20

Неделю назад он упал в парке и ударился головой о дерево. Хирург счел необходимым прооперировать его, чтобы удалить гематому, но общая анестезия спровоцировала у него перемежающееся помутнение сознания. По словам Коринны, это не был типичный «альцгеймер», однако болезнь послужила ему предлогом, чтобы забыть свою жену. Когда Ядна приходила в сторожку навестить его, он называл ее «госпожа мэрша» и спустя несколько минут отсылал в замок.

Зато меня он узнал сразу. Я воспользовался контрольной поездкой на расположенную поблизости лесопилку, чтобы привезти ему свежие круассаны к завтраку, как раз в то время, когда у Коринны заканчивалось ночное дежурство.

— Ваша подруга очаровательна, а уколы делает просто божественно. Конечно, не будь ее здесь, вы никогда не откликнулись бы на мое приглашение. Это ведь я попросил доктора… как его там…

— Совенарга.

— …прислать мне самую хорошенькую медсестру в кантоне, и оказалось, что это именно она; нормальные люди называют это совпадением. А вы по-прежнему нормальны, Гийом?

— Меня зовут Жан-Люк.

— Моя жена тоже была создана для семейного счастья, но мы с ней разошлись на жизненном пути. Никогда не женитесь, друг мой, если вас страшит одиночество.

И он с довольным вздохом вытянулся на своем узком ложе — специальной медицинской кровати, которая стояла в центре лаборатории, занимавшей весь нижний этаж старинной лачуги; справа от постели находился муравейник под стеклянным колпаком, слева — большая клетка, где метались крысы. Вдоль плинтуса периодически пробегала крошечная мышка, она глядела на них сквозь решетку, словно пришла в тюрьму на свидание, и исчезала, юркнув обратно под мебель. В общем, здешняя гигиена оставляла желать лучшего, но Коринна видала и не такое, а сам Виктор Пикар, даже с забинтованной головой, держался героем.

— Ну, пока, милый, — сказала она, чмокнув меня в уголок рта. — Шарлотта придет через четверть часа.

Ночные бдения не слишком утомляли ее. Единственный тяжкий момент, как она говорила, наступал в момент пробуждения больного. Старый ученый принимал ее то за свою мать, то за медсестру концлагеря Маутхаузен, и шепотом умолял раздобыть ему гражданскую одежду, чтобы пуститься в бега. Или же он садился на кровати, спускал ноги на пол, протирал глаза, смотрел на нее и простодушно спрашивал:

— Так! Скажите мне, кто я?

Коринна нашла в Интернете биографию старика и рассказывала ему о его детстве, о том, как он воевал, а потом учился в Принстонском университете, о его всемирно известных работах по поведению муравьев, о его спорных публикациях, посвященных квантовой физике в приложении к парапсихологии. Она сильно подозревала, что он симулирует провалы в памяти, желая посмотреть, чем она будет их заполнять, но так же, как и я, искренне привязалась к этому несносному старому чудаку.

— Ну-с, рыцарь, может, поговорим про Изабо, пока мы остались одни?

И он подмигнул мне своим белесым старческим глазом. Его неряшливо подстриженная борода, кустившаяся над воротом красной шелковой пижамы, подчеркивала средневековый облик, который он словно специально культивировал для меня.

— Мне нечего сказать вам, профессор. Она больше не входит со мной в контакт.

— Не говорите ерунды! Вы живете жизнью Гийома — той, которую вы себе придумали, — параллельно с вашим современным существованием. Остается узнать, вы ли создаете Гийома силой своего воображения, или он вас.

Я ждал, когда он разовьет свою мысль. Он задумчиво поскреб болячку на плече, приподнял корочку, опустил ее на место.

— Моя жена была так же красива, как ваша, плюс еще этот экзотический облик. Я приехал в Шатору в 1954 году для участия в конференции, проходившей на американской базе НАТО. Читал им сравнительный курс о целевых исследованиях, ведущихся медиумами под эгидой соперничающих организаций — КГБ и ЦРУ.

Он дотянулся до пульта, лежавшего на металлическом ящике-картотеке, который служил ему прикроватной тумбочкой, и нажал на кнопку. В углу комнаты включилась маленькая фиолетовая игрушка — нечто вроде блюдца на колесиках, которое разъезжало во все стороны внутри кирпично-красного загончика по расчерченному листу бумаги; все его перемещения фиксировались на ней с помощью фломастера, закрепленного под шасси.

— После выступления я обедал со штабными военными в только что открывшемся маврикийском ресторане, и нас обслуживала Ядна. Я втюрился в нее с первого взгляда.

Одолжил у кого-то джип, чтобы срочно завоевать ее сердце: с пяти часов вечера она работала прислугой у вдовы бывшего мэра. Вот так я и попал в этот замок. После войны он был в жутком состоянии — настоящая развалина. Старуха-мэрша ютилась в тех двух комнатках, которые немцы оставили ей двенадцать лет назад, реквизировав все остальное. Когда ее отправили в дом престарелых, я купил замок и женился на служанке. Все это я вам говорю, чтобы вы поняли: порядок вещей всегда можно изменить. И не только в будущем. Ваш средневековый роман с Изабо заслуживает иного финала, разве вы так не считаете? А ну-ка, идемте, я вам кое-что покажу.

И он откинул одеяло. Я помог ему встать и придвинул «ходунок».

— Я не очень-то приятно пахну, — предупредил он, — но в соседстве с крысами это не так заметно.

Я довел его до компьютера, и он велел мне сесть перед экраном.

— Кликните на файл № 413. В нем результат одного опыта: компьютер зарегистрировал в мое отсутствие передвижения этого робота.

И он указал большим пальцем себе за спину, на маленькую игрушку, разъезжавшую по загончику.

— Как видите, он меняет направление, поворачивая то влево, то вправо, притом, в нормальном соотношении — примерно пятьдесят на пятьдесят. А теперь, прежде чем открыть файл, попробуйте сконцентрироваться и мысленно приказать ему как можно чаще поворачивать направо.

Я смотрел на старика с жалостью: он явно сбрендил. Как это грустно — видеть угасание такого острого разума. Надо попытаться вернуть его к прежней теме, только как можно тактичнее:

— Извините, но мы говорили про Изабо…

— Вот этим мы как раз и занимаемся. Опыт продлится минут пять, не больше. Соберитесь, представьте себе перемещения объекта и заставьте его повернуть вправо.

— Вы, кажется, говорили, что измерения уже проводились, и это не прямая запись.

— Верно, она сделана полгода назад. Но файл не тронут.

— Как, не тронут?

— Его никто еще не открывал. Ну, давайте! Если достигнете соотношения шестьдесят на сорок, я удвою гонорар Коринны. Идет?

Решив не раздражать его отказом, я открыл файл, представил себя за рулем фиолетового «Болида» и мысленно повернул направо. Тяжело опираясь на мое плечо, старик следил вместе со мной за ходом игрушки; одновременно на экране возникали результаты анализа ее передвижений.

— Ну вот, — констатировал он с довольной улыбкой, когда опыт был окончен и записан. — Двенадцать правых поворотов, один за другим. Для первого раза совсем недурно. Такой результат может быть и чистой случайностью, но на это есть, грубо говоря, один шанс из десяти тысяч.

Обернувшись, я изумленно взглянул на старика.

— Как же вы его объясняете?

— Видимо, вы действительно убеждены, что медсестрам мало платят, а вы любите Коринну.

— И… и часто это срабатывает?

— Мой ученик Рене Пеох провел тысячи подобных экспериментов. Есть люди, более способные, чем вы, и мотивации у всех разные, у кого слабей, у кого сильней, но нарушить закон вероятности удается всегда. При одном условии: передвижения робота в момент записи должны проходить без свидетелей. Если кто-то уже ознакомился с результатами, вам никогда не удастся их изменить. То же справедливо в отношении количества и природы поворотов, которых вы добились: отныне эти данные окончательны, и никто больше не сможет модифицировать этот отрезок прошлого. В том-то и заключается парадокс Эйнштейна-Подольского-Розена: именно разум создает мир.

Несколько минут я боролся с головокружением, которое очень быстро вернуло меня к собственной проблеме.

— Значит, вы думаете, что в отношении Изабо…

— Если бы вы назвали Жанну д'Арк, я бы ответил: нет. Вы не сможете сделать так, чтобы она родилась лавочницей или чтобы ее не сожгли на костре: слишком много свидетелей, и вы же первый в это не поверите. Тогда как история Гийома и Изабо не фигурирует в школьных учебниках и полностью стерта из памяти людей — да и существовала ли она в реальности? Возможно, она всего лишь продукт нашего разума — случайная комбинация всплесков воображения, ясновидения и эмоций. То есть материалов, в высшей степени ненадежных. Будьте добры, принесите мне глоток воды.

Я встал, прошел в кухню и принес ему бутылку и стакан. Вернувшись, я увидел, что он сидит на моем месте перед компьютером, прерывисто дыша и пристально глядя перед собой.

— Все в порядке, Виктор?

— Да-да, спасибо.

Я спросил, можно ли все-таки изменить прошлое Изабо. Нахмурившись, он с недоумением посмотрел на меня.

— Вы кто? Представитель Красного Креста?

У меня сжалось сердце, — я увидел на его запястье вытатуированный номер заключенного. Я назвал себя: Жан-Люк Тальбо, налоговый инспектор из Шатору. Никакой реакции. Тогда я рискнул, сказав вполголоса:

— Шевалье Гийом д'Арбу, родился в 1420-м, умер в 1450-м.

Его глаза блеснули, снова стали осмысленными. Он осушил стакан, широко улыбаясь, отчего вода со слюной потекла у него из обоих уголков рта.

— Я не верю в реинкарнацию, я верю в силу человеческой мысли. Сейчас я помогу вам осуществить один эксперимент, — объявил он, уступая мне место за компьютером. — Откройте-ка этот файл.

Я осторожно напомнил, что уже сделал это. Он был явно разочарован, даже раздражен и спросил, пожав плечами.

— И о чем же мы тогда говорили?

Я снова деликатно посвятил его в историю Изабо, начав рассказывать о ее связи с Гийомом, но он бесцеремонно прервал меня:

— Ну, так возьмите да измените ее потустороннее бытие. Была она действующим лицом драмы, о которой вам рассказали, или не была, теперь она существует благодаря силе вашего воображения и эмоций, внушенных ею. Значит, не бросайте ее в этой передряге, не давайте водить себя по кругу в этом прошлом, которое скверно кончается и не позволяет ей обрести покой. Возьмите власть в свои руки! Перепишите историю, поместите вашу любовь в другие обстоятельства, придумайте другие события и счастливую развязку.

Он давится кашлем и, кое-как справившись с приступом, продолжает:

— Она ничего не может достичь без вашей помощи. Сознание мертвых бессильно выстраивать реальность, оно только покоряется ей. Именно это и называют адом. Другими словами, это фатальная зависимость от их собственной памяти и чужих чувств. Они способны лишь воссоздавать то, что утратили, из воспоминаний о себе, которые пробуждают у живых, из вымыслов, которые внушают нам… Но только мы, живые, обладаем властью воздействовать на пространство и время, чтобы изменять судьбы мертвых.

Глаза его лихорадочно горят; он вцепляется мне в руку и провозглашает, отчеканивая каждое слово:

— Законы квантовой физики неоспоримо свидетельствуют о том, что каждую минуту наши решения создают миллиарды потенциальных вселенных, параллельных миров — все равно, в будущем, в прошлом или в текущий момент! Пространство и время — всего лишь продукт нашего мышления, черт возьми! Ничто не существует за пределами нашего сознания, ничто не имеет смысла! Свет, в зависимости от детектора, которым его измеряют, представляет собой то волну, то частицу, однако классическая физика утверждает, что это невозможно, что нельзя быть и тем и другим, но результат налицо, а людям на это начхать: мы живем так, словно вселенная подчиняется нашим законам, словно прошлое застыло навеки, как мошка в янтаре! Так возьмите власть в свои руки, старина, исправьте историю, постройте иной мир по своей мерке, спасите Изабо, измените ее жизнь, переиначьте ее смерть, создайте нечто новое!.. Сейчас вы увидите, какое ничтожество мне присылают днем, — добавляет он, почти шепотом. — Скорей бы вечер, чтобы вы вернули мне Коринну.

Входит дневная сиделка, открывшая дверь своим ключом. Я здороваюсь с ней, прощаюсь с Виктором Пикаром, который хитро подмигивает мне, хотя подбородок у него дрожит, и потихоньку ретируюсь, услышав напоследок, как он спрашивает голоском благонравного мальчика, не помнит ли она его имя, и что она носит под платьем.

В тот же вечер, запершись в своей комнате, я сажусь, закрываю глаза и мысленно восстанавливаю свой приезд в замок в 1429 году. Я только что вернулся из Орлеана, который мы освободили от англичан вместе с солдатами Куртелена де Гренана. При штурме крепости Турель, куда нас послала Жанна д'Арк, я спас жизнь барону, и он не желает более расставаться со мной. Во время пира, устроенного в мою честь, я знакомлюсь с его юной супругой. И вот в наших глазах мгновенно вспыхивает любовь, безумная, не рассуждающая, всецело захватившая и ее и меня. Родители Изабо замечают это, упрекают Куртелена в том, что он привел в дом столь бесстыдного гостя, но барон слишком пьян, чтобы принять во внимание их слова.

Поднимаясь в свою спальню, он падает на слугу, который несет канделябр, освещая ему дорогу, огонь перекидывается на гобелен, а потом охватывает и весь замок. Куртелен де Гренан сгорает заживо, пытаясь обуздать пламя, родители Изабо погибают от угара в своей постели, кухонная девка Клотильда тонет в пруду при героической попытке набрать воды, чтобы залить огонь, а я в самый последний миг успеваю спасти Изабо. Оставшись вдовой в семнадцать лет, она наследует замок, который реставрируют по нашему вкусу, и аббат Мерлем венчает нас, по истечении траурного срока.

Довольно скоро Изабо беременеет и производит на свет девочку, которой мы передаем наше страстное увлечение живописью, и которая станет талантливой художницей. Родительские утехи, доставляемые нам дочерью, никоим образом не мешают нашему плотскому союзу: мы любим друг друга с неизменной силой до самой старости, до того мгновения, когда рухнувшее дерево убьет нас обоих — нас, но не нашу историю, которая тут же продолжится в потустороннем мире.

Почувствовав, что этот новый вариант нуждается в материальном воплощении, то есть, в письменной форме, я набираю текст на компьютере, делаю копию и распечатываю его. Затем ложусь и засыпаю, стараясь сконцентрироваться на тех же мыслях, чтобы и во сне продолжать конструировать судьбу, которую дарю Изабо.

Шесть часов спустя я просыпаюсь обессиленный, опустошенный и — с облегченной душой. Кофе, тартинка, душ, чистый лист бумаги. И в тот же миг Изабо берет меня за руку и направляет мое перо, рассказывая о том, как она счастлива, какая новая жизнь нежданно открылась перед ней. Целая вечность счастья, новых семейных обязанностей, которые она познает с наслаждением. Она горячо благодарит меня за то, что я помог ей родить наконец наше дитя, спрашивает, как бы я хотел назвать свою дочь. Не задумываясь, я отвечаю: Лидиана. Ибо в этом имени таится всё — молодость, очарование, энергия, талант… В нем воплощена моя тоска по иной жизни, несбывшейся жизни, что могла стать моей, если бы пять лет назад я доверился любви, которую внушала мне юная художница; со временем эта тоска перестала отравлять мое сердце, она зажгла его новым огнем.

Вернувшись с ночного дежурства у нашего чародея Виктора Пикара, Коринна обнаружила меня в халате среди разбросанных листков, которые я перечитывал. Я поведал ей историю о пожаре в замке, о смерти троих Гренанов и незаконной сводной сестры, словом, о потрясающей перемене участи, которая освободила Изабо. Коринна отнеслась к этому весьма скептически, она ответила, что я забыл разбудить Жюльена: конечно, сегодня последний день занятий, но мое сочинительство — не причина, чтобы позволять ему прогуливать уроки.

Устыдившись, я начал торопливо готовить завтрак. Коринна рассказала, что Виктор Пикар замучил ее вконец: ночью он трижды вставал, чтобы открыть клетку с крысами, — она боится, что не выдержит такого режима. Я успокоил ее, как мог, и повез Жюльена в лицей.

Он сидел, скрестив руки поверх ремня безопасности, и молча глядел на меня. Мы с Коринной старались как можно дольше держать его в неведении относительно невидимого вторжения Изабо в нашу жизнь, но видеоигры настолько приучили его к виртуальной стороне бытия, что он просто не мог этого не заметить.

— Как у вас с мамой, не слишком внапряг? — спросил он через минуту со смесью сдержанности и развязности, — это была его манера выказывать свое уважение к нашей интимной жизни.

— Не волнуйся, в настоящий момент у нас слегка штормит, но метеосводка обещает ясную погоду.

— Во всяком случае, ты-то кайфуешь на полную катушку.

— Что-что?

— С этой девицей из замка. Ты уж извини, Жан-Люк, но с тех пор, как мама дежурит по ночам, ты стал говорить во сне.

Мои пальцы судорожно стиснули ручку скоростей. Только не выдать себя, держаться естественно, спокойно, как всегда.

— И что ж я такого говорю?

— Откуда я знаю. Во-первых, не имею привычки подслушивать под дверью. Но иногда ты прямо голосишь…

Я настаиваю, проглотив комок в горле:

— Ну, и что я говорю в такие моменты?

— Без понятия. Ты говоришь на старофранцузском.

Я торможу на зеленый свет и, не обращая внимания на гудки и вспышки фар, поворачиваюсь к нему. Он слегка смущен, но не очень-то взволнован. И предлагает:

— Если хочешь, могу как-нибудь записать.

Я трогаюсь с места. Поставить у кровати магнитофон, который автоматически включится, стоит мне заговорить во сне… что ж, возможно, это наилучшее средство узнать правду. Однако, если Виктор Пикар прав, если моя вторая жизнь, в ипостаси Гийома, протекает в другом измерении одновременно с моей нынешней жизнью, то, наверное, их действительно необходимо разграничить.

Я проезжаю метров сто, и тут мои догадки выливаются в ошеломляющий вопрос, который старый ученый не затронул в нашем разговоре. Что если где-то в пространстве-времени, порожденном моей фантазией, Гийом д'Арбу тоже занимается, по воле своих снов, построением судьбы Жан-Люка Тальбо?