2
Подъехав к мэрии, открыл в ежедневнике 10 августа, Алексис жил в Кло-дез-Орм (в Квартале Вязов), какое-то время поискал сам, потом снова обратился за помощью на радиостанцию «Местные кумушки».
– Ооо… Это дальше… Это там, где новые дома, за кооперативом…
Так вот, что означали эти «новые дома» – район индивидуальной застройки. Хорошенькое начато… Все, как любил Алексис… Уродские домишки, штукатурный намет, раздвижные ставни, типовые почтовые ящики, безвкусные фонари.
Самое ужасное, что вся эта дрянь еще и стоила денег…
О'кей, короче, где тут дом номер 8?
Туи, претенциозная ограда с коваными воротами в псевдосредневековом стиле – типичный ширпотреб. Не хватало только львят посадить на столбы… Шарль разгладил карманы пиджака и дернул за веревочку.
Дверь не открылась, но в окне показалась белокурая головка.
Чьи-то руки убрали ее.
Ладно…
Снова нажал на этот чертов звонок. – Кто там? – послышался женский голос. Не может быть! Домофон? Здесь? В этой пустыне? Посреди природного заповедника? Вчетвертом доме на этом убогом клочке земли, где их всего-то было не больше дюжины? Но… Что же это такое?
– Кто вы? – переспросил… аппарат.
Шарль ответил «пошел к черту», но выразился по-другому:
– Шарль. Дру… – бывший друг Алексиса.
Молчание.
Легко представлял себе переполох в добропорядочном семействе: «Ты уверена?», «Ты хорошо расслышала?» и тому подобное. Расправил плечи, принял величественный вид, поджидая, когда калитка (автоматическая?) распахнется и забрызгает грязью Моисея собственной персоной.
Неудача.
– Его нет дома.
Хорошо… Терпение и ожидание могут сделать больше, чем сила и гнев. Но он был на пределе, так что встанем-ка на его сторону и пустим в ход тяжелую артиллерию:
– Вы Корина, да? – как можно любезнее заговорил он. – Так много о вас слышал… Меня зовут Баланда… Шарль Баланда…
Дверь (ценная порода дерева, модель от «Шеверни» или «Шамбор», серийное производство, двойное остекление в переплет под свинец, уплотнитель по периметру дверной коробки) распахнулась, лицо хозяйки выглядело…гм… не столь кокетливо.
Она протянула ему руку, вернее, выставила ее вперед, резко, едва не оттолкнув его. Он попытался улыбнуться, чтобы задобрить ее, и тут же понял, почему, собственно, она так напряжена: из-за его физиономии. Его собственной физиономии.
И потом, все же… Он, конечно, успел забыть, но… Порванные брюки и пиджак, рубашка в пятнах крови и Бетадина…
– Здравствуйте… Извините… Это… В общем… Я просто упал сегодня утром… Я вас не сильно отвлекаю?
– …
– Я помешал?
– Нет, нет. Он придет с минуты на минуту… Ну-ка марш в дом! – обернулась она к мальчугану.
– Очень хорошо… Я его дождусь.
По идее она должна была бы сказать: «Конечно, пожалуйста, заходите», или «Быть может, выпьете пока что-нибудь?», но она повторила все то же «Очень хорошо», немного резко, и удалилась в свои самодельные покои.
Самые что ни на есть настоящие.
И комфортабельные.
Шарль позанимался немного антропологией.
Побродил по Кло-дез-Орм.
Пустотелые колонны, отделанные гранитной крошкой, перила не дороже десяти евро за погонный метр, дорожки, мощеные искусственно состаренной брусчаткой, бетонная плитка, крашенная под камень, огромные барбекю, пластиковая садовая мебель и детские горки ядовитых цветов, синтетические тенты, ворота гаражей шириною с жилую часть дома…
Да уж! Изысканнейший вкус…
Шарль больше не был циником. Он был снобом.
Вернулся: за его машиной была припаркована еще одна. Замедлил шаг, почувствовал, что сильнее захромал, тот же белокурый мальчуган выскочил за ограду сада, вслед за ним, шел мужчина, видимо, его отец.
И тут, звучит удручающе, если вдуматься, но больше вдумываться не стоит, просто констатируем: после всего пережитого, первое, о чем подумал Шарль:
«Вот гад. До сих пор все волосы целы…»
Грустно, что и говорить.
А дальше. Каков дальнейший сценарий? Скрипки? Замедленная съемка? Размытость кадра?
– И что? Ты теперь ковыляешь, как старичок?
Вот вам и сценарий-Шарль не знал что ответить. Наверно, был слишком сентиментален.
Алексис сделал ему больно, хлопнув по плечу.
– Каким ветром тебя занесло?
Вот дурак.
– Твой сын?
– Лука, иди сюда! Поздоровайся с дядей Шарлем!
Наклонился, поцеловал его. Помедлил. Давно уже не чувствовал «запахов здоровых, молодых, как тело детское»…
Спросил его, не надоел ли ему Человек-Паук, прицепившийся к его майке, дотронулся до волос, шеи, что? и даже на носках? и что… и на трусах тоже? Узнал, как нужно складывать пальцы, чтобы они стреляли липкой паутиной, попробовал сам, ничего не вышло, пообещал, что потренируется, выпрямился и увидел, что Алексис Ле Мен плачет.
Забыл все свои «благие намерения» и загубил работу аптекарши.
Раны, шишки, ссадины, швы, все пластыри и плотины, все пошло прахом.
Они схватились за руки, обняв Анук…
Шарль отстранился первым. Боль, синяки. Алексис взял своего мальчишку на руки, рассмешил, пощекотав ему живот, скорее, чтобы не выдать себя, высморкаться, и взгромоздил его себе на плечи.
– И что же с тобой стряслось? С лесов упал?
– Да.
– Видел Корину?
– Да.
– Ты тут проездом?
– Совершенно верно.
Шарль остановился. Алексис прошел вперед еще шага три и повернулся к нему. Напустил на себя высокомерный вид крупного землевладельца и дернул сына за ноги, восстанавливая равновесие. Хоть в чем-то.
– Приехал нотации мне читать?
– Нет.
Долго смотрели друг на друга.
– Кладбищенский бред продолжается?
– Нет, – ответил Шарль, – нет. Закончился…
– Так что теперь?
– Накормишь меня ужином?
Успокоенный Алексис одарил его своей прежней ослепительной улыбкой, но было поздно. Шарль уже вышел из игры.
Мистенгет за ужин в Кло-дез-Орм, учитывая безвкусицу, потраченный бензин и потерянное время – сделка казалась ему честной.
Небо очистилось, красавица моя. Ты ведь все видела, ты довольна, ты получила ее, свою оливковую ветвь?
Конечно, все как-то уж слишком быстро, скорее безволие, чем осознанный порыв, да, признаю, и, конечно, тебе этого мало. Но тебе ведь всегда всего было мало…
Он почувствовал огромное облегчение: шарики снова оттягивали карманы, партия окончена, больше играть он не намерен, значит, и проигрыш ему не грозит, а проделанный путь, каким бы утомительным ни был, теперь казался ему слишком коротким, к тому ж и соревноваться тут было явно не с кем.
Заковылял, повеселев, пощекотал коленку маленького супергероя, раскрыл ладонь, сложил большой и безымянный и (как заправский Человек-Паук), прицелился и, оп, поймал птичку, дрыгавшую по электрическим проводам. А вот и не верю! – крикнул Лука. – И куда же она подевалась?
– Я спрятал ее в своей машине.
– Не верю, не верю…
– Напрасно.
– Пффф… Я тебе скажу: если бы там сидела птичка, я бы видел.
– А я тебе скажу, что ничего ты не видел, потому что был занят соседской собакой…
Пока Алексис выгружал закупленные на неделю продукты, курсируя между багажником и своим распрекрасным гаражом, Шарль поставил на место слишком недоверчивого мальчугана.
– А почему же она уже приклеена к деревяшке?
– Эээ… Ты разве забыл, что паутина липкая?
– Папе покажем?
– Нет. У нее пока шок. Надо оставить ее в покое.
– Она умерла?
– Да нет же! Конечно, нет! Она в шоке, говорю тебе. Мы выпустим ее попозже…
Лука с недоверчивым видом покачал головой.
– А как тебя зовут? – спросил он вдруг, подняв голову.
– Шарль, – улыбнулся Шарль.
– А почему у тебя вся голова в пластырях?
– Угадай.
– Потому что ты слабее Человека-Паука?
– Ну да, пожалуй… Иногда я проигрываю.
– Хочешь, покажу тебе свою комнату?
Мама Луки прервала их тонкое паучье общение. Во-первых, надо пойти в гараж и снять ботинки (Шарль поморщился – он еще никогда не снимал ботинки в доме) (за исключением, конечно, Японии) (но вообще-то, каким же он стал снобом). Во-вторых, она погрозила пальцем, прекращайте этот бардак! И наконец, она повернулась к тому, от кого им похоже отвязаться не удалось:
– Вы… остаетесь на ужин?
За грудой пакетов из «Чемпиона» показался Алексис (вот уж что бы понравилось его деверю! Как пикантно… Если бы он осмелился, если бы сотовый ловил, какую прекрасную SMS он отправил бы Клер).
– Конечно, останется! А что…? В чем дело?
– Ни в чем, – ответила она тоном, подтверждавшим обратное, – просто ничего еще не готово. А завтра, позволь тебе напомнить, школьный праздник, и я еще не дошила костюм для Марион. Я не портниха, вот и все!
Алексис возбужденный, простодушный, весь поглощенный чудесным примирением, поставил на землю покупки и отмел все ее аргументы:
– Да в чем проблема?! Не беспокойся? Я сам все приготовлю.
И обернувшись:
– Что с Марион? Ее нет? Где она?
Еще один раздраженный вздох, как будто кто-то опять не снял ботинки:
– Где, где… Прекрасно знаешь, где!
– У Алис?
Ах нет, извините, тот вздох был не последним:
– Где же еще?!
– Сейчас я им позвоню.
Нет, оказывается, и этот был предпоследним:
– Успехов! Там никто никогда не берет трубку. Я вообще не понимаю, зачем им телефон.
Алексис закрыл глаза, вспомнил, что у него отличное настроение и пошел на кухню.
Шарль и Лука стояли, как вкопанные.
– Она спрашивает, можно ли ей остаться там ночевать! – крикнул Алексис.
– Нет. У нас гость.
Шарль сделал знак, что нет, нет, не стоит все сваливать на него.
– Говорит, что они репетируют свои танцы на завтра…
– Нет. Пусть возвращается!
– Она тебя умоляет, – настаивал отец, – она говорит, «на коленях»!
За неимением лучшего, командующая фронтом воспользовалась последним аргументом:
– Это не обсуждается. Она не взяла свой ортодонтический аппарат!
– Да ладно, если дело только в этом, я ей его отвезу.
– Ах так? Ты, кажется, собирался заниматься ужином.
Ну и обстановочка… Шарлю захотелось свежего воздуха, и он полез не в свое дело:
– Давайте я поработаю курьером, если вы не против.
Она бросила на него взгляд, в котором читалось именно это: вас это аааабсолютно не касается.
– Вы даже не знаете, где это.
– Я знаю! – воскликнул Лука. – Я покажу ему дорогу!
Тихий ангел пролетел…
Хозяин дома тоже почувствовал, что пора показать своему дружку, приятелю, боевому товарищу, кто в доме хозяин. Нет, ну в самом деле!
– Ладно, договорились, но завтра после завтрака сразу домой, хорошо?
Шарль усадил Луку на заднее сиденье, развернулся и поспешил поскорее смыться из этого Кло-для-Зануд.
Спросил, глядя в зеркало:
– Ну что? Куда теперь?
Огрооооомная улыбка обнажила две дырки вместо передних зубов.
– В самый суперский дом на свете!
– Здорово! А где он находится?
– Нууу…
Лука привстал, потянулся вперед, посмотрел на дорогу, на секунду задумался и изрек:
– Прямо!
Шофер возвел очи к небу.
Прямо.
Ясное дело.
Ну и дурак же он все-таки…
К небу.
Которое вдруг порозовело.
И припудрилось, провожая их.
– Ты что, плачешь? – забеспокоился попутчик.
– Да нет, я просто ужасно устал…
– А почему ты устал?
– Не выспался.
– Ты долго ехал сюда, ко мне?
– Не то слово! Если бы ты только знал!
– Тебе пришлось сражаться с чудовищами?
– Еще бы, – усмехнулся Шарль, тыча пальцем на свою разбитую физиономию, – ты же не думаешь, что я сам себя так отделал?
Почтительное молчание.
– А что это у тебя за пятна? Кровь?
– А ты как думаешь…
– А почему вот тут пятна темно-коричневые, а там светло-коричневые?
Ох уж этот возраст почемучек.
– Дааа. Все зависит от чудовищ.
– А какие самые злые?
Они болтали уже посреди какого-то поселка.
– Слушай, а далеко еще до твоего суперского дома?
Лука посмотрел вперед, скорчил рожу, обернулся:
– Ой… Только что проехали.
– Ну ты даешь! – рассердился Шарль понарошку, – браво! Тоже мне штурман! Не знаю теперь, брать ли тебя в следующую экспедицию.
Виноватое молчание.
– Да ладно… Возьму, конечно. Давай-ка, иди сюда, залезай ко мне на колени. Так тебе будет проще показывать мне дорогу.
На этот раз, отныне и навсегда, в семье Ле Менов у него появился преданный до гроба друг.
Но как же у него все болело.
Красиво развернулись на пустыре, вильнув, выкатились на теплый асфальт, повернули перед указателем на Ле Веспери, и в четыре руки вырулили в колею, идущую по великолепной дубовой аллее.
Шарль, который не забыл ни про свой запах, ни про свой вид, впал в панику:
– А Алиса, она что, живет в замке?
– Ну да…
– Аэээ… А ты хорошо знаешь этих людей?
– Ну… Я знаю баронессу и Викторию… Виктория, ты увидишь, это самая старая и самая толстая…
Вот черт… В роли оборванца с отроком заявиться в гости к местным аристократам. Только этого ему не хватало. Ну и денек, ну и денек.
– Эээ… А они добрые?
– Баронесса нет. Она дэ-у-эр-а.
Ну-ну. Сначала акриловая штукатурка, теперь машикули. Франция, страна контрастов…
Торчавшие во все стороны вихры младшего водителя щекотали Шарлю лицо, и он приободрился. Вперед, мой рыцарь! В атаку! На штурм!
Да, но только замка не было… Столетняя аллея заканчивалась наполовину покошенным лугом.
– Надо повернуть туда…
Они проехали еще сотню метров вдоль маленькой речки (бывший водяной ров?), и за деревьями показалось несколько более или менее (скорее более) осевших крыш. Что за деревья – вязы что ли? – хихикнул про себя наш болван из парижан, которому что платан, что прохожий, на него похожий…
Значит, направление на бывший хозблок…
Он почувствовал себя лучше.
– А теперь останавливайся, потому что этот мост может рухнуть…
– Как?
– Ага, и это очень опасно, – добавил пацан взволнованно.
– Понятно.
Он припарковался рядом с заляпанным грязью допотопным универсалом Вольво. У машины был открыт багажник, и в салоне дрыхли две собаки.
– Вот этот – Агли, а этот – Идиос…
Те завиляли хвостами в ответ, подняв облачко соломенной пыли.
– Какие-то они страшные, нет?
– Да, это нарочно, – заверил его минигид. – Они каждый год идут в приют для бездомных собак и просят отдать им самую ужасную.
– Да? А зачем?
– Как зачем? Чтобы освободить ее!
– И… Сколько их тут?
– Не знаю.
Понятно, усмехнулся про себя Шарль, значит мы не у Готфрида Бульонского, а в пристанище нео-хиппи гринписовского толка.
Помилуй, Боже.
– А козы у них тоже есть?
– Да.
– Не сомневался!
– А баронесса? Она травку не курит?
– Пфф… ты глупый, она ее ест.
– Это корова?
– Нет, пони.
– А толстуха Виктория тоже?
– Нет. Это, кажется, была такая королева…
Help.
Шарль заткнулся, засунул ехидство в карман и прикрыл его сверху своим замызганным носовым платком.
Место было удивительно красивое.
Он впрочем знал, что служебные строения всегда интереснее, чем их хозяева… Он не раз с этим сталкивался. Но тут он не стал ничего вспоминать, а просто любовался.
Уже мост должен был бы его заинтересовать: каменная кладка, элегантность мостовой, речная галька, парапет, опоры…
А этот двор, так называемый «закрытый», на удивление изящен. Сами здания, вернее их пропорции… И несмотря на ветхость – такое ощущение защищенности, неуязвимости…
С десяток велосипедов валялось вдоль дороги, между ними бродили куры. Попадались и гуси, и какая-то странная утка.
Как бы это сказать… какая-то вертикальная… Словно ходила на цыпочках.
– Ну пошли! – нетерпеливо подгонял его Лука.
– Какая странная утка!
– Какая? А эта? Она еще бегает с дикой скоростью, увидишь потом…
– А что это за птица вообще? Какая-нибудь помесь с пингвином?
– Не знаю. Ее зовут Скво. А вместе со своим выводком они так смешно ходят… гуськом.
– По-индейски?
– Ты идешь или нет?
– А это еще кто? – подскочил Шарль.
– Ходячая шерсть.
– Но… Но это же настоящая лама?!
– Только не начинай ее гладить, а то она за тобой увяжется и будет по пятам ходить, не отделаешься.
– А она плюется?
– Иногда… Только не ртом, а животом, и уж тогда такая во-ооонь…
– Слушай, Лука… Здесь что? Вроде цирка, да?
– Ага! – засмеялся мальчик, – можно и так сказать. Поэтому мама, эээ…
– Не любит отпускать вас сюда.
– Ну… чтобы не каждый день. Ты идешь?
Дверь перекосило под буйной растительностью {в ботанике Шарль тоже ничего не смыслил): виноград, розы, это еще куда ни шло, но вот эти диковинные вьюны с ярко-оранжевыми рожками, и те, другие, совсем уж невообразимые, сиреневые, с мудреной сердцевиной, и с… тычинками (?) каких он в жизни не видел – нарисовать не возможно, и горшки с цветами. Повсюду… На подоконниках, вдоль цоколя, вокруг старой водокачки, на кованых одноногих садовых столиках.
Они теснились, напирали, громоздились, на некоторых даже были этикетки. Всех размеров и времен, начиная с чугунных «медичи» до старых консервных банок, не говоря уже о канистрах со срезанным верхом, ведрах из-под лошадиного корма и огромных стеклянных банках, в которых под маркой «Ле Парфе» виднелись бледные корешки.
Куча всякой керамики. Наверное, детские поделки… Совсем простые, неказистые, смешные, а еще постарше, невероятные, как например, корзинка века эдак восемнадцатого, покрытая лишайником, или статуя фавна без одной руки (той, в которой была флейта?), на оставшейся руке висели прыгалки…
Кастрюли, миски, скороварка без ручки, сломанный флюгер, пластмассовый барометр с рекламой рыболовных снастей фирмы «Сенсас», лысая Барби, деревянные кегли, доисторические лейки, пыльный ранец, наполовину обглоданная кость, старый кнут, висящий на ржавом гвозде, веревка с колокольчиком на конце, птичьи гнезда, пустая клетка, лопата, обтрепанные метлы, тачка… И посреди всего этого хлама – две кошки.
Невозмутимые.
Прямо запасники Почтальона Шеваля.
– И что ты тут все рассматриваешь? Пошли!
– Родители Алис старьевщики?
– Нет, они умерли.
– …
– Ты идешь?
Входная дверь была приоткрыта. Шарль постучал, прижал ладонь к теплому дереву двери.
Ответа не последовало.
Лука прошмыгнул внутрь. Ручка была еще теплее, Шарль задержал ее в своей руке на мгновение, и только потом решился последовать за ним.
Его глаза еще привыкали к полумраку, но он уже был ослеплен.
Комбре, возвращение.
Этот аромат… О котором он и думать-то забыл. Считал, что он в прошлом. И для него уже ничего не значит. Он мог бы отнестись к нему с презрением, но сейчас вдруг снова растаял от него: аромат шоколадного торта, который выпекают на настоящей кухне настоящего дома.
Слюни долго пускать не пришлось, потому что и здесь, как на пороге несколько секунд назад, не мог придти в себя от изумления.
Порядочный бардак, производивший какое-то обратное впечатление. Тепла, веселья… Чего-то нормального…
Многометровая вереница сапог и сапожек на терракотовой плитке, опять рассада (или черенки?) на подоконниках, в пластиковых коробках и в стаканчиках из-под ванильного мороженого, огромный камин, выдолбленный прямо в каменной стене, каминная полка темного, почти черного дерева, на ней: смычок, свечи, орехи, опять птичьи гнезда, распятие, запятнанное зеркало, фотографии и чудесная коллекция зверюшек, сделанных из подобранных в лесу коры, листьев, веточек, желудей, мха, перьев, шишек, каштанов, сухих ягод, малюсеньких косточек, ореховой скорлупы, кожуры от каштанов, крылышек клена, сережек…
Шарль был очарован. Кто это сделал? – спросил он, сам не зная кого.
Посреди кухни стояла большущая эмалированная плита небесно-голубого цвета с двумя пузатыми крышками сверху и пятью дверцами на фасаде. Округлых форм, ласковая, теплая, которую так и хотелось погладить… Перед ней на одеяле лежал пес, что-то вроде старого волка, он заскулил, заметив их, попытался было встать, чтобы поздороваться или показать кто здесь хозяин, но передумал и с кряхтением улегся обратно.
Вокруг деревенского стола (или монастырского?), столь же впечатляющего размера, стояли разношерстные стулья. Со стола еще не убрали, за ним только что ужинали. Серебряные приборы, тарелки с остатками соуса, стеклянные стаканы из-под горчицы с надписью «Уолт Дисней» и кольца для салфеток из слоновой кости.
Изумительно стильный посудный шкаф, полностью соответствующий своему предназначению, битком набитый всякими плошками, фаянсом, тарелками и выщербленными чашками. В углу, за плитой, каменная мойка, явно жутко неудобная, в ней, в пожелтевшем тазу, высится гора немытых кастрюль. Под потолком – корзины, зарешеченный шкафчик для провизии, фарфоровая люстра, что-то вроде ящика, такой же длины, как стол, с прорезями и отверстиями – хранилище вековой истории ложек, допотопная клейкая лента от мух и уже сегодняшние мухи, ничего не ведающие об участи, постигшей их предков, потирая лапками, предвкушали пиршество из крошек от торта…
На стенах, которые, вероятно, белили еще при Валуа, вдоль невидимого ростомера, даты и имена детей, многочисленные трещины, натюрморт, остановившиеся часы с кукушкой и полки, поддерживавшие связь времен… Свидетельствуя о более или менее современной нам жизни, они были заставлены пачками спагетти, риса, круп, муки, баночками с горчицей и прочими приправами знакомых марок в экономичных упаковках на большую семью.
И еще… Но… Чего тут только не было… Последние лучи одного из самых длинных дней в году пробивались сквозь стекло, затканное паутиной.
Тихий янтарно-желтый свет. Воск, пыль, шерсть, пепел…
Шарль обернулся:
– Лука!
– Подвинься, ее надо выгнать, а то она все загадит…
– Что это еще там?
– Ты что, коз не видал?
– Но она же совсем маленькая!
– Да, зато гадит много… Отойди от двери, пожаа-ста…
– А где же Алис?
– Здесь ее нет… Пойдем, наверное, все на дворе… Черт, вырвалась!
Засранка запрыгнула на стол, и Лука объявил, что ладно, это не страшно: Ясин соберет какашки в коробочку из-под конфет, и они отнесут их в школу.
– Ты уверен? Этот волкодав, похоже, с тобой не согласен…
– Да, но у него ни одного зуба не осталось… Ты идешь?
– Шагай помедленнее, малыш, у меня нога болит.
– Ой, прости… Я забыл…
Мальчишка был восхитителен. Шарля так и подмывало спросить его, знал ли тот свою бабушку, но он не решился. Не решался больше задавать вопросы. Боялся что-то испортить, нарушить, допустить бестактность, показаться грубым и неуместным на этой трогательной планете, соединяемой с миром разваливающимся мостом, где родители умерли, утки ходили навытяжку, а козы залезали в корзинки для хлеба.
Опираясь на его плечо, следовал за ним навстречу заходящему солнцу.
Они обогнули дом, по дорожке, выкошенной в высокой траве, перешли луг, их догнали собаки из машины, они почувствовали запах костра (тоже давно забытый…), и издалека увидели всю компанию на опушке леса: там болтали, смеялись и прыгали вокруг костра.
– Черт, она идет за нами.
– Кто?
– Капитан Хаддок…
Шарлю уже не нужно было оборачиваться, чтобы понять, о какой животине идет речь. Он умирал со смеху.
Кому он все это расскажет?
Кто ему поверит?
Он приехал сюда как крысолов, чтобы собрать воедино да и покончить со своим детством, и наконец уж стареть себе спокойно, а вместо этого, волоча свою одеревеневшую ногу, снова, как ребенок, удирал, потому что все же уфф… ну и чудные же эти ламы… Да, он умирал со смеху, и ему бы так хотелось, чтобы Матильда была сейчас здесь. Ой, черт, сейчас плюнет… Плюнет… Я чувствую.
– Она так и не отстала?
Но Лука его уже не слушал.
Театр теней…
Первая тень кивнула, вторая махнула рукой, очередная собака бросилась к ним на встречу, третья тень показала на них пальцем, четвертая, совсем маленькая, вдруг побежала к деревьям, пятая прыгнула через огонь, шестая и седьмая захлопали в ладоши, восьмая разбежалась и, девятая наконец обернулась.
Шарль тщетно щурил глаза и заслонялся от пламени ладонью, Лука сказал правду: взрослых здесь не было. Встревожился… Пахло горелой резиной. Разве не опасно, что они в своих кроссовках лезут в огонь?
Чуть не упал. Его палочка-выручалочка сбежала от него. Последняя тень, которая обернулась, та, у которой волосы были стянуты в хвост, наклонилась, раскрывая объятья, и Лука бросился в них.
Дзинь! Как шарик в пинболе.
– Хэллооууу, мистер Спайдермен…
– Почему ты всегда говоришь «спай-дер-мен», – расстроился он, – я тебе сто раз говорил, надо произносить «спидер-ман»…
– О'кей, о'кей… Извините, бонжур, мсье Спиииидерман, ну что, жизнь прекрасна? Будешь участвовать в нашем турнире по смертельным прыжкам?
Она выпрямилась и отпустила его.
Ага! Догадался Шарль, малыш его разыграл. Родители вовсе не умерли, просто сейчас их нет дома, а девица, присматривающая за детьми, позволяет им делать все, что угодно.
У не слишком благоразумной девицы, которую против света, как он ни старался, ему было не разглядеть, оказалась неотразимая улыбка. Хотя и с изъяном. Один из резцов слегка налезал на соседний зуб.
Он проскользнул в ее тень, хотел поздороваться, чтобы свет не бил в глаза и… все же был ослеплен.
Слишком много она пережила, чтобы наниматься в няньки к чужим детям, и все, что он увидел на ее лице, несмотря на улыбку, это подтверждало.
Все.
Она дунула на выбившуюся прядь, чтобы лучше разглядеть его, сняла толстую кожаную рукавицу, вытерла руку о штаны, и подала ему, таки измазав и его смолой с опилками.
– Добрый вечер.
– Добрый вечер, – ответил он. – Я… Шарль…
– Очень приятно, Чарльз…
Она произнесла его имя по-английски, и, услышав, что его называют по-другому, он вдруг растерялся.
Как будто бы он уже и не он. Стал легче и… четче.
– Я Кейт, – добавила она.
– Я… Я приехал с Лукой за… Достал из кармана «косметичку».
– Понимаю, – улыбнулась она несколько иначе, натянуто, – пыточный аппарат… So, вы приятель Ле Менов?
Шарль задумался. Знал, как принято отвечать в таких случаях, но уже чувствовал, что пудрить мозги такой девушке бесполезно.
– Нет.
– Вот как?
– Был когда-то… Я имею в виду Алексиса и… да нет, ерунда… старая история.
– Вы его знали, когда он был музыкантом?
– Да.
– Тогда я вас понимаю. Когда он играет, он мне тоже друг…
– Он часто играет?
– Нет. Alas …
Молчание.
Вернулись к принятым нормам.
– А вы откуда? Подданная Ее Королевского Величества?
– Well… Yes и… нет. Я… – продолжила она, вытягивая руку, – я отсюда…
Ее рука очертила все: костер, детей, их смех, собак, лошадей, луга, леса, реку, капитана Хаддока, усадьбу с просевшей крышей, первые звезды, полупрозрачные, и даже ласточек, которые, в отличие от нее, силились очертить своими скобочками все небо.
– Здесь очень красиво, – прошептал он.
Ее улыбка затерялась где-то вдалеке.
– Сегодня вечером, да…
Встрепенулась:
– Джеф! Ну-ка закатай свои треники, а то спалишь их, малыш…
– Уже пахнет жареной свининой! – раздался чей-то голос.
– Джеф! Мешуи! Мешуи! – подхватили другие.
И Джефу пришлось присесть и закатать перед прыжком свои треники из стопроцентной синтетики с тремя адидасовскими полосками.
То есть с шестью, поправил сам себя Шарль: как бы он ни был сбит с толку, предпочитал оставаться точным, это его успокаивало.
Ладно, шесть так шесть. Только не пытайся нас провести…
Вы о чем?
Эй… «Очень красиво», выслуживаешься, значит, а сам разглядываешь ее руку.
Конечно… Вы видели, как она прорисована? Столько мускулов на такой тонкой руке, это же удивительно! Ну и что?
Эээ… Простите, но линии и изгибы это все же моя профессия… Как же, знаем…
Чей-то восхитительный хохот прервал нашего зануду Джимини-Крикета.
Сердце у него так и оборвалось. Шарль медленно повернулся, определил источник этого фонтанирующего веселья и понял, что приехал не зря.
– Анук, – прошептал он.
– Простите?
– Вон там… Она…
– Да?
– Это она?
– Кто она?
– Вон та малышка… Дочка Алексиса?
– Да.
Это была она, Та, что прыгала выше всех, визжала громче всех и смеялась как сумасшедшая.
Ее взгляд, рот, лоб, и тот же отпетый вид.
То же тесто. Та же закваска.
– Хороша, правда?
Шарль, на седьмом небе, согласно кивал ангелам.
В кои-то веки взволнован радостно.
– Yes… beautiful… but a proper little monkey, – подтвердила Кейт. – Она еще задаст жару нашему другу Алексису… А ведь он так старательно спрятал все выдающееся в футляр, с ней он еще попляшет.
– Почему вы так говорите?
– Насчет футляра?
– Да.
– Не знаю… Мне так кажется.
– Он совсем перестал играть?
– Почему, играет… Когда немного выпьет.
– И часто с ним это случается?
– Никогда.
Уже известный нам Джеф прошел мимо, потирая икру. На этот раз и впрямь пахло жареным.
– Как вы ее узнали? Она не очень-то на него похожа.
– По бабушке.
– Это та, которую дети звали Банук?
– Да. Вы… знали ее?
– Нет. Практически нет… Однажды она приезжала с Алексом.
– …
– Я помню… Мы пили кофе на кухне, в какой-то момент она встала якобы отнести чашку в мойку и подошла ко мне сзади, погладила по голове…
– …
– Бред какой-то, но я вдруг расплакалась… Только почему я вам все это рассказываю? – спохватилась она. – Простите меня.
– Прошу вас, продолжайте, – попросил он.
– Мне тогда было нелегко. Думаю, она была в курсе моего… my predicament … нет во французском такого слова. скажем, того дерьма, в которое я вляпалась. Потом они уехали, но через несколько метров машина остановилась, и она вернулась ко мне.
Вы что-нибудь забыли?
«Кейт, – прошептала она, – не пейте в одиночку».
Шарль смотрел на огонь.
– Да. Анук… Помню… Эй! Дайте теперь малышам попрыгать! Лука, давай-ка лучше с этой стороны, тут поуже… Jeez, Господи Иисусе, если я верну его матери поджаренным, меня же под суд отдадут.
– Да, кстати, – вспомнил Шарль, – нам ведь пора. Мы опаздываем на ужин.
– Вы уже опоздали, – пошутила она. – Есть такие люди, к которым невозможно придти вовремя, в любом случае вам дадут понять, что вы заставили себя ждать… Я провожу вас.
– Нет, нет, что вы.
– Не нет, а да!
Она окликнула старших:
– Сэм! Джеф! Я возвращаюсь к плите! А кто со мной, помогать? Дождитесь, пока костер догорит, и чтоб больше никто не прыгал. ОК?
– Угу, – промычало эхо.
– Я с тобой, – объявил толстенький смуглый и кудрявый мальчуган.
– Но… ты же сказал мне, что тоже хочешь попрыгать. Давай, а я посмотрю.
– Да ну…
– Он дрейфит! – засмеялся кто-то справа от них. – Go, Яся, давай! Растопи свой жирок!
Малыш пожал плечами и отвернулся:
– Вы знаете Эсхила?
– Эээ… это, – начал было Шарль, сделав большие глаза. – Это один из ваших псов?
– Нет, грек, трагедии писал.
– А! Не попал! – засмеялся он, – ну знаю, так, немного…
– А знаете, как он умер?
– …
– Так вот, орел, когда поймает черепаху и хочет ее съесть, бросает ее с высоты, чтобы разбить панцирь, а Эсхил-то был совсем лысый, вот орел и подумал, что это скала, сбросил ему на голову черепаху, чпок! и дело с концом.
Зачем он мне об этом рассказывает? У меня ведь еще немного осталось…
– Шарль, – вмешалась Кейт, – я хочу познакомить вас с Ясином… по прозвищу Вики, от «Википедии»… Если вам нужно что-то узнать, обращайтесь к нему за любой информацией, будь то биографическая справка или, скажем, вам интересно, сколько раз в жизни Людовик XVI принимал ванну.
– Так сколько? – спросил он, пожимая протянутую ему маленькую ручку.
– Добрый вечер, сорок, когда ваши именины? Четвертого ноября?
– Ты весь календарь наизусть знаешь?
– Нет, но четвертое ноября очень важная дата.
– Твой день рождения?
Едва заметное презрение во взгляде мальчугана.
– Нет, скорее день рождения метров и килограммов… 4 ноября 1800 года – официальная дата перехода на десятеричную систему мер и весов во Франции.
Шарль посмотрел на Кейт.
– Да, понимаю, иногда это несколько утомительно, но мы привыкли… Ладно, пора. А куда подевалась Недра?
Ясин указал на лес:
– По-моему…
– Ой, ну как же так… – расстроилась она. – Бедная крошка… Хатги! Пойди сюда на минутку!
Кейт отошла в сторону с девочкой, прошептала ей что-то на ухо и отослала куда-то к деревьям.
Шарль вопросительно посмотрел на Ясина, но тот сделал вид, что не понимает.
Она вернулась и нагнулась, чтобы поднять…
– Оставьте, оставьте, я вам помогу, – сказал он, нагибаясь в свою очередь.
О'кей. Он был почти лысый, почти невежа, но никогда в жизни не позволил бы женщине рядом с ним нести тяжелую ношу
Не представлял, что будет так тяжело. Выпрямился, отвернувшись, чтобы скрыть гримасу и пошел, хм… непринужденно… стиснув зубы.
Проклятие… А ведь он натаскался за свою жизнь девичьих поклаж… Пакеты с продуктами, сумки с вещами, коробки, чемоданы, чертежи, даже папки… но вот чтобы бензопила…
Почувствовал, как ширится надлом.
Удлинил шаг и сделал последнее усилие, чтобы выглядеть, ха-ха, мужчиной:
– А за этой стеной что?
– Огород, – ответила она.
– Такой большой?
– Он принадлежал замку.
– И вы… вы его обрабатываете?
– Конечно… Но вообще-то это вотчина Рене. Бывшего фермера.
Шарль уже не мог соответствовать, ему было слишком больно. И даже не из-за тяжести этой штуковины, а из-за спины, ноги, бессонных ночей…
Искоса поглядывал на женщину, идущую рядом с ним.
Загорелое лицо, коротко остриженные ногти, травинки в волосах, плечо из мастерской Микеланджело, свитер, повязанный вокруг талии, потрепанная майка со следами пота на груди и спине, – почувствовал себя жалким.
– Вы пахнете лесом…
Улыбка.
– Правда? – переспросила она, опустив руки вдоль тела, – это… галантно сказано.
– Кстати… Знаешь, почему его зовут Рене?
Ух, слава богу, на этот раз маленький чемпион Trivial Pursuit обращался к ней.
– Нет, расскажи.
– Потому что до него у мамы родился другой мальчик, но тот вскоре умер, а потом – ренессанс, возрождение: появился он, Re-né, «заново рожденный».
Шарль немного обогнал их, чтобы поскорее избавиться от ноши, но услышал, как она прошептала:
– А ты, Ясин, знаешь, почему я тебя обожаю?
Шум птичьих крыльев.
– Потому что ты знаешь то, чего даже в интернете никогда не найти.
Он думал, не дойдет, поменял руку, стало еще хуже, с него градом катился пот, проковылял кое-как последние метры и свалил все у первого же сарая.
– Отлично… Все равно цепь придется менять.
Что?
Черт возьми…
Достал носовой платок, пряча в него свою усталость. Черт подери, то, что он совершил, никакому Гийомэ и не снилось. Так… ну а где же Лука?
Она проводила их через мост.
Шарлю бы столько всего хотелось ей сказать, но мост был слишком хлипкий. Какое-нибудь «Был рад с вами познакомиться» показалось ему неуместным. Кроме улыбки и шершавой руки, что он еще знал о ней? Да но… Что же говорят в подобной ситуации? Он все искал, искал и… нашел ключи от машины.
Открыл заднюю дверцу и повернулся.
– Была бы рада с вами познакомиться, – сказала она просто.
– Я…
– Вы весь изранены.
– Что, простите?
– Я про ваше лицо.
– Да, я… это по рассеянности…
– Да?
– Я тоже. В смысле, я тоже был бы рад…
Когда они проехали четвертый дуб, он смог наконец произнести что-то более или менее внятное:
– Лука?
– Да?
– А Кейт замужем?
