9
Первые километры дороги были сплошным удовольствием. Душа пела от сознания, что я вырвался из этого сумасшедшего дома и скоро вернусь домой, в нормальный мир с хмурыми булочницами, истеричными постовыми и штрафами за не пристегнутый ремень безопасности, пешеходами, проклинающими вас на «зебре» даже тогда, когда вы их пропускаете. Словом, жизнь как жизнь… Если бы я знал, какая катастрофа ждет меня впереди!..
Я паркуюсь перед нашим домиком, беру с «пассажирского» сиденья пакет с круассанами, подхожу к двери. Она заперта на ключ. Вокруг ни души. Я достаю из кармана свои ключи. Странное дело — сейчас девять утра, а Коринна не работает по пятницам в утреннее время.
Отпираю дверь, выключаю «охрану» и… застываю на месте. В прихожей прямо передо мной лежат мои вещи — компьютер, гладильная доска, паровой утюг, картина, три чемодана, четыре одежных чехла и шесть картонных коробок со старинными первоизданиями, словом, все, с чем я год назад приехал в Шатору. Как ни удивительно, но первая мысль, посетившая меня при виде этой кучки имущества, касается не столько поступка Коринны, сколько вывода из него: до чего же мало места занимает целая жизнь!
Я распечатываю конверт, лежащий на картине «Небесная фантазия» Лидианы Ланж (акриловые краски по холсту) — на ней изображен распятый Христос в эйфории, без всяких ран и тернового венца — сама художница и ее налоговый инспектор сидят за столом в тени его креста, посреди пустыни, кишащей змеями.
Жан-Люк,
Если ты решил меня бросить, лучше сделай это сразу. Я прекрасно понимаю, что тебе сейчас трудно со мной и поэтому захотелось чего-то на стороне, но я очень сильно люблю тебя, и у меня больше не хватит сил перенести еще один жизненный крах из-за мужчины. Так вот: если ты считаешь, что можешь ночевать неизвестно где, даже не потрудившись позвонить мне и придумать какую-нибудь ложь во спасение, если тебе наплевать на то, что я не спала целую ночь, представляя тебя то в постели шлюхи, то в агонии среди обломков машины под обрывом, ты глубоко заблуждаешься, — этого я не потерплю! Я обзвонила все окрестные больницы, поставила на ноги полицию, чтобы мне сообщали даже о самых мелких несчастных случаях, и чем все кончилось? Единственное, что тебе пришло в голову написать мне сегодня утром, это твое жизнерадостное «Еду!», — как ни в чем не бывало! Что же это такое — легкомыслие беззаботного гуляки, садизм в чистом виде или хамское пренебрежение?
Ты можешь оставить свои оправдания при себе; я виню тебя только за эту бессонную ночь, за мои страхи и твое наплевательское отношение ко мне. И прошу только об одном: если ты намерен меня бросить, не тяни с этим, действуй, как хирург — быстро и решительно. Не ищи встречи со мной, я хочу поставить точку сама, без тебя. Меня не будет целый день, Жюльен в школе до шести вечера, таким образом, в твоем распоряжении достаточно времени, чтобы забрать свои вещи.
Но если ты их оставишь, если я после работы найду их на том же месте, значит, всему случившемуся есть другое объяснение, а не то, что я высказала в этом письме. В этом случае, я согласна встретиться сегодня вечером. Но только умоляю, будь честен со мной! Не оскверняй ложью мое согласие отпустить тебя на свободу, чтобы ты мог вычеркнуть меня и Жюльена из своей жизни. Если вы с ним захотите видеться в мое отсутствие, — я, конечно, не буду вам мешать. И не беспокойся насчет своей половины квартплаты: я кому-нибудь сдам верхний этаж.
Вот и все. Прислушайся к голосу сердца и живи своей жизнью. Я не отрекаюсь от слов, сказанных мной позавчера: я готова делить тебя с другой женщиной, которая даст тебе то, в чем я тебе сейчас отказываю, но прошу сказать об этом откровенно. Слишком уж я настрадалась до встречи с тобой от всяких лживых умолчаний.
Надеюсь, ты правильно поймешь мои чувства и отнесешься к ним с уважением, либо найдешь убедительные доводы, которые опровергнут мои догадки. Я была искренней, когда писала это письмо, и надеюсь, что ты ответишь мне тем же. Заранее благодарю,
Коринна.
Я уронил руку, в которой зажал скомканное письмо, и яростно пнул свои чемоданы. Да что же это такое, просто с ума сойти можно! Бросившись в кухню, я схватил блокнот, в котором мы по очереди записывали, что нужно купить, вырвал из него листок и начал судорожно писать ответ. Во-первых, ее обвинение просто нелепо: вчера вечером я послал ей эсэмеску и дважды звонил, — не может быть, чтобы она ничего не получила! Я, конечно, ничуть не сомневаюсь в ее искренности, потрясен ее письмом, убит тем горем, которое доставило ей это недоразумение, люблю ее по-прежнему и заверяю, что в наших отношениях ничего не изменилось, а потому прошу встретиться со мной в Long Way, где буду ждать, начиная с семи вечера. Там я расскажу ей обо всем, что со мной стряслось — о грозе, о липе, о телефонных помехах и незадачах с проверкой дел этих психов из Green War. В качестве вещественного доказательства — впрочем, довольно смехотворного, — я приложил к своей записке счет за пребывание в замке и, в завершение этого «крика души», добавил, что отлучение от ее ласк сводит меня с ума, это чистая правда, но я могу поклясться чем угодно, что в моей жизни нет никакой другой женщины.
Вернувшись в переднюю, я положил свой ответ на ту же, снятую со стены картину, где нашел ее письмо. У меня даже не хватило мужества побриться и переодеться; я вышел и запер за собой дверь, с необъяснимым, но искренним ощущением, что последняя фраза моего послания лжива, опасно лжива, что это начало какого-то предательства.
В саду я бросил наземь свой ранец и обнял своего единственного приятеля — многовековой голубой кедр, из-за которого и уговорил Коринну снять именно этот домик. Потрясающее дерево, настоящий великан с таким огромным дуплом, что в нем можно стоять во весь рост. Он излучает силу, заражающую меня каждое утро энергией, которую я потом растрачиваю попусту. И которая убывает еще быстрей, когда моя рука касается его «приемыша» — тоненького сухого ясеня, росшего вплотную к кедру, чья кора со временем обволокла и задушила его.
Я бы хотел, чтобы гренанская липа вечно стояла на своем месте. И чтобы прошлой ночи никогда не было. У меня еще много времени до семи вечера, чтобы вытравить из души завладевшее мной смятение, выбросить из головы эту историю с Изабо и убедить себя с помощью веских доказательств, что все это чистый бред, дурацкие фантазии — или попросту заговор.
* * *
Начал я с того, что остановил машину возле бакалейной лавки на улице Мюссе, купил луковицу и спрятал ее в правый карман. Пускай это смешно, но если Рафаэль Мартинес прав, плевать мне на все! Я не собираюсь терять Коринну ради виртуального траханья с шестисотлетней любовницей. А в обеденный перерыв съезжу к своему напарнику в больницу, покаюсь перед ним в неверии, признаю справедливость его доводов, — недаром же он проработал в Берри целых десять лет! — соглашусь с тем, что колдовские чары властны даже над налоговыми инспекторами, расскажу о вчерашней ночи, выслушаю его советы. И если он подтвердит, что затейники из Гренана действительно запудрили мне мозги, то плохо же им придется: я напишу их имена на бумажках, скатаю бумажки в трубочки и заморожу в лотке для льда. Экзорцизм on the rocks!
Вот в таком-то расположении духа я и прибыл десять минут спустя на стоянку налогового управления. Пока я приглаживал волосы, глядя на свое отражение в лобовом стекле, через три площадки от меня запарковался темно-синий «Ситроен С6», прикрыв собой каллиграфическую надпись на асфальте:
Заместитель управляющего государственными финансами департамента Эндр.
Я встал у белой ограничительной линии площадки, дожидаясь, когда мой начальник откроет дверцу и распрямит свой длинное холеное тело в безупречном костюме. Заметив меня, он помрачнел, поправил галстук и с непонятным смущением пожал мне руку. Я извинился за свой расхристанный вид, намекнув на деликатные обстоятельства. В ответ он участливо кивнул и выразил мне свое сочувствие. Я отреагировал на это как последний дурак: оглянулся, словно у меня за спиной стояла Изабо, словно господин Кандуйо мог увидеть воочию привидение, с которым я провел ночь любви.
— Да… это был ценный работник, — вздохнул он.
И только миг спустя я с ужасом понял, кого он имел в виду.
— Но, с другой стороны… заразить нас вирусом с порносайта!..
Он развел руками и сокрушенно хлопнул себя по ляжкам. Вот и вся надгробная речь. Стиснув луковицу у себя в кармане, я спросил, что произошло.
— Остановка сердца — вчера, во время операции… Разве вы ничего не знали?
Я в шоке. Захожу в здание и звоню вдове Рафаэля. Стоя в кабинете, который мы с ним делили больше года, я гляжу на его пустой стул, на идеально ровные стопки документов, пачки жвачек и календарь, в котором он вычеркивал дни с тех пор, как бросил курить. В трубке раздаются рыдания Жозианы… или Кристианы, забыл, как ее зовут. Сквозь слезы она что-то кричит о страховке, раздельном владении имуществом, получении вклада наличными. Я говорю, что потрясен его кончиной не меньше ее, что он так заботливо относился ко мне с первого же дня моей работы в управлении. Пытаюсь припомнить еще какое-нибудь положительное качество, но она бросает трубку, истерически выкрикнув напоследок, что все мужики одинаковы.
Я подхожу на минутку к окну: стоянка уже заполнена, ни одного пустого места. Кроме одного — с номером, который, конечно же, сменят сразу после летних отпусков. Бедняга Рафаэль! Уж он-то никому не привидится в сладких эротических снах. Несмотря на экстаз, пережитый прошлой ночью, я продолжаю думать, что с физической смертью для человека все кончается, и он живет дальше только в сердцах своих близких; впрочем, это не отменяет веры в рай или ад для тех, кто пока еще жив. А память, которую оставляют по себе люди типа Рафаэля, будет отравлять душу его жены лишь горькой, но, увы, оправданной злобой: он не думал о будущем, не накопил сбережений, утаивал для своих шлюх часть домашнего бюджета, а теперь вообще оставил ее одну с тремя ребятишками на руках. Зато меня с Артуром, единственным умершим существом, дорогим моему сердцу, связывала такая искренняя любовь, что впору действительно поверить в рай: вот уже двадцать лет я вспоминаю годы нашей дружбы с ностальгической нежностью и черпаю в них поддержку и утешение — даром, что он был всего-навсего уличным котом.
Что уж говорить об этой Изабо, чьи молодость, страсть и трагический удел оставили во мне, по милости сомнительной ясновидицы и обрывков эротического сна, такой глубокий след, что я даже уверовал в реальность нашей встречи.
Я закрываю окно. Единственная разумная вещь, которую я могу сделать в память о моем коллеге, это просмотреть его записи и как можно лучше оформить отчет по последней проверке, проведенной вместе с ним.
Уткнувшись в бухгалтерские бумаги Green War, я анализирую пометки и оценки Рафаэля и чем дальше, тем больше проникаюсь его суеверными подозрениями, пробую поставить себя на его место и понять, как бы он взглянул на случившееся. Знай Рафаэль о последних событиях, он бы не преминул обвинить торговцев хищными букашками в том, что это они наслали на него сердечный приступ вчера утром, желая, чтобы я вернулся в замок один, — ведь им нужно было угостить мной свое привидение. Уж он-то мигом распознал бы их козни при виде рухнувшей липы, которую хозяева принесли в жертву, лишь бы удержать меня при себе. А может быть, докопался бы и до того, что если призрачная дама способна вызвать оргазм у живого мужчины, ей ничего не стоит накликать смерть на кого-то другого.
Стоп, это уже бред! Беру чистый лист, нацеливаю перо в верхний его угол и начинаю мысленно собирать воедино свои выводы, прикидывая, в каком порядке их лучше расположить и ожидая, когда на меня снизойдет вдохновение.
О, мой Гийом, мой возлюбленный, я счастливейшая из женщин…
Я роняю ручку и испуганно отодвигаюсь подальше вместе со стулом. Моя рука начала писать совершенно непроизвольно, и мне потребовалось несколько секунд, чтобы расшифровать нацарапанные слова и уразуметь, что они не имеют ничего общего с деловыми соображениями, которые я намеревался изложить на бумаге.
Разорвав листок, я беру другой и сосредоточенно вывожу на нем аккуратными буквами:
Уведомление о штрафных санкциях
На основании статей №№ 35, 36, 37 и 38 Сводного налогового кодекса я счастливейшая из женщин благодаря тебе, но я ничуть не виновата в смерти сборщика податей…
Я вскочил с места, ошеломленный. Мне пришлось сделать усилие, чтобы отбросить перо, которое с бешеной скоростью водило моей рукой по бумаге. Просто кошмар — это уже не ощущение внешней силы, подчинившей себе мои пальцы, а шизофрения в чистом виде, когда сознание дает сбой и спасается бегством в параллельный мир. Я чувствую, что во мне идет не столько взаимодействие с посторонним влиянием, сколько внутренняя, подспудная работа, которая мешает сосредоточиться и выявляет мою истинную проблему. Сборщик податей… Подати и соляной налог — слова из дореволюционного режима, так почему же о моем коллеге говорят на средневековом языке, уж не с целью ли внушить мне, что Изабо смотрит на него моими глазами? Если мое подсознание ведет подкоп под мой разум, выражаясь картезианскими аргументами, то мне нужно срочно бежать к психиатру.
Но для начала необходимо покончить со всеми неясностями, доказав себе, черным по белому, что сведения, полученные мной прошлой ночью, обыкновенная выдумка.
Я беру свой ранец и, выбежав в коридор, чуть не сбиваю с ног господина Кандуйо, который выражает свое сочувствие Бергу и Ванье из 1-й бригады. Увидев его испуганное лицо, я рассыпаюсь в извинениях и считаю своим долгом объяснить, что спешу проверить кое-какие подробности в досье Green War.
— Берегите себя, Тальбо! — с отеческой заботой советует мне заместитель управляющего. — Помните о своем коллеге!
Садясь в машину, я вдруг обнаруживаю пропажу луковицы. С минуту колеблюсь, раздумывая, не купить ли другую, но потом говорю себе, что суеверие — это ловушка, что талисман только усугубляет воздействие того, от чего призван охранять. Я уж как-нибудь избавлюсь от этого морока усилием разума, а не слепой верой в псевдо-волшебные свойства какой-то луковицы.
