24

Когда раздался первый хлопок, я выпустила стакан из рук, и он разбился, упав на пол. Это было похоже на звук петарды или выстрел, и мне сразу подумалось об охотниках, которые появлялись осенью в кукурузных полях, но ведь полей уже давно не было. Или тогда, возможно, это мог быть праздник, улица, полная веселящихся, неугомонных детей, и завитки дыма петард, медленно рассеивающиеся в запахе пороха? Когда я наклонилась собрать осколки стекла, раздался второй выстрел. Он доносился с улицы, и я, с битым стеклом в руках, побежала в гостиную. Точно в момент третьего выстрела я увидела, как лопнул шарик — один из тех розовых шариков Мелиха, которые мы привязали к перилам, — и вскрикнула. Я осторожно подошла поближе, спрашивая себя, послужило ли причиной солнце — но оно еще было низко, быть может, игривая птица проткнула клювом шарик. Виднелись обрывки розовой резины, открыв окно, я потянула связку веревочек на себя — шариков осталось только два, а на концах веревочек болтались розовые лоскутки, как увядшие лепестки на конце стебля. Тут раздался тихий свист, и, опустив глаза, я увидела тебя, стоящего на тротуаре.

Ты задрал голову вверх, я видела только твои прищуренные глаза и улыбку, похожую на гримасу из-за солнца. Я обвела взглядом улицу — она была пустынна, но мое сердце колотилось. «Какое безумие, — подумала я, — какое безумие». Настойчивыми и радостными жестами ты звал меня к себе, и я кивнула тебе. Прежде чем спуститься, я выбросила осколки стекла в мусорное ведро. То ли услышав третий выстрел, то ли неожиданно увидев тебя, я сжала руку, и теперь моя ладонь была порезана, тоненькие струйки крови сочились по линиям ладони и прокладывали новые.

Ты ждал меня на тротуаре, стоя на солнце. На тебе был черный саржевый костюм Адема и его фиолетовая рубашка в зеленую полоску, но отвороты распоролись и болтались на твоих запястьях и лодыжках, на голове у тебя была твоя вечная тряпочная шапочка. Этим утром у тебя был вид милого пугала — улыбка открывала сломанный зуб, а шрам в виде полукруга на щеке продолжал эту улыбку еще дальше с одной стороны, это походило на черты, которые всегда рисуют дети, желая изобразить радость, но тот, кто нарисовал тебя, не успел или не захотел дорисовать веселье на другой стороне твоего лица. Когда я подошла к тебе, ты, смеясь от удовольствия, показал мне широкую резинку и пригоршню камушков.

— Я был уверен, что это твое окно, — сказал ты. — Я не нашел твоего имени на ящиках, но я знал, что ты живешь именно здесь и что ты меня услышишь.

Я снова огляделась вокруг. Улица все еще была пустынна, вероятно, за нами могли шпионить из-за закрытых окон, но тебя, похоже, это совсем не беспокоило. Ты все время посматривал на два оставшихся шарика, все еще привязанных к перилам, украдкой бросая на них умоляющие взгляды, словно ожидая увидеть появления еще какого-то лица. И, хотя солнце больше не светило тебе в глаза, твоя улыбка снова превратилась в гримасу. Потом ты опустил глаза и уставился на тротуар, а из-под распоровшихся отворотов штанов виднелись грязные большие пальцы ног.

— Они там, да? — спросил ты совсем тихо. — Твой муж и сын? Когда я встал сегодня утром, я сказал себе: «Сегодня я их увижу, сегодня я решился». Если ты согласна, конечно.

Ты поднял глаза. Теперь ты рассматривал мое лицо, и твоя улыбка медленно гасла, наверняка ты спрашивал себя, почему я больше не выражаю радости и нетерпения при мысли об этой встрече. Я подошла, взяла тебя под руку и повела к концу улицы. На мгновение ты замер, потом подчинился и пошел за мной, но больше не улыбался, а на твоем виске, как раз под отворотом шапочки, билась жилка.

— Их здесь нет, — сказала я с наигранной легкостью. — Нужно еще немного подождать. Но нам не нужно здесь оставаться, ты сам недавно говорил это.

Ты обернулся, в последний раз посмотрел в сторону шариков, словно все еще надеясь, что окно вдруг откроется и такой же мягкий свист позовет тебя обратно.

— Но сегодня среда, — неуверенно ответил ты. — Малыш должен быть дома. По пути я видел много детей, гулявших с матерями.

— Его здесь нет, — прошептала я. — Уверяю тебя, его здесь нет.

Ты позволил увести тебя, твой шаг был неуверенным, неровным, и мне казалось, что я веду манекен, большую живую тряпичную куклу на хрупких шарнирах. Неожиданно ты вздохнул и спросил:

— А ты не передумала?

— Нет, — ответила я, но не осмелилась посмотреть тебе в лицо.

— Если ты передумаешь, ты мне скажи.

— Хорошо, я тебе скажу.

Ты предпочел мне поверить, и я почувствовала, как твой шаг окреп, ты уже шел сам, и я могла отпустить твою руку. Ты начал насвистывать — этим утром ты был таким веселым. Ты ловил свое отражение в витринах, и твои глаза разглядывали все вокруг; было слишком жарко для того, чтобы ходить в саржевом костюме и шапке, но ты был счастлив, несмотря на пот, стекавший по твоим вискам.

— Пойдем вернемся в домик, — сказала я. — Еще рано, но скоро на улицах появятся люди, и будет лучше, если нас никто не увидит.

Ты покорно шел за мной, шлепая по ладони резинкой, и этот звук был похож на отдаленное эхо от лопнувших шариков. Мы вошли в ворота парка. Там почти никого не было, и даже пожилая женщина с воробьями еще не сидела на своей скамейке, мы заметили ее медленно бредущей по аллее, сгорбленную, смуглую, с мешочком риса в руках. Стайка воробьев с чириканьем уже летала вокруг нее, похожая на рой пчел или туман. Она бросила на нас беглый взгляд, но словно не видела, а смотрела куда-то сквозь — что она там видит, подумала я, — на ее лице было пустое, отсутствующее выражение, напоминавшее старый камень, такой же старый, как деревья в парке.

Мы шли по аллее, но вскоре ее скрыла дикая растительность. Когда мы проходили мимо пруда, я заметила на берегу что-то белое, маленький конверт, не говоря ни слова, ты взял его, словно это была обыденная вещь, предназначенная именно тебе, и я подумала о письмах, которые, как ты рассказывал, тебе повсюду оставляла социальный работник, как раньше в море опускали бутылки с записками. Мы продолжали идти, и, когда дошли до опушки, ты неожиданно повернулся ко мне.

— Я не все тебе сказал, — серьезно заявил ты. — Я не рассказал, почему пришел сегодня утром. Мне нужно было поговорить с тобой, и я не мог больше ждать.

Ты бросил на меня робкий взгляд, но твои губы дрожали от возбуждения и нетерпения. Ты подобрал сухую ветку, и, когда мы шли по лесу, ты вел ей по веткам над нашими головами, и это дарило нам запах свежести.

— Прошлой ночью что-то разбудило меня, — торжественно произнес ты. — Я чувствовал, что что-то разбудило меня, но не знал что, пока не открыл глаза.

Ты посмотрел на меня и продолжил:

— В комнате была маленькая девочка. Она сидела на краю матраса, возле моей головы, и смотрела на меня. Была ночь, но я хорошо видел ее в свете луны, проникавшем через маленькое окошко. Я, конечно, очень удивился, увидев ее, так удивился, что не сказал ни слова, только подумал о том, как она могла войти так, что я не услышал, ну и о том, кто она. Она тоже молчала и просто сидела, положив руки на колени, и смотрела на меня.

Ты внезапно остановился, сжав палку так сильно, что она сломалась, твои глаза были полны слез, и ты улыбался мне.

— У нее были каштановые волосы, — прошептал ты. — Она была совсем худенькая, с косичками и в огромных очках, которые прятали ее лицо. Мы долго смотрели друг на друга — она не боялась меня, а я перестал наконец удивляться, что вижу ее здесь, мне казалось, я знаю ее. Через минуту она улыбнулась, и эта улыбка была такой странной и такой доброй, ты понимаешь, она не боялась меня, меня теперь все боятся и запрещают детям подходить ко мне. Потом… — ты хлестнул воздух двумя обломками палки, в твоем голосе зазвучало возбуждение, и на мгновение я испугалась, что с тобой случится то же, что и в первый раз, — ты отпустишь ту нить, что связывает нас и снова упадешь в бездонный колодец. — Потом я не знаю, что случилось, наверное, я заснул или нет, нет, она встала, не говоря ни слова, и вышла из хижины, мне кажется, что я даже слышал хруст листьев под ее ногами, когда она шла через поляну, но такой тихий, как треск горящей веточки, такой маленькой и легкой она была.

Ты замолчал и снова настойчиво смотрел на меня, слеза скатилась по твоей щеке, по той, где не было шрама, и дорисовала вторую сторону твоей улыбки, чья милосердная рука, подумала я, соединила наконец две половинки этого лица, и почему именно таким грязным разводом? Через несколько мгновений я поняла, что плачу сама, эти очки, подумала я, я никогда не рассказывала тебе об очках, я просто не помнила о них. Неожиданно ты вытер лицо рукавом костюма и снова улыбнулся.

— Это была ты, — прошептал ты. — Маленькая девочка — это ты. Я не знаю, пришла ли ты откуда-то издалека, или из прошлого, или я просто спал и во сне ко мне пришли мои воспоминания, но ты была там. Я мог бы дотронуться до твоей щеки, если бы протянул руку, — тихо добавил ты и сделал это на самом деле, протянув руку и большим пальцем вытерев мои слезы.

— Теперь я вспоминаю. Когда я взаправду проснулся сегодня утром, то сразу вспомнил про девочку. Я долго лежал, смотрел на небо через окошко, и все вернулось ко мне.

Ты вдруг оживился, отбежал от меня, делая пируэты, потом повернулся и широко развел руки, словно хотел подарить мне весь мир.

— Красная калитка в саду, та, что выходила в поле, она скрипела, ты помнишь, как однажды ты не стала есть десерт, чтобы у тебя на языке осталось салатное масло, и ты лизала петли, пока они не перестали скрипеть. После этого родители повесили на калитку маленький колокольчик, но у нас всегда находился кусок какой-нибудь тряпки или бумаги в карманах, которым мы оборачивали язычок, чтобы он не звонил.

Твое лицо сияло. Какая стена была разрушена, какую преграду ты преодолел, что наконец все стало таким ясным и родным? Теперь ты смеялся, слезы высохли, и, выворачивая карманы, ты сказал:

— Посмотри, я даже вспомнил, как делать колечки из травы и веточек.

Ты протянул мне полную ладонь и смотрел, как я натягиваю их на пальцы. Колечки были украшены листочками, цветами и даже крыльями бабочек. К тому времени мы уже пришли к проходу, и в третий раз я пробиралась вслед за тобой, в то время как ты придерживал, как свод, ветки над моей головой.

Дверь домика была широко открыта для солнечных лучей или для маленькой девочки, если та вдруг решит вернуться. Ты захотел показать мне точное место, где она сидела. «Здесь», — сказал ты, и твой палец старательно очертил на постели ровный круг.

Я молча рассматривала этот матрас и этот невидимый круг и думала о маленькой худенькой девочке, о ее огромных очках, ее молчании и легких шагах, которыми она пересекла поляну. У меня было ощущение, что стоит только протянуть руку и провести пальцами по одеялу, и я смогу найти один из ее длинных волос, обмотать его вокруг пальца, словно кольцо. На какое-то мгновение я испытала безграничное умиротворение, ощущение того, что место, где наши пути снова пересекаются, найдено. Оно было здесь, это место, в нашей наконец соединившейся памяти: ставни в нашем доме были одинаково красными, та же желтая собака спала у порога, та же птица жила под черепицей крыши, а в коридорах и комнатах жили те же призраки — молодая женщина без прежней веселости и нежный мужчина в окровавленной рубашке. Но эти стены и эти деревья уже мерцали как дымка, как мираж, и я уже предчувствовала, что достаточно пустяка, чтобы они снова рассеялись, и одиночество вернулось.

Должно быть, ты прочитал все это на моем лице, потому что протянул руку и положил мне ее на плечо, чтобы я посмотрела на тебя. На твоем лице я увидела отражение своего восторга и страха и еще что-то непонятное, что, казалось, придавало твоему лицу выражение мудрости и вместе с ней нерушимой уверенности.

Ты улыбнулся мне, и в этой улыбке, которая не была ни безумной, ни гримасничающей, в этой улыбке, которая сейчас исходила не из лихорадочного и исступленного разума, мне показалось, что я в первый раз узнала тебя, как если бы раньше ты виделся мне через линзы бинокля или один из тех магических кристаллов, в которых всплывают прошлое и будущее. Это длилось лишь доли секунды, но было достаточно для того, чтобы понять, что этот мираж никогда не рассеется: в комнате этого домика маленький мальчик спал, а девочка с длинными темными косичками и в толстых очках мечтательно смотрела в окно, и никто никогда не мог больше отнять у нас это.