Бизнес, роскошь и наслаждение
Я хорошая покупательница, но неважная продавщица. Я умею скрыть свое желание и раскритиковать чужой товар, чтобы приобрести его подешевле. Но продажа собственного товара наводит на меня тоску. Как только вещь становится моей, она тут же утрачивает для меня ценность.
Культурный атташе одного из посольств возмущается: известный писатель, которого он пригласил, в последний момент потребовал билет первого класса, заявив, что иначе и с места не двинется. «Какой стыд!» — восклицает атташе. Он некоторое время раздумывает, не отменить ли всю программу, но в конце концов изыскивает деньги на билет.
В итоге его уважение к писателю заметно возрастает, и он принимает его во сто крат более радушно, раз уж выложил за него столько денег.
Мне бы хотелось достичь именно этого: путешествовать только первым классом либо не путешествовать вовсе. Назначать свою цену.
Но меня, напротив, всегда удивляет и даже смущает, когда для меня что-либо делают: я того не стою.
В деловой сфере я нахальством не блистаю. Я веду себя как чиновник, который каждый месяц ждет зарплаты.
В одной книге Пьера Бурдье о символическом капитале я прочла, что, по статистике, большинство людей искусства — дети родителей свободных профессий. И это меня напугало. Я — служащая и дочь служащих.
Кто-то из друзей мне посоветовал: «А ты уволься! Сожги за собой мосты. И твое творчество радикально изменится. Вот увидишь, ты справишься».
Я на это не способна. Мне нужно, чтобы была подстелена соломка на тот случай, если вдруг упаду.
Мама с папой очень возгордились, когда увидели мою первую опубликованную статью. Правда, папа удивился, что мне ничего не заплатили. И в его удивлении сквозило некое снисхождение.
Кто ничего не просит, у того ничего нет.
Собравшись с духом, я заявляю редактору журнала, что хотела бы получить гонорар. Он весело так на меня посмотрел: «Гонорар? Сколько?» «Не знаю», — признаюсь я, краснея. Но у меня есть приятельница, которая пишет для одного журнала, и ей платят за каждую статью. Она получила три тысячи франков за две странички. «В каком же журнале ее публикуют?» — «Glamour». Став совершенно пунцовой, я мечтала провалиться сквозь землю. Сравнить Glamour с престижнейшим литературным журналом, в котором напечатали мои статьи! Означает ли это, что я должна навсегда распрощаться с редактором и его журналом? Мне хотелось взять мои слова обратно. Самое главное для меня — это публиковаться. Я поблагодарила редактора за то, что он меня принял. Он не обязан мне платить! Редактор, ласково улыбнувшись, спокойно продолжил, словно ничуть не рассердился на мою наивность, а просто хочет раскрыть мне глаза: «Этот журнал получает дотации от государства, мой птенчик. Но если вы нуждаетесь в деньгах, то скажите мне, и я охотно вам их дам. Сколько вы хотите?»
Он вытащил свою чековую книжку. Я стояла красная, как мак. Вот вам пожалуйста: я выпрашиваю деньги, как некогда у бабушки с дедушкой. «Нет-нет. Вы меня не так поняли. Я очень сожалею, извините».
Инцидент исчерпан. Он настолько дорого мне обошелся, настолько меня унизил, что многие годы я больше не заикаюсь о деньгах.
Мой первый роман вышел в свет. Со стороны некоторым кажется, что это манна небесная.
При подписании контракта издатель выписал мне чек на пять тысяч франков. После выхода книги он дал мне еще пять тысяч. Это не так много, но уже кое-что. Мой аванс в счет прибыли с продаж. Мой первый роман издается тиражом в пять тысяч экземпляров.
Некоторое время спустя, просмотрев мою почту, отец сообщает мне по телефону: «Продано 550 экземпляров. Ты должна издательству 6000 франков». Папа просто констатирует факт. Он думает, что мне придется отдать деньги обратно. Эта незначительная фраза оставляет во мне глубокое чувство унижения. Я не стою даже тех первых денег, которые заработала моим первым произведением. Я стою от силы четыре тысячи. Есть над чем посмеяться.
Тогда я думала, что я первый писатель, с кем такое случилось… Мне казалось, что поражение напечатано на моем лбу, как клеймо каторжника. Я была совершенно уверена: всем известно, что я должна издательству деньги; что мне выплатили десять тысяч франков, доверившись мне (доверяя издателю серии, выступившему гарантом качества моей продукции), и что в издательстве ошиблись на мой счет. Я не оправдала доверия.
Я едва осмеливаюсь появляться в издательстве. Чувствую себя воровкой. Любые упоминания о моей книге — даже простое заявление пресс-атташе: «Это провал» — бередят мою рану. Мне ужасно стыдно. Весть о столь ничтожном количестве проданных экземпляров веселит папу от души. Он и знать не знает, что его смех причиняет мне такую боль.
Если книгу не покупают, она не может быть хорошей. Всякий читатель, почтивший своим вниманием мое произведение, не вызывает уважения у меня.
Мне потребовалось целых пять лет, чтобы оправиться. Я боялась, что отныне все двери для меня закрыты. Какой издатель захочет вкладывать деньги в такое гиблое предприятие, как писатель без читателя?
Pensee Universelle. Когда я училась на подготовительных курсах, помню, как однажды мы с ребятами ржали до упаду, держа за кончик, как грязную тряпку, роман, опубликованный одним нашим товарищем за свой счет. Мы прочли в нем три строчки. «Пруста мне, и побыстрей», — воскликнул один из нас, как светская дама, требующая нюхательной соли.
Мы и понятия не имели, что в свое время Пруст опубликовал в издательстве «Грассе» первый том «В поисках утраченного времени» за свой счет.
При поддержке мужа я учусь законам рынка. Издатель — это торговец. Не он должен определять ценность моего произведения. Я сама должна назначить цену. Поверить в себя.
Как же тяжело поверить в себя! Но никуда не денешься. Как ни странно, вера в себя свидетельствует о смирении. Ведь было бы верхом высокомерия отказаться продавать свои произведения, считая, что их очевидные достоинства сами собою проявятся в будущем. Подобную позицию очень легко спутать с ослеплением глупостью. Так скажем себе: непризнанных гениев мало.
Настроившись на сражение, я предупреждаю издателя серии, что за четвертую книгу хочу получить деньги. Он соглашается. «Сто тысяч франков требовать, конечно, нельзя, — говорит он, — а вот пятьдесят…» Я с трудом скрываю удивление. Сто тысяч франков? Я и не думала просить столько. Мне и пятьдесят-то тысяч кажутся баснословной суммой.
Вскоре получаю контракт и любезное письмо от издателя, в котором нет ни слова о деньгах.
Несколько лет назад, прочтя такое письмо, я была бы на седьмом небе от счастья. Но теперь я с яростью взираю на бумажку. Они что, издеваются надо мной?
Через два дня приходит еще одно письмо, от помощника издателя, с указанием суммы в двадцать тысяч франков. Денежные отношения всегда обсуждаются отдельно.
В бешенстве я отпечатываю длинное письмо, в котором излагаю все свои претензии и все, что думаю по поводу такой скупости.
— Нет, — говорит мой муж, — ты должна поблагодарить помощника издателя и просто сообщить ему, что он ошибся относительно уже оговоренной суммы гонорара.
— Да ничего с ним не было оговорено! Я с ним даже никогда не встречалась.
— Это та сумма, на которой вы сошлись с издателем серии. Он действует от имени всего издательства.
Никогда в жизни я не писала столь короткого письма: уважаемый имярек, благодарю вас за письмо от такого-то и предложение двадцати тысяч франков. Но мы договаривались о пятидесяти тысячах франков. Прошу принять мои уверения в глубоком уважении и т. д.
Когда я заехала в Париж, помощник издателя сообщил мне, широко улыбаясь, что ради меня ему удалось «выбить» пятьдесят тысяч франков.
«За следующую книгу требуй двести тысяч, — говорит муж. — Нужно сразу требовать много, а потом вести переговоры. Это единственный способ сделать так, чтобы тебя заметили».
Сумма кажется мне неслыханной. Да кто я такая, чтобы претендовать на нее! Я боюсь, что мне рассмеются в лицо.
Но ради своей книги нужно иметь смелость перебороть себя, как ради ребенка без колебаний жертвуют своей гордостью. Необходимо дать книге шанс.
Разговаривая по телефону с издателем серии, я со смущенным смешком называю сумму.
На следующий день он перезванивает. Редактор подскочил до потолка: и речи быть не может! Тут даже нет темы для переговоров.
Я хмуро его выслушиваю, чувствуя себя девочкой, что стреляет в пианиста и которую за это отчитывают. Уже готовая пойти на попятный и рассыпаться в извинениях.
«Бедняга редактор! — смеется муж. — Надо думать, здоровенную шишку себе набил! Конечно, он подскочил до потолка: это бизнес».
Значит, бизнес.
Бизнес. Это слово обладает невероятной привлекательностью, поскольку вызывает образ роскошных особняков с мраморными коридорами и мягкими креслами, в которых, уютно устроившись, пьют виски со льдом, поданный любезным официантом, и слушают нежную музыку, которую исполняет на фортепьяно скромный виртуоз, недавно эмигрировавший из России; лимузины и поездки на такси по двадцать раз в день (разве есть иной способ передвижения по городу?); шикарные спортивные клубы, путешествия на «конкорде» с улыбчивыми стюардессами, которые, стоит вам только захотеть, вмиг окажутся в вашей постели, а пока они предложат вам французское шампанское и утиное жаркое; подоткнут вам одеяло и споют колыбельную (достаточно посмотреть рекламу авиакомпании British Airways в журналах, где мамаша в стиле тридцатых годов держит на руках вальяжно развалившегося, маленького и толстенького усатого бизнесмена); пятизвездочные рестораны, где пьют и едят не глядя на цены; костюмы из тончайшей итальянской шерсти, галстуки по последнему писку моды, носки настоящей шотландской выделки, идеально отглаженные рубашки с золотыми запонками с бриллиантами, ботинки по тысяче евро за пару, часы Rolex, по-мужски небрежно застегнутые на запястье. Роскошь в каждой детали. Тратить не считая. Отхватить от жизни кусок пожирнее.
Возможно, большинство этих мальчиков, закончивших школы бизнеса и в 25 лет зарабатывающих колоссальные деньги, на самом деле жалкие подлецы. Возможно, деньги меня неодолимо влекут просто потому, что я сделала выбор в духе времени.
Но закваски делового человека — жесткости, уверенности в себе, веры в собственные силы, смелости, наглости, высокомерия, которыми нужно обладать, чтобы преуспеть в делах, — этого у меня нет.
Неудачи действуют на меня угнетающе. Необязательно именно мои. Проходя каждый вечер мимо пустого ресторана, владелец которого, меланхолично опершись о стойку, всякий раз бросает на меня взгляд, в котором даже на мгновение не загорается надежда, что я зайду, я решительно не понимаю, почему он до сих пор не покончил с собой.
Деловой человек — игрок. Он взвешивает риск, все рассчитывает, но и умеет ставить на кон. Ставить на кон — значит быть готовым проиграть. Проиграть все: имущество, деньги, любовь, жизнь.
Я слишком боюсь проиграть, чтобы ставить на кон.
Именно это «подкупило» меня в будущем муже. Он с самого начала был готов меня потерять. Он никогда не шел ни на какие компромиссы, чтобы меня удержать. Не боялся остаться один. Он знал себе цену. Это меня поразило.
Бизнес — это состояние тех, кто властвует, тщательно рассчитывает, но не мелочится, зарабатывает по-крупному, кто познал фундаментальные законы игры жизни и умело передвигает пешки по шахматной доске. «Деньги! — говорит мне одна молоденькая девушка-банкир. — Вот главное, даже если и не в них счастье. Лучше быть богатым и счастливым, чем бедным и несчастным. Между шерстяным свитером и свитером из кашемира я выбираю кашемир, между дешевыми побрякушками и украшением с бриллиантом — бриллиант, между пальто из искусственного меха и норковой шубой — норку».
Список бесконечен. Все, что красиво и вкусно, обычно стоит дорого: лучшие места на лучших концертах, тончайшего вкуса гусиный паштет, тихий цветущий сад, солнце зимой, комната с прекрасным видом.
Первые годы мне было достаточно увидеть мужа в темно-синем костюме, который он купил к нашей с ним свадьбе и надевал только по важным профессиональным поводам, и я уже была в полном восторге.
Особенно если это случалось не у нас дома, а где-нибудь в огромном отеле, куда я сопровождала мужа на экономический конгресс. С бейджем на груди, весь из себя деловой, он казался мне прекрасным до безумия. Так бы и зацеловала до смерти.
Таким он и предстал передо мной впервые. Не в костюме, конечно, поскольку я познакомилась с ним на одной из студенческих вечеринок, а с денежным нимбом над головой. Мне было 25 лет. Я снимала вместе с другими студентками недорогую квартиру в бедном квартале, обставленную только той мебелью, которую мы смогли отыскать на улице. Я ездила на старой развалюхе и водилась со студентами без гроша за душой, скрупулезно высчитывавшими свою долю в счете за пиццу.
Он зашел ко мне. Он приехал на новой машине и в тот же вечер, совершенно неожиданно, повез меня ужинать в Нью-Йорк. Ничто на свете не могло произвести на меня большего впечатления, чем приехать ночью на Манхэттен в роскошной машине, в которой я сидела на переднем сиденье. Он заплатил за все: за продукты для пикника в субботу днем, за ужин в ресторане в субботу вечером. Идеальный джентльмен.
В бедные студенческие годы у меня уже имелось достаточно сбережений, которые я копила еще со времен сидения с детьми. С тех пор они только увеличились, особенно в прошлом году, благодаря моей университетской зарплате преподавателя-ассистента. Сбережения — это святое. Я к ним не притрагиваюсь.
То, что я разглядела в моем муже потом, только подтвердило мое первое впечатление. Да, у него не было машины. Та, на которой он приехал в те выходные, была взята напрокат. Но у него имелась собственная квартира, такая же большая, как та, в которой я жила с подругами-студентками. В отличие от нашей она была обставлена настоящей мебелью, при ней был сад, и, главное, в ней были представлены все основные символы эпохи: большой телевизор, видеомагнитофон, музыкальный центр с прекрасными колонками, автоматическая кофеварка для капуччино и прочие прибамбасы в этом роде. Наконец-то хоть кто-то, кто умеет жить.
Пьер. На подготовительных курсах всех поражает его разительное отличие от остальных, несмотря на то что некоторые из нас тоже имеют свои странности. Он носит элегантные костюмы, галстуки, длинное черное пальто, черную шляпу и трость. У него тонкие породистые черты лица, и говорит он с акцентом, который перенял в той стране, где прошло его детство.
Пьеру восемнадцать лет. Мне девятнадцать.
Мы знаем, что он богат. У него уже есть собственная машина «рено R5», такая же, как у моей мамы. Он на ней приезжает на занятия. Это производит на нас неизгладимое впечатление. Пьер дает нам пищу для разговоров.
Однажды вечером Пьер провожает меня домой и, расставаясь, говорит со своим причудливым акцентом: «Я хотел бы пригласить вас на ужин. Примете ли вы мое приглашение?»
Пьер обращается только на «вы». Я не знаю, обращается ли он ко мне лично или ко всей компании друзей. Он рассеивает мои сомнения: он хочет пригласит меня одну, тет-а-тет. Невероятно польщенная, я не упускаю случая:
— Может, прямо сегодня вечером?
— Почему бы и нет.
Вместо того чтобы засесть за греческий или латынь, я отправляюсь с Пьером на машине. Для меня это настоящее приключение. В Париже, ночью, в машине на переднем сиденье, рядом с молодым человеком, утонченным и богатым, который попросил у меня разрешения пригласить меня на ужин! Я смотрю на ночной Париж, замирая от восторга. Я не в силах сдержать восклицания, когда мы проезжаем вдоль освещенных фасадов, только что миновав Вандомскую площадь: «Какая красота!» — «Вам нравится? Мы можем поесть здесь. Ресторан расположен в сводчатом подвале XVII века. Это очень красиво».
Пьер приглашает меня в ресторан «Интер-континенталя». Метрдотель во фраке сопровождает нас к столику. Он обращается к нам «господин» и «госпожа». Я страшно смущаюсь, пьянея от роскоши и сияя счастьем.
Во время ужина Пьер рассказывает мне о своих гомосексуальных приключениях, которые начались, когда ему было одиннадцать лет и он учился в иезуитском колледже.
Вечера у Пьера — это разгул роскоши и утонченности. Изысканные яства подаются домашней прислугой. Мы едим серебряными приборами за столом, накрытым вышитой белоснежной скатертью. На столе стоят два серебряных канделябра. Никакого электрического света. Нас десять или двенадцать человек. Пьеру нравятся застолья с многочисленными гостями.
Пьер заявляет, что хочет сделать мне подарок — купить мне платье для ужина у него дома. Он находит меня красивой, но плохо одетой.
Я обижаюсь. Ради него я надеваю самые элегантные вещи в моем гардеробе. «Плохо одета». Пьер не может ошибаться. Мысль о подарке меня радует.
Время идет, а предложение так и остается предложением. Сдержит ли он свое слово? Может, он забыл? Я нервничаю. Мне хочется заполучить элегантное платье. Я спрашиваю у Пьера, когда это произойдет. Да, я у него спрашиваю. Это дает возможность судить о моей деликатности. «Так что насчет платья, которое вы собирались мне купить?» Пьеру, такому обходительному и куртуазному, очень сложно уйти от ответа на столь прямой вопрос. «Скоро». Ему пришлось заменить аккумулятор в машине, и у него не так много наличных. У Пьера недостаток в средствах? Совершенно очевидно, что платья мне не видать.
Но вот как-то раз после занятий мы заходим с ним в «Бальзар» пропустить по стаканчику, и, расплачиваясь (он платит всегда), Пьер спрашивает меня: «Не хотите ли пойти в магазин за платьем?»
Бывают предложения, от которых невозможно отказаться.
Мы едем на машине на улицу Гренель. Я не знаю, ни где находится эта улица, ни что она из себя представляет. Я еду туда в первый раз в жизни. Мы входим в бутик, выбранный Пьером. Я никогда раньше не бывала в таких дорогих магазинах. Мне очень хочется приглядеть здесь что-нибудь: я боюсь, как бы, выйдя отсюда, Пьер не спустился с небес на землю и не отказался бы от своего безумного предложения.
Я меряю несколько вещей, в том числе восхитительную алую блузку из муарового шелка с китайским воротом и брюки из черного натурального шелка. Продавщица дает мне туфли на каблуках, более подходящие, чем мои ботинки на плоской подошве. Я не умею ходить на каблуках и потому выхожу из примерочной пошатываясь, чтобы показаться Пьеру. Нас надо было видеть. Я, заметно похорошевшая в новом прекрасном наряде — столь элегантных вещей я отродясь не носила, — с пылающими от возбуждения щеками, и взгляд Пьера, которым он смотрит на меня, взгляд хозяина и знатока. Восемнадцатилетний Пьер в черном пальто, черной шляпе и с тростью, опершись о стену, курит толстую сигару. Тот самый Пьер, к которому обращается продавщица:
— Достоинство этого наряда в том, что блузку можно будет надеть и просто с джинсами для заурядного ужина в городе.
— Наплевать, — замечает Пьер голосом с нездешним акцентом. — Это только на один вечер. Неважно, что она будет делать с блузкой потом.
Продавщица вытаращивает глаза и замолкает. Я краснею, представляя себе вопросы, которыми она должна задаваться насчет меня. У меня вид прилежной школьницы, а Пьер говорит обо мне, словно я дорогая проститутка. И у него есть на это право. Он платит.
Когда мы выходим из магазина, я несу в руке пакет с черными брюками и шелковой блузкой. Воспоминание о цене на этикетках горит во мне, как постыдная отметина, и мне хочется расхохотаться. Минимальная месячная зарплата вылетела на наряд для одного вечера. Я несколько смущенно благодарю Пьера.
Ужин состоялся. Все знают, что на нем я одета в вещи, купленные Пьером. Он об этом рассказывает, не особо деликатничая. Все думают, что я с ним сплю. Это еще больше повышает мой рейтинг в глазах окружающих.
Пьер удовлетворенно меня оглядывает. Он меня создал и находит меня красивой. Он пригласил профессора по философии, преподававшего нам в прошлом году. Тогда один только взгляд этого пятидесятилетнего человека повергал меня в ужас, ибо он изобличал мою ничтожность. Однажды, не говоря ни слова, профессор бросил мне на стол мою работу, отмеченную самой низкой оценкой. На перемене меня вырвало.
Теперь профессор смотрит меня. В его взгляде удивление и восхищение. «Вы были маленькой девочкой, а теперь стали женщиной». — «Это благодаря одежде, которую я ей купил», — говорит Пьер.
Я краснею от подобного отношения к себе, как к вещи. Профессор тоже, видимо, решает, что я сплю с Пьером. Я этим очень горжусь. Заметно, что он питает к Пьеру глубокое уважение.
Около трех часов ночи Пьер и моя подружка Клер, сильно пьяные, развалившись на диване, обмениваются долгим и сочным поцелуем.
В оцепенении я смотрю на них и страшно ревную.
Я устраиваю вечер, чтобы отблагодарить Пьера за его подарок. Я приглашаю также Клер и одного юношу — манекенщика, с которым Пьер познакомился в гей-клубе и в которого он теперь влюблен. Я хочу, чтобы все прошло идеально. Продумываю все до мелочей. Вытаскиваю серебряные приборы моих родителей, фарфоровую посуду, хрустальные бокалы. Бегу в Lenôtre, чтобы купить шербет и песочное печенье. Вульгарные бисквиты меня совершенно не устроят.
Я ругаюсь с родителями, которые уходят вечером из дома и запрещают мне использовать одну вещь, которая мне нужна, чтобы довести до совершенства мой ужин. Я на грани истерики. Пьер вот-вот должен прийти. Папа с мамой кричат, что это смехотворно — класть маленькие тарелки на большие для восемнадцатилетних сопляков! Я рыдаю. Я их ненавижу. Они ничего не понимают.
В субботу вечером в ночном клубе неизвестный тип подошел к Пьеру и похвалил его галстук. Пьер рассказывает, что тут же развязал галстук, протянул его неизвестному и заставил принять подарок.
Так поступают в той стране, откуда он родом. Если кто-то вам говорит, что ваша вещь красива, то вы ее ему отдаете.
Я восхищаюсь прекрасным шарфом Пьера из кашемира цвета выцветшей розы. Он говорит, что охотно отдал бы его мне, но боится обидеть бабушку, которая только что ему его подарила.
Я долго потом размышляла над жестом Пьера, отдавшего свой галстук какому-то незнакомцу.
В этом, мне кажется, и заключается великодушие.
Годы спустя моя мама восклицает, заметив украшение, которое я ношу: «Покажи-ка, какая чудесная вещь!» Этот позолоченный медальон, купленный мною в Мексике за десять долларов, всегда производит впечатление. У меня часто спрашивают, откуда он у меня. Выслушав комплимент мамы, я застываю. Лишь час спустя я снимаю с шеи медальон и протягиваю ей: «Возьми, мама».
Возможно, это единственный случай, когда я смогла отдать вещь, которой мне будет не хватать, вещь, которую я хотела для себя.
Только сам момент расставания с медальоном оказался тяжелым. Потом мне стало легко. Я счастлива оттого, что мне удалось доставить удовольствие матери, просто отдав ей то, что ей понравилось.
Умение отказаться. Пожалуй, в большей степени именно оно, а не умение дарить лежит в основе настоящей щедрости. И в основе свободы.
Я же спешу набить карманы, быстро-быстро, пока не закрылись двери в волшебное королевство, где пока все бесплатно.
Бабушка сообщила мне, что одна ее знакомая хочет сделать мне подарок. «Когда она однажды была здесь, то рассказывала о себе, и ты ее слушала с большим сочувствием. Она очень несчастна и очень одинока».
Я совершенно не помню ни пожилой дамы, о которой идет речь, ни моего к ней сочувствия. Мне двадцать два года, и голова моя занята совсем другим. Но Подарок… Почему бы и нет?
Я еду к ней. Старушка живет в маленькой темной квартирке недалеко от Пасси. Подарком оказывается золотая брошка 20-х годов, усыпанная драгоценными камнями, в форме маленькой балерины. Я не ношу подобные украшения. Но я сердечно благодарю пожилую даму.
Некоторое время спустя я снова решаю ее навестить. Она рассказывает мне трагическую историю своей жизни. Она любила только одного человека, который разбил ей сердце, бросив ее ради секретарши. Затем она жила у свекрови со своей единственной дочерью, которую они воспитывали вместе. Как она была прекрасна, ее дочь! Как она была весела! Но из-за несчастной любви она сбилась с пути. Начала принимать наркотики и в тридцать лет умерла от передозировки.
Старая дама плачет, а я держу ее за руку.
После смерти свекрови и дочери у нее остались только сестры. Они сущие чертовки, не питающие к ней никаких чувств и рассчитывающие только на наследство. Но они не получат ни гроша, ни гроша!
Какая я добрая и милая, что прихожу ее проведать, ласково говорит мне старая дама с глазами, полными слез. Когда я собираюсь уходить, она настойчиво предлагает мне еще один подарок. Помимо брошки она подарила мне две книги по искусству в кожаных переплетах. Затем сто франков. Затем чек на сто франков.
Уходя от нее, я всякий раз испытывала неприятное чувство. В конце концов я перестала ей звонить. Так или иначе я уезжала в Америку.
От денег, которые она мне давала, я была не в состоянии отказаться. Старая дама наверняка почувствовала мою жажду денег.
Вот и все, что я с этого получила.
Мы обе были мне противны: она — тем, что давала деньги, а я сама — тем, что их брала.
Бабушка, Пьер, старая дама. И Вальтер. Вальтер — бизнесмен из Австрии.
Осенью, когда мне исполнилось девятнадцать, я поехала в Вену с одним уродливым студентом, разделявшим мою мистическую страсть к Вагнеру, Малеру и песочному торту.
Мы поселились у его дальних знакомых, особенно не задаваясь вопросом, стесняем ли мы их своим присутствием. Питались консервированным рагу по-лангедокски. Наши скудные средства уходили на то, чтобы каждый вечер ходить в оперу на галерку, надевая наши лучшие наряды (студент носит фрак), и по окончании спектакля в гостинице «Сахер» заказывать фирменный песочный торт и кока-колу.
Я позвонила Вальтеру, моему летнему любовнику, и сообщила, что я снова в Вене. Он назначил мне свидание в ресторане.
Увидев его — с залысинами на лбу и небольшим животиком, я поняла, что не люблю его. Он воскликнул, что мне следовало предупредить его заранее: он снял бы для меня номер в гостинице и купил бы билеты в партер!
Я чуть было не пожалела, что не подумала об этом раньше. Я объяснила, что студент вовсе не мой парень и меня к нему совершенно не тянет. Нас обоих в Вену привела совместная любовь к опере. Но мы так бедны!
В тот момент я хотела лишь одного — чтобы Вальтер дал мне денег.
Я провела с ним два дня. Мы поселились в гостинице, ели в настоящих ресторанах. Он купил приглянувшиеся мне перчатки из красной кожи. Любовью мы не занимались, потому что я этого не хотела. Между нами чувствовалась некоторая неловкость, словно он понял, зачем я ему позвонила — чтобы использовать его.
К моему приятелю я вернулась с деньгами. Они предназначались для нас, чтобы мы их потратили вместе. Моя выходка вскружила студенту голову. Уверенный, что я переспала с австрийским бизнесменом, он влюбился в меня.
В отличие от Вальтера студент не грешил излишней щепетильностью. Когда, по возвращении в Париж, вытаскивая ключи из кармана, я выронила банкноту в пятьсот франков — мои карманные деньги на неделю, предназначавшиеся на тусовки, книги, сигареты и сэндвичи на обед, — он подобрал ее и отказался вернуть. Заявил, что это деньги, которые я ему должна: в Австрии, мол, он истратил больше, чем я.
Я никогда не смогла бы в него влюбиться. Он жмот. Его скупость убивает мое влечение.
Именно скупость, а не бедность. Я страстно желала Франческо, который был беден.
Я не спала с бизнесменом из Пакистана, который присылал мне шоколад «Годива», жил на Парк-Авеню, оплачивал рестораны и хотел сделать меня своей любовницей. Он был слишком низеньким и толстопузым.
В апреле Вальтер мне позвонил. Чтобы повидаться со мной, он придумал какую-то деловую поездку в Париж. Он заказал номер в отеле «Меридиан» на Порт-Майо. Мне польстило, что он приезжает ради меня.
Уже целый месяц, как у меня появился молодой человек. Я уверена, что Вальтер за меня порадуется.
Я осталась ночевать в его гостиничном номере. Мы занялись любовью. Я заплакала. Вальтер отстал.
На следующий день мы вместе гуляли по Парижу. Он искал подарок для своей пятилетней дочери. Мне тоже хотелось подарка. Даже если Вальтер не догадается мне его предложить, то я сама его попрошу. Я вынудила его подарить мне ботинки из кожи цвета морской волны, с завязками, страшно модные, на которые у меня самой не было средств.
Вальтер хотел поесть в каком-нибудь ресторане с типичной французской кухней. У меня возникла идея. «Я знаю одно местечко недалеко отсюда с прекрасной атмосферой и чудесным видом из окна, но оно немного дороговато. Зато ты узнаешь, что значит настоящий французский ресторан. Ведь ты именно этого хочешь? Тогда пошли!»
Он не подозревал о том сюрпризе, который я ему приготовила. Я повела его в «Тур д'Аржан». Это храм роскоши, о котором я слышала от бабушки и где ни разу не была. Должен же любовник-бизнесмен пригодиться хоть на что-нибудь.
Метрдотель посадил нас за столик с видом на Собор Парижской Богоматери и Сену. Я делала вид, что не знаю французского. Мне стало стыдно от взглядов метрдотеля и официантов: я одета как школьница, Вальтер вдвое старше меня, но ведет себя отнюдь не по-отечески. Кто же я тогда, как не молоденькая проститутка?
Я помню выражение лица Вальтера, когда официант принес счет, — его вытаращенные от неожиданности глаза.
С тех пор я Вальтера больше никогда не видела. Он прислал мне из Вены фотографию своей дочери в розовом костюмчике, купленном в Париже.
Наконец-то я осуществила мою мечту — быть приглашенной в «Тур д'Аржан». Однако я не сильно собой гордилась и не стала кричать об этом на всех перекрестках. Эта история впоследствии сильно насмешила одного моего любовника без гроша в кармане.
В поездках моя библия — это «Гид туриста».
Незаконное пользование бассейном шикарной гостиницы (все-таки выгодно быть блондинкой), где я не живу, поскольку снимаю комнату за десять евро в маленьком пансионе без бассейна, доставляет мне огромное наслаждение. Несравнимое с тем, которое я бы получала от посещений бассейна на законных основаниях, будучи клиенткой гостиницы.
В дорогом отеле я пребываю в постоянном напряжении. Я раздражаюсь по пустякам, пребывая в полной уверенности, что не получаю обслуживания, соответствующего потраченным деньгам. Тоном, не терпящим возражений, я требую, чтобы мелочи, которые мне досаждают, были немедленно устранены. Мой же муж любезно спрашивает, нельзя ли, если это возможно, чтобы… Я страшно на него злюсь. Его манера поведения нравится мне куда больше, чем моя собственная.
Разница между мной и моим мужем кроме всего прочего объясняется тем, что он американец. Мне нравится, как ведут себя американцы: платят с улыбкой, позволяют себя надувать, считают, что сервис соответствует деньгам, и всегда всем довольны. Деньги существуют для того, чтобы их тратить. Единственное безусловное требование — комфорт.
Возможно, американцы, сами того не ведая, являются подлинными аристократами наших дней.
Мой муж тратит деньги не считая, на все необходимое для нашего благополучия, он воодушевляет меня покупать то, что мне нравится, легко берет такси, оставляет щедрые чаевые. Но он не совершает безрассудных поступков. В сочельник в ресторане он не заказывает для меня бутылку французского шампанского за 110 евро, а предлагает мне выпить что-нибудь другое вместо моей обычной негазированной воды. Раз уж я так люблю пузырьки шампанского, он берет бутылку игристого вина за 14 евро.
Мне нравится представлять себе мужчину, который мог бы заказать для меня шампанское за 110 евро. Но я нахожу, что это неразумно, особенно если этот мужчина — мой муж и у нас общий бюджет. Впрочем, будь этот мужчина моим мужем, он был бы не способен на подобный поступок.
У Пьера иной взгляд на мир. После того как его отец разорился, ему пришлось менять свои привычки. Он научился жить попроще. Его зарплата преподавателя — это не зарплата банкира. Его друг тоже не может похвастаться баснословным заработком.
Они путешествуют. Это одно из их главных развлечений. Не так долго и часто, как хотелось бы, поскольку оба много работают. Уезжая куда-нибудь на выходные, они останавливаются в лучшей местной гостинице, где платят по 350 евро за ночь. За одну такую поездку они тратят порой месячную зарплату.
Я завидую их способности выкинуть такие деньги за одну ночь в гостинице.
Я бы мучилась бессонницей, чувствуя себя просто обязанной спать без задних ног, заплатив такую сумму. Чтобы сохранить об этом номере хорошие воспоминания и таким образом оправдать расходы на него, следовало бы заняться любовью. Однако навязанная необходимость такого исхода уничтожает во мне всякое желание.
Такие деньги всего за одну ночь кажутся мне чистым безумием. Приезжаешь во второй половине дня, идешь гулять, ужинаешь в городе, возвращаешься в гостиницу к полуночи, раздеваясь, смотришь новости, немного читаешь перед сном и засыпаешь, чтобы проснуться в 10 утра к завтраку, едва успеваешь принять душ, и вот уже пора освобождать номер. Чтобы как следует им насладиться, нужно провести в нем по крайней мере две ночи, а это значит удвоить расходы!
Я предпочитаю экономить деньги, чтобы покупать квартиры.
