина под соусом паненг. Саранья Раттанасрисакюльшай была в черной юбке и розовой блузке, волосы собраны в хвост.

Я редко готовлю сам. В основном питаюсь готовыми блюдами, которые нужно только разогреть на водяной бане. Ем одноразовыми приборами из пластиковых тарелок на подносе — выглядит как еда в самолете. Хлеба не ем: мне не нравятся крошки. Раз в неделю хожу в ресторан. Обычно бываю во «Дворце Бангкока», где меня всегда ждут столик у окна и фирменный коктейль в подарок.

Саранья Раттанасрисакюльшай, по мужу Леблон, — жена жандарма на пенсии, на тридцать лет старше ее. Работа в ресторане помогает ей содержать ее семью из Шианг-Мая, что на севере Таиланда. Она рассказывает мне о своей стране, «стране улыбок», уговаривает поехать туда в отпуск: «Там хорошо. Там ты счастлив». Широко улыбаясь про себя, я отвечаю ей, что однажды обязательно там побываю, я все уже спланировал — можем ли мы увидеться сегодня вечером?

Раздвинув ей ноги, я внимательно изучаю ее половые органы и все, что вокруг: бедра, пах, лобок, промежность, анус. Она бреет лобок, оставляя маленький прямоугольничек размером с билетик на метро чуть выше больших половых губ. В этом месте волосы аккуратно подстрижены ножницами и напоминают образец офисного ковролина, жесткого и шершавого. Сбритые волосики постепенно отрастают, всего на миллиметр, не больше. Крохотные черные занозы, глубоко вонзившиеся в кожу, скопились вокруг вагины, словно выбрали ее местом встречи. Я провожу пальцем вдоль линии паха, с легким нажимом, как касаются кромки хрустального бокала, чтобы он зазвучал. Кожа проминается, образуя волнующую впадину. Она словно алтарь, к которому должно припасть лбом, словно кропильница или впалая щека. Анус напряженный, упругий, вжался, образовав пучок тонких морщинок в форме конуса размером с полнаперстка. Кончиком языка смачиваю отверстие, оно конвульсивно сокращается, потом аккуратно засовываю туда наполовину свой указательный палец и на секунду замираю — палец словно отрезало, чувствую едва уловимые сокращения вокруг своей фаланги, как будто ее задница сосет мой палец. Я вынимаю палец и подношу его к носу, прищурив глаза, тщательно и сосредоточенно обнюхиваю, глубоко вдыхая. Меж тем вторая рука, предоставленная сама себе, пробирается все выше и выше от бедра к промежности. Изящные большие губы под выступающим холмом Венеры — своего рода лобковой скулой — мягко приоткрываются в улыбке, по-азиатски вежливой и лучезарной. В атмосфере доминирующего розового цвета я продолжаю свое исследование: малые губы выделяются коричневым тоном с сероватым оттенком, будто они аккуратно подведены более темным карандашом для век. Я принимаюсь за клитор, деликатно раскрываю складки — иди сюда, малыш — и вознаграждаю его легким поглаживанием по головке. Ее перепончатое, блестящее, вагинальное отверстие оставляет меня в растерянности, мысли разбегаются, никаких сравнений в голову не приходит, с досады я ввожу в него один палец, за ним — второй. Машинально ощупываю внутри, ориентируюсь теперь уже вслепую в некоем теоретическом мире, представление о котором опирается на рисунки из школьных учебников и классические трактаты по сексологии, типа «Женское наслаждение» доктора Торджмана. Я шарю в женском генитальном аппарате в районе Точки G, тянусь своими слишком короткими пальцами к матке, яичникам, фаллопиевым трубам, названным так по имени Габриеле Фаллопия. Покончив с этим, несколько секунд не могу отвести взгляд от ее промежности, представшей во всей своей красе — поблескивающей и с фиолетовым отливом, губы чуть надулись, словно в кокетливой гримасе. Привстаю с колен, ноги слегка затекли, член твердый и напряженный, как лыжник на выходе с трамплина. Саранья Раттанасрисакюльшай улыбается — в таких случаях она всегда радуется и улыбается — и обхватывает меня руками. Она расслаблена, воплощая собой чудесную и мудрую философию удовольствия.

Я слег с высокой температурой. Организм плохо отнесся к вакцине от брюшного тифа. Реакция последовала незамедлительно: через час после первой прививки у меня начались головокружения и жар. Г-н Христофилос дал мне больничный на неделю. Надеюсь, продолжение программы вакцинации не будет иметь столь печальных последствий.

Пользуясь случаем, в перерывах между приступами жара я изучаю с помощью атласа и нескольких путеводителей возможные направления моего маршрута. Атлас мой немного устарел — я купил его на толкучке в прошлом году, — в нем еще значатся Советский Союз и даже бельгийское Конго, но он все-таки дает представление о расстояниях и протяженности мира. А если смотреть на мир из своей постели, то он кажется особенно огромным и неприступным. Обозначим приблизительно Кан, улица Фалез, дом 2 на одном из полушарий и с этой точки постараемся оценить расстилающиеся перед нами необъятные просторы планеты. Наша ничтожность удручает. Однако мало-помалу словно срабатывает защитная реакция организма на неохватность окружающего мира, ты начинаешь осознавать все символическое значение этой ничтожности и героическую красоту человеческого одиночества. Микроскопическая точка на картографическом планшете, скромная и безвестная, становится завоевателем. Ничто не мешает нашему тайному продвижению по воображаемому географическому пространству, как в настольной игре, где каждый континент обозначен своим цветом, который слегка окрашивает наши пальцы, когда мы высаживаемся на нем: оранжевый — Африка, светло-зеленый — Европа, красный — Азия, фиолетовый — Северная Америка, темно-зеленый — Южная Америка, желтый — Австралия и Океания. Там, растворившись в голубизне океанов, миниатюрные архипелаги отдают дикой жизнью; там каждый сантиметр — неделя пути. Настолько одна страна, пусть даже всем известная, манит своими удивительными и неповторимыми пейзажами, предвещающими необычайные приключения, настолько другая, крохотная, как анклав, отталкивает: туда ты никогда не поедешь. В масштабе карты мир — это детская забава.

Я подолгу рассматриваю атлас, переходя от разворота с полушариями к подробным картам континентов, словно зумом приближая к себе земную реальность, чтобы в конце концов ознакомиться с деталями, обратившись к туристическим путеводителям, имеющимся в моем распоряжении. На все про все полдюжины книжек, международная подборка описаний стран от Венесуэлы до Сенегала, от Мадагаскара до Индонезии. Они посвежее, чем мой атлас, но их данные тоже требуют обновления, особенно по части полезных практических советов. С этим разберемся в свое время. Я отмечаю в путеводителе по Мадагаскару всегда полезные советы: запастись ножом, чистить фрукты. При нынешнем положении дел я воздерживаюсь от окончательного выбора в пользу того или иного направления или маршрута; делаю лишь некоторые пометки: интересно, уточнить, возможно, стоит заехать.

«Человек действия — тот, для кого не писаны правила», — Лоуренс Аравийский.

Я не человек действия, это уж точно. Но я считаю себя своего рода авантюристом, в том смысле, что я все время живу в режиме ожидания, всегда готов сорваться, всего-то имущества — матрас на полу да пластиковая посуда. Подобный образ жизни меня стимулирует, укрепляя мою веру в то, что все еще возможно: ведь ничто меня не держит. В фильме «Схватка» Роберт де Ниро не раз говорит о том, что гангстер должен уметь смыться за тридцать секунд. В конце фильма он не сдерживает своего слова, и Аль Пачино, играющий полицейского, его убивает. Вероятно, я мог бы стать неплохим гангстером.

Порой я воображаю, что граблю казино. На кассе Эженио, сейф в кабинете месье Мартинеса на втором этаже. Я приступаю к делу в три часа ночи, когда заведение закрывается. Последние клиенты ушли. Я, как всегда, убираю игровые столы. Иду в раздевалку переодеться и достаю из своего ящика оружие. Эженио относит выручку за вечер месье Мартинесу в его кабинет. Двадцать минут четвертого. Я поднимаюсь по внутренней лестнице на второй этаж, где находится не только кабинет, но и апартаменты месье Мартинеса. Сталкиваюсь с Эженио, когда тот спускается, объясняю ему, что должен на пару минут зайти к директору. Стучу в дверь кабинета, представляюсь: «Это Патрик! Могу я с вами поговорить?» Месье Мартинес, ни о чем не подозревая, открывает мне дверь — я верный и преданный работник, — и вот тогда я вынимаю свое оружие и требую содержимое сейфа.

В моих мечтах все проходит как по маслу. Продолжение немного неясное — я испаряюсь, растворяюсь в природе. Быстро оказываюсь на другом конце света, у антиподов, где все по-другому, лежу, развалившись, в тени пальмы, предоставив себя рукам опытной массажистки. Бывают у меня такие вот радикально-экстремальные настроения, случаются временами. Но я быстро возвращаюсь к реальности, более разумной и надежной. В этой реальности я ежемесячно вношу пятьсот евро на накопительный счет под ставку 5 %.

Саранья Раттанасрисакюльшай с мужем решили завести ребенка. Я порадовался за них — «Уверен, у вас родится прекрасный малыш!» — и кончил в рот моей молодой любовнице. Надо не забыть купить презервативы.

Несколько лет назад я чуть было не женился. Еще бы немного и… Взял свои слова обратно в момент подачи официального объявления о предстоящем бракосочетании — я не тот человек, который способен отколоть такой номер в мэрии, в самый торжественный момент, когда нужно произнести «да». Она была очень разочарована. Ее звали Патрисия, она работала ночной санитаркой в УКЦ Кана. Наши графики работы почти совпадали, это было удобно. Потом я узнал, что спустя какое-то время она все-таки вышла замуж. Когда очень хочешь выйти замуж, своего добьешься. Жалею ли я? Нет. Не могу сказать, что я несчастлив. Я ни к кому не испытываю ни любви, ни ненависти. Я свободен от всевозможных привязанностей и обязательств. Я взял за правило, учитывая непостоянство и ненадежность мира людей, скорее воздерживаться от отношений, чем ввязываться в то, о чем потом могу пожалеть. На зыбучем песке ничего не построишь. Сказать, что счастлив, я тоже не могу, просто живу в согласии с собой. Грех жаловаться. А тем, кого удивляет, а порой и возмущает такой образ жизни, я отвечаю, что мне и так хорошо, к тому же я все равно собираюсь уехать.

Столкнулся с Паскалем на лестнице: неважно выглядит. Спросил, как у него дела. Он ответил, что вчера немножко перебрал с жизнью, до сих пор все как в тумане. «А как с соседкой?» — «Потихоньку. Идет своим чередом». Посмотрел, как он, вцепившись в перила, карабкается по ступенькам на свой четвертый этаж. «Бедолага!» Вырвалось как-то само собой. Он повернулся ко мне, сбитый с толку — чего? Я неопределенно отмахнулся — привет!

В кафе узнал о смерти Омара Шарифа. Мне он нравился. Я всегда внимательно следил за его прогнозами и комментариями в «Тьерсэ Магазин». Он был элегантен в суждениях.

Я никогда не выигрывал по-крупному, в лучшем случае случайно угадывал тройку лидеров вразброс. Время от времени я хожу играть на ипподром. Не тешу себя иллюзиями, но на время забега, когда лошади пускаются в галоп, жизнь принимает волнующий оборот. На финишной прямой трибуны ревут, сжимаются кулаки, щелкают языки, подгоняя — давай, давай! После того, как опускается барьер, лихорадка спадает, и в общем гомоне тонут разочарование одних и радость других, и так до следующего заезда. Однажды я услышал, как один игрок на ипподроме с билетом в руках говорил жене: «Этого хватит, чтобы заплатить хозяину за квартиру!» Ставки делают все: на лошадь на скачках, на цифру в рулетке, на прекрасное далеко, на встречу с судьбой, на лучшие времена. Завтра к нам придет счастье, оно наступит, надо только подождать, все впереди. Но ничего не происходит.

Сегодня утром, когда я шел к врачу на прививку от желтой лихорадки, мне на глаза попалась лавка с огнестрельным и холодным оружием. Я остановился посмотреть ножи, выставленные в витрине. Там были самые разные: от маленького швейцарского перочинного со штопором до ножа-пилы австралийских пампасов. Я вошел внутрь.

— Чем могу помочь, месье? Вас интересует что-то конкретное?

Продавец напоминал банковского служащего: в рубашке с галстуком, аккуратная стрижка, лосьон после бритья, — но в его глазах было что-то настораживающее, откровенно жестокое, превращающее его в настоящего торговца оружием.

— Да нет. Проходил вот мимо, увидел ножи у вас в витрине. Я собираюсь в путешествие. Нож всегда пригодится.

— Конечно. В какое именно путешествие вы собираетесь? Вы едете дикарем или по турпутевке?

— Ни то, ни другое, что-то среднее. Просто чтобы почистить фрукт, если представится случай, отрезать мяса или кусок веревки.

— У нас широкий выбор так называемых ножей для выживания, которые выручат в любой ситуации. Пойдемте со мной, прошу вас. С тех пор как появился Рембо, данным моделям нет числа. Некоторые из них, честно говоря, детские игрушки, но попадаются и серьезные вещи. Хороший нож должен быть достаточно длинным, хорошо сбалансированным, лезвие должно крепиться к рукоятке одним стержнем, вот как у этого, посмотрите. Мы отдаем предпочтение лезвиям, где с одной стороны резак, а с другой острые, как у пилы, зубья. Советую вам эту модель, лучше не найдете. Подержите в руке!

— Большой!

— Рукоятка полая и открывается, внутрь можно положить разные полезные мелочи: пилюли, крючки, английские булавки, грифели…

— Да, это оправдывает такой вес! Впечатляет!

— С его помощью можно легко разделать быка.

— Знаете, мне просто фрукты чистить и так, пустяки всякие.

— С таким инструментом вы будете готовы к любому повороту событий. Для него всегда найдется местечко в багаже. Футляр я даю вам в подарок.

Я попросил у него пакет, чтобы унести покупку. И пошел к врачу со своим ножом для выживания. На улице я чувствовал себя вооруженным, попробуй кто тронь. Г-н Христофилос уколол меня в левое плечо. Мерзавец, мне было больно!

Усевшись на матрасе, чищу яблоко новым ножом. Очистки получаются толстыми, а яблоко угловатым. Затем я мою нож под краном и убираю в футляр. Кладу в чемодан вместе с книгой Жана-Мари Лаклавтина. Прикидываю, сколько все это весит, и иду к зеркалу в ванную оценить свою готовность к отъезду:

— Меня зовут Патрик. У меня красивые губы. Мне 37 лет. Рост — 178 сантиметров, вес — 75 килограммов.

— Паспорт!

— Вот он! Действителен до июля 2012 года.

— Книжка о вакцинации международного образца!

— Не хватает только спинномозгового менингита.

— Нож!

— В чемодане. Хотите посмотреть?

В казино мне строила глазки одна клиентка лет шестидесяти, остановившаяся в «Сен-Жорж». Она передала мне под столом записку с номером своих апартаментов, а потом походкой старой пантеры ускользнула, в своем причудливом наряде, со стаканом виски в руке. Такие клиентки встречаются часто, и все они скроены на один манер: карикатурный образ пресыщенной богачки, уставшей от жизни и своих возможностей. От безделья они наводняют казино на нормандском берегу, поправляя здоровье дебошем.

После смены я мельком взглянул на бумажку, которую она мне передала: гостиница «Сен-Жорж», номер 221. С тех пор как Саранья Раттанасрисакюльшай забеременела, мы перестали встречаться — она считает, что так лучше для ребенка. Гостиница в двух шагах от казино, заскочить туда ничего не стоит.

Я поднялся на лифте и постучал к ней в дверь. Должно быть, она дремала: глаза полузакрыты, сонно покачивая головой, она стояла, завернувшись во что-то вроде стеганого кимоно, украшенного восточными арабесками. «А? Это вы? Закройте за собой дверь». По телевизору показывали бои сумо. Она снова легла и отвернулась. «Как тебя зовут?» — «Меня зовут Патрик.» — «Выпьешь чего-нибудь?» Я пошел к мини-бару, чтобы налить себе. Она не сняла макияж, тушь размазалась под глазами. Вырез кимоно слегка обнажал ее тощую грудь, усыпанную пигментными пятнышками. Под ним угадывалась сухая и угловатая, но неизменно элегантная, несмотря на увядание, фигура. Она была исключительно соблазнительна. Она холодно взглянула на меня, смерила взглядом с головы до пят, оценивая, насколько я молод. Не знаю, что на меня нашло: «Это стоит триста евро».

Я занимался с ней любовью аккуратно, осторожно, и она сладко уснула. Я забрал деньги, которые она положила на ночной столик, и ушел. Если бы не эти деньги и сделка, наверное, я вел бы себя презрительно и жестоко.

Аккуратно свернув, я положил письмо в конверт, в тот же вечер отнес его в казино и положил в свой ящик. Придет время, я достану его и впишу недостающее. А пока я знаю, что оно там, в моем шкафчике, на верхней полке. Однажды вечером наступит такой момент, когда мне останется только вручить письмо г-ну Мартинесу в его кабинете. Каким счастьем для меня будет сказать: «Я ухожу».

Я снова думаю о своей «клиентке». К тремстам евро я так и не притронулся, они по-прежнему лежат в бумажнике. Я не гордый: ничего особенно стоящего в своей жизни я не совершал. Толку от меня не так много, участие мое в делах мира весьма скромное. Я плачу членские взносы и налоги, вот, в общем-то, и все. Героев нынче век недолог, и сфера их деятельности весьма ограничена. Им приходится противостоять многоликому и вездесущему образу современного антигероя — бесстрастному обывателю. В наше время героизм пал жертвой окружающей вульгарности, ничтожность и величие равны в правах на славу и почести. Себя бы не потерять, чем уж тут гордиться!

Никак не могу решить, как мне использовать эти деньги. Я мог бы положить их на счет, предназначенный для поездки. Мог бы вернуть в конверте, оставив у администратора гостиницы «Сен-Жорж» для постоялицы 221-го номера. Мог бы подарить. В конце концов, с моральной точки зрения мои сомнения меня утешают: не такой уж я пропащий.

Паскаль зовет сегодня вечером к себе, пожить. Он купил цифровой фотоаппарат и предлагает его обновить, а заодно и обмыть покупку, мы могли бы славно повеселиться, давай, пойдем, поживем! У меня нет сил. «Ну ладно, тогда я один буду фотографировать!»

Я отдал триста евро трансвеститу, поджидающему клиентов у вокзала. «Держи, купишь себе чулки».

Сходил в туристическое агентство «Астролябия». Мне нужен был новый стимул. В последнее время я немного выпустил цель из виду. Отвлекался на разные события.

Видел свою «клиентку». Вернувшись из поездки по Лазурному берегу, она снова прошлась по всем нормандским казино. На этот раз я не взял денег.

«По-прежнему триста евро?» Я склонился над кроватью и одним движением сорвал пояс с кимоно: «Нет, сегодня бесплатно». Я открыл полы туники и обследовал ее увядающую, угасающую плоть, той печальной красоты и величественной фации на закате дней, словно на нее наложено проклятье, от которого нет исцеления. В целом любое дополнительное отличие только усиливает непохожесть мужчины и женщины, делая ее более яркой, будь то возраст, этническое происхождение, социальная принадлежность или даже полнота тела. Желание от этого только возрастает. Я всегда думал, что марсианки должны быть чертовски привлекательными.

Спросил, владеет ли она каким-нибудь иностранным языком. Польским, она бегло говорит по-польски: ее молодость прошла в Кракове. Сначала она засомневалась, но потом поняла, что я не шучу. Думаю, почувствовала, что теперь деньги ее не спасут. Теперь я был ее клиентом. И собирался этим воспользоваться. «Заткнись! На польском! Теперь ты будешь говорить со мной по-польски! Понятно?» Я приступил к полному клиническому обследованию, уделив особое внимание строению ее бледных, слегка обвисших, шероховатых половых органов. Я люблю копаться в деталях, растворяться в созерцании одного фрагмента, уменьшать мир до размеров отдельного сегмента, поддающегося анализу. Она не сопротивлялась и залепетала на языке ляхов. Она смотрела в потолок. Я не взял ее. Я кончил на ее дряблые груди и шею.

Я боялся, что она напишет заявление по поводу моих извращений. Но она, должно быть, уехала из города, униженная, уверяя себя, что никогда больше не попадется на эту удочку. Несколько дней я волновался. Ждал, что явится полиция, начнет задавать вопросы. Но все обошлось.

В туристическом агентстве я объяснил, что собираюсь вскоре отправиться в путешествие, но пока еще не определился с направлением. «Просто друзья делают мне подарок: туристическую путевку». Порывшись в кипах брошюр, разложенных по всему офису, служащая выдала мне целую стопку каталогов. «Если бы существовали билеты с открытым направлением, как существуют с открытой датой вылета, это было бы весьма удобно». «Отличная мысль!» — учтиво заметила она.

Я вернулся к себе с мешком каталогов. Разложил их понемногу по всей квартире: на кухонном столе, в туалете, рядом с кроватью, чтобы всегда были под рукой. Все эти каталоги с фотографиями — девушки в бикини, кокосовые пальмы, рисовые поля, пагоды — просто бальзам на душу.

Учтите, если уж я уеду, то не просто в отпуск! Навсегда!

«Я не знаю, как ты живешь. Ты ни разу не приглашал меня к себе. Можно взглянуть?»

Я никогда не говорил Паскалю о своих планах. По правде говоря, серьезных разговоров у нас никогда и не было: мы общались отрывисто, все больше какими-то междометиями. Впрочем, у Паскаля вообще есть некоторые проблемы с речью: он глотает слова, говорит слишком быстро, брызгает слюной на собеседника и от нервного тика весь трясется, словно танцор хип-хопа. В таких условиях трудно вступить в приличную дискуссию или хотя бы обменяться более или менее связными предложениями. Кроме того, совершенно очевидно, что с ним не стоит откровенничать и доверять ему своих секретов: как говорится, только время зря терять. От общения с Паскалем не надо ждать чего-либо особенного, разве что странного ощущения вакуума, соприкосновения с пустотой. Его общества достаточно, чтобы вызвать головокружение или разверзнуть бездну небытия у вас под ногами. Возможно, именно отсутствие у Паскаля каких-либо достоинств делает его, в конечном счете, существом дружественным и безобидным. «Входи!

Но на пять минут, не больше: мне нужно бежать на работу».

«Ты собираешься в путешествие?» Паскаль замечает разложенные по квартире каталоги. «Чемодан собрал? Спишь на полу?» Не стоило его впускать, я уже жалею. «Скажи, пожалуйста, у тебя так чисто!» Я иду за ним по коридору: вижу его сутулые плечи, плоскую задницу и массивную фигуру. «А телек-то какой маленький!» Когда ко мне заходит Саранья Раттанасрисакюльшай, она являет собой воплощение деликатности и скромности, незаметно проскальзывая из ванной в спальню, окутанная тонким ароматом, так что мне тяжело сносить грубое вторжение Паскаля. Он поворачивается и обдает меня своим зловонным дыханием: «Я никогда не спрашивал: у тебя нет жены, подружки?» — «Паскаль, тебе лучше вернуться к себе. Мне нужно идти на работу».

После его ухода я пропылесосил всю квартиру.

Посмотрел по телевизору репортаж о Таиланде. Документальный фильм о райских каникулах западных пенсионеров в стране улыбок: именно такую концепцию там и развивают, предлагая всевозможные услуги, внимательный обслуживающий персонал и роскошные апартаменты, специально продуманные для иностранцев, что бегут из своих стран от скучной и обидной пенсии. В шикарных владениях, где виллы утопают в безупречных садах, царит атмосфера покоя, комфорта, роскоши, беззаботности и удовольствий, причем по доступной цене, вне всякой конкуренции. Один из счастливых постояльцев — француз, бывший служащий национального общества железных дорог — набросал сравнительную картину своей жизни на пенсии во Франции и в Таиланде: небо и земля! На родине он чах в униженном положении ненужного, списанного человека, а здесь он вернулся к жизни, его холили и лелеяли, исполняли все его прихоти. В заключение он сказал, нежась в шезлонге на солнышке и подставляя руки восхитительной маленькой тайке, делавшей ему маникюр, что ни за что на свете отсюда не уедет — вы только посмотрите, это же рай!

Потом в репортаже стали рассказывать о совершенно новом феномене: жители западных стран приезжают на операцию или просто поправить здоровье в таиландские больницы, потому что о них здесь лучше заботятся, им предоставляются условия проживания, о каких можно только мечтать, и медицинское обслуживание на том же уровне. При этом все расходы покрывает медицинская страховка. Я выключил телевизор, будучи как никогда уверен в том, что я на верном пути.

Со временем я заметил, что мне не хватает Сараньи Раттанасрисакюльшай. Она не была очень яркой личностью — скорее наоборот, воплощала смирение, безропотность, простоту и именно этим подкупала. Она не пробуждает бурных эмоций, а вызывает тихую привязанность без боли и тревог. Вместе нам всегда было хорошо. Между нами было что-то вроде игривой дружбы, мы предавались лукавому распутству. Мне очень по душе ее темперамент. Но этим наши отношения не ограничивались. Помимо наслаждения мы украдкой, без лишних слов, дарили друг другу поддержку и нежность, частички любви. Как браконьеры, мы ловили мгновения счастья в свои сети.

Она должна родить в следующем месяце. Не забыть купить подарок ребенку.

Вообще-то я не ношу шорты, никогда. Но недавно купил себе бермуды: песочного цвета, из прочной ткани, с двумя карманами на «липучках» по бокам и одним на пуговице сзади, 40-го размера. Примерил в кабинке, а потом еще раз дома: они мне очень идут.

А еще я не курю. Но легко могу представить себя курящим на террасе кафе в Бока Чике, Маргарите или Таматаве. В бермудах. Это будет совсем другой человек. Мое существование до того момента было лишь долгим периодом созревания. Отъезд ознаменует разрыв кокона и возвестит о пришествии совершенно нового Патрика. Я буду соблазнительно улыбаться девушкам, и они будут отвечать мне тем же. Свинцовая оболочка, сжимающая скулы, спадет, и радостью просияет мое лицо. Я буду танцевать на дискотеках, непринужденно прогуливаться по улице; я безоглядно отдамся счастью. Уеду и сбегу от этого мрачного типа, завладевшего моей жизнью. Уеду, чтобы стать тем другим, незнакомцем, чужестранцем, которого обуревает жажда жизни. Уеду, и меня уже будет не остановить.

В результате я весь день проходил в бермудах. Никуда не пошел, решил остаться дома. Шорты очень легкие и удобные. Для комплекта я надел еще и бежевую футболку. Чувствовал себя прекрасно, разгуливая по квартире бодрым шагом от кухни к спальне. Со своим ножом для выживания, прикрепленным к поясу, я немного походил на Индиану Джонса — этакого доморощенного Индиану Джонса. Снова тренировался улыбаться перед зеркалом: Hello, baby! You want a drink? Пока получается не очень.

Саранья Раттанасрисакюльшай родила мальчика Симона. На этой неделе она снова вышла на работу в ресторан, надела синюю юбку и белую блузку — к ней вернулась ее прежняя хрупкая фигурка. После смены я подарил ей резинового жирафа для Симона, чтобы он чесал десны. Некоторое время мое внимание было приковано к ее рубцу от рассечения промежности при родах.

Иногда мне кажется, что время идет медленно. Нет, веры я не теряю. Но мой проект, каким бы проработанным он ни был, не может постоянно поддерживать меня в тонусе. Те жертвы, которых он требует, начинают угнетать меня, а их обоснование куда-то улетучивается в заботах. Как человеку, сидящему на диете, измученному ограничениями и борьбой с соблазнами, порой мне трудно бывает противостоять прелестям жизни: жена, дети, семья, дом, отпуск на берегу моря, друзья. В этом есть, я уверен, счастье и достойное содержание жизни. Иногда я готов сдаться. Но тогда в жизни больше не будет другого выхода, я буду обречен. Наверное, мне станет гораздо легче, ведь я избавлюсь от уймы вопросов и стану частью мира, где все определено. По логике вещей, ждать мне останется только одного — спокойно умереть в конце. Но я никак не могу решиться на такой шаг. Предпочитаю оставить все как есть — думать, что вся жизнь еще впереди, и продолжать надеяться.

В бермудах сплю. А еще я купил себе льняной костюм, для особых случаев, выгляжу в нем как настоящий джентльмен. Встал у окна, опершись о подоконник — небольшая прогулка по мосту полезна для пищеварения, сигара и коньяк, храм Луксора на горизонте и плавное течение Нила перед началом мертвого сезона.

Начинается новый год. Вот уже шесть лет, как в моей спальне стоит чемодан. Заботливо сложенный льняной костюм покоится в нем рядом с книжкой Жана-Мари Лаклавтина, которая по-прежнему ждет прочтения, и ножом для выживания в футляре.

По мере того как мой отъезд приближается, приобретая более конкретные очертания, я все чаще замечаю в своем поведении пренебрежительность и язвительность. Я всегда очень ответственно относился к работе, а теперь имею тенденцию воспринимать происходящее легкомысленно, позволяю себе вольности, в то время как мое ремесло требует сдержанности и дисциплины. Я опаздываю, забываю застегивать пуговицы на пиджаке, фамильярничаю с клиентами, ослабляю узел галстука, не бреюсь. Г-н Мартинес пригласил меня к себе, чтобы призвать к порядку и потребовать объяснений. Не объясняя причин моей расслабленности, я обещал исправиться. Тогда добродушным и покровительственным тоном г-н Мартинес сказал мне: «Знаете, Патрик, вы мне нравитесь. Если у вас какие-то сложности, личные проблемы, давайте поговорим о них. Может быть, я смогу вам помочь». Я бросил взгляд на сейф позади стола: «Нет, спасибо господин Мартинес, все будет хорошо».

Я еще не готов уехать. Даже если каждый новый день — это выигранный день, приближающий меня к отъезду, я не должен забывать о благоразумии и терпении.

Выигранный день… Порой меня охватывает паника, мне страшно: а вдруг это потерянный день.

Сегодня мне сделали последнюю прививку. «Ну вот, пять лет можете быть спокойны», — с энтузиазмом заявил г-н Христофилос, пожимая мне руку. У меня лишь чуть-чуть онемело плечо после укола: поднаторев в профилактике, я уже ничего не боюсь.

У меня появилась привычка покупать по субботам, когда я ходил за продуктами на неделю, в отделе «товары со всего мира» бутылку «Хинано», светлого пива с Таити. Прекрасная таитянка в парео с красными цветами, скромно присевшая на корточки, украшает этикетку, гарантируя новый экзотический вкус. Я возвращаюсь домой и иду на кухню смаковать пиво, закинув скрещенные ноги на стол, подставив грудь солнцу, устремив взгляд вдаль — теплый бриз обдувает лицо.

Паскаль стареет на глазах. Как только приходит домой, сразу принимается жадно и торопливо жить. Я пропускаю с ним стаканчик-другой время от времени, впрочем, все реже и реже, а потом оставляю наедине с его деградацией. Как-то я ни с того ни с сего спросил его: «Ты никогда не думал о самоубийстве? Ты никогда не помышлял о том, чтобы перестать жить?»

Он не сразу сообразил, а потом печально засмеялся, поднимая свой бокал.

Все напрасно! А ведь если задуматься, это так просто. И встречаются люди — например, Эженио из казино, — которые способны ценить эту простоту, наслаждаться жизнью, принимая все, что она дает, как подарок, без колебаний, не пятясь и ничего не чураясь. «С Новым годом, Патрик! А главное, доброго здоровья!» Здоровье — непременное условие счастья, источник жизни, само ее воплощение. Нечего и говорить, что Эженио принимает меня за больного, за «оригинала», изобретателя, работающего над каким-то диковинным аппаратом. «Ну что? Когда вылетаем?»

Эженио — в своем стиле — по-прежнему женат, уже в третий раз! Подобное легковерие и настойчивость меня просто изумляют! Я восхищен. Как можно так быстро снова вступать в отношения, всякий раз питая надежду, что теперь это на всю жизнь? Всего два года назад с неизменной помпезностью и энтузиазмом он женился уже в третий раз. Меня пригласили; я присутствовал на свадебном приеме, поднял бокал вина, поздравил молодоженов, пожелал им долгих лет счастья, того самого очевидного счастья, которое мне недоступно. «Патрик! Ты все еще здесь? А как же отъезд?» — «Еще не все готово!»

В возрасте семидесяти девяти лет умер Дик Риверз. Сердечный приступ оборвал его жизнь прямо на сцене во время концерта. Когда приехала неотложка, его нога еще подрагивала — Твист в Сен-Тропе!

Моего отца положили в больницу. Брат говорит, что он оттуда уже не выйдет. Ехать к нему у меня особого желания нет. У него парализована правая половина тела, он может говорить, но рот перекосило, так что слов не разобрать. С тех пор как умерла мама, он живет отшельником — больше от досады, чем от тоски, — полностью отказывается от общения и прогоняет моего брата, когда тот приходит его навестить. Я же под Новый год отправляю ему открытки с добрыми пожеланиями, раз в год звоню, где-нибудь в июне, вот, в общем-то, и все. Нам нечего сказать друг другу. Маму похоронили в ее родной деревне в Бретани. Я ни разу не был на ее могиле: не вижу смысла ехать туда, чтобы постоять у памятника, на мой взгляд, это скука смертная, да и какой толк? Отца похоронят там же, все уже оговорено.

А какой будет моя смерть? Я умру где-то на другом конце земли, без лишнего шума и церемоний, при всеобщем безразличии, которое выпадает на долю путешествующего чужеземца, все имущество которого, уместившееся в чемодане, не сильно церемонясь, разделят меж собой местные полицейские: одному достанется мой льняной костюм, второму — нож, кому-нибудь нужна книга Жана-Мари Лаклавтина? Никому? В помойку ее! На свалку отправятся и мои останки, посольство проведет расследование, но ни одна семья не заявит о своих правах на них — тогда сожжем его в ближайшем крематории! Похороним в общей могиле!

Мне все равно, как со мной обойдутся: я умру счастливым на другом конце земли, как моряк погибает в море, актер на сцене, водитель за рулем своего автомобиля.

Отец умер в больнице. Долго ждать не пришлось! Похороны через два дня. Поеду туда на машине. Г-н Мартинес принес мне свои соболезнования: «Все будет нормально, Патрик? Вы выдержите этот удар?» Я уверил его, что меня не будет всего один день. «Вы знаете, мы с ним давно не виделись. Новости мне передавал брат».

Ив спросил меня, не желаю ли я отдать последние почести отцу во время панихиды. Я не знаю, как себя вести у гроба, не представляю, что говорить и думать, рассматривая застывшие черты его лица, важные и торжественные: скривившийся рот, крупный нос, большие уши, шелковая подушка под головой. Его нарядят, как на свадьбу, в костюм и галстук, которые найдут в платяном шкафу. После смерти он не станет добрей, чем был при жизни. Я ответил брату, что присоединюсь к ним на кладбище. Копаясь в документах в родительском доме, он наткнулся, видимо, на дневник отца — тебе это интересно? Он привезет его мне.

И так восемь лет! Примерно с тех пор, как умерла мама, и до сегодняшнего времени. Не представляю, что он делал со всей этой рыбой: съедал ее, выбрасывал в унитаз или раздавал местным кошкам. Личный дневник моего отца — лишь перечисление цифр, ставших мерилом его безжалостно уходящих дней. Ни одного признания, ни единого комментария не прерывает длинную бухгалтерскую литанию. Однако не найти более захватывающей исповеди, более ужасающего свидетельства безысходности нашего существования — печально лишь то, что в безвыходном положении оказался именно мой отец! Признаюсь, при чтении его скрупулезных записок у меня наворачивались слезы.

Я объявил брату, что отказываюсь от своей части наследства — по сути дела, от своей части дома. У него жена и дети, ему это нужнее, чем мне. Мне ничего не надо. После похорон мы расстались, не пожав друг другу руки, нас разделяла бездна, мешавшая нам соединиться: «Береги себя. До скорого!»

Ходил на вокзал с чемоданом. Оделся так, словно собирался на самолет, ни слишком шикарно, ни слишком небрежно, легко изменяемое демисезонное облачение на все случаи жизни. Было два часа ночи. Часто по выходным я никак не могу уснуть. Сказывается привычка ложиться в четыре утра. Г-н Христофилос утверждает, что продолжительность жизни людей, работающих по ночам, в среднем на десять лет меньше. Самые распространенные заболевания — гипертония, язва желудка, депрессия.

А вот и еще один ночной служащий, тот самый привокзальный трансвестит, которому я вручил триста евро: «Куда это ты, дорогуша, собрался посреди ночи, да с таким красивым чемоданом?» Вокруг непривычно тихо и безлюдно. Вокзал закрыт. Несколько матерых полуночников бродят вдоль стен в свете ночных фонарей: «Ты что-то ищешь? Может, у меня есть то, что тебе нужно?» Я не стал задерживаться и пошел домой. «Ты уже не едешь, дорогуша?» Я просто хотел сходить на разведку, попробовать. Идиотизм какой-то.

Я лег недовольный. Потом взял себя в руки, пообещав: «Однажды вы увидите, я уеду по-настоящему! Можете насмехаться! А я уеду, и с концами: адьос, трансвеститы! Прощай, компания! Хорошо вам повеселиться!»

Позвонил Паскаль, хочет, чтобы я к нему зашел. Я отказался, сказал, что занят. Тогда он спустился и стал стучать в дверь. Он был в стельку пьян и двух слов связать не мог. Я отправил его домой. Несколько минут спустя он звонит и орет в трубку. Я дал ему выговориться. Перед тем как повесить трубку, он бросает мне: «Сам ты несчастный!»

Может, это и так. Но большая разница между мною и Паскалем заключается в будущем, которого у Паскаля нет.

Я редко бываю на море, хотя оно совсем близко. Съездил в Этрета, это в семидесяти километрах от моего дома. Прогулялся по галечному пляжу. Подсвеченные прибрежные утесы с юга и севера окружали бухту, словно огромные подставки для книг. Я несколько раз прошелся вдоль кромки прибоя. Пальто стесняло движения. Дул сильный ветер. Я слышал шум волн, разбивающихся о берег в темноте. Вернулся под утро, как будто с работы.

Сорок пять лет! А все еще свеж как огурчик! Хотя я никогда не занимался спортом и не следил за своей фигурой. Похоже, время надо мной не властно. Надо признать, что, собственно, нет и никаких факторов, которые бы ускорили мое старение: ни жены, ни подрастающих детей, ни привязанностей — ничего, что высасывало бы из меня энергию. Что бы там ни говорил г-н Христофилос, работа меня не сильно напрягает, и я прекрасно приспособился к смещенному расписанию. Еще лет десять назад я разработал целую методику, как уклоняться и экономить силы, что делает меня неуязвимым для всяческих напастей. Я сумел оградить себя от житейских невзгод, сберечь себя и, глядя в зеркало, воочию в этом убеждаюсь — картинка убедительная! Больше тридцати мне не дашь!

Однако все-таки, наверное, мне стоит задуматься, как продлить молодость, если я не хочу, чтобы она увяла и протухла, как яйцо. Потому что однажды я намерен ей воспользоваться. Каким бы видом спорта заняться? Не очень утомительным, индивидуальным и желательно в помещении.

«Декатлон», всегда в форме! Я брожу по магазину, как студент на ярмарке труда, — что бы такое выбрать? Велосипедный спорт, конный, бодибилдинг, петанк, пинг-понг, бег… Останавливаюсь в отделе товаров для плавания. Бассейн, не такая уж плохая мысль! Плаваю я не очень — умею брассом, — но я хорошо чувствую себя в воде. Подхожу ближе, рассматриваю купальные принадлежности. Выбор простой: плавки или шорты. Первые — более привычны, без особых выкрутасов, обычно темных тонов: черного, темно-синего, серого цвета; однотонные или с каким-нибудь невыразительным рисунком, с высокой или заниженной талией, со шнурком или без. Плавательные шорты — для молодых, более «спортивные», облегающие, скроенные по образцу широких шортов с карманами, они, естественно, «более стильные», сшиты по последней моде, иногда с небольшим карманчиком сзади, часто лучше отделаны и потому дороже, чем просто плавки. Я останавливаю выбор на плавках фирмы «Арена» синего цвета с голубоватыми разводами сбоку. Перехожу к очкам для плавания. На первый взгляд, они все одинаковые, но, присмотревшись повнимательней, понимаешь, что они обладают разной степенью непроницаемости и что существуют очки, которые не запотевают. Я стараюсь особо не копаться, поэтому выбираю очки высшего качества с надписью «Арена», сочетающиеся с моими трусами. Любопытства ради просматриваю остальные аксессуары: зажимы для носа, доски для плавания, ласты, шапочки, спасательные круги. Раздумываю, стоит ли купить затычки для ушей — я не раз болел отитом, это мое слабое место. В конечном счете, отказываюсь, наверное, не стоит, для начала хватит.

Опробовал очки дома. Ванны нет, поэтому я набрал воды в раковину на кухне и окунул туда голову: не пропускают. Потом померил плавки: превосходно. Осталось только записаться в бассейн. Давай, Патрик! Плыви! Будь всегда в форме!

Оказывается, чтение дневника моего отца обладает одним полезным свойством: десяток страниц перед сном, и я засыпаю как младенец, о чем раньше можно было только мечтать. Все эти цифры, как своеобразная считалка, оказывают успокоительное действие; рисуя стабильный мир, где в реках не переводится рыба, медсестры приходят в условленный час, и если температура все-таки меняется, не выходя, однако, за пределы шкалы термометра, то только для того, чтобы было о чем говорить, — именно так все и должно быть.

Г-н Мартинес сделал мне официальное предупреждение. После второго — выставит за дверь.

Слишком рано. Сейчас я не могу себе позволить потерять работу. Уехать теперь, в лучшем случае, означает с трудом сводить концы с концами и вернуться через пять лет. Поскольку, само собою разумеется, о том, чтобы работать, в какой бы стране я ни оказался, не может быть и речи. Я уезжаю, чтобы стать свободным, объять мир, осуществить мечты и шагнуть за горизонт. Ничто не должно останавливать меня и нарушать мой настрой — там, в дальних краях, меня ждет совсем другая жизнь.

За небольшой промежуток времени я трижды не вышел на работу. В последний раз по моей вине казино не смогло открыть стол с рулеткой. Не будь у меня такого стажа и опыта, я вмиг потерял бы работу. Одно точно — г-н Мартинес стал ко мне относиться хуже. Я непременно должен взять себя в руки и держаться.

Кому, как не мне, знать, что не стоит рассчитывать на удачу. Сколько я их перевидал: они решительно садятся за стол, бросаются в рукопашную с судьбой, вверяют будущее случайной цифре, строят грандиозные планы по мере того, как на сукне скапливаются жетоны. Толку никакого. Они уходят раздосадованные, расстроенные, иронично улыбаясь уголками губ, — нет провидения на свете! А уж справедливости и подавно. Но так, скорее всего, даже лучше.

К моему большому удовольствию, бассейн оказывает благотворное влияние. Спорт требует определенной дисциплины, регулярности, что, похоже, сказывается в целом на моем поведении. Я становлюсь более пунктуальным, требовательным к себе. К тому же мало-помалу, от раза к разу я постепенно начинаю работать на результат, добиваться эффективности. Это состояние духа распространилось и на сферу работы, ко мне быстро вернулась былая серьезность, свойственная мне изначально. Я скользил по наклонной, но благодаря бассейну вновь встал на правильный путь.

Я хожу в бассейн два раза в неделю — по средам и пятницам. Купил абонемент, дающий право на десять посещений по льготному тарифу. Бассейн разделен на несколько дорожек, что очень удобно для тренировок. Тех, кто пришел просто расслабиться, просят оставаться на выделенной для них половине бассейна. Остальные делят между собой дорожки из расчета по три-четыре человека на одну, плыть нужно по правой стороне, у самых быстрых приоритет. Все проходит под неусыпным контролем сидящего за столиком тренера по плаванию.

Из раздевалки я иду в душ мимо тренера: под рукой у него спортивный журнал, на столе стаканчик с остывшим кофе заменяет песочные часы. Приветствую его кивком головы, в ответ он криво улыбается. Я захожу в воду по лестнице в углу бассейна, надеваю свои водонепроницаемые очки, проверяю, плотно ли они прилегают, постукивая по стеклам, и направляюсь к своей дорожке. Привыкаешь быстро, в целом спорт состоит из небольших ритуалов, маний, привычек и поз, предшествующих непосредственно самому действию. Я заметил одного парня: он приносит с собой программу в пластиковой папке, состоящую из двух пунктов — я подсмотрел, «200 метров кролем, 200 метров брассом, поочередно 8 раз», — так вот он сверяется с ней после каждых пятидесяти метров. Кстати сказать, от него еще сильно пахнет, это заметно, когда плаваешь с ним по одной дорожке. Я предпочитаю использовать соседнюю, где тренируется высокая брюнетка в черном купальнике, напоминающая танцовщицу танго. Надменная, пахнущая мускусом, она вытягивается в воде, демонстрируя напористый брасс. Я пристраиваюсь за ней следом и наслаждаюсь ее ароматом. Удивительно, как запахи распространяются в воде.

Я провожу в бассейне примерно час, проплываю шестьдесят бассейнов — полторы тысячи метров. По правде говоря, я собой вполне доволен. За несколько недель я продвинулся далеко вперед. Кроме того, я сбросил четыре килограмма, подтянул живот. Поскольку посещение бассейна вошло у меня в привычку, то надеюсь, что и в будущем смогу служить образцом неувядающей молодости.

Бродя по старому кварталу в центре города, я случайно наткнулся на магазин под названием «В тропиках». В витрине на лучах картонного солнца небрежно висели летние шляпы, болтались на плечиках цветные рубашки, на песке стояли шлепки, а на однорукого манекена нацепили черные очки и роскошное цветастое парео. Я не устоял. Стряхнул снег с ботинок, потоптавшись у порога, — за ночь выпало несколько сантиметров — и вошел.

Посетителей здесь встречает тихая музыка в стиле зук. Хозяин, родом из Кана, влюблен в Антильские острова. Он побывал там лет пятнадцать назад и с тех пор только ими и бредит: ест антильское, пьет антильское, одевается по-антильски и спит с уроженкой Антильских островов. «На этой фотографии моя жена в Фор-де-Франс. Не знаю, женаты ли вы, в любом случае советую вам антийку. Она сделает вас счастливым». Стены магазинчика увешаны фотографиями и открытками оттуда. «Представляю, как часто вы туда ездите». Он немного смущен: все не так просто. «Знаете, здесь люди плевать хотели на Антильские острова. Не станете же вы носить вьетнамки в такую погоду. Дела идут не ахти. Летом лучше. По правде сказать, я там уже пять лет не был». Но он не теряет надежды поехать в путешествие в этом году.

Я намекнул о своих планах хозяину магазина. «У меня здесь есть все, что нужно!» Он схватил меня за руку, но был при этом очень мил. Я купил цветную рубашку в желтых тонах, соломенную шляпу, чтобы потягивать в ней ром под солнцем, пару вьетнамок — они могут пригодиться и для бассейна, в раздевалке я заметил, что некоторые их носят. Когда я подошел к кассе, хозяин предложил мне солнцезащитный крем с маслом моной. «Нет, спасибо, это я куплю позже». Он знаком подозвал меня: «Девушки там обожают это. Таких горячих нигде больше не найдешь. Держи, с этим можно развлекаться и ничего не бояться. С запахом ванили, с накопителем, в коробке двадцать штук, высший класс!» Я вышел с пакетом, презервативы не взял. На улице снова пошел снег.

Под дверью нашел записку Паскаля: «Я купил компьютер. Не хочешь зайти посмотреть?»

Саранья Раттанасрисакюльшай уволилась из ресторана и даже не предупредила меня. Я так и опешил. Спросил у хозяйки «Бангкокского дворца», может, она работает теперь где-нибудь в другом месте. Та ничего не знает: «Она уехать с ребенком! Она не здесь!» Она еще сильней, чем я думал. Ее не просто ничего не держит, она даже не обременяет себя бесполезными разговорами. Я за нее не беспокоюсь: куда бы она ни направилась, она найдет себе место, приспособится и выкарабкается. Ее жизнь полна других ожиданий и лишена сумасшедших запросов: она много не требует и умеет довольствоваться малым. Попутного ветра тебе, принцесса! Если по счастливой случайности наши пути снова пересекутся, мне все-таки будет что тебе сказать.

Паскаль не поскупился: он взял «самый крутой» компьютер. Со всеми наворотами, и все в кредит. Толком он в этом не разбирается, но это его ничуть не смущает. То ли от усердия, то ли от нетерпения он так увлеченно мечется от одного окна к другому, что на это любо-дорого смотреть. Больше всего его заинтересовал Интернет.

«При помощи этой программы ты можешь обмениваться файлами со всеми, кто подключен. Смотри, сейчас 4 365 762 человека сидит у своих мониторов по всему миру. Что ты хочешь скачать? Музыку, фильмы? Клубничку? Что ты любишь? Давай: анал, а-н-а-л. А теперь: поиск. Поехали! Перед тобой список всех доступных сайтов. Наугад: ebony anal, fist anal. Что тебя еще интересует? Teen anal, double anal. Через три минуты все будет готово. Хочешь посмотреть фотки Клер Шазаль? У нее красивая грудь! Курникову, теннисистку? А может, тебе больше нравится Эммануэль Беар?»

У него компьютер включен круглые сутки. Возвращаясь с работы, он проверяет, что закачалось в его отсутствие, сидит до поздней ночи. Под рукой, на системном блоке стоит рулон бумажных полотенец. И хотя вид у него усталый, теперь он выглядит лучше. Пока он бродит по Интернету, он не пьет. После нескольких часов, проведенных перед монитором, он и так как пьяный: шея затекла, в голове мелькают бесчисленные картинки, глаза покраснели; ложится спать, и под дрожащими веками десятками роятся расширенные анусы, big mamas, asian schoolgirls, nude celebrities и virgin teens.

Мы посмотрели фотографии, видео. Паскаль начал теребить ширинку: «Черт, у меня встал!» Я оставил его одного. Уже подключены почти пять миллионов пользователей.

Я выиграл на скачках почти полторы тысячи евро. Угадал первую четверку. Перевел деньги с чека городского тотализатора на свой сберегательный счет, в итоге баланс составил более восьмидесяти тысяч евро. Этого, прямо скажем, пока недостаточно — чтобы чувствовать себя спокойно, нужно в три раза больше, — но уже кое-что.

Городская библиотека пригласила Жана-Мари Лаклавтина на ежегодный книжный салон. Встречи и обсуждение произведений этого писателя. Любопытства ради я посетил одну из дискуссий с участием автора, которую вел журналист, странствующий литературный критик, как он сам представился. В тот вечер я не работал, а вход был свободный. Мне хотелось увидеть автора книги, которая ждала своего часа в моем чемодане.

Все начиналось в семь вечера. Я пришел пораньше, в кафе у стойки взял кружку пива. Я слабо разбираюсь в литературе, в молодости читал немного; книги уважаю, это красиво, но я ничего не знаю о тех, кто их пишет. Думаю, они такие же, как все, и, должно быть, умирают со скуки. Библиотека открылась, и я вошел вслед за группой тетушек, эдаких читательниц-книгоглотательниц. Встреча проходила в конференц-зале. Я уселся в первых рядах. Все вокруг продолжали стоять, делясь последними сплетнями. Некоторые держали в руках книгу. Я подумал, что мне, наверное, тоже надо было взять своего Лаклавтина. Практически вся публика состояла из кумушек, все как на подбор любительницы почитать и посплетничать. Я заметил, что все они были далеко не красавицы, непоправимо обделенные природой или же сознательно махнувшие на себя рукой. Несколько мужских особей, низкорослых и плюгавеньких, демонстрирующих высокий уровень общей культуры и слегка ироничных, услужливо держались подле дам. Появился писатель, все взоры обратились на него. Все сели.

Весьма заурядный мужчина невысокого роста, невзрачный, с усами на провансальский манер, волосы зачесаны набок, одет в синие джинсы и белую рубашку. Наверняка одарен по части нежных прелюдий, знает толк в ласках, особенно что касается игр языком. Выглядит благодушным и пресыщенным: очевидно, все это его достало. Рядом с ним весьма неприятный журналист, неопрятный, неряшливый, скользкий, от него явно дурно пахнет, в уголках губ у него скапливается слюна, а в ушах видна сера. Плохой любовник, похотливый мародер — быстро засыпает после соития и храпит. Дискуссия может начинаться.

Мероприятие продолжалось полтора часа. Затем участники обменялись благодарностями, публика встала и начала расходиться под гулкий аккомпанемент всеобщего удовлетворения. Однако небольшая группа читательниц и персонал библиотеки с восхищенными взглядами и счастливыми улыбками окружили Лаклавтина у спуска с эстрады: «У вас настоящий талант, какое мастерское вступление, это великолепно! А какой язык!» Похоже, вечер не закончился. Я не ушел, спрятался в углу и с любопытством наблюдал за развитием событий.

Я услышал, когда они предложили пойти поужинать в ресторан, где уже зарезервирован столик. Делили места в машинах: «Вы поедете со мной, Жан-Мари?». Я незаметно проскользнул вперед и стал на парковке. Труппа наконец вышла из библиотеки, погасили свет, и все стали рассаживаться по машинам. Читательница-водитель пригласила Лаклавтина в свою «Пежо», взволнованная возможностью оказаться с писателем наедине. «Вы двое, сильно не задерживайтесь! Встретимся в ресторане!» — с завистью крикнула ей толстуха. — О, Лаклавтин! Возьми меня! Оближи мою киску, Лаклавтин!

На расходы никто не обращает внимания — не каждый день встречаешься с писателем, — все едут ужинать в «Ля Буррид». Я оставил их наслаждаться своим счастьем, а сам пошел прогуляться. Хотелось бы знать, чем все закончится — подцепит он кого-нибудь или нет? — подойду чуть позже к ресторану посмотреть. В конце концов, литература — это не так уж и плохо. Тебя приглашают, вкусно кормят, ты резвишься с читательницами… Вот они уже встали из-за стола навеселе, налегке, на подъеме. Лаклавтин в окружении фанаток из последних сил натягивает улыбку. Время возвращаться в гостиницу. Он бы не отказался от легкого минета на сон грядущий прямо так, не снимая пальто, но барахтаться с читательницей всю ночь, когда силы на исходе, — перебор. Они вежливо прощаются, обсуждая возможность следующей встречи, кто знает, может на другом книжном салоне, посвященном Лаклавтину? Для разнообразия писатель садится в «Рено», мне кажется, за рулем та самая толстуха. Любопытно, она его все-таки переманила или нет? Ей выпало право отвезти писателя в гостиницу, питая нескромную сумасшедшую надежду проводить его до самого номера и там, апогей безумия, подталкиваемая неукротимым желанием, она займется любовью с Жаном-Мари Лаклавтином!

В конце концов в свой номер он поднялся один, даже на минутку не задержавшись с толстухой. Я тоже пошел спать. Теперь я знаю, какой он, Жан-Мари Лаклавтин. Я подозревал, что писатели в наши дни не имеют ничего общего с героями: достаточно прискорбно видеть это своими глазами.

Список вещей в моем чемодане:

Стопки вещей начинают расти, занимая все больше места. Я частенько открываю чемодан, чтобы посмотреть на его содержимое. По-моему, просто красота.

Моя цель — чтобы все поместилось в один чемодан.

Я приступил к сортировке вещей, навел порядок. Насколько это возможно, я стараюсь не копить хлам, обходиться минимумом. И все-таки набралось два мешка мусора, в основном бумага.

То немногое, что у меня есть, отдам в какую-нибудь благотворительную организацию. Приедет грузовик и увезет мою мебель, немногочисленные кухонные принадлежности, стиральную машину, пылесос. Квартира будет как новенькая, чистые нетронутые стены, как при заселении, идеальный пол, сверкающая кухня. Все удивятся, как это я прожил столько лет, и не осталось ни единого следа: ни царапинки, ни полоски. Когда мне будут возвращать залог, непременно назовут меня образцовым жильцом: «Жаль, что вы уезжаете!» А я буду уже далеко.

В бассейне я познакомился с преподавательницей французского по имени Флавия. Из-за депрессии она уже долгое время не работает. Перед тем как пойти в раздевалку, я на несколько минут задерживаюсь у края бассейна, сажусь на бортик, болтаю ногами в воде. Я выполнил свою норму — шестьдесят бассейнов — и теперь отдыхаю, наблюдая за остальными пловцами. Мне интересен их стиль, я высказываю замечания. Флавия удивительно плавает брассом: ее движения так порывисты, что кажется, будто она паникует, поначалу даже страшно становится, но если присмотреться, то просто у нее такой стиль. Она носит закрытый купальный костюм по колено.

Она славная девушка, не особо интересная, заметно, что пережившая какое-то несчастье (инцест, изнасилование и т. п.). Психоаналитики и антидепрессанты совсем лишили ее сна, и она ходит на занятия, где обучают, как нужно засыпать. Мне бы следовало бежать сломя голову, но что-то в ней вызывало во мне любопытство, она меня безумно веселила. А еще я видел в ней легкую добычу, чтобы избавиться от собственной неудовлетворенности и одновременно помочь ей освободиться от боли. Войти к ней в доверие не составило труда.

Ее растительность впечатляет, отсюда и закрытый купальник. Черные волоски, словно вереница муравьев, тянутся от самого пупка чуть ли не до колен. Нужно широко раздвинуть большие половые губы и пробраться сквозь мех, чтобы добраться до влагалища. Клитор темный и набухший, мало чувствительный. Вагинальное отверстие имеет необычную форму, слегка изогнутую книзу. Миндалевидный анальный проход окружен толстыми складками, промежность продолговатая — все вместе смотрится гармонично. Она оценила мое терпение и такт, приняв их за знак уважения; предупредила меня о своих страхах, но все-таки позволила войти в нее, хотя все это время лежала, зажмурив глаза. Потом она ушла в ванную, чтобы намазаться кремом от раздражения кожи.

Она звонит каждый день. Я делаю вид, что занят, что нет времени поговорить. Однако она не отчаивается, по-прежнему питая надежду увидеться — во имя нашей так называемой «любовной связи». Еще немного подожду и положу этому конец. Время от времени мне необходимо подвергать испытанию свою способность ни к кому не привязываться, подчеркнуто выражать свое безразличие. Мое равнодушие выглядит гораздо убедительней, когда оно непоколебимо противостоит любви ко мне, вот как сейчас. Нельзя сказать, что меня не трогают проявления чувств, я понимаю и принимаю их. Но я отвергаю всевозможные последствия, причиняющие боль. Да и потом вся ее шерсть — как леса Амазонии. Сначала интересно, в новинку, непривычно, но все-таки это убивает любовь!

В бассейне регулярно появляется какой-нибудь темнокожий, обычно высокий и крепкий парень, который не умеет плавать, но хочет научиться. Он долго сидит на бортике и внимательно наблюдает за остальными. Потом делает отчаянную попытку, бросается в воду, яростно колотит по ней руками и ногами и на последнем издыхании хватается за бортик. Тренер по плаванию выпрямляется на стуле и вытягивает шею: «Что этот идиот там вытворяет?»

Весна! Паскаль познакомился с малагасийкой посредством международного сайта знакомств в Интернете. Они общаются по электронной почте. Он показал мне ее фото: в топике и мини-юбке у разрисованной стены, на которой изображен лемур на ветке. Я поздравил Паскаля: «А она ничего». «У нее такой здоровый и приветливый вид, как считаешь? Улыбается. 56 кило на 165 сантиметров. Хорошая грудь! Занимается баскетболом». Он весь светится. Хочет пригласить ее на лето, она согласна. Если дело пойдет хорошо и они поладят, то она останется. Там она не может найти работу. Придется оформить ей документы. Он уже узнавал: лучший выход — женитьба. Я подбодрил его: «Нет причин, чтобы дело не заладилось! Жениться тебе, дружище, в августе!»

Г-н Мартинес отходит от дел. «Друзья мои, нужно уметь все делать вовремя!» Он собрал служащих казино в ресторане на прощальный банкет, чтобы представить своего преемника. Нам подали прекрасный ужин, всего было вволю, потом г-н Мартинес произнес речь и поднял бокал шампанского в честь персонала казино. Потом он предоставил слово новому директору, г-ну Лопесу, который, странное дело, был очень на него похож, только моложе: весьма элегантный, аккуратные усики, волосы зачесаны назад, нос с горбинкой. Он постарался заверить всех, что казино в прекрасном состоянии и нет причин что-либо менять: «В наших общих интересах вместе продолжать дело, начатое г-ном Мартинесом, если вы, конечно, не против». Мы похлопали, и все потихоньку закончилось. Верный самому себе, приветливый, само добродушие, Эженио полюбопытствовал: «Ну и как Патрик! Уже скоро? Доводишь до ума?»

Я достал из ящичка свое заявление об увольнении и уничтожил. Написал новое, точно такое же, на имя г-на Лопеса.

Умер принц Чарльз. Мне всегда казалось, что этот человек не на своем месте. У него был несчастный и мечтательный вид. Создавалось впечатление, что он подыхает со скуки.

Я положил нож для выживания под стопку одежды в платяной шкаф. Брать его с собой просто смешно. Похоже, со временем я склоняюсь к более спокойному и размеренному путешествию, которое в моих замыслах скорее похоже на легкий дрейф по сонному течению, чем на бешеную гонку. Мой отъезд не будет ни громким, ни демонстративным, однажды утром я уеду с чемоданом в руке, спокойно, буднично. «А-а, Патрик! Ты уезжаешь?» — «Да, я уезжаю».

Паскаль и Леонида решили завести ребенка. Я поздравил их: «У вас будет красивый ребенок, я уверен». Паскаль подсчитал, что когда его сыну или дочери исполнится двадцать, ему самому уже стукнет семьдесят. «Это еще ничего», — подытожил он.

Они неплохо смотрятся вместе. Вначале им было немного трудно ужиться. А потом они притерлись. К счастью, Леонида — девушка простая, с крепкой практической хваткой. Приехав во Францию, она не строила иллюзий относительно того, что ее здесь ожидает: она искала лишь покой и безопасность. Похоже, все это она обрела рядом с Паскалем. И, судя по его виду, он тоже доволен: «Неплохо все же, когда в доме есть женщина!»

Он предложил и мне подыскать спутницу. «Смотри, все очень просто, вот анкета с критериями поиска: возраст, рост, образование, каким видом спорта занимается…» Я уступил ради потехи. На экране высветился список из тридцати девушек, соответствующих моим требованиям. «Да у тебя огромный выбор! Смотри, вот эта очень симпатичная». Я ушел, мне расхотелось играть.

Собираться в дорогу стало моей привычкой, жизнью. Собираться в дорогу, толком не зная, куда ехать, и не трогаясь с места. Быть всегда готовым к отправлению, словно ты здесь проездом. Мы пассажиры времени на борту жизни; уехать — значит немного умереть. Я только и делаю, что умираю.

Г-н Лопес лично провел собеседование с каждым служащим казино. Честное слово, он приятный малый. Он объявил, что это счастье, когда можно рассчитывать на верных сотрудников, таких, как я. «Вы знаете, Патрик, — вы позволите мне называть вас Патрик? — это важный, даже основополагающий фактор, когда ты окружен людьми, которым можешь доверять, которые обладают опытом и ответственно подходят к работе! Г-н Мартинес говорил мне, что у вас были трудности некоторое время назад. Сейчас все утряслось? В добрый час! Надеюсь, мы поладим и доработаем вместе до пенсии! Эх! Незаметно она приближается! Для вас, я имею в виду. А у меня еще есть немного времени на раздумья».

В бассейне я открыл для себя технику задержки дыхания. Молодой загорелый парень с длинными обесцвеченными волосами тренировался в прошлую пятницу, усевшись на дно бассейна в позе лотоса с блаженной улыбкой на губах. На первый взгляд вроде ничего сложного. Потом он медленно поднялся на поверхность, словно проснулся, двигаясь, как медуза. Когда он нацепил свою моноласту, бассейн превратился в парк развлечений, он шнырял из угла в угол, как дельфин. В среду он не пришел. Было спокойней.

Я продержался минуту. Надо бы купить секундомер, чтобы засекать время. А пока приходится полагаться на часы в бассейне и их секундную стрелку. После нескольких неловких попыток стал чувствовать себя под водой уверенней. Там хорошо! Без кислорода, погрузившись в воду, словно в вату, чувствуешь, как жизнь концентрируется внутри, сдерживаемая вместе с дыханием. Несколько секунд ощущаешь все свое существо и с особой остротой ту жизнь, что бьется в тебе, такую хрупкую и такую упрямую, бурлящую и многообещающую. Видимо, это и есть «опьянение глубиной» на отметке два с половиной метра.

В следующую среду постараюсь продержаться полторы минуты.

Жанне девятнадцать. Я предложил ей свою комнату, но она отказалась и спит в гостиной на одеялах. Моя квартира не подготовлена к приему гостей. Два дня назад она села ко мне за стол в казино, у нее было несколько жетонов, примерно на сто евро, — все, что осталось. В три захода ее карманы опустели. Она играла не ради выигрыша, а чтобы избавиться от лишнего. Склонив голову, покусывая потрескавшиеся губы, она ставила вслепую на первый попавшийся номер. Проиграв последнюю ставку, она молча встала из-за стола и ушла. Порой казино служит пристанищем для отчаявшихся и помогает им избавиться от ненужных денег. Я снова увидел ее после закрытия в три часа ночи. Закутавшись в пальто, она сидела на крыльце. Я прошел мимо, но вместо того, чтобы двинуться к парковке, остановился на последней ступеньке.

На пару секунд я замер, осмотрелся — ночь, в небе сияют звезды. Я стоял к ней спиной, она, наверное, подумала чего это он, что ему нужно? Я мог бы вернуться домой и не вмешиваться, безучастно бросить ее на произвол судьбы — никаких болезненных последствий, Патрик! У каждого свое горе! Оставайся на своем месте, и все будет хорошо. Тебе есть чем заняться. Я молча присел рядом на ступеньки казино. Достал из кармана гигиеническую помаду и протянул ей, как протягивают платок, хотя она не плакала. Она взяла ее.

— Можете оставить себе.

— Спасибо.

— Я ей почти не пользовался. Вы проездом?

— В каком-то роде да. На самом деле, мне кажется, что этот путь я прошла до конца.

— Вы издалека?

— Если смотреть с высоты птичьего полета, то не очень.

— У вас усталый вид.

— Вчера в кафе у меня украли сумку. Я не спала уже двое суток. Можно у вас переночевать?

— Я живу в Кане в небольшой квартирке. Вы займете мою спальню, а я посплю в гостиной.

Я предложил ей остаться у меня на некоторое время, чтобы передохнуть. На добрые дела, равно как и на плохие, нас толкает одна и та же потребность очищения. Как ни крути, это только пойдет на пользу. Однажды утром Жанна собрала вещи и уехала. Путешествуя безо всякой определенной цели, она взяла себе за правило не выпускать из виду море, ехать вдоль берега, словно пыталась нащупать границы мира, и, может быть, питала безумную надежду обнаружить тайный выход. От Ниццы, точки ее старта, она проехала по средиземноморскому побережью вплоть до Гибралтара, потом вдоль Атлантики, потом был Ла-Манш. Она хотела добраться до Северно-Ледовитого океана, но ее странствие остановилось в Люксюр-Мэр, в Кальвадосе. Вообще ее скитания длились не так долго, всего каких-то три месяца. И все же это были целых три месяца свободы, беззаботности, сбывшихся грез. В ее возрасте это называется «бегство», достаточно частое явление в молодости, потом люди взрослеют. «Скажи, а зачем тебе столько туристических каталогов?»

В ее глазах я выгляжу жалким типом, привлекательным, немного странным, стареющим юношей с карикатурными мечтами. «Чего ты ждешь? Давай, уезжай! Забирай чемодан и сваливай! Не пудри мозги!» Я попытался объяснить, что у меня другое путешествие. Я и сам удивился своему порыву, мне захотелось изменить ее мнение. Видимо, мне было важно заслужить ее уважение. Обычно мне совершенно наплевать на то, что обо мне думают другие. Но мне близки ее молодость, ее мятежная вера в человека и даже ее презрение. Хочется сказать ей, что мы одного поля ягоды, я тоже ищу выход, страну улыбок, место, которого нет на карте, подальше отсюда: и чемодан я уже собрал.

В ее возрасте действовать еще кажется возможным, и практика берет верх над теорией. Скоро ей придется вернуться домой, но она рассчитывает снова уехать. Я поддерживаю ее в этом ее стремлении. Со временем она остепенится, надеюсь, не до конца, и сможет подчинить рассудку свою жажду жизни. Я все уложил в чемодан, это моя тайная сторона жизни. Наверняка можно было придумать что-то получше.

Я проводил Жанну на вокзал. Заодно и сам впервые там побывал. Дал ей немного денег, примерно столько же, сколько она проиграла в рулетку неделей раньше. Мы вместе подождали поезд. «Держи, возвращаю тебе помаду, она мне больше не нужна». Она поцеловала меня в щеку, чтобы я почувствовал мягкость ее губ. Кажется, я улыбнулся.

Стоя у окна в вагоне поезда, она пожелала мне приятного путешествия и уехала.

Паскаль переезжает, ребенку нужна комната. У них родилась дочь Мари-Анж. Я подарил ей резинового жирафа, чтобы она чесала десны. Он покупает дом. Нашел недорогой на окраине Кана по дороге в Лизье. Нужен небольшой ремонт, но это не страшно. Леонида разобьет в саду огород. Все у них будет хорошо. Паскаль светился энтузиазмом, больше обычного брызгал слюной, трясся всем телом. Я хлопнул его по плечу: «Будь счастлив!» — «Заедешь в гости?»

Заместитель г-на Христофилоса мне не очень нравится. Он попросил объяснить, зачем мне все эти прививки, кем именно я работаю, к чему, например, предохраняться от спинномозгового менингита: «Я не очень понимаю. Это чрезвычайно редкая болезнь, которая встречается только в Амазонии. Как? Вы крупье?» Он и слышать ничего не хотел о повторной вакцинации. Мне ничего не остается, как найти другого, более сговорчивого врача.

Люди вокруг меняются, жизнь идет. Как пейзаж, мелькающий за окном.

Лунная станция New Moon принимает своих первых колонистов. В основном это ученые и один восьмидесятилетний китайский миллиардер, решивший закончить свои дни на Луне.

В своей жизни я не часто ездил в отпуск. Я всегда оставался в Кане. Летом я немного гуляю, растворяясь в толпе туристов. Как-то побывал на месте высадки десанта. Помню, я долго созерцал тот самый кровопролитный Omaha Beach. Три тысячи убитых и три тысячи раненых за несколько часов. Вот здесь, прямо передо мной. Я сунул руки в карманы, небо было серое, волны злые. По пляжу бродили туристы, кто в глубокой задумчивости, кто просто нагуливал аппетит. В некоторых местах время как будто замирает, словно определенные события все продолжаются и продолжаются, а время — материя чувствительная, не то что человеческая память, и не от каждой раны оно может оправиться.

Я еду в Лондон на три дня! Решено! Я регулярно обновляю свои туристические каталоги, и вот мое внимание привлекла реклама длинного уик-энда в Лондоне. Особой любви к Англии и англичанам я не испытываю, но, не знаю почему, я поддался соблазну, подумав: «Слушай, ведь это недорого! Три дня пройдут быстро. До Лондона рукой подать. Не такое уж и сложное дело».

Купил небольшую сумку для коротких вылазок. Выбрал модель с прочным дном, с вместительным внешним карманом, открывается как капот, так что все содержимое как на ладони. Вероятно, она пригодится мне всего один раз. Не стоит думать, что я разменяю свою цель по мелочам. Да, я уезжаю на три дня, но это не имеет никакого отношения к моему решению уехать вообще. Простая поездка, чтобы развеяться. Тут нет ни предательства, ни трусости. И путевку я пока еще не забронировал.

Раздобыл учебник английского Assimil, с кассетами. Чтобы освежить знания. А вообще все быстро возвращается. «Excuse те, Sir. I would like to go to the Museum». У меня никогда не было хорошего произношения — это как с улыбкой: ничего не выходит. Еще я приобрел складной зонтик, умещающийся в кармане. Бросая вызов суевериям, я открыл его в ванной перед зеркалом. Во мне всегда было что-то английское — сочетание изысканности и непочтительности, будто кричишь «Да здравствует королева!», показывая Вестминстеру голый зад.

Меня посетил владелец квартиры, последний оставшийся в живых сын старого польского еврея, умершего в возрасте девяноста двух лет в гостиничном номере на Балеарах. За квартиру я платил через агентство, которое занимается арендой, и ни разу не видел ее хозяев с тех пор, как мы составили акт о состоянии жилого помещения. Я пригласил его войти, он хотел со мной поговорить. Мимоходом осмотрел квартиру: «Все на месте! Превосходно! Сколько вы уже здесь?» Мы сели на кухне. «Итак, я собираюсь выставить квартиру на продажу. Хотел вас предупредить заранее, вы, естественно, имеете право преимущественной покупки. Это самое малое, что я могу для вас сделать». Я ответил ему, не задумываясь, что статус квартиросъемщика мне прекрасно подходит и в мои планы не входит становиться собственником этой или какой-либо другой квартиры. Впрочем, я очень хотел бы остаться здесь. «Понимаю. Скажите, а вы здесь красили?» Я проводил его до двери. Он пристально осмотрел стены. «Невероятно! Ни пятнышка! За двадцать лет!»

На этих выходных в квартиру Паскаля въехал новый жилец. Парню лет тридцать, вроде одинокий. Мебели немного.

Я зашел в уже ставшее родным туристическое агентство «Астролябия» по поводу своего короткого визита в Лондон. Рекламная акция закончилась. Предложение было действительно в течение весенне-летнего сезона. Каталоги поменяли, и сейчас пришло время программы осень-зима. «Не страшно. Тогда в следующий раз. Спасибо». Я ушел, прихватив с собой новый каталог.

Отпраздновали уход на пенсию Эженио. Он воспользовался случаем, чтобы представить свою новую жену. Каждый по-своему проводит время! Он путешествует за счет своих женщин, меняя их в среднем раз в десять лет. Впрочем, у него неплохой вкус.

Перед уходом он подарил мне набор отверток. «С того самого дня, как ты сюда устроился — Богом клянусь! — я уверен, что однажды ты еще всех нас удивишь». Я пожелал ему спокойной пенсии. «За меня не беспокойся, старик. Жизнь продолжается, это прекрасная и удивительная штука!»

У меня такое впечатление, что я не старею: мне все так же тридцать. Я осознаю прошедшие годы, события, которыми они были отмечены, но я в них практически не участвовал, так что они прошли бесследно и никак на мне не отразились. Мне часто говорили, что я похож на медведя, если так, то я медведь в спячке, все жизненные системы которого погружены в сон в ожидании светлых дней.

Мне уже удается продержаться под водой две минуты. Две минуты тишины — остановка, пауза, словно передышка.

Все произошло довольно быстро: квартира продана, и меня просят покинуть жилплощадь. Дали три месяца на переезд — медведя выставляют за дверь его берлоги.

Куда мне идти? Искать новую квартиру, заново где-то селиться, привыкать к месту — мне это претит. Вот, оказывается, насколько я привязан к двум своим комнатам. Бесполезно сопротивляться, все равно привязываешься к месту. Со временем пускаешь корни. Я хожу из спальни в кухню-гостиную с потрясающей, безошибочной проворностью и гибкостью кошки: я дома. С закрытыми глазами я разогреваю в микроволновке китайский рис, время выверено с точностью до секунды, и приступаю к поеданию, щелкая пультом телевизора. В полнейшей темноте я встаю, умываюсь, одеваюсь, потом выхожу на улицу, не задев ни одного угла. Свои сорок пять квадратов я меряю шагами с легкостью и точностью акробата на канате. Нужно видеть, как я передвигаюсь в этих четырех стенах — настоящий балет! Мне наверняка будет их не хватать, здесь я жил, эти стены оберегали меня более двадцати лет!

Эта квартира была моим космическим кораблем, летучей крепостью, подводной лодкой, шлюзовым отсеком. Покидая ее, я теряюсь, падаю, тону. Жизнь упорядочивает самое разное содержимое: от необъятной вселенной до сокровенной мысли. Эта квартира как раз и была мерилом моего существования, ни большая, ни маленькая. Конечно, однажды я бы уехал, но по собственной воле, в назначенное время, а не так, когда ни с того ни с сего тебя выставляют за дверь. Я окажусь со своим чемоданом на улице. Что я буду делать?

Я шатался из комнаты в комнату, как неприкаянная душа. А ведь это подходящий случай, чтобы уехать по-настоящему, как только окажусь на улице, продолжить движение и не останавливаться.

Я позвонил в «Эммаус», грузовик ждет внизу. Я сказал парням забирать все, мне ничего не нужно. «Все? Даже шмотки? И куда вы так поедете?» Я перебрал одежду, оставил только то, что вошло в чемодан. «Скажите, под стопкой одежды я нашел нож, его тоже забрать?» Я уже не грущу, что вынужден покидать квартиру и лицезреть разбросанные вещи, я решился. Напротив, мое состояние напоминает эйфорию, я счастлив и бодр. Хотя и причин-то нет.

Последний раз все осмотрел. На полу в беспорядке валялись груды туристических каталогов: Доминиканская республика, Австралия, Япония, Юго-Восточная Азия. В пустой квартире они выглядели как брошенное на пол прощальное письмо без адреса. Я закрыл входную дверь на ключ. Спустился по лестнице. Проверил, не завалялись ли какие письма в почтовом ящике. Вышел на улицу с чемоданом в руке. Стояла хорошая погода. Я уехал.

В центре города я нашел гостиницу «Надежда», не очень дорогая, то, что надо. В начале мне было трудно приспособиться, прижиться. Но мало-помалу я привык. Вот уже четыре года, как я здесь обитаю. Номер 11, второй этаж. Я договорился с хозяином, что буду платить помесячно за полупансион. Окно выходит на улицу, в районе довольно много торговых комплексов. Несколько лет назад неподалеку отсюда располагался магазинчик «В тропиках». Теперь это лавка готовых блюд. Над кроватью я приклеил скотчем карту полушарий. И часто смотрю на нее.

Пенсия мне по душе, я не скучаю. Продолжаю два раза в неделю ходить в бассейн. Я немного сократил дистанцию, перешел к тысяче двумстам метров, это 48 бассейнов. А еще я занимаюсь ходьбой. Прогуливаюсь по окрестностям, покидаю пределы Кана, иногда добираюсь до устья Орна, рядом с Мервилем. Купил шагомер, порой набегает до сорока километров. Чувствую себя хорошо, я в форме. Люди с трудом верят, что я на пенсии: «Не может быть! Вы шутите!»

В полдень я обедаю вне дома. По очереди посещаю разные заведения в центре города: китайский ресторан, турецкий или индийский. Я сдружился с официантом из «Тадж-Махала» по имени Али. Он с воодушевлением рассказывает о своей стране, он родом из Бомбея. «Ты так любишь путешествовать, тебе нужно поехать в Индию. Это самая красивая страна в мире! Mother India!» Я зашел в книжный, купил путеводитель. И правда, выглядит соблазнительно. Я прочел там, что в Индии серьезные проблемы с питьевой водой, поэтому, настойчиво рекомендуется запастись очистительными препаратами (Micropure) или пить воду только из бутылок известных марок (Saam Water, Simla). Я все записываю.

В семь тридцать я обычно уже за столиком гостиничного ресторана. На ужин суп или салат и десерт. Потом поднимаюсь в свой номер посмотреть выпуск новостей. Сразу после них идет художественный или документальный фильм. У меня ощущение, что я живу в зале ожидания.

На моем счете накопилось двести пятьдесят тысяч евро. Еще немного, и я мог бы оплатить поездку на Луну!

С тех пор как я перестал работать, в казино больше не заходил. Ушел я скромно, без торжеств: сунув письмо об увольнении в карман, попрощался с г-ном Лопесом и персоналом. «Значит, все? Это была последняя смена. Ладно, до свиданья, Патрик». Мне пришлось привыкнуть к новому ритму жизни, я стал лучше спать. «Делайте ваши ставки, господа! Ставок больше нет!» Я столько раз повторял эти фразы, что они до сих пор все еще звучат в моей голове, для крупье это как стук отбойного молотка.

Я освободил чемодан и сложил туда деньги. Получился ковер из купюр, заботливо собранных в пачки. Директор банка лично вручил мне мои сбережения, немного обеспокоенный: «Вы уверены, что правильно поступаете?» В своем номере я любовался богатством, что скопил за свою жизнь, переполненную всевозможными намерениями. Купюры выглядели так здорово: я их гладил, трогал, теребил, нюхал. Настал вечер, я закрыл чемодан и оделся. Достал тот самый льняной костюм. Вышел из гостиницы. Завидев меня, хозяин удивился: «Вы съезжаете?»

В казино я спросил г-на Лопеса. «А, Патрик! Какой сюрприз! Чем обязаны вашему визиту?». Я открыл чемодан: «Я пришел играть». Пришлось объясняться, а то он заподозрил что-то неладное, смотрел на меня с подозрением. Потом он решил меня образумить, я сразу его остановил: «Пожалуйста, г-н Лопес. Я хотел бы пойти поиграть». Какой-то новенький, незнакомый мне служащий казино, проводил меня к столу с рулеткой. Мой бывший напарник, с которым я работал последнее время, уважительно приветствовал меня. Подошло несколько любопытных. «Делайте вашу ставку, месье». Я все поставил на 11, мой номер в отеле. Г-н Лопес в последний раз строго посмотрел на меня. «Ставок больше нет!»

Бассейн. Одна минута сорок восемь секунд под водой и 1050 метров.

Обед в «Тадж-Махале»: шишкебаб, рис басмати.

После обеда взялся за книгу Жана-Мари Лаклавтина. Достал ее из чемодана, открыл и стал читать. Двенадцать страниц.

Спать в 23 часа.

Провалялся все утро до 11 часов.

Небольшая прогулка: 5 километров.

Работал над путешествием вокруг света: подготовил программу по Индонезии.

Спать в час ночи.

Прошел пешком восемнадцать километров.

Обед в «Китайском счастье».

Прочитал три страницы Лаклавтина.

Умер Джонни Холидей. Ему был 101 год. Он прожил долгую жизнь. Посмотрел по телевизору посвященную ему передачу.

Спать в полночь.

— Как она поживает?

— Это несколько деликатная тема… Я биолог, генетик. Некоторое время назад я совершенно случайно узнал, что мой отец мне не родной. Тогда мама рассказала мне о ваших с ней отношениях. По ее словам, вы мой биологический отец.

— Надо же! А я-то думал, что не оставил после своего пребывания на земле ни единого следа… Симон… Да, припоминаю. Я подарил тебе резинового жирафа, когда у тебя резались зубки. Ты ел?