Ресторан — дело сложное
Моя бабушка очень щедрая. И это основная ее черта. Она любит баловать родных и близких всяческими радостями жизни. Всю свою жизнь она проработала именно ради этого — чтобы иметь возможность пойти в ресторан не считая денег и друзей туда пригласить.
Для матушки тоже нет ничего приятнее ужина в ресторане, но необходимость доставать чековую книжку обычно сильно ее удручает.
В некоторых вопросах матушка проявляет себя образцовой скупердяйкой. Например, в еде она не приемлет никаких изысков и никогда не выкидывает остатки. Она говорит, что это из-за войны и несчастных, обездоленных детей всего мира, но поступает так главным образом потому, что из этих самых остатков можно сварганить отличный ужин, а это хоть какая-никакая, а экономия. Едва заслышав, как кто-то из нас открывает холодильник, она выскакивает, как чертик из коробочки, с вопросом, что это мы там ищем. Ей проще выписать нам чек на тысячу франков, чем дать йогурт, зубчик чеснока или горбушку хлеба. У нее никогда не бывает десяти франков или билета на метро, когда тебе надо. Она терпеть не может, когда папа в воскресенье с утра покупает круассаны — вполне достаточно свежего хлеба; или когда мы останавливаемся пообедать в ресторанчике у дороги — это дорого и невкусно. Всякий раз перед отъездом в отпуск она энергично готовит шесть сэндвичей, хотя сама при этом их уже видеть не может.
Много лет я мечтала о стейке с картошкой фри в придорожном ресторане, мне это казалось верхом роскоши. Двадцать лет спустя я не в состоянии этого сделать: дорого и невкусно. Приготовленный дома перед отъездом сэндвич куда вкуснее.
Но есть и такая область, в которой мама позволяет себе расточительство: шмотки. Она обновляет свой гардероб каждый сезон, покупая только фирменные вещи из лучших тканей. Больше половины ее зарплаты уходит на одежду. Ее шкафы забиты вещами. Чтобы расчистить немного места и успокоить свою совесть, время от времени мама раздает излишки: нам с сестрой, менее богатым друзьям, домработнице.
Ради этого мама и работает — чтобы иметь право сорить деньгами, покупая шмотки. Это ее страсть, ее радость. И попробуй скажи ей что-нибудь против: узнаешь, почем фунт лиха!
Это мама попрыгунья-стрекоза, несмотря на все ее приступы жмотства. На те деньги, которые она тратит на одежду, можно было бы приобрести замок, и не один. Но маму замки не интересуют. Она никогда не хотела владеть никакой собственностью. В ней нет духа собственника.
А вот у папы есть, в принципе, склонность к воскресным вылазкам за круассанами, и этой его слабостью можно было бы легко воспользоваться. Но он настоящий муравей. Все подсчитывает. Он думает о будущем. Он вкладывает деньги. Он покупает квартиры. Он хранит старые обрывки веревок, так, на всякий случай.
Если у папы попросить пятьдесят франков, в отличие от мамы, он никогда не ответит, что у него нет ни гроша. Он вытащит из кармана целую пачку денег, скрепленную специальным серебряным зажимом. «Спасибо, папа». — «Это в долг». — «Ну конечно, не волнуйся».
Мы навещаем папу в больнице после операции. Первое, что он спрашивает, когда мы входим к нему в палату: «И где же мои пятьдесят франков?»
Эта мелочность у папы в крови. Я знаю о ней не понаслышке, поскольку я и сама такая. Он совершенно не в состоянии быть щедрым до конца. К примеру, он искренне хочет совершить благое дело, поскольку не может пройти мимо чужого горя или нищеты. Но при этом у него обязательно вырвется ненароком какое-нибудь словцо, которое с потрохами выдаст всю его неискоренимую, примитивную подозрительность, и весь эффект от его щедрости пропадает, а порывы благодарности умирают.
Мы с папой всегда проверяем счет в ресторане. Считаем все в уме. Совершенно не выносим надувательства. Мама же верит сумме, которую ей называют. Если она обнаруживает, что ее обманули, то винит себя в собственной глупости и утешается мыслью о том, что та сумма, на которую ее облапошили, несомненно, достанется кому-то, кто нуждается в этих деньгах больше, чем она сама.
Бодлер сказал, что страх быть обманутым — отличительная черта француза.
Француз расчетлив и скуп. Где-нибудь на базаре за границей француза всегда легко узнать по тому, как он торгуется и недовольно брюзжит, чтобы снизить цену. Когда я хотела поторговаться, то всегда говорила, что я француженка. Но иметь рядом мужа-американца оказывалось в этом случае сущим наказанием.
Быть скрягой означает не только, что тебе трудно раскошелиться.
Важнее другое — то, как это отражается на твоем поведении: подозрительность, прижимистость, расчетливость и паранойя, которые не отпускают тебя ни на минуту.
Я это осуждаю и с этим борюсь. Мне кажется, скупость унижает человеческое достоинство. Но в то же время она является основным инстинктом. Это из-за нее я себя ненавижу. Я ненавижу себя за косой взгляд, брошенный на мужа, и слова, с которыми я на него нападаю: «Ты проверил счет? Сколько? Что?! Этого не может быть! Тебя начисто облапошили! Да когда же ты наконец перестанешь быть таким наивным?! Будь повнимательней!»
Когда я вижу попрошаек, моя первая реакция — сказать «нет». Их так много, как можно выбрать? Но я слышу голос совести. Случалось, я даже возвращалась, если обнаруживала у себя мелочь. Я предпочитаю давать тем, кто ничего не просит. Иногда я покупаю уличную газету. Не очень часто. Но это успокаивает мою совесть. В метро какой-то тип причитает, что у него СПИД, нет крыши над головой, надо кормить ребенка и т. д., и т. п. Когда он проходит мимо меня, я опускаю глаза. Сидящая рядом со мной дама, в норке, платке Hermes и с сумочкой Vuitton, толкает меня в бок, ища поддержки: «В конце концов, откуда нам знать? Поди его проверь! Любой может рассказать то же самое!»
Я не улыбаюсь и не отвечаю, ужаснувшись тому, что, отказавшись подать милостыню, оказалась заодно с ней, с ее подозрительностью, с ее чудовищным слепым эгоизмом.
Мне бы очень хотелось, чтобы меня воспитали в таких традициях: папа с мамой дают мне двести франков, стоит им сказать, что мне нужны деньги, и не требуют их возвращать, поскольку я их дочь. Мне бы очень хотелось научиться, не задумываясь, помогать тем, кого люблю, и тем, кто в этом нуждается. Все время говорить «да».
Вместе этого у меня звучит постоянное «нет». Очень сложно научиться щедрости. Больше всего на свете мне бы хотелось это уметь.
Иметь душу открытую, как дом, куда всегда можно войти, чтобы погреться. Иметь душу горячую, гостеприимную.
Уже давно я задаюсь вопросом: не моя ли скупость мешает мне зачать ребенка? Я не отдаю свои яйцеклетки, я их сдерживаю и не допускаю до оплодотворения.
Нужно начать с мелочей. Как-то вечером в баре мы встретили молодого швейцарца, который очень неплохо зарабатывал. Когда пришло время платить по счету, мой муж открыл кошелек, и швейцарец, потянувшийся было к своему карману, тут же спохватился и поблагодарил нас от всей души. Я страшно разозлилась: почему мы должны оплачивать выпивку этому молодому прохвосту, которого мы уже однажды приглашали к себе на ужин, а он так и не пригласил нас в ответ?
Больше всего меня задело то, что в швейцарце я увидела ту же скупость, какой отличалась сама. Я почувствовала, как он обрадовался, что, встретив нас, сэкономил стоимость этого проклятого стакана вина. Мое плохое настроение выплеснулось в виде сухих замечаний в адрес обоих моих спутников.
На обратном пути я излила душу. Муж улыбнулся. Заметив, что у меня в баре резко испортилось настроение, он сразу догадался почему. И именно по этой причине он так долго разговаривал со швейцарцем, хотя беседа с ним его совершенно не интересовала. Я вне себя: «Но почему ты все-таки пошел у него на поводу? Оплатил выпивку человеку, который получает огромную зарплату! Это переходит всякие границы!» «Это ты переходишь всякие границы!» — ответил муж. Он считает, что я должна научиться расслабляться и относиться к вещам проще. Да, не было никакой необходимости платить за швейцарца. Ну и что с того? В жизни нужно уметь просто так вот оплатить стаканчик даже тому, кого недолюбливаешь.
Однако пусть очевидные признаки моей мелочности не введут вас в заблуждение. Я умею себя вести. Если я отправляюсь с кем-нибудь из моих студентов пропустить по стаканчику или съесть пиццу, то плачу я. Если мы идем с небогатыми друзьями в бар, я обязательно позабочусь, чтобы по счету заплатил мой муж.
Но меня ничто так не раздражает, как необходимость отдать тридцать евро, если я съела и выпила всего на пятнадцать. Это настолько выводит меня из себя, что дружескому веселому застолью я всегда предпочту ужин в одиночестве с книжкой в руках в каком-нибудь недорогом бистро. Путешествуя ли, в Париже ли — где бы то ни было я всегда стараюсь обособиться от остальных под предлогом, что предпочитаю одиночество. Не люблю платить за других без веской на то причины. Я вовсе не рубаха-парень.
Один мой друг, иранец, как-то сказал, что его возмущает эта западноевропейская система «каждый платит за себя». В его культуре платить за всех — это честь, за которую борются. И можно быть совершенно уверенным, что непременно последует ответное приглашение. Такая система, по крайней мере, не столь мелочная.
Согласна. Но как-то раз в одном городе, когда я пригласила его в бар, он со своим другом пил довольно-таки дорогое вино, тогда как я пила только кока-колу. И я не смогла перебороть себя и заплатить за них, как собиралась изначально. Я выложила на стол ровно один доллар. За мою колу.
На следующий день я купила им бутылку шампанского, стоившую куда больше, чем вся выпивка накануне. Ведь на столе не лежал счет, никто ничего от меня не ждал. Это был просто жест доброй воли с моей стороны.
Вскоре после знакомства с будущим мужем мне довелось пообщаться с его бывшей подружкой, которая проездом оказалась в городе, где он жил. Сидя во главе стола, она без конца болтала и хохотала. Когда принесли счет, она схватила его, несмотря на все возражения: «Да ладно, ребята!» Она теперь сама зарабатывает себе на жизнь, в кои-то веки заехала в родные пенаты, так что ей и платить.
Позже я вспоминала эту девушку: блистательная, душевная, в окружении зачарованно глазеющих на нее мужчин. Мой будущий муж, не сводивший с нее глаз, даже не заметил, как я покинула помещение, где мне явно больше нечего было делать.
На свадьбу бывшая подруга моего мужа привезла нам из Восточной Европы бокалы из богемского стекла: дюжину больших, дюжину средних, дюжину маленьких и стаканы для воды. Она, привыкшая все делать с размахом, пересекла всю Европу с этими многочисленными коробками. В нашем хозяйстве нет ничего красивее этих бокалов.
Бокалы настолько прекрасны, что еще несколько лет они пролежат в упаковке, дожидаясь, пока мы обоснуемся где-нибудь прочно и надолго. Лишь когда мы въехали в собственный дом, то наконец распечатали восемь коробок с бокалами. Они полностью заполнили шкаф. Казалось, что так никогда и не подвернется достойного повода, чтобы ими воспользоваться.
Поскольку, естественно, всегда боишься их разбить.
Мы достали их в сочельник. Свекровь разбила один стакан. Сокрушено вскрикнув, она заверила, что непременно купит нам такой же. Надо было видеть, каким взглядом я ее одарила.
Люди делятся на две категории: на тех, кто пользуется красивыми бокалами по любому поводу, пока не разобьет последний, и тех, кто держит их про запас для действительно важного случая.
Бывшая подружка моего мужа наверняка стала бы пользоваться ими постоянно. И у нее никогда не будет специальной «гостевой» посуды или чего другого. По ее мнению, вещи существуют для того, чтобы наслаждаться ими всем вместе. У нее дома всегда с уверенностью чувствуешь себя желанным гостем.
Как-то раз бывшая подружка мужа была проездом в Нью-Йорке. Мы пошли обедать в ресторан по ее выбору. С нами пошли также ее муж и сестра с любовником-банкиром. Мой безработный муж и я — скромная преподавательница — оказались наименее богатыми из всей этой компании. Когда принесли счет, мой муж его забрал. Мы с ним договорились: как бы она ни возражала, за всех заплатим мы. Это был мой реванш.
Попросить счет, положить кредитную карту на стол и порадовать сотрапезников бесплатным ужином — это дает ощущение власти. Власть доставляет удовольствие. Удовольствие такое же и даже сильнее, чем удовольствие быть приглашенным.
Это обнаруживается, только если платишь за кого-то просто так, без всякой причины.
Если же ты приглашаешь человека, чтобы отблагодарить, или потому, что ждешь от него какой-то услуги, или потому, что имеешь очевидное финансовое превосходство, то ты просто следуешь приличиям, вот и все.
Ну и что с того, что мне знакомо это чувство удовлетворения, с лихвой окупающее потраченные доллары? Меня все равно что-то удерживает. «Почему? Ну почему?» — взывала лягушка к скорпиону, которого на собственной спине перевозила на другой берег, когда он ее ужалил, обрекая таким образом их обоих на гибель. «Вот такое я дерьмо!» — ответил скорпион, прежде чем пойти ко дну.
Одним прекрасным осенним вечером я отправляюсь в ресторан с братом, который тоже живет в Нью-Йорке, его подружкой и их приятелем. Жизнь моего брата — это нескончаемая вереница вечеринок, походов в клубы, бары или рестораны. Со мной же такое случается крайне редко.
Сумму счета мы разделим поровну, и этот ужин обойдется мне куда дороже, чем если бы я заказала то же самое в одиночестве. Я напрягаюсь и вспоминаю мудрые слова мужа: иногда приходится платить просто так. Это не страшно. Нужно уметь это делать. Уметь. Мне бы очень хотелось суметь это сделать. Я не хочу, чтобы мой брат и его девушка окончательно убедились в своих не слишком лестных подозрениях на мой счет. Мне хочется быть раскованной, быть выше всех этих мелочных пустяков и провести приятный вечер, оставаясь веселой и признательной брату за то, что он предоставил мне возможность насладиться нью-йоркской жизнью, и не думать о счете, который скоро принесут. Когда придется выкладывать сорок долларов вместо пятнадцати, в которые обошелся бы мой собственный ужин, я сделаю это и глазом не моргнув. Это усилие стоит тех двадцати пяти долларов, которые я переплачу.
Эту борьбу я вела с собой еще до того, как мы сделали заказ.
По правде говоря, меня к тому же преследует мысль, что после конференции я могла бы пойти на обед вместе с ее организаторами, которые пригласили меня к ним присоединиться. Я бы получила прекрасный бесплатный ужин. Но я уже договорилась провести этот вечер с братом. И потом, не приятнее ли сидеть на улице на открытой террасе с моими сверстниками, чем с людьми, которые годятся мне в отцы? Не уверена. К тому же разговоры моего брата и его друзей меня не больно-то занимают.
Но нужно уметь мириться с неудобствами.
Все трое моих компаньонов умирают с голоду. Они заказывают закуски и внушительные порции бифштекса с картошкой по двадцать долларов каждая. Я довольствуюсь большой порцией салата.
Таким образом я надеялась: умерить их аппетиты (в чем не преуспела); заставить их увидеть разницу — мой салат стоит всего девять долларов.
Они выбирают бутылку вина, несомненно хорошего. Предвидя грядущую несправедливость, я решаю доставить себе единственное удовольствие — выпить бокал «Королевского Кира».
И вот приносят счет. А братец со своими друзьями между тем заказывают еще вина.
Я не выдерживаю. Вытащив тридцать долларов, я кладу их на стол со словами «Вот моя доля», не оглашая вслух того, что и так ясно: поскольку мой ужин стоил восемнадцать долларов вместе с обслуживанием, то я считаю, что этого более чем достаточно. «Ну конечно же! — восклицает приятель. — Ты можешь дать и меньше, двадцать долларов! Я много пил, так что вполне нормально, если я заплачу больше». «Нет-нет, ну зачем же так», — произношу я смущенно.
Вот вам пожалуйста. Из-за каких-то жалких десяти долларов я предстала перед ними именно такой, какой боялась больше всего — расчетливой жмоткой.
Но с чего это я должна платить за его выпивку!
И вообще, что это за широта души за чужой счет?
Я предпочитаю принимать гостей у себя, чем ходить по ресторанам. В Америке принято, чтобы гости приносили бутылку вина.
Я готовлю очень рационально. Я знаю несколько хороших рецептов и уйму способов домашней выпечки, что так изумляет американцев. Во Франции, чтобы произвести на гостей впечатление, нужно подать блюда от Lenôtre. Я же отлично принимаю гостей сама, и обходится это недорого. Более того, часто случается, что еда остается и на следующий день. Бывает даже, что ее хватает еще на один званый обед на следующей неделе. В таком случае я кладу остатки еды в морозилку.
Иногда я готовлю блюда, которые выглядят очень дорого: морские гребешки, рагу из телятины в белом соусе. Это случается потому, что я обнаружила рыбные лавки Китайского квартала, где цены существенно ниже, чем в магазинах рядом с моим домом, или потому, что телятина продавалась со скидкой.
Правда, в конечном итоге с учетом всех необходимых покупок — рыбы, закусок, вина и прочих мелочей — званый ужин дома обходится мне дороже, чем поход в ресторан, где пришлось бы платить только за себя. Не говоря уж о том, что все утро приходится бегать по магазинам, весь день посвящать стряпне и уборке квартиры, а после визита гостей мыть горы посуды и приводить дом в порядок. Весь день в трудах. Но это неважно. Я все равно предпочитаю принимать у себя. Контролировать расходы. Быть хозяйкой дома.
У меня есть подруга, у которой мало денег и куча долгов. Но она никогда не приходит в гости без приличной бутылки вина, даже если просто зашла с друзьями за компанию.
Я нахожу это достойным восхищения. Мы же с братьями, наоборот, всегда надеемся раствориться в толпе. Зачем что-то приносить, если никто не заметит, что мы ничего не принесли?
Почему я должна приносить выпивку, если сама совершенно не пью?
Часто мы берем бутылки у папы и дарим их нашим друзьям. Папины бутылки мы раздариваем не скупясь.
Одна моя старинная подруга, как-то раз гостившая у меня в Нью-Йорке, много пьет. В тот свой приезд она опустошила все бутылки, которые стояли в шкафу. Я звала ее «мадам Чпок» — по звуку открывающейся пробки.
Подруга эта, вынужденная в Париже выбирать между покупкой книги и обедом в ресторане, приехала в Нью-Йорк с внушительной суммой денег, предназначенной на походы в музеи, на такси и подарки. К концу пребывания у нее оставалось еще порядочно денег. И она решила их потратить, вытаскивая меня куда-нибудь: в кои-то веки у нее есть на это средства! Я возражала: будет лучше, если она увезет эти деньги обратно в Париж. «Ну уж нет, — заявила она, — лучше давай развлечемся по полной программе!»
Она сводила меня во французский и тайский рестораны, в джаз-клуб, потом снова в ресторан. В конце концов денег у нее осталось ровно на такси до аэропорта.
Перед самым ее отъездом я приготовила на обед омлет со шпинатом. За столом я ее спросила: «Хочешь вина?» — «Да нет, не надо». — «Уверена?» — «А что ты потом будешь делать с початой бутылкой? Нет, серьезно, не стоит». Я не знала, стоит ли открывать бутылку или нет, а потом подумала, что и вправду — перед долгой дорогой, перекусывая на скорую руку, подружка вполне может обойтись без вина.
В наших отношениях и без того уже ощущалась некая натянутость, несмотря на всю радость от двух недель, проведенных вместе. И я знала почему. Четыре вечера подряд я позволяла ей меня куда-нибудь вытаскивать: быстро привыкнув к этому, я перестала отбрыкиваться. Должно быть, теперь она поняла, что этими деньгами, растраченными столь легкомысленно, можно было распорядиться иначе.
Позже, в Париже, вспоминая о своем пребывании в Нью-Йорке, она скажет, что все было замечательно и что она была счастлива иметь возможность каждый вечер меня куда-нибудь водить.
Каждый вечер… Я ничего не сказала. Лишь улыбнулась и поблагодарила ее. Я прекрасно видела, что она на меня в обиде.
И тут мы касаемся еще одной проблемы — взаимоотношений между щедрыми людьми и жмотами. Скупердяи бестактны. Они прекрасно видят границу дозволенного, но предпочитают ее игнорировать. Они «стреляют в пианиста».
Я никогда не понимала, что значит это выражение, но помню, как бабушка говорила: «Не стреляйте в пианиста, он играет как умеет».
Тогда, в Нью-Йорке, верхом бестактности было не то, что я позволила моей подружке платить за меня четыре вечера подряд, словно ее щедрое предложение превратилось в нечто должное. А мой взгляд на бутылку, которую она собиралась откупорить, и якобы безобидный комментарий: «Мне очень жаль, что это не самое лучшее вино. Но в Штатах оно такое дорогое! То, что в Париже стоит одно евро, здесь меньше чем за пять долларов не купишь!»
Поняла ли она мою мысль?
Каждый раз в Париже, когда я прихожу к ней на ужин, она открывает бутылку шампанского. Потому что знает, что это единственный алкогольный напиток, который я действительно люблю.
Как-то в один из вечеров, когда я пришла к ней в гости с мужем, подруга достала старую бутылку кальвадоса, привезенную десять лет назад из Нормандии. Вот такие вечера она любит, хотя ей все реже удается так проводить свое время. Просто выпивать и разговаривать до глубокой ночи. Без остановки.
Я остаюсь трезвой и не позволяю себя увлечь.
