15

Шарль встретил его на вокзале, и они отправились прямо на свалку.

Оба надели белые рубашки и светлые пиджаки.

Когда они приехали, двое толстяков уже отбивали цемент.

Спрятав руки за спину, они молча смотрели, как те поднимают гроб из могилы. Алексис плакал, Шарль – нет. Вспоминал, что вычитал в Эксгумировать, перех. гл., перен. воскрешать, вспоминать.

Служащие похоронного бюро сменили могильщиков. Отнесли ее в грузовик и захлопнули его двери за ними тремя.

Оказались друг против друга, разделенные забавным столиком из ели…

– Знал бы, захватил бы карты, – пошутил Алексис.

– Только не это… С нее бы стало снова начать жульничать!

На подъемах, спусках и поворотах машинально клали руки на ту, что была затянута и перетянута – только бы не ускользнула. И положив руки, долго не убирали, исследовали прожилки дерева, украдкой лаская ее.

Говорили мало и о всякой ерунде. О работе, о проблемах со спиной, о зубах, о стоимости услуг стоматолога в столице и в провинции, о машине, которую Шарль собирался купить, о лучших местных автосалонах, торгующих подержанными авто, о ценах на парковку у вокзала, а еще о той трещине на лестничной клетке… И что об этом сказал эксперт, и об образце письма в страховое агентство, которое Шарль ему передаст.

Ни тому, ни другому, совершенно очевидно, не хотелось эксгумировать ничего, кроме тела той, которая так их любила.

И все же, в какой-то момент, конечно, не смогли без него обойтись, потому что именно он всегда веселил их и снимал напряжение, – заговорили о Нуну.

Нет. Не то, чтобы вспомнили его. Скорее ощутили его присутствие. Жизненную силу, бодрость этого маленького человечка, увешанного побрякушками, который всегда приносил им к школе булочки с шоколадом:

– Нуну… Достал ты нас с этими булочками… Принеси в следующий раз что-нибудь еще, а?

– А как же традиция, зайки мои? Традиция! – отвечал он, смахивая с них крошки. – Если я принесу вам что-нибудь другое, вы меня, в конце концов, забудете, а так, вот увидите, я оставлю вам крошки на всю оставшуюся жизнь!

Теперь они это видели.

– Надо как-нибудь съездить к нему с детьми, – оживился Алексис.

– Пфф… – фыркнул Шарль нарочито (плохой из него актер), да ты хоть знаешь, где он?

– Нет… Но можно спросить у…

– У кого? – возразил он безнадежным тоном. – В Обществе Старых Гомиков?

– Как же его звали, этого…

– Жижи Рубироза.

– Черт, именно… Ты его помнишь?

– Как раз нет. Все пытался вспомнить с тех пор, к чил твое письмо, и вот только сейчас всплыло.

– А самого-то… Ты знаешь его настоящее имя?

– Никогда не знал…

– Жижи… – задумчиво прошептал Алексис, – Жижи Рубироза…

– Да, Жижи Рубироза, добрый приятель Орланды Маршалл и Креветки Жаки…

– И как ты все это помнишь?

– Я ничего не забываю. Увы. Молчание,

– Ну… Из того, что не следует забывать… Молчание.

– Шарль… – прошептал бывший наркоман.

– Помолчи.

– И все же мы должны об этом поговорить…

– О'кей, но как-нибудь в другой раз, ладно? Каждому свой черед… Вечно вы, Ле Мены, – принял раздраженный вид, – достаете со своими психодрамами! Вот уже сорок лет терплю! Разве у живых нет права на покой?!

Потянулся за своим портфелем. Секунду на раздумье, положил его перед собой, достал папки и продемонстрировал Анук, опираясь на нее же, что вот, «как видишь, я не изменился, я все тот же молодой иностранец», который и в том же духе.

Нуну пришел бы в восторг от такой песни…

А все эти принципы, правила и инструкции «можно как мертвые листья сгрести лопатой… Воспоминания и сожаления тоже… И жизнь разлучает тех, кто… на-на-на… Потихоньку, бесшумно…»

У Коры Вокер это выходило по-другому. Нуну ее хорошо знал…

– Что ты там напеваешь?

– Чепуху всякую.

Они приехали в Марзере около часа дня. Алексис пригласил служащих похоронного бюро пообедать в бакалею-бистро.

Те колебались. Спешат они, да и товар на солнце оставлять не любят.

– Да ладно вам… По-быстрому… – настаивал он.

– Ну, хоть червячка заморить, – усмехнулся Шарль.

И расхохотались, словно молодые оболтусы, какими они и оставались.

Допив пиво, занялись делом.

Когда она снова оказалась в прохладе, Алексис подошел к яме, остановился, опустил голову и…

– Мсье, пожалуйста, не могли бы вы посторониться? – прервали его,

– В чем дело?

– Слушайте, нас уже и правда время поджимает… Так что давайте сразу второго, а потом вы сможете поклониться вашим могилкам…

– Второго – это кого? – вздрогнул он.

– Ну как же… Второго…

Повернулся и обнаружил еще один гроб на треножнике перед могилой семьи Вантон-Маршанбёф, снова вздрогнул и заметил улыбку на лице своего приятеля:

– А… Это кто?

– Ну… Пораскинь мозгами… Ты что не видишь боа и розовые оборки на ручках?

Алексис сорвался, расплакался, и Шарлю пришлось долго его успокаивать.

– Как… как ты это сделал? – запинаясь, бормотал он, пока гробовых дел мастера складывали свои инструменты.

– Я его купил.

– То есть?

– Во-первых, я прекрасно помнил, как его зовут. Ну и, признаться, поразмышлял тут немного в последние месяцы… А потом поехал к его племяннику и решил дело по-простому.

– Не понимаю.

– Тут и понимать нечего. Мы сидели, выпивали, обсуждали, нормандец никак не соглашался, немыслимо, мол, на такое пойти, а мне было смешно: эти люди, которые так глумились над ним живым, теперь так дрожат над ним, мертвым… тогда я решил перестать миндальничать и грубо достал чековую книжку.

Это было потрясающе, Алекс… Грандиозно. Как в какой-нибудь новелле Мопассана… Этот кретин начал было нести какую-то околесицу о чести и достоинстве, но очень скоро встряла жена: «Знаешь, Жанно… Бойлер давно пора менять… Да и какая тебе разница, где Морису лежать, там или здесь, а? Отпеть его отпели… Нет?» Ты такое слышал, а? Его отпели… Как точно… Ну тут я спросил, сколько стоит новый бойлер. Мне назвали сумму и я, не моргнув глазом, вписал ее в чек. За такую цену, думаю, весь Кальвадос можно обогреть!

Алексис упивался.

– Подожди, самое интересное впереди… Я все аккуратно заполнил, вписал дату, место, но в тот момент, когда должен был поставить свою подпись, ручка моя повисла в воздухе:

«Знаете что… раз уж я выкладываю такие деньги, то хочу по крайней мере… Долгое молчание… шесть фотографий» – «То есть?» – «Хочу шесть фотографий. Ну… Мориса, – повторил я, – иначе никак».

Ты бы видел, как они всполошились… Нашлось только три! Звоним тетушке! У нее только одна! Авось, у Бернадетт найдется? Сынок помчался к Бернадетт! Они тем временем потрошили подряд все фотоальбомы, чуть не раздирая кальку. О! Это было нечто! В кои-то веки не он для нас, а я для него устроил спектакль… Ну, короче… Достал из кармана конверт:

– Вот они… Посмотри, какой милый… Конечно, самая удачная, где он младенец, нагишом, на звериной шкуре… Тут да, чувствуется, что он в своей стихии!

Алексис, перебирая их, улыбался:

– Возьмешь себе хоть одну?

– Нет… Оставь себе…

– Почему?

– Он же член твоей семьи…

– …

– И Анук, кстати, тоже… Поэтому я и поехал за ним…

– Я… – заговорил он, потирая нос, – не знаю, что тебе сказать, Шарль…

– Не говори ничего. Я сделал это для себя.

Потом вдруг резко наклонился вперед и сделал вид, что завязывает шнурок на ботинке.

Алексис обнял его за плечи, «по-братски», и это ему не понравилось.

То, что он сделал, он сделал для себя. Все остальное, их дружба – это было в другой жизни.

Удивившись, что Шарль идет к катафалку, окликнул его:

– Ты куда?

– Я уезжаю с ними.

– Но… А как же…

Шарль сбежал, не дослушав до конца. Завтра в семь утра у него производственное совещание, надо подготовиться, а осталась только ночь.

Уселся между двумя гробокопателями, и когда перечеркнутая табличка «Ле Марзере» осталась позади, наконец-то почувствовал, осознал, что именно так расстроило сегодня его самого.

Быть так близко к ней и не целовать… это убивало его.

К счастью, его попутчики оказались большими шутниками.

Их скорбные физиономии мгновенно преобразились, они ослабили галстуки, скинули пиджаки, и дали себе волю. Понарассказывали своему пассажиру массу баек, одна похабнее другой.

Про пукающих мертвецов, про мобильники, трезвонящие из гроба, про спрятавшихся любовниц, которые обнаруживаются во время отпевания, а некоторые покойники – такие шутники в жизни были, и такие распоряжения оставили, что «хоть стой, хоть падай», а уж чего их психи-родственники вытворяют, обхохочешься, историй до гроба хватит, в общем тот еще кладбищенский юмор.

Анекдоты смолкли, им на смену пришли «Радио-умники».

Плоско. Глупо. Пошло.

Шарль не отказался от предложенной ему сигареты, выкурил и, выбрасывая окурок в окно, выкинул заодно и траурную повязку.

Усмехнулся, попросил Жан-Клода сделать погромче, вернулся к жизни и сосредоточился над вопросом какой-то мадам Попе.

Из города Жопе.