XV
Страна мертвецов
(ноябрь 1980)

Врата закрылись. Перед Маттео простиралась бескрайняя равнина, поросшая черной травой, похожая на поля, которые тосканские крестьяне поджигают по весне, чтобы удобрить почву. До самого горизонта виднелась лишь эта черная высохшая трава, хрустящая под ногами. Равнина была залита бледным светом, как в ясную ночь, но только на небе не было ни луны, ни звезд, откуда брался этот свет, оставалось непонятным.

Рядом с Маттео держалась тень дона Мадзеротти. Тень была точь-в-точь как живой священник — того же роста, телосложения, даже черты лица те же, — но только бесплотная. Тело осталось за вратами, а тень шла туда, куда положено идти душам мертвецов. И Маттео последовал за ней. Она покажет ему дорогу и приведет в самую сердцевину загробного царства.

Они двинулись в путь. И вскоре услышали далекий рокот, похожий на шум водопада. Маттео шел с опаской, стараясь ступать как можно тише и недоверчиво оглядываясь вокруг. Боялся, что окружающая его смерть вдруг проникнет и в него или появятся отвратительные обитатели ада, которые расцарапают ему лицо, а то и вообще отнимут жизнь.

А шум тем временем все нарастал. Они подошли к берегу огромной реки. Маттео остановился и стал глядеть на воды, ревущие перед ним. Они были черными, как густая смола, их покрывала серая пена, которая, забурлив то здесь то там, взлетала вверх высокими фонтанами.

— Что это? — спросил Маттео.

— Река Слез, — ответила тень падре бесцветным голосом. — Это казнь душ. Их швыряет в разные стороны, и они стенают.

Маттео вгляделся внимательнее. Действительно, теперь он видел в воде множество теней, которые барахтались, как утопающие, тщетно стараясь бороться с течением. Поначалу он их даже не заметил, они слились с водой, но сейчас стал различать и понял, что они совсем заполонили реку — тысячи теней вперемешку, и река швыряет их в разные стороны, сметая все на своем пути.

— Что мне делать? — с ужасом спросил Маттео.

И в ответ услышал именно то, чего так боялся:

— Перейти реку.

Маттео не двинулся с места, и тогда тень добавила:

— Не бойся, тебе река ничего не сделает.

Они подошли еще ближе, к самой воде. И падре молча вошел в нее. Маттео услышал, как его тень испустила долгий стон. Он попытался проследить за ней глазами, — она казалась щепкой, попавшей в бушующее море, которую волны то уносят с собой, то выплевывают обратно на берег, — но очень скоро потерял ее из виду. Ее отнесло слишком далеко. Маттео еще немного подождал, затем решился и медленно вошел в реку. Он был совершенно ошеломлен. Он погрузился в воду по грудь, черную свирепую воду, которая то и дело пузырилась, словно клокоча от ярости. Вокруг — тени, тысячи теней, уносимых потоком. Именно они подпрыгивали вверх — издали он этого не понял. Они же кружились в водоворотах и стенали. Теперь, когда он попал в самую их гущу, он понимал, как они страдают. Слышал их крики, мольбы, жалобы. Спускаясь по Реке Слез, души мертвых как бы вновь путешествовали по своей жизни, но не той, что прожили когда-то, а по искаженной злой волей реки. Река была к ним безжалостна, швыряла о скалы, накрывала с головой, и их земная жизнь представлялась им такой, что они впадали в тоску и смятение. Не то чтобы она казалась им замечательной или чудовищной, но отягощенной тысячью компромиссов и пакостей. И души стенали, представляя себе все это. Те благородные поступки, о которых они помнили, оказывались малодушными. То, чем они гордились, оборачивалось убожеством. Вся их жизнь окрашивалась в серый цвет. Река обрекла их на муку. Река ничего не выдумывала, но лишь расставляла другие акценты. Тот, кто помедлил секунду, прежде чем вступить в борьбу, превращался в труса. Тот, кто позволил себе помечтать о жене друга, видел себя похотливым животным. Река уродовала их жизнь, чтобы они больше не жалели о ней. То, что они любили в ней, выглядело достойным презрения. То, о чем вспоминали с радостью — постыдным. Все хорошее — омерзительным. Выходя из реки, измочаленные водой души уже не хотели возвращаться к жизни. Они покорно шли туда, куда вела их смерть, медленным шагом, опустив глаза.

Переходя через реку, Маттео не смог сдержать слез. Он плакал над всеми этими людьми, чья жизнь была честной и счастливой и вдруг представилась им уродливой и мерзкой. Плакал над достойными людьми, которые уверовали в свою порочность. Плакал и над этой рекой страданий, которая отнимала у мертвецов их самые прекрасные воспоминания, чтобы превратить их в бесцветных и покорных — в тени без страстей и желаний, которые сбивались теперь в огромную безликую толпу, плакал над жестокостью смерти, которая издевается над мертвыми, чтобы утвердить свою власть над ними и чтобы в ее безграничных владениях по-прежнему царило смиренное безмолвие, а обитатели забыли о том, что такое страсть, слезы, злость, свет, и просто тупо шли, сами не зная куда, бесплотные, как полые деревья, в которых свистит ветер.

Когда Маттео наконец выбрался на берег, к нему снова присоединилась тень дона Мадзеротти. Только теперь она казалась совсем жалкой и бесконечно печальной. Река сделала свое дело, и тень тащилась, как уставший пес, не поднимая глаз от земли.

Внезапно Маттео насторожился. На них надвигался все возрастающий гул.

— Быстрее, — шепнула тень дона Мадзеротти, — спрячемся.

И повлекла Маттео подальше от реки. Они стремглав взлетели на небольшой черный холм из шлаков, пружинящих под ногами. Взобравшись наверх, Маттео приник к земле, он все боялся, что его обнаружат, и снова взглянул на реку, которую они только что перешли.

— Смотри внимательно, — прошептал дон Мадзеротти свистящим голосом, — вон тени, которые любой ценой хотят вернуться к жизни и отказываются умирать. Они мчатся как безумные, хотят на другой берег, кричат, но стражи смерти всегда на посту, они отгонят их.

Маттео в самом деле увидел стекающиеся со всех сторон тени. Они в беспорядке стремились к реке, им не терпелось войти в нее, переплыть и снова ступить на землю живых. Но высокие черные фигуры, блестящие, как кварц, не пропускали их. Тощие верзилы протягивали руки и ловили беглецов. Они хватали их, как листья, полными пригоршнями, и без труда швыряли назад.

— Есть две разновидности мертвецов, которые без конца пытаются вернуться к реке, — тихо пояснил священник. — Во-первых, тени мертворожденных младенцев. Они вообще не жили, а сразу из материнского чрева попали на иссохшие земли преисподней. Они слетаются к реке, как насекомые на свет. Они хотят пожить, хоть немного. Но стражи смерти постоянно отгоняют их.

— А другие? — спросил Матео.

— Это те, кто умер насильственной смертью, был вырван из жизни за секунду, стал жертвой несчастного случая или пал от руки убийцы в расцвете сил, в добром здравии. Это самые безумные и самые отважные. Они никак не могут смириться и предпринимают все новые и новые попытки. Они хотят любой ценой завершить то, что не успели сделать, начать жизнь с того момента, когда ее у них отняли. Они ушли из мира внезапно, не попрощавшись с теми, кого любили, и ярость будет клокотать в них всегда.

— Тогда Пиппо должен быть среди них, — сказал Маттео, и горло у него сжалось.

— Нет, — сказал дон Мадзеротти, — твой сын погиб случайно, но что он будет делать в жизни, еще не знал.

— Значит, он среди мертворожденных? — спросил Маттео.

— Тоже нет, — ответил падре.

Маттео поискал глазами, куда стражи смерти отогнали тени мертворожденных, и обнаружил их неподалеку, на вершине холма. Эти маленькие пугливые тени жались друг к другу, словно надеясь согреться. Вглядевшись в них, он понял, что глаза у них не открываются, а рты зашиты. Они ничего не видели и не могли кричать. Некоторые умерли еще в горячем материнском чреве — из-за разорвавшегося плодного пузыря, проникшего в их тельце яда или перекрученной пуповины, вызвавшей удушье. Другие успели услышать стоны материнского тела, увидеть проникший сквозь закрытые веки свет жизни. Успели закричать, задергать ручонками, потом обжегшая их жизнь внезапно решила покинуть их, и они затихли, как мертвые котята.

На холме они громоздились друг на друга, не понимая, где они, но смутно ощущая присутствие рядом себе подобных, — единственное, что могло хоть немного успокоить их в этом мире бессознательных страхов.

Маттео отвел глаза. Смотреть на это было невыносимо. Эти младенцы, которые умерли еще до рождения и никогда не узнают, что такое жизнь, никогда не смогут ни полюбить ее, ни возненавидеть, просто разрывали ему сердце. На этих выкидышей жизни и никто не смог смотреть без содрогания, потому что смысла в этом не было никакого.

— Если хочешь найти сына, — сказал священник, и голос его отвлек Маттео от печальных мыслей, — надо идти в самую сердцевину царства, туда, где смерть собирает покойников.

— Пошли, — откликнулся Маттео.

И они покинули свое укрытие. Позади остались тени, устроившие страшную игру со стражей, пресекавшей все их попытки к бегству, — и никогда ни одной из них, с самого возникновения мира, еще не удалось выбраться из преисподней.

Тень дона Мадзеротти привела Маттео к высокой скале. В ней был пробит огромный вход, словно ведущий в шахту или пещеру троглодитов. Перед скалой росли высокие колючие кустарники, преграждавшие к ней путь.

— Ты должен добраться до входа, — сказала тень.

— А что это? — спросил Маттео.

— Кровавые Кусты, — ответил падре.

Маттео подошел совсем близко к кустам и теперь разглядывал бесконечное переплетение узловатых стволов и колючек. Как только он сделал шаг вперед, ветви вцепились в него. Лицо, ноги и грудь тут же покрылись глубокими царапинами. Как он ни извивался, все было бесполезно. Кое-где на кустах висели куски кровавого мяса, с которых на землю падали черные капли. Маттео посмотрел на эти куски с ужасом.

— Это ошметки живой плоти, — сказала тень дона Мадзеротти.

— Неужели сюда уже приходили живые люди? — спросил Маттео.

— Нет, но каждый мертвец забирает с собой что-то от живых, которые окружают его. Отец отдает частичку себя покойному сыну, овдовевшая супруга — мужу, тот, кто пережил своих друзей, — друзьям. За каждым покойным, попадающим в ад, тянется шлейф из скорбящих по нему. Но этим частичкам живых, этим кровоточащим ошметкам запрещено сопровождать покойника дальше в страну мертвых. Заграждение из колючих кустов цепляет их, и они остаются здесь навечно.

Маттео огляделся по сторонам. Окружавшие его кусты были усеяны клочьями плоти, имевшими самый жалкий вид, словно дары какому-то божку, покровителю каннибалов, или смердящие остатки звериного пиршества. Стало быть, именно здесь завершается путь той частички живых, что продолжает тосковать по покойнику. Наверное, на этих кустах есть клочки и его самого. И Джулианы. Та их частица, что не оставила Пиппо и после смерти. Маттео с большим трудом справился с подступающей тошнотой и взял себя в руки. Потом, приняв решение прорваться сквозь кусты любой ценой, он с яростью ринулся напролом, не обращая внимания на впивающиеся в него колючки. Выбравшись наконец на волю, он даже вскрикнул от облегчения. Перед ним был вход в большой грот, вырытый прямо у скалы.

Его поразила царившая здесь тишина. Словно все звуки поглощала какая-то неведомая сила. Ни скрипа, ни шороха, ни шепота. Постепенно Маттео стал чувствовать покалывание в пальцах. Живот свело, он весь вспотел. Им овладел животный страх. Руки и ноги дрожали, и он ничего не мог с этим поделать. Лоб покрылся холодным потом, дышать становилось все труднее.

— Скорее бы выбраться отсюда, я больше не могу, — шепнул он дону Мадзеротти.

Тень падре приблизилась к его лицу, приникла губами к его уху и стала объяснять, в чем дело, чтобы ему не было так страшно.

— Мы идем по пустым гротам, которые ожидают будущих мертвецов. Поэтому ты так испугался. Они чувствуют наше присутствие и вне себя от нетерпения. Эти огромные гроты скоро переполнятся. Здесь скопятся поколения людей, которые родились уже при тебе. Время идет, и нужно приготовить место для всех. Территория преисподней постоянно расширяется. Появляются все новые и новые гроты. Просторные и высокие, чтобы принять завтрашних покойников. Эта тишина вокруг нас, тишина, которая леденит твою кровь, — это тишина ожидания. Камни ждут своих гостей.

Маттео посмотрел вдаль. В самой глубине громадного грота теплился свет. Увидев его, Маттео приободрился и пошел быстрее.

— Что это там? — спросил он.

Падре не ответил, и Маттео еще больше заторопился, чтобы поскорее выбраться из грота. Вскоре он понял, что грот выходит на что-то вроде террасы. Маттео ступил на нее. Терраса возвышалась над бескрайней равниной, погруженной в полумрак. Маттео оглядел окрестности. Пейзаж был безобразным. Почву словно поразила кожная болезнь. Серого цвета земля, вся в прожилках. Где-то она потрескалась от сухости, в других местах вздувалась пузырями гнилой грязи. Здесь росли лишь искривленные деревья без всякой листвы. Маттео заметил два бурных потока, срывающихся с крутых склонов и потом теряющихся на равнине. В первом копошились сотни тысяч насекомых, которые застилали воду гудящим облаком. Второй, хоть и падал с горы, казался неподвижным. Никакого течения, бурления, ряби. Это стоячая вода, тысячелетия зараставшая тиной.

Вдалеке, в самом центре, на возвышении, похожем на гору из угля, возвышался город. Величественный, грозный город, похожий на крепость. В нем царила полная тишина, он казался безжизненным. Но на самом деле был красив. Маттео видел мрачные, черные, как сажа, дворцы. Пустынные улицы, площади, террасы и сады. Даже ветер не отваживался прогуляться по его переулкам.

— Это цитадель смерти, — сказала тень.

— А она, она где? — спросил тогда Маттео чуть ли не с любопытством.

— Кто?

— Смерть.

— Она везде! — ответил священник. — В каждом темном закоулке. Под каждым камнем, что лежит здесь с незапамятных времен. В летающей пыли вокруг нас и в сковывающем нас холоде. Она везде!

Маттео молчал. Он оглядывал все вокруг и думал, что тень права. Смерть окружала его со всех сторон. Он дышал ею, ходил по ней, был окутан ею. Вдруг тень задвигалась и подала знак идти за ней.

— Куда ты? — спросил Маттео.

— А ты ничего не слышишь? — отозвался падре.

Маттео прислушался. Издали действительно доносился приглушенный шум.

— Что это? — спросил он, но тень ничего не ответила.

Она заторопилась, и Маттео пришлось пойти за ней. Он чуть ли не с сожалением оторвался от зрелища цитадели смерти, этот город произвел на него сильное впечатление своей необычной красотой, и ему все казалось, что черные мраморные дворцы словно стонут от старой раны или глубокой усталости.

Шум все нарастал и превратился в оглушительный грохот. Столь сильный, что под ногами у Маттео дрожала земля. Они поднялись на вершину ближайшего холма, и Маттео застыл в изумлении. Ничего подобного он еще не видел: перед ним, на огромном пространстве, толпились тысячи и тысячи теней. Они двигались по спирали, словно притягиваемые невидимой силой. Еле-еле волоча ноги. Огромный, необъятный кортеж, который продвигался вперед так медленно, что порой это было вообще незаметно. Гул рождался из стонов: тени выли, стенали, клацали зубами, звали на помощь, вопили от страха или изрыгали проклятия.

— Это спираль мертвецов, — прошептал дон Мадзеротти и продолжил, увидев, что Маттео совершенно потрясен:

— Ты спросил меня, куда идут тени, смотри, все завершается здесь. Попав сюда, они присоединяются к толпе и занимают свое место. И начинают движение к центру. Как только они туда попадают, то исчезают навсегда. Центр спирали — это небытие, их вторая смерть.

— Такое впечатление, что они топчутся на месте, — сказал Маттео.

— У каждой тени свой путь, — ответил падре. — Каждая идет, как может. Все зависит от того, сколько света в ней сохранилось.

Маттео и правда заметил, что тени светятся по-разному. Некоторые сверкали, как блуждающие огоньки, другие были такими бледными, что казались почти прозрачными.

— Это закон страны мертвецов, — продолжал дон Мадзеротти. — Тени, о которых думают в мире живых, чью память чтут, кого оплакивают, они светятся. И очень медленно приближаются к небытию. Другие, о которых забыли, тускнеют и быстро оказываются в центре спирали.

Маттео пригляделся. В густой толпе из десятков тысяч теней он теперь подмечал множество отличий. Одни тени плакали, царапая себе лицо, другие улыбались, благодарно целуя землю.

— Взгляни вот на эту тень, — прошептал падре, указывая пальцем. — Она вся в слезах, но улыбается. Она только что почувствовала, что о ней думает кто-то из живых, думает с любовью, чего она никак не ожидала. Смотри. Вот тени, которые плачут и рвут на себе волосы, они надеялись, что их будут помнить бесконечно, но о них уже забыли и близкие, и друзья. И они в ярости. Они ссыхаются и тускнеют. Бледнеют, становятся совсем прозрачными и стремительно движутся к небытию.

— Сколько времени занимает их путь? — спросил Маттео.

— Несколько человеческих жизней для тех, кому повезло, — ответил священник. — Но некоторые исчезают за несколько часов: о них забыли сразу после смерти. В аду сотни таких спиралей. Единственное, что дает возможность теням замедлить продвижение к небытию, это мысли живых. Каждая мысль, даже мимолетная, даже беглая, придает им немного сил.

Падре умолк.

— Твой сын там, — вдруг сказал он.

Маттео вздрогнул. Он спустился в преисподнюю ради Пиппо, но когда он попал сюда, куда живым доступ запрещен, его так потрясло все увиденное, что он и представить себе не мог, что его сын здесь, среди всего этого ужаса.

— Там? — переспросил он, словно очнувшись от сна.

— Да, — ответил старый священник. — Среди них. Среди мертвых, где за него, как и за всех других, сражаются силы памяти и забвения. Он там. Перед твоими глазами. В этой толпе, которая не хочет двигаться вперед и боится мгновения, когда канет в небытие, позабытая всеми. Он там, Маттео. Тот, к кому ты так стремишься. Твой сын, которого ты согреваешь своими мыслями…

Прежде чем тень Мадзеротти договорила, Маттео устремился к толпе теней. Больше ничто не могло остановить его. Его сын здесь, в каких-то сотнях метров от него. Сын, которого он жаждал увидеть, обнять, вырвать из этой инертной массы теней, обреченных на забвение.

Он сбежал по склону с яростью, удесятерившей его силы. Даже не заметив, что шаги его гулко разносятся в безбрежном сумраке, заглушая стоны теней. Он бежал, задыхаясь, ища взглядом сына. Бежал к спирали. И не видел, что тени, удивленные этим непривычным шумом, повернули голову в его сторону. Они не могли освободиться от силы, неумолимо влекущей их вперед, но разглядывали его во все глаза. Толпу всколыхнула надежда на спасение. Среди них оказался живой человек, способный, быть может, увести их с собой. Тени трепетали от нетерпения и радости, точно потерпевшие кораблекрушение при виде корабля, идущего к ним на помощь. Они тянули руки, стенали, умоляли, жалобно таращили глаза. Пусть их заберут. Пусть похитят у смерти.

Маттео резко остановился. У него перехватило дыхание: перед ним, в нескольких метрах, была тень, которая светилась ярче других. Она стояла к нему спиной, но он уже не сомневался — это был Пиппо. Он закричал изо всей сил. Пиппо! Мальчик обернулся медленно, как умирающий. Пиппо! Маттео с трудом удержался на ногах. Он не видел сына со дня его смерти. Любимое лицо, которое он так часто целовал, его волосы, чей запах вдыхал ночью, когда мальчик спал. Да, это его Пиппо! Мальчик был бледен. Черная точка в животе — след убившей его пули. Пиппо не изменился. Не состарился и не поблек.

Увидев отца, он открыл рот, но не издал ни единого звука. Протянул руки к Маттео, и этот простой жест, казалось, стоил ему нечеловеческих усилий. Он боролся с неподвижностью смерти, с неотвратимостью окостенения.

Маттео не выдержал. Он нырнул в толпу, руками отгоняя оказавшиеся на его пути тени, и пошел прямо к Пиппо. Но тени обступали, окружали его со всех сторон. Они словно обезумели. Живой человек — человек из плоти и крови, который дышит, потеет — вот она, нежданная возможность бежать. Они пытались ухватиться за него, цепляясь за волосы, хватали за ноги, мешали идти. Как нищие, молили его взять их с собой. Он легко отшвырнул их, невесомых, бестелесных, и вскоре добрался до сына. Но тут тени опять пошли в атаку. Бессильные против живого человека, они задумали отогнать тень Пиппо. Каждая из них стремилась занять место ребенка. Они набросились на Пиппо, тысяча рук уцепилась за него, царапая когтями. Маттео попытался прикрыть сына своим телом. Он прижимал мальчика к себе, но покойники вновь и вновь шли на штурм, вокруг них бесновалась целая толпа. Маттео растерялся. Он был уверен: потеряй он сейчас Пиппо, и больше он его не увидит. Он посмотрел на испуганное лицо сына. И тут время словно остановилось. Маттео забыл, что он в аду отбивается от теней мертвецов. Он вновь увидел сына на тротуаре той проклятой улицы. В глазах Пиппо он прочитал тот же ужас. И все смешалось. Ему казалось, что он вновь переживает роковую сцену убийства. Опять его сын с мольбой смотрит на него. Опять он бессилен ему помочь. Это взбесило его. Он словно задохнулся от ярости. Тело его напряглось. Он не имеет права отступить во второй раз и никак не вмешаться в роковой ход событий. Прижав тень Пиппо к груди с такой силой, что ему самому стало трудно дышать, он поднял сына к лицу. Вот он Пиппо — перед ним. Он мог ощутить своим лицом его странную легкость. Притронувшись губами к лицу малыша, словно собираясь поцеловать, он неторопливо и бережно вдохнул его в себя всего целиком. Тень скользнула в него, точно он глотнул воды. Он сделал это, не раздумывая. Как бы по наитию.

Он отнял у теней сына и теперь защищал его всем своим телом, всей тяжестью живого человека, всей страстью, на которую был способен.

Он яростно растолкал тени, застывшие в изумлении, бросился назад к тому холму, откуда пришел, чувствуя в себе неукротимую силу. Тени устремились за ним в погоню. Они, жужжа, лезли к нему со всех сторон. Каждая умоляла забрать ее с собой. Всем им хотелось вновь увидеть свет. Он бежал, сосредоточившись на своем дыхании, не слушая их стоны.

Тень падре по-прежнему была рядом с ним. Она указывала ему путь к выходу. Он пересек унылую равнину. На этих бескрайних пустынях остались его следы, первые следы живого человека в подземном царстве. Он рвался вперед, больше не глядя вокруг — не замечая ни бесконечных гротов с гнилостным воздухом, ни растущих на скалах тощих, словно обугленных деревьев. Он бежал, уверенный, что еще немного, и он вырвется отсюда, что до возвращения к жизни ему рукой подать.

Но внезапно его тело стало тяжелеть. Сначала он почти этого не заметил и продолжал бежать все так же быстро. У него просто участилось дыхание. Он постарался не сбавлять темп.

Перед ним была Река Слез. Он бросился в нее без колебаний, не уклоняясь от постоянно набегающих волн мертвых теней, не отворачивая лица от их вони и стонов. Добравшись до другого берега, он поздравил сам себя. И мысленно улыбнулся. Оставалось только найти врата, и он вырвется из ада вместе с сыном. Но тело его двигалось все медленней. Мышцы одеревенели и не повиновались ему с прежней быстротой. Суставы утратили гибкость. Голова оставалась ясной, но руки и ноги окоченели. Вскоре ноги совсем отказали. Он рухнул на землю. Оглянулся с беспокойством, но тут же успокоился: тени отстали. Они не смогли перейти через реку и остановились на берегу мертвецов, завидуя этому живому, который ускользнул от них. Эта грозная, бурная река оказалась для них непреодолимым препятствием. Маттео постарался отдышаться. Тень дона Мадзеротти все еще была рядом.

— В чем дело? — ласково спросила тень, подходя к нему.

— Что-то происходит со мной, чего я не понимаю, — ответил он.

— Поторопись, — шепнул дон Мадзеротти. — Вставай! Мужайся!

Тогда Маттео, собрав последние силы, поднялся. Его шатало, но он двинулся вперед. Бежать он уже не мог. Он шел тяжело, как астматик. Дон Мадзеротти не переставал ободрять и торопить его, — и лишь усилием воли он продолжал идти.

Когда они подошли к бронзовым вратам, Маттео с удивлением обнаружил, что они приоткрыты.

— Почему же они не закрылись? — слабым голосом спросил он священника.

— Из-за меня, — ответил дон Мадзеротти.

Маттео с удивлением посмотрел на него.

— Я не умру сегодня, — объяснил падре. — Врата ждут, когда я уйду, и они тут же закроются.

У Маттео накопилось множество вопросов. Он многого не понимал. Неужели дон Мадзеротти все это знал с самого начала? Каким чудом удалось ему не умереть? Он бы с удовольствием порадовался вместе с ним, поблагодарил за то, что тот провел его по аду, но он знал, что не может терять ни минуты. Сейчас самое главное — выбраться отсюда. И он попытался сделать те последние шаги, что отделяли его от врат, но остался недвижим. Ноги больше не слушались его. Им овладел ужас. Он упал на колени и поднял вопрошающий взгляд на священника. Они встретились глазами, и Маттео понял, что бороться бесполезно. Дон Мадзеротти смотрел на него с состраданием и нежностью.

— Я умираю? — спросил Маттео.

Ему хотелось сказать еще что-то, но он не смог. Ему хотелось выть, умолять, уцепиться за падре, попросить его о помощи, но он совершенно обессилел.

— Смерть не даст тебе отсюда уйти. Ты похитил у нее тень, она требует взамен твою жизнь, — смиренно произнес дон Мадзеротти.

Маттео опустил глаза. «Рано было праздновать победу, — подумал он. — Ну и ладно. Я на углу переулка делла Паче и улицы Форчелла, в Неаполе, в тот проклятый день. Я держу сына за руку, и роковая пуля попадает в меня. Вот так я все это себе представляю. Ведь я хотел умереть вместо Пиппо. Я умру сегодня. Я на тротуаре улицы Форчелла и умираю вместо него, под палящим солнцем, среди испуганных криков прохожих. Отлично. Я плюю на эту идиотскую смерть и благословляю судьбу за то, что она сразила не сына, а меня».

И сделав долгий мучительный выдох, он изверг из себя тень мальчика. Какое-то время они с волнением смотрели друг на друга. Уже зная, что их лишили радости жить рядом, расти и стареть бок о бок. Теперь сын потеряет отца, и ему придется жить с этой утратой. Отец и сын. Значит, им было отпущено всего шесть лет. Шесть лет, чтобы любить и узнавать друг друга, просто быть рядом. Короткие шесть лет, а остальное время у них украли.

Маттео принял тень Пиппо в свои ладони. Прижал к себе. Он хотел держать его здесь, у своей груди. Чтобы вдыхать запах его волос долгими часами, целую вечность. Он не увидит, как будет расти его сын. Как превратится в мужчину. Будет ли сын вспоминать о нем? И как — по рассказам других? Если только не сохранит свои воспоминания — живые, жгучие, яркие: например, запомнит звук его голоса, запах тела. Сын. Он возвращает его жизни. Но как же тяжело расставаться. Как это грустно. Судьба вновь разлучает их. В последний раз он вдохнул запах волос мальчика, потом, как бы нехотя, выпустил Пиппо из своих объятий. Силы покидали его. Он уже не мог встать с колен. Дон Мадзеротти схватил Пиппо за руку и повлек к вратам. Они проскользнули в щель между двумя огромными створками. Маттео смотрел им вслед. Он не двинулся. Стоял все там же на коленях, бледный, несчастный и обескровленный. На мгновение он подумал, что победа все же осталась за ним и надо радоваться, но по всему телу разлилась тоска, придавившая его к земле. Узнает ли Джулиана о том, что он сделал? Поцелует ли его мысленно, когда поймет, откуда он вернул их мальчика? «Расскажи ей», — хотел он крикнуть сыну на прощанье, но не смог выдавить из себя ни звука.

Он так и стоял на коленях. Лицом к вратам. Подумал о вечности, о невыносимой тягомотине, что ждет его впереди. Он был здесь, единственный живой среди мертвых. Сколько времени это продлится? Огромные пустые гроты ждут его, он пойдет по ним в мучительном одиночестве, огласит их своими криками. Он подумал обо всем этом, не испытывая ужаса. Он все же одержал победу. Его сын снова жив. Он улыбнулся бледной горячечной улыбкой. Он уже не мог даже двинуть рукой, на него навалилась огромная тяжесть, и, согнувшись как старик, он смотрел, как врата вновь закрываются — медленно, торжественно и неотвратимо, как приговор.

По другую сторону бронзовых ворот труп дона Мадзеротти задергался в конвульсиях. Тело, которое лежало неподвижно, постепенно холодея, теперь сотрясала дрожь. У него порозовели щеки — в тело проникло жизненное тепло. Внезапно он открыл глаза и задышал — словно вынырнул на поверхность воды. Сердце забилось. На самом деле сердце его остановилось лишь на несколько секунд, но время в аду исчисляется по-другому, и этих нескольких секунд хватило на все.

Дон Мадзеротти тут же встал. Он был еще немного бледен, и сердце сжималось в груди, но он прекрасно помнил, что пережил по другую сторону ворот. Он не потратил ни единой секунды на поиски Маттео, он и так знал, что больше не увидит его. Но стал искать глазами Пиппо. Он был здесь, перед бронзовыми вратами. И по сравнению с ними выглядел просто жалкой букашкой. Малыш стоял на коленях спиной к священнику и изо всех сил колотил в ворота, чтобы они вновь открылись.

Дон Мадзеротти тихонько подошел к нему. Мальчик рыдал. Он все стучал и стучал, из последних сил. Пусть врата откроются и выпустят его отца. И они увидятся опять. Он стучал, стонал, заламывал руки, лицо кривилось в гримасах. Он не унимался. Отец был там, всего в нескольких метрах от него, но он не мог добраться до него. Отец. Он хотел к отцу. Чтобы тот опять обнял его. Чтобы Пиппо опять услышал его голос. Чтобы врата опять открылись!

Дон Мадзеротти не осмелился помешать ему. Так и стоял рядом, потрясенный этим душераздирающим зрелищем: малыш, бросающий вызов самой смерти. Слушал, как его кулачки вновь и вновь бьют по бронзовым вратам, и поражался его упорству. Эхо этих ударов все нарастало и разносилось по лабиринтам потустороннего мира. Дон Мадзеротти представлял Маттео, по-прежнему стоящего на коленях, там, с другой стороны: наверно, он прислушивается, до него долетает звук этих ударов. Конечно, он понимает, что это его сын. Что сын не смирился, не хочет расставаться с ним. Что он любит его, хочет жить с ним вместе. Пиппо зовет его. Разбивая в кровь кулаки. Кричит о своей беззаветной детской любви. И отец, по другую сторону врат, наверное, благословляет каждый из этих ударов как самый прекрасный подарок, который он когда-либо получал.

Дон Мадзеротти не мешал мальчику колотить в ворота, но наконец тот совсем обессилел и упал навзничь в грязь, сраженный усталостью. Не мешал, чтобы Маттео не чувствовал себя одиноким. Пусть он услышит, как сын благодарит его и плачет. Пусть до него долетят звуки жизни — хоть и отчаянные, несчастные — и больше не сомневается в своей победе.

И только когда Пиппо лишился чувств, старик благоговейно взял его на руки, как святую реликвию, и двинулся в обратный путь.