I
Не ждите от него ничего грандиозного. Он мог бы зваться Жюлем или Альфонсом. Он мог бы зваться Жоржем-Анри. Он в той же мере француз, в какой индеец остается индейцем, как ты его ни раскрась. Его не удручает вид Бретани в дождливый день, скорее даже нравится. Он славный малый, но в Африке ему делать совершенно нечего. Да он туда и не собирается. Он — и вдруг в Африке? Ему легче представить себя счастливой матерью дюжины новорожденных щенят.
Его зовут пожить и поработать в Мали, в какой-то деревне на берегу реки Нигер.
Придумают тоже. С тем же успехом могли позвать в Гватемалу или в Суринам! Мали — должно быть, название какого-то аэролита. И надо же ему было приземлиться не где-нибудь, а прямо посреди его огорода. И надо же ему было не просто приземлиться посреди его огорода, но и его самого там застать. А чем же он занимался посреди своего огорода? Он огородничал: полол себе грядки, подрезал розы, и тут откуда ни возьмись такое.
Пожалуй, назовем его Жаном-Леоном.
И зачем только куда-то ехать? Разве не увлекательнее сидеть дома? Если разобраться, жизнь-то ведь она как раз здесь, а значит, все эти путешественники на самом деле движимы желанием попасть туда, где ее нету, получается так? Не дожидаясь ответа, он пускается в пространные рассуждения о прелести привычек. Он монотонно качает своей мудрой головой. Его взгляд блуждает по стенам комнаты.
Да нет же! Никуда он не поедет.
Во всяком случае, не в Мали. Сложно даже представить, где это вообще находится! Знаем мы эти страны, которые никто не может показать на глобусе. Кроме того, ему и дома живется вполне неплохо. Здесь, по крайней мере, все свое, родное. Время от времени он, правда, собирается съездить куда-нибудь в Португалию или в Прагу. И не исключено, что когда-нибудь он этот план осуществит. Но вот Мали — это уж как-нибудь без него. Ну не интересует его Мали. Как, впрочем, и Лима, и даже Бали, если хотите знать.
Он — честный человек. И с чего ему притворяться, будто он что-то забыл в Мали.
Его зовут пожить и поработать в Мали, в какой-то деревне на берегу реки Нигер. Как будто для того, чтобы писать обязательно ехать в Африку. Принесите ему стол, стул, карандаш и бумагу. Африка, говорите? Элементарно. Так уж устроен его мозг, что при слове Африка в нем сразу возникают крупные обитатели саванны. Поскольку воображение его небогато, ими оказываются жирафа и слон.
Читаем.
Первое, что видит Альбер Миниморум, оказавшись в Африке, — это жирафа. Сначала он не верит своим глазам. Уж не галлюцинация ли это? Явление сие кажется ему странным. Какая польза от столь громоздкого предмета? Потом его озаряет.
— Ну конечно! Это же вешалка для шляп!
Однако столь стройная и изысканная конструкция, используемая в столь прозаических целях, все же это необычно. Тем более что ее создатели, по всей видимости, постарались не перегружать ее лишними деталями, с тем чтобы не нарушить равновесия, придающего ей известное изящество, этакое сочетание прочности и легкой грации, основательности и полета.
Западный человек, придумай он жирафу, облепил бы ее с головы до лап крючками — чтобы место зря не пропадало.
Альбер Миниморум разглядывает жирафу. Интересно, что на нее можно повесить? Наверное, кепку. Или шляпу-котелок.
Но если в вашем гардеробе не один головной убор, а два?
Так вот как появляются стада! — восклицает Альбер Миниморум и ударяет себя ладонью по лбу.
Пятнадцать лет назад Альбер Миниморум отправился в путешествие вокруг слона. Ни разу за эти пятнадцать лет не замедлил он шага и не остановился передохнуть. Но вот его нелегкий путь уже как будто подходил к концу. Иначе почему пейзажи и лица все чаще казались ему до боли знакомыми? Но он тем не менее продолжал идти. Ибо каждый раз, когда он собирался остановиться и сбросить тяжелую ношу, в его душу закрадывалось смутное сомнение: а что если это всего лишь совпадение, что если это всего лишь случайное сходство? И он шел дальше. Чтобы проверить.
Бедняга, он до сих пор в пути.
А можно ли в принципе обойти слона? — рассуждает Альбер Миниморум, прибавляя шагу.
Вот вам и вся Африка. Более чем достаточно. Издалека она по крайней мере видна целиком. А коли так, зачем туда ехать, рискуя сузить свой кругозор до жалкого клочка земли под ногами и потерять таким образом всякий контакт с исследуемым предметом? Он никогда не понимал людей, которые носятся по свету. Куда они надеются попасть? Где думают остановиться? Ведь сколько ни путешествуй, впереди всегда будет какой-нибудь остров, или гора, или степь, или льдина. Или пампасы.
Да нет же, никуда он не поедет.
Перед нами начинает вырисовываться этот не слишком сложный персонаж. Очевидная склонность к риторике, оправданиям и лицемерию, конечно, могли бы ввести нас в заблуждение. Но нет, мы сразу его раскусили. Это жалкий трус. Ему легко дышится только в собственной тесной и затхлой норе. А за ее пределами расстилается царство теней и злых духов, из которого еще никто не возвращался.
Какое притворство!
И все же, по здравом размышлении, он решает немножко поддаться искушению Африкой. Понарошку, конечно, потому что никуда он не поедет, это ясно как божий день. И тем не менее он все чаще упоминает Африку в разговоре. Он делает вид, будто обдумывает предложение. Не исключено, что в начале следующего года я поеду в Африку, но это еще не точно. Я пока не уверен, что это то, что мне сейчас действительно нужно. Он дает понять, что вся его жизнь состоит из приглашений, проектов, поездок и прочей беготни по планете.
Покой — это не для него. Хотя иногда, в порядке исключения, он устраивает себе сиесту, поудобнее вытягиваясь на диване.
Оброненное словно ненароком известие о грядущей поездке производит впечатление. Получается, совсем не обязательно выходить из дома, чтобы прослыть великим путешественником. «Я заскочу к вам после Нового года, — говорит он и тут же добавляет: — если, конечно, не буду в Африке, что вполне возможно. А может, все-таки махнуть в Мали, — бормочет он себе под нос, ни к кому как будто не обращаясь. — Ты знаешь, ничего обещать не могу. Не исключено, что в это время буду как раз в Африке».
За кого он нас держит?
Никуда он не поедет. Однако с удовольствием смакует саму идею. Ему не нужна Африка, ему вполне достаточно слова Африка, на употребление которого отныне он имеет полное право. Африка, Африка. Оно уже не звучит так нелепо в его устах. Африка. Он смотрит вдаль уверенным взглядом собственника. Там, за горизонтом, теперь он словно у себя дома. У него есть все основания произносить слово Африка.
В его голосе, когда он говорит об Африке, все чаще слышится легкая пресыщенность.
Можно подумать, что он уже сто раз был в Африке. Можно подумать, что он вообще не вылезает из Африки. Что он как минимум шесть месяцев в году проводит в Африке. И, честно говоря, Африка ему уже поднадоела. Пора бы сделать перерыв. Несколько месяцев вдали от Африки пошли бы ему на пользу, просто чтобы сменить обстановку. Пользуясь передышкой, он наконец почитал бы в свое удовольствие, возможно, даже написал бы что-нибудь. Конечно, ничего такого он не говорит, но его манеры, намеки и недомолвки — все выдает в нем усталого странника, мечтающего передохнуть.
Чтобы с новыми силами пуститься в путь, разумеется.
Какая наивность! А ведь он почти уверен, что до него никто не умел пользоваться бумагой и пишущими средствами, и вот теперь он решил заявить о себе как о человеке деятельном и с этой целью неустанно повторяет слово Африка. Африка, Африка. Иногда он говорит не Африка, а Мали, так вернее.
Точность всегда считалась одним из главных достоинств его стиля.
Его действительно зовут в Мали, в какую-то деревню на берегу реки Нигер. Но он намерен отказаться. Конечно, он не станет разглашать истинные мотивы своего решения. Он не скажет, что на самом деле труслив, нелюбознателен и настолько доволен собой, что не видит оснований для того, чтобы расстаться с привычным образом жизни, и предпочитает и дальше упиваться собственной ограниченностью, погрузившись в самосозерцание.
Прислушайтесь — и вы услышите, как он мурлычет от удовольствия.
В его мозгу зреют строки исключительной поэтической силы.
Африка Красная земля черного человека
Земля где можно встретить самого себя когда осядет пыль
Здесь варварство и дисциплина живут в ладу как верные супруги
А чтоб добраться до сердцевины ты должен вырыть в кожуре колодец
Здесь каждому дано узреть себя в лоснящемся лице эбенового древа
И так далее.
Так и видишь Африку. Зачем куда-то ехать?
О Африка иссохший берег Млечного пути
Луна луны без электричества и без воды
Слону лишенному своих космических сапог не далеко дано уйти
Оружие здесь примитивно но солнце было сражено
И вот его большое тело распластанное по земле
И так далее.
Но он уже не верит в поэзию, а следовательно, и в Африку он больше не верит.
Африка всегда была для него не более чем поэтическим вымыслом, неким пространством, где воображение поселило самых фантастических животных: слона (слона!), жирафу (жирафу!). Но раз поэзия больше не в состоянии облекать ее в слова, Африка должна исчезнуть. Сколько уж времени она не порождает новых толстокожих? И нам, прагматикам, нет больше дела до ее детских сказок. Африка осталась в прошлом.
Это был всего лишь сон.
Наивная выдумка о сохраненной невинности, о первобытной жизни, дошедшей до наших дней. Бурно восторгаясь аутентичностью каких-нибудь масаи или фульбе, западный путешественник отказывается признавать и осознавать свою собственную — аутентичность вдруг ни с того ни с сего оказывается синонимом простоты и бескультурья. Он делает вид, что завидует фульбе и масаи, не растратившим своей самобытности, и жалуется на собственную принадлежность к катящейся в пропасть цивилизации, лживой и разобщенной.
Однако все эти восторги, позы, ужимки и жалобы как раз и являются отличительными признаками аутентичного западного путешественника.
Да, у него есть собственные теории, и он охотно делится ими с окружающими. С тех пор как его пригласили в Африку, он считается большим экспертом в этой области. Западный путешественник, к примеру, говорит он и даже осмеливается утверждать, считает каждого фульбе и масаи типичным местным жителем, чья личность в значительной степени сформирована соответствующими традициями, ритуалами и обычаями; они такие трогательные, что он не может на них наглядеться.
Где еще увидишь людей, живущих не во лжи?
Где бы ни находился фульбе, он всегда остается фульбе. Он фульбе на все сто. Он фульбе с головы до пят. Он фульбе, даже когда спит. Он добровольный узник своей фульбистости. Никто не сравнится с фульбе по фульбистости, и уж точно не масаи, в котором для этого слишком много масаистости, который масаи до кончиков ногтей, который даже о посторонних предметах думает масаисто, который никому не уступит ни грамма своей масаистости, о чем свидетельствуют каждый его масаистый жест и каждый его масаистый поступок.
Фульбистый фульбе и масаистый масаи.
Фульбе снаружи и фульбе внутри, фульбе душой и телом, фульбе, равняющийся лишь на фульбе, фульбе на фульбе сидящий и фульбе фульбе погоняющий, фульбе, родившийся от фульбе, и фульбе, фульбе породивший, фульбе как никто другой на всем земном шаре и уж точно не как масаи, который всего лишь масаи, который закован в свою масаистость, который замурован в свою масаистость, который женат на масаи, который ест как масаи, танцует как масаи, поет как масаи и умрет как масаи.
Масаистый масаи и фульбистый фульбе.
Что же до западного туриста, продолжает он тоном, не терпящим возражений, то он обладает определенной независимостью, причем не только физической и экономической, но также психической и интеллектуальной, которая как раз и позволяет ему путешествовать, быстро и правильно усваивая культуру разных стран, во всяком случае, похоже, что он в этом уверен, хотя и сам он вполне типичен и движим условными рефлексами, приобретенными на родной земле, которая не менее другой богата глиной и, как и любая прочая, в умелых руках гончара превращается в сувенирные горшки.
Человек без корней и предрассудков, который благодаря своей любознательности и незаурядной силе своего ума познает мир, демонстрирующий ему свои красоты и открывающий свои тайны, — вот каким видит себя западный турист.
Тогда как на самом деле сложно найти более обусловленного, более предсказуемого и более примитивного персонажа, чем западный турист. Неслучайно около каждой достопримечательности его поджидают карикатуристы на своих складных стульчиках. Эти портретисты-правдолюбы развлекают свои модели зеркальными отражениями их образов. И чем больше западный турист будет смеяться над собственным изображением, тем сильнее будут искажаться его черты, тем шире будут раздуваться его ноздри, тем стремительнее будет расти его нос.
Не говоря уж о том, какие пухлые у него колени.
Да, но только к нему это не имеет ни малейшего отношения. Кто-кто, а уж он-то не попадется на эту удочку. Тем не менее он начинает собирать информацию о своей малийской деревне. Его рассказам об Африке, которыми он пичкает свою постоянно меняющуюся, но всегда восторженную аудиторию, явно не хватает конкретики. Необходимые сведения он найдет в местной газете.
Река внезапно вышла из берегов и вплотную подобралась к деревне. Гиппопотам посеял панику среди добытчиков песка. Двое из них уже лишились жизни. В понедельник нападение гиппопотама привело к гибели Тиемоко Кулибали. По словам очевидцев, Тиемоко с товарищами уже закончили погрузку песка в пирогу, когда подверглись атаке зверя. Тиемоко упал в воду. Его тело было обнаружено лишь на следующий день. Вторую жертву звали Амадун Туре. Разъяренный гиппопотам двумя ударами лапы перевернул пирогу. Амадун Туре утонул.
Куда уж конкретнее.
Вместе с тем эта печальная заметка укрепляет его недоверие к Африке (скажут тоже: гиппопотам!). Африка неправдоподобна. Кроме того, он вспоминает, что его намерены поселить на берегу реки. Да-да, воды Нигера плещутся прямо у стен резиденции. Никогда еще перспектива гибели от лап гиппопотама не заставляла его содрогнуться. Он всегда оставался невозмутимым перед лицом опасности.
Но тут вдруг он почувствовал, что теряет самообладание.
Путешествовать можно и в воображении. А вот ехать по-настоящему совершенно излишне, проблем не оберешься: виза, аэропорт, багаж — к чему столько хлопот? Зачем омрачать свое африканское приключение всей этой суетой? В переводе с языка бамбара Мали означает гиппопотам. Тот, кому известен этот факт и кто в состоянии его озвучить, может считать, что побывал в Мали и благополучно оттуда вернулся. Меня ждут в Республике Гиппопотама, заявляет он.
А вас?
Постепенно он оказывается в ловушке. Отступать некуда. Если он не поедет, его просто не поймут. Теперь он уже сожалеет о том, что не сумел держать язык за зубами. Он уезжает не сегодня-завтра, слышит он у себя за спиной. Его хотят изгнать из страны. Его вынуждают отправиться в ссылку. Он еще не принял никакого решения, а со всех сторон к нему уже лезут прощаться. Ну хорошо, хорошо, он поедет.
Первый раз в жизни ему придется проявить мужество, пусть даже трясясь со страху.
Итак, он едет. Он откидывается на спинку кресла и расслабляется. Внимание, взлетаем! Сквозь гряду облаков он различает испанскую шаль, одной ногой ступает в воды Атлантики, погружает руки в песок Сахары. Затем начинаются зоны турбулентности, и он ненадолго отключается. Но вот медсестра бросает шприц в ведро и снимает перчатки: все, можете одеваться.
Ему придется сделать не менее шести прививок, чтобы почувствовать наконец близость Африки.
Да, он поедет. Ведь это самый верный способ вернуться. А вернется он совершенно другим человеком. Новым человеком. Африка полностью меня изменила. Я был таким, а стал иным. Я был белым, а стал черным. Он уже слышит, как скажет по возвращении: если вы не прошли испытание Африкой, считайте, что прожили жизнь впустую. Или: вы знаете Африку по газетам и репортажам?! Ой, не смешите меня. Африка познается только на собственной шкуре.
Если вы не жили в Африке, вам никогда не понять, что это такое.
Он уже слышит, как скажет по возвращении: пройди суровое испытание Африкой. Если хочешь познать себя, мой мальчик, отправляйся в Африку. Если ищешь правды, отправляйся в Африку. Отбросьте свои привычки, вы, мещане, откажитесь от своего гаденького благополучия и отправляйтесь в Африку. Доколе можно терзаться сомнениями и упиваться бессмысленным отчаянием — лучше отправляйтесь в Африку, рискните испытать себя Африкой.
У него уже есть отличное название для книги: Мое Мали.
Обычно он пишет карандашом на разрозненных листах бумаги, но для путешественника это явно не идеальное решение. Ему ведь наверняка придется писать на коленях. Ему придется писать в гуще толпы, плотно прижав локти к телу. Ему придется писать ночами при свете спички или судового фонаря. Ему придется писать сидя на дереве. Лежа в траве. Зарывшись в землю или в песок. Он решает приобрести блокнот.
Черного цвета, с молескиновой обложкой и резинкой вместо застежки.
Ему вручают заграничный паспорт. У меня как раз закончился старый, объясняет он знакомым. На самом деле у него никогда не было заграничного паспорта. Он поднимает плоскую штуковину за уголок, покачивает ею перед носом, похлопывает по ней ладонью. Он поглаживает кончиками пальцев ровную, блестящую, чуть шероховатую корочку. До сих пор столь острые ощущения он испытывал, лишь лаская свою чековую книжку.
Однако это совсем другое. Долой мелочность и экономию.
Да здравствует прожигание жизни! Хватит беречь себя. Отныне каждый его шаг — это ход ва-банк. Пан или пропал. Отныне его жизнь — это игра с огнем. Он вертит в руках свой новенький паспорт. Размышляет, как бы ускорить его старение. Может, окунуть его в воду или оставить на ночь во дворе? Что лучше: извалять его в земле или поскрести камнем? А может, достаточно просто поцарапать его ногтем?
Грош цена паспорту, не побывавшему в лапах разъяренного льва.
Да и ему самому не мешало бы помокнуть под дождем и пообветриться, чтобы привести свою кожу в надлежащий вид. Господи, вы только посмотрите, какая она у него нежная и розовая, совсем как у младенца! Так и хочется поцеловать его в щечку или ущипнуть за ляжку. Нет, с этим срочно нужно что-то делать. Ни одной мозолинки, ни одного заусенца — и это называется путешественник?!
Да, и кстати, где его шрамы?
Итак, решено: он едет. Он делится этой новостью со всеми подряд, даже когда его ни о чем не спрашивают. «А какова цель вашей поездки?» — «Гуманитарная помощь». — «Неужели?» — «Да-да. В этой стране совсем нет тени, я решил отдать ей свою…» Одно ясно уже сейчас: от этой поездки глупее он не станет. Но все-таки, если честно, зачем он едет в Африку? Чем он там будет заниматься? Тоже мне тайна. Тем же, чем и везде, разумеется: поиском материала для новой книги.
А как вы думаете, чем бы он занимался на Луне?
Он не собирается расхищать сокровища африканского искусства, он не собирается наживаться на рогах носорога, бивнях слона или пальцах гориллы. Он не будет забивать багажный отсек самолета хищными животными или попугаями. Он не станет прятать у себя в желудке ствол эбенового дерева. Но если он наткнется на какую-нибудь древнюю и не слишком известную у него на родине легенду, если ему расскажут какую-нибудь красивую историю, которую можно будет безнаказанно выдать за плод собственной фантазии…
Для него писать, собственно, и значит присваивать чужое.
Все равно это честнее, чем вести путевой дневник, изображая из себя первооткрывателя. Сегодня рассказом о дальних странствиях уже никого не удивишь, такое выступление может привлечь внимание, только если сама презентация обернется настоящей катастрофой: слайды окажутся перевернутыми вверх ногами, среди них то и дело будет мелькать непристойная картинка, не имеющая никакого отношения к заявленной теме, экран сорвется с гвоздя и упадет на пол.
Или же, наконец, загорится проектор.
Ему начинают сниться кошмары. Корабль, что несет его к заветной цели, качает из стороны в сторону. Африка предстает перед ним в виде огромной руки, которая угрожает ему пощечиной и в итоге бьет его по правой щеке, по левой, а затем, словно букашку, размазывает по стене. Он просыпается с диким воплем. Его подружка берет его за руку, гладит по голове, шепчет какие-то ласковые слова. Он переводит дух. Приходит в себя. Постепенно успокаивается. И с облегчением засыпает.
Африка обрушивается на него, словно топор, и рассекает пополам.
И куда это он направляется со своей садовой тачкой? В аптеку. Он набирает два мешка лекарств. Теперь он точно не умрет. Дабы защитить себя от всяких специфических африканских напастей, помимо прочего он приобретает: солнцезащитный крем для самой нежной кожи, гигиеническую помаду для губ, таблетки для очистки воды, устройство для отсасывания яда, репеллент. Это его успокаивает и вместе с тем настораживает.
Сможет ли он утверждать, что по-настоящему жил в Африке?
Сможет ли он утверждать, что прошел суровое испытание Африкой, если будет прятаться за непроницаемой броней косметики? Все решат, что он никуда не ездил, а вместо себя отправил бабушку или же просто свою глянцевую фотографию. Людей не проведешь, они прекрасно знают, что главный путешественник — это кожа. Только кожа со свойственной ей чувствительностью могла открыть Америку и Северный полюс вместе с Южным.
Веко воспринимает действительность быстрее ока.
Но все же он собирается поехать в Африку, пусть даже и без нее, в смысле без своей кожи, ибо, учитывая степень ее намазанности и пропитанности защитными лосьонами, возможностей почувствовать дыхание Африки у нее будет не больше, чем если бы она отправилась в поход по северной Норвегии или вообще осталась бы висеть в теплом и темном шкафу среди зимней одежды. Но кто сказал, что непременно нужно касаться и осязать? Он вот желает просто брать, а для этих целей рука в перчатке ничем не хуже голой.
При этом он любит ставить в пример слона: подумать только, какое нежное сердце, какие влажные глаза скрываются под толстым слоем грязи.
В аптеке помимо всего прочего он купил цветочную эссенцию Баха в аэрозольной упаковке. Дважды прыснешь в рот — и сразу возвращаются уверенность в себе, безмятежность, душевное равновесие. Вы снова нравитесь самому себе. Ваши чуткие нервишки перестают, подобно древесным червячкам, буравить ваше обмякшее тело, вскоре они уже и вовсе не колышутся, вам хорошо, и умиротворенный, вы погружаетесь в эйфорию.
Он составляет завещание.
Возможно, побывав в крокодильей пасти, он перестанет бояться зубов облезлых дворовых псов в овернской глубинке. Он внушает себе черт знает что, лишь бы приободриться. Но на людях он держится молодцом. Порой даже изображает нетерпение. «Когда же я наконец уеду, — говорит он. — Побыстрее бы в Африку, на солнышко!» И он действительно считает дни, но скорее обреченно, как человек, узнавший от врача точную дату своей смерти.
Носорог, приятель, не желаешь ли махнуться рубашками?
Когда? В январе? Нет, не смогу, буду в Африке. По крайней мере, нужно сполна насладиться своим влиянием, несомненно, возросшим в свете грядущей поездки (как ему кажется). Постойте-ка, в конце февраля говорите? Нет-нет, я еще не вернусь из Африки. Да, я туда езжу время от времени. Знаете, иногда так все достанет во Франции. Если не уехать, то можно просто сойти с ума. Ничего не могу с собой поделать.
В тот же день ему присылают визу и авиабилет.
Это тяжелый удар. Кажется, он не был готов к такому повороту событий. Не поедет же он и в самом деле в Африку? Это ведь была просто шутка, розыгрыш. И как могло случиться, что сотрудники серьезной авиакомпании приняли его россказни за чистую монету? Даже консул Мали ничего не заподозрил. Люди совсем не понимают юмора. Право слово, грустен мир, в котором и пошутить-то уж нельзя.
Одна радость: нашел в канцтоварах черный молескиновый блокнотик на резинке.
Действительно роскошная вещь. Он смотрит на нее, и на глаза ему наворачиваются слезы. Да, он из тех, кто впадает в глубокое уныние при виде новеньких ботинок, шлепающих по осеннему бездорожью. У него есть целая коллекция чехлов, шкатулок и коробок, благодаря которой все его имущество надежно защищено от ударов судьбы. Каждой безделушке полагается собственный стеклянный колпак или футляр с поролоновой прокладкой. Он и себя с удовольствием поместил бы в скафандр.
Если бы в таком виде не нужно было погружаться на дно океана или выходить в открытый космос.
Завтра ему лететь в Африку, а здесь по-прежнему идет дождь. Но на этот раз, вместо того чтобы прятаться, он запрокидывает голову, открывает рот и напивается ливнем, впитывая в себя все до последней капли. Он насыщает водою все свои ткани, заполняет ею все каналы и тракты, его мочевой пузырь превращается в драгоценный бурдюк с жидкостью про запас. Завтра в его жизни начнется долгая засуха.
Он пытается зашить воду в карманы брюк.
Зима ни за что не захочет расстаться с таким феноменальным мерзляком. Она скорее заморозит столь замечательный образчик. Взлетная полоса занесена снегом. Движение самолетов частично приостановлено. Потратив два с половиной часа на регистрацию багажа, он наконец оказывается в зоне вылета. Все эти переходы из зала в зал продлевают нашу надежду на лучшую жизнь. Но для него лучшая жизнь, судя по всему, осталась дома, в суровых, но надежных объятиях зимы.
Пассажиров, вылетающих в Бамако, просят проследовать к выходу С.
Это тяжелый удар. В подавленном состоянии он заходит в самолет и садится на свое место. Его соседом оказывается молодой беспокойный малиец, который нервно ерзает в кресле, терзая края откидного столика. Либо траур, либо ломка, что, впрочем, почти одно и то же, улыбаясь про себя, констатирует наш проницательный лексикограф. Его предложение о помощи остается без ответа. Ну и ладно, все равно он бы не смог воскресить бедняге отца, ни достать ему дозу. Самолет по-прежнему не трогается с места.
По громкой связи объявляют, что взлетная полоса обледенела.
Ну и слава богу. Значит, еще не все потеряно. Быть может, мы все-таки никуда не поедем. К нему возвращается самообладание. Состояние соседа, напротив, ухудшается: малиец доламывает-таки столик, роняет голову на колени и, неистово стеная, начинает раскачиваться взад-вперед. Становится все сложнее делать вид, что ничего особенного не происходит. Вам нехорошо? Вам нужна помощь? Малиец неожиданно вскакивает с места, и ему приходится подняться, чтобы пропустить соседа.
Кулак подкрался незаметно. Удар — и мир летит вверх тормашками.
Вместо взлета отлетела голова. Вот что значит ввязывается неизвестно во что. Его выносят из самолета. Санитар, склонившись над ним, заботливо зашивает его рассеченную губу. На следующий день он возвращается домой. Из своего вояжа он привозит негритянскую маску, которая производит должное впечатление. Суровых калек, — вернувшихся из жарких стран, выхаживают женщины.
Чемоданы улетели без него. Они-то и расскажут ему про Африку.
Он получил по заслугам. Вы только представьте: всего за несколько секунд до рокового удара, сидя в самолете, застывшем в ледовом плену, он как ни в чем не бывало выводил на первой странице своего судового журнала: Идет четвертый час полета, Африка все ближе, но слонов пока не видать. Это было наверняка остроумно, но оказалось несколько преждевременно. Его опухшее лицо раздувается на глазах. Вот вам и обещанный слон, во всей своей красе.
И надо же ему было нарваться на браконьера.
Сам виноват. Своими позами, манерами, вечной нерешительностью и капризами он просто-таки напрашивался на роль боксерской груши. Как это часто бывает, протестировать столь соблазнительный спортивный снаряд вызвалось лицо, уже не раз попадавшее в поле зрения полиции, — и да здравствуют газетные штампы! — впервые в жизни воскликнул потрясенный писатель, потерявший много сил, а главное, крови, которая, как известно, заменяет ему чернила.
Впрочем, не окажись в самолете этого преступного элемента, кто-нибудь другой все равно бы это сделал. Какой-нибудь славный малый. Или добропорядочная гражданка. Удара было не избежать.
Похоже, он чувствует себя комфортнее в ипостаси выздоравливающего больного. Ему нравится ежедневно глядеться в зеркало, наблюдая за схваткой болезни и медицины. Ему нравится в тысячный раз рассказывать историю своего злоключения, сдабривая ее смелыми шутками. Потом он неожиданно замолкает, безмолвно напоминая о том ужасе, через который он прошел, и его собеседник, уде готовый было рассмеяться, вдруг понимает, что вел себя как последний мерзавец, и густо краснеет. Это очень сильная сцена.
Затем следует очередная шутка. Как изящно!
И все же ему удается нас удивить, ибо он все-таки уезжает. Он снова отправляется в Африку. Все были уверены, что он воспользуется случившимся, чтобы отказаться от поездки, но он снова едет. И снова на самолете, потому что в наше время до Африки уже не добраться, перепрыгивая с лианы на лиану. С ударом гиппопотама он уже познакомился. Равно как со змеей, которая вытягивается, словно рука, и впивается в жертву; с последствиями опухоли, с лихорадкой. Ему больше нечего опасаться. В том кулаке поместилось все, чего он боялся.
Температура воздуха в Париже +3°. Температура воздуха в Бамако +37°. Продолжительность полета 5 часов 30 минут. Исходный вес 72 кг.
