- 12 -

Этим утром 6 апреля 1994 года в Кигали в служебном помещении казармы президентской гвардии, что напротив здания ООН, на бульваре Революции, совещались двенадцать мужчин. Они утвердили списки, сверили имена. Полторы тысячи имен: политики из оппозиции, как хуту, так и тутси, умеренные бизнесмены, выступающие за разделение власти между двумя народами и демократию, не в меру деятельные кюре, члены ассоциаций по правам человека, журналисты. Президентская гвардия, подразделения «3еро» и группа военных и жандармов, посвященных в суть дела, должна уничтожить их, как только будет убит президент. Потом жандармы, главы секторов и ополченцы установят блокпосты. Полковник Теонест отвлечет и нейтрализует силы ООН. В Кигали обнаружены все дома тутси. Никто не должен уйти из столицы и даже из сектора. Каждую группу «Интерхамве» будет сопровождать жандарм или военный.

«И не верьте бумагам, полагайтесь на собственный ум, - подчеркнул полковник Атаназ. - Если они высокие, худые и светлые, значит, это тутси, мерзкие предатели, которых надо стереть с лица земли».

Валькур и Жантий решили двинуться в путь на закате - так они будут в Кигали часам к десяти вечера, если учитывать все посты, которых день ото дня становилось все больше. Жан-Дамасен разводил огонь, а соседи и родственники все прибывали. Все они были приглашены в Кигали на свадьбу, но только отец Жантий согласился на нее поехать.

Рядом с Жантий росла куча подарков, она скромно всех благодарила, Валькур хоть и не подавал виду, но был весьма удивлен такой щедростью. Несколько куриц, козы, мешки риса, несколько корзин помидоров, традиционное оружие - копье, ведь белым так нравятся старинные вещи, корзины и плетеные чаши, украшенные загадочными геометрическими фигурами, большая ваза из терракоты.

И, поскольку гости явно не собирались уходить, пришлось зарезать коз, подаренных будущим супругам. Когда родня увидела, что на большом костре жарятся две козы и несколько куриц, то, чтобы устроить настоящий пир, они отправили маленьких гонцов по домам, и те вернулись с полными охапками помидоров, салата, лука, яиц и сыра. Никто не смеялся, не разговаривал громко, но и шушукаться перестали. Женщины плотным кольцом окружили Жантий, детей близко не подпускали, Она смеялась и болтала без умолку - один единственный взгляд, смешок или вздох, и она принималась рассказывать следующую историю. Мужчины держались небольшими группками, почти не говорили, всматривались в долину и в соседний холм. Иногда один из них шел за Жаном-Дамасеном и просил его перевести, потому что многие говорили только на киньяруанда, а Валькур знал лишь три слова на этом языке: уеgо, оуа и inzoga, то есть «да», «нет» и «пиво». Мужчины, а так делали только мужчины, будь то кузен или друг, слегка склоняли голову перед Валькуром и ждали, пока отец повтори, по французски то, что ему поведали. Это были слова приветствия и восхваление красоты будущей супруги, которая, как сказал один из них., хоть и худая, а значит, не сможет работать в поле, все же родит красивых детей. А еще через Жана-Дамасена все советовали Валькуру увезти Жантий в другую страну. Когда повисала пауза, означавшая, что перевод закончен, все они немного отступали назад и пожимали ему руку, почти отвернувшись, будто прикосновение к человеку с другим цветом кожи было чем-то постыдным. Последний, типичный тутси, сказали бы антропологи, долговязый, угловатый и гибкий одновременно, скуластый, с горящими глазами, не подал ему руки, когда наступила пауза. Он посмотрел Валькуру в глаза, сплюнул и растер слюну ногой, как будто хотел испачкать землю. «Он говорит, что уважает вас, но, если вы настоящий мужчина, вы не имеете права оставлять Жантий на оскверненной земле». В кружке женщин смех и перешептывание становились все громче. Женщины встали еще теснее, Жантий по-прежнему находилась в центре" впрочем, это было уже неважно, откровенные признания женщин сыпались одно за другим сами собой. То и дело слышались взрывы смеха, но вызывавшие его слова произносились шепотом. И каждая женщина, выражая свою радость, опускала голову. Мужчины невозмутимо крутились вокруг огня, тыкали, пробуя на готовность, коз и куриц, отчитывали детей, слишком близко подходивших к краю обрыва. Мужчин не интересовали развлечения женщин, слишком похожие на детские шалости. Впрочем, женщины - те же дети.

Вот уже полчаса они ехали молча. Где-то на западе посреди чертовски огромного, занимавшего весь горизонт, Заира исчезло солнце, словно золотая монета в руке фокусника. Они беспрепятственно проехали пост на выезде из Бутаре.

– Вы много смеялись.

Жантий прыснула так же, как тогда, в окружении женщин. Да, они смеялись, потому что говорили о мужчинах, а точнее, о поведении мужчин в постели.

– Подростками мы собирались в круглом доме-по пять-шесть девушек и женщина постарше, у которой уже были мужчины. Мы рассаживались на циновке и вытягивали ноги. Залазили рукой себе в трусики. Женщина говорила нам тереть и ласкать промежность, пока она не станет влажной, потом открыть ее и найти штучку, похожую на маленький язычок, прячущийся между губ, от прикосновения к которому бросает в дрожь. Теперь то я знаю, что это называется «губы» и «клитор». Женщина, посвятившая нас, называла это «женским секретом». Потом мы ласкали сами себя. Это было что-то вроде игры, соревнования, кто испытает больше удовольствия и как можно позже. Сегодня подружки расспрашивали меня, пригодились ли мне эти открытия и пользуется ли ими белый мужчина. Сначала я рассказала им обо всех твоих ласках и о своих тоже. А потом они поделились своими тайнами и желаниями, в основном фантазиями, потому что у них мало тайн.

– А почему вы смеялись, как девчонки?

– Стеснение, скромность, стыд. Они все еще живут в подростковых мечтах и, только смеясь, могут говорить о своих желаниях и тайных мыслях.

Необычно большой поток машин направлялся в сторону Бутаре. На спуске к Ньябисинду, как на картине Гойи, вспышки света разрезали ночь, высвечивая едва уловимые очертания людей между машинами, которые, казалось, поворачивают и сдают назад без причины. Царили мрак и неразбериха. На обочине дороги из микроавтобуса выгружались пассажиры. Беспрестанно сигналя, Валькур прокладывал себе путь в этом хаосе. Впереди метрах в ста располагался пост, который контролировало человек десять военных. Ополченцы освещали его, размахивая факелами. Микроавтобусы и такси могли ехать дальше, но без пассажиров - те отправлялись назад в Бутаре с чемоданами на головах. Частным машинам приходилось разворачиваться. Солдат, которому Валькур показал свои документы, не умел читать. Крича, брызгая слюной, с пистолетом в руках появился кто-то из старших по званию. Какую то долю секунды он смотрел на пропуск. «Тутси напали на Кигали, а сотрудник правительства прогуливается с дочерью тараканов». Валькур протянул ему удостоверение личности Жантий. Военный разозлился еще больше. «Поддельные документы, поддельные документы! Это же проститутки, самые настоящие проститутки, которые соблазняют даже наших друзей, Давайте проезжайте, но ей, ей мы займемся, когда вы уедете, и ее некому будет больше защищать».

Валькур включил радио. По Радио Руанда комментатор перечислял экономические достижения за 1993 год. По радио «Тысяча холмов» на волне экстремистовхуту передавали классическую музыку - необычная программа для этой станции, привлекавшей молодежь американской поп-музыкой, которая перемежалась призывами к жестокости и пламенными речами о предателях-хуту, вступивших в сговор с inkotanyis. Вот уже несколько месяцев журналисты с радио «Тысяча холмов» сыпали именами предателей, врагов, заговорщиков. И, когда одного из них убивали при невыясненных обстоятельствах, ведущий объяснял, что этот человек сам искал смерти, и вообще это отбросы общества, и что хоть сам он и не одобряет убийств, но все же понимает, почему хуту, чьей жизни угрожает опасность, может думать, что лишь уничтожение тутси и их союзников позволит им выжить. В Руханго дорогу преграждал еще один блокпост. Пока Валькур показывал документы Жантий и свои, «Реквием» Моцарта, который передавали по радио, неожиданно прервался. «Президент Республики Руанда Жювеналь Хабьяримана погиб при взрыве самолета, произошедшем над базой Каномбе. При заходе на посадку самолет был сбит ракетой, пущенной мятежниками-тутси. Правительство издало указ о чрезвычайном положении и просит все верное республике население вооружиться, чтобы противостоять нашествию предателей. Возможно, убийцы живут с вами по соседству. Будьте бдительны».

6 апреля 1994 года, это был четверг, в половине десятого Жантий возвращалась в Кигали, чтобы в воскресенье выйти замуж. Валькур говорил ей о признаниях Сиприена, исповеди полковника Теонеста отцу Луи и о своих безрезультатных встречах с генералом ООН. Когда Рафаэль держал долгую речь о нацизме в Руанде и сравнивал тутси с евреями, когда Рафаэль говорил об «окончательном решении» в присутствии Жантий, Валькур всегда стремился указать на отличия. Он ссылался, не особо в это веря, на присутствие сил, ООН и особенно на тот факт, что международное с, общество никогда больше не допустит, чтобы целый народ стерли с лица земли. Он верил, что будут ужасные бойни. Он мог себе представить десятки тысяч погибших, потому что такое уже когда-то происходило. Это казалось ему логичным, в порядке вещей или по крайней мере объяснимым. Когда они проехали блокпост в Гитараме, последние его иллюзии рассеялись. Сержант на прекрасном французском сказал ему: «Вы как раз вовремя возвращаетесь в Кигали, вы увидите триумф народа хуту».

Жантий, казалось, спала, свернувшись на сиденье, как маленькая девочка, утомленная долгой дорогой. На подъеме, ведущем в Рунду, Валькур свернул в небольшую долину, откуда было видно и холм Страттона, и первые огни окраин Кигали. Тишина и запах эвкалиптов успокаивали его, а еще больше запах Жантий и ее ровное дыхание. Все вместе это напоминало тихий шепот, неуловимую пульсацию, которая задавала ритм жизни и придавала ей смысл. Несколько недель назад Вацлав Гавел, президент Чешской Республики, произнес речь на Генеральной Ассамблее Объединенных Наций, в которой он упоминал «зов жизни», который должен заменить атеисту святыни. То, что чувствовал Валькур, и было всеобъемлющим дыханием самой жизни. Несмотря на знаки, которых становилось все больше и больше, несмотря на заявление сержанта, подтверждающее худшие предположения, он не мог окончательно отчаяться. Никогда не терял он веру в человека - ни смерть, ни убийства, ничто не могло его разуверить. Он был обожжен напалмом во Вьетнаме, на время лишился дара речи, пережив холокост в Камбодже, был разбит, раздавлен и сломлен голодом в Эфиопии. Но во имя чего-то, что он никак не мог объяснить и что он тоже мог бы назвать «зовом жизни», стоило жить дальше. А значит, продолжать идти, глядя вперед.

– Жантий, ты спишь?

– Нет, я думаю о тебе. Я точно знаю, почему люблю тебя. В жизни ты, как животное, следуешь инстинкту. Как будто у тебя завязаны глаза, заткнуты уши, но некий внутренний компас всегда приводит тебя к слабым, отверженным, к невозможной любви, как наша. Ты знаешь, что ничем не можешь помочь, ничего не можешь изменить, но все равно продолжаешь идти вперед. Бернар, еще можно повернуть обратно в Бутаре.

– Ну нет! Мы должны вернуться в Кигали, в воскресенье наша свадьба. Завтра тебе надо будет купить платье.

По государственному радио передавали сводку международных новостей на французском языке. В сообщении из Квебека говорилось, что руководство Квебекской партии собирается через год провести референдум о суверенитете. В бывшей Югославии продолжались этнические чистки, и все больше и больше стран задумывались о военном вмешательстве НАТО. По радио «Тысяча холмов» диктор крикливым голосом зачитывал список сообщников тутси, которые угрожают захватить власть: премьер-министр переходного правительства Агата Увилингийямана, предавшая своих родителей, Ландуал, также называющий себя Ландо, вице-председатель Либеральной партии, Фостин, председатель СДП, предатель-хуту, питавший слабость к проституткам-тутси. «Работа только начинается. И в этот раз мы не остановимся, пока ее не закончим. Мы так часто их прощали. В 196З году они так и не поняли, несмотря на все наши предупреждения, и это дорого им обошлись. Через десять лет мы снова дали им понять, что это наша страна и власть здесь принадлежит нам, но, как случается, когда рубят дождевых червей, наши мачете только умножили их число, придав этим извращенцам еще больше наглости. Сегодня они убили нашего президента и собираются убить всех вас. Вы имеете законное право на защиту. Нужно уничтожить врага. Немного музыки, и мы вернемся к вам с последними новостями. Говорит независимая телерадиокомпания "Тысяча холмов", голос свободы и демократии. А сейчас Imagine Джона Леннона».

Необычное оживление царило на перекрестке в Рунде. Повсюду метались тени. Горели огни. Алокалипсис в миниатюре, подумал Валькур, нежно поцеловав Жантий в лоб. Они молчали, но думали об одном и том же - они беспокоились о Мари, которая жила в ста метрах отсюда, слева, сразу за блокпостом; туда они и направились. Джип быстро окружили человек десять военных, вооруженных мачете и масу. Жандарм приказал им ехать дальше в Кигали или поворачивать обратно в Бутаре. В Руанду ехать запрещено. «Для вашей же безопасности. Мятежники рыскают по холмам».

Военных, державших последний блокпост перед Кигали, казалось, мало волновало так называемое нашествие мятежников-тутси из Уганды. Количество военных возросло, и они были более словоохотливы. Лейтенант, которого Валькур знал в лицо, горячо его приветствовал, подходя к джипу. «Здравствуйте, месье с телевидения, вы как раз вовремя, снимете хорошие кадры. Мы начали чистку столицы». Въехав в город, они сразу же услышали сухой и холодный звук выстрелов, раздававшихся повсюду. Валькур видел войну, но звуки, которые он слышал сейчас, не были похожи на столкновения между солдатами. Никакие мятежники не нападали на город, это сотни убийц разгуливали по нему, выполняя свою шумную работу.

Было уже одиннадцать, когда они добрались до отеля. У входа, там, где обычно стояли продавцы контрабандных сигарет и фальшивых древних статуэток, человек десять из президентской гвардии проверяли каждую проезжавшую машину. Немного в стороне выжидали представители сил ООН. В холле отеля собралось человек сто. Мужчины толпились у регистрации, спорили. Женщины, сидя на мозаичном полу, пытались утихомирить или усыпить детей. Багажа ни у кого не было, а некоторые женщины и вовсе пришли в домашних халатах. Месье Жорж, помощник директора, с достоинством прохаживался посреди этого гвалта, обещая каждому номер, как только съедет кто-нибудь из постояльцев, Сейчас же отель готов был их принять, но желательно, чтобы они ждали снаружи, у бассейна. Девушки мадам Агаты, пришедшие из бара у бассейна и с пятого этажа, предлагали в качестве места свидания душевые кабинки, парикмахерскую и женский туалет в подвале. Сидя на пластиковых шезлонгах вокруг. бассейна, опытные консультанты и командировочные, собаку съевшие на международном сотрудничестве, изображали полное безразличие, за которым скрывали страх, приковавший их к пластиковым шезлонгам. Вокруг бассейна все перешли на шепот. Столик за столиком они объединялись, предоставляя своих местных коллег тоске и слухам, образуя маленькие группки белых, испуганных, но не подающих виду. Будучи специалистами по Африке, они опасались того, что в первые часы ситуация может выйти из-под контроля, это, пожалуй, их и пугало, но они также знали, что бельгийские, французские и американские десантники оперативно вмешаются, чтобы вытащить своих драгоценных соотечественников из преисподней, к созданию которой приложили руку сии великие державы.

Валькур и Жантий, побродив в этом хаосе рука об руку, поднялись в свой номер. Девочка, которую хотели назвать Эмеритой, крепко спала. Алиса, молоденькая мусульманка из Ньямирамбо, не понимая ни слова, смотрела передачу о новых тенденциях европейской моды, которую транслировали по Си-Эн-Эн. Ей не хотелось идти работать, а тем более, рискуя жизнью, возвращаться домой. Жантий устроила ее на балконе: дала несколько подушек и тяжелое шерстяное одеяло. Валькур тем временем отправился в бар, чтобы запастись провизией. Он вернулся с коробкой плохого «Кот-дю-Рона», сыром разных сортов, хлебом и тремя пакетами молока. «Бармен посоветовал мне быть предусмотрительным, особенно насчет вина. Столько народу понаехало, что запасы скоро иссякнут». Он открыл бутылку и наполнил три бокала, но Алиса отказалась пить по религиозным соображениям. Она взяла кусочек хлеба и намазала его сыром, словно это было масло. Камамбер оказался неплохим, вино не таким кислым, как обычно. Жантий и Валькур остались наедине, забрались с ногами на кровать, как дети, которые с наступлением ночи, когда родители думают, что их чада уже спят, начинают придумывать невероятные истории. Но они молчали. Неотрывно смотрели друг на друга, отводя глаза лишь при звуке выстрелов, Они так жадно ели и пили, будто поглощали саму жизнь.

– Жантий, ты знаешь, когда я тебя полюбил?

– В тот вечер, когда предложил подвезти меня до дома.

– Нет, с самого первого дня. Было шесть часов утра, и твоя стажировка только начиналась. Я заказал омлет, а мне принесли глазунью. Я хотел бекон, а мне подали окорок. Но я не видел ничего, кроме твоей крепкой, дерзко обтянутой блузкой груди и твоей попки, которую, казалось, изваял гениальный скульптор, и не хотел расстраивать упреками такую красавицу. Когда я встал, ты испугалась, как газель, почуявшая запах льва, и прошептала: «Господин, я сегодня первый день на стажировке. Надеюсь, вы меня простите. Я перечитала заказы. Вы хотели бекон и омлет. Почему вы ничего не сказали? Спасибо». Ты говорила не поднимая глаз. Ты так искренне раскаивалась и так стеснялась, ужасно стеснялась. Я ничего не сказал. Я был парализован твоей красотой, твоя честность меня восхищала. С этого момента я стал присматриваться к тебе. Я знал твой график работы. Когда ты приносила мне пиво, я благодарил тебя, и теперь уже я трепетал.

– А я, когда я тебя полюбила?

– После того случая с фальшивым парижанином, который заказал тебе чай.

– Нет, с первого дня стажировки. Когда поняла, что есть кто-то, для кого я важнее моих ошибок.

– Зачем же мы так долго ждали?

– Не знаю, но я ни о чем не жалею.

Несмотря на крики, громкие разговоры и плач детей, доносившиеся со стороны бассейна, в полночь они погрузились в глубокий и мирный сон.

В этот самый час, согласно показаниям соседей, представители президентской гвардии убили их друга Ландуала, Елену, его жену из Квебека, и их двоих детей. Тело Рафаэля нашли в десяти метрах от дома Элизы, где он пытался укрыться. Через полгода после геноцида Валькур присутствовал при эксгумации нескольких тысяч разложившихся тел из братской могилы, тянувшейся вдоль больничной стены, в двух шагах от центра по выявлению СПИДа, где работал Андре, скромный музыкант, который зарабатывал на жизнь, раздавая презервативы. Валькур узнал футляр его гитары; но тело опознать было уже невозможно. Семья решила похоронить гитару. Мужу Мари удалось спрятать свою жену и шестерых из девяти их детей в двойном потолке дома хуту, друга семьи. Они провели там почти два месяца. Самого его убили, когда он пытался спасти остальных детей. Трех его сыновей также забили насмерть мачете и дубинками. Страттон и еще пятнадцать тысяч беженцев отражали атаки военных и ополченцев в течение недели. Их перебили почти всех. Из трехсот двадцати членов семьи Страттона выжили семнадцать. Ему самому удалось бежать, под покровом ночи он преодолел сто километров, пробираясь полями и болотами, и укрылся в доме отца Жантий, который медленно умирал от туберкулеза, пожиравшего его легкие.

Выйдя на следующее утро к завтраку, Валькур и Жантий из обрывков разговоров узнали, что их мир рушится. Несколько сотен человек разбили лагерь вокруг бассейна, на автомобильной парковке и в коридорах отеля. Водоснабжение было прекращено, телефонные линии отключены. Виктора, владельца ресторана, человека глубоко верующего, врага политики, встретили как героя - он привез в отель несколько десятков булок хлеба, бутылки с водой и все яйца, что нашлись в его большом холодильнике. Он уже раз десять проделал путь от своего ресторана на проспекте Правосудия до отеля. Человек сто укрылось у него в подвале. По четверо он отвозил их в «Тысячу холмов» на своем сверкающем бежевом «пежо», размахивая пачками денег перед носом у ополченцев и жандармов. Он быстро сориентировался в ситуации: благодаря присутствию белых экспертов и специалистов из зарубежных стран, а также нескольких солдат из ооновского контингента отель, к тому же собственность компании «Сабена», был более надежным убежищем, чем церкви. Виктор попросил Валькура сопровождать его в поездках. Его присутствие могло оказаться полезным.

Валькур сел в машину вместе с Виктором, тот одной рукой держал руль, а другой перебирал четки. Присутствие белого с бумагами министерства информации должно было облегчить ему задачу. У первого же блокпоста Валькур побледнел, едва не упав в обморок. Вдоль проспекта Правосудия тянулся длинный ряд тел. Ополченцы и жандармы приказывали пассажирам выходить из машин. Один удар мачете, и подростки оттаскивали еще вздрагивающее тело на обочину дороги: трупы мужчин издалека напоминали черно-белые пятна, женщины лежали с раскинутыми ногами, обнаженной грудью, розовые, красные от крови трусы стянуты до колен. Многие были еще живы. Валькур видел, как они дрожали, слышал их хрип и стоны. Мужчин убивали одним точным выстрелом или ударом мачете. Но женщины не имели права на мгновенную и легкую смерть. Их калечили, мучили, насиловали, но не приканчивали, как раненых животных. Их оставляли истекать кровью, чувствовать приход смерти в последних хрипах, чтобы наказать за то, что они нарожали столько тутси, а еще - за высокомерие, потому что всем этим молодым убийцам-хуту внушили, что женщина-тутси считает себя слишком красивой для них.

Валькур и Виктор следовали за красным пикапом. В кузове стоя ехали трое гвардейцев и оператор, невозмутимо снимающий длинную разноцветную ленту. Они остановились перед женщиной во всем розовом, лежащей на спине. Рядом с ней сидели на корточках и плакали двое детей. Один из военных ногой перевернул легкое тело женщины, она протянула тонкую руку, словно взывая о помощи. Оператор суетился вокруг нее, продолжая снимать разные планы, с разных ракурсов, потом положил камеру на землю, расстегнул ширинку и взял женщину. Когда, вероятно, уже кончив, он поднял голову, Валькур узнал его. Это был Дьедоне, его лучший ученик. Виктор бормотал: «Пресвятая Дева Мария, Господь всемогущий…» Вороны и сарычи кружили над самой землей в предвкушении настоящего пиршества. Валькура выворачивало наизнанку. Они проехали мимо тюрьмы и полицейского участка, откуда в сопровождении полицейского то и дело выходили группы вооруженных ополченцев, которые рассаживались по машинам и отъезжали в сторону Ньямирамбо, Гикондо или Мухимы. Виктор свернул на улицу, где находилась больница, потом на бульвар Революции. Исчезли продавцы просроченных лекарств и торговки съестным, обычно собиравшиеся у входа в Больничный центр Кигали. Никаких врачей там не было. Раненых, приходивших за медицинской помощью, наскоро осматривали военные. Метод сортировки основывался на железной логике. Человек с ранением от мачете мог быть только мятежником тутси, и его приканчивали. Тело бросали в кучу трупов, которые выгружали из грузовиков, автобусов и легковушек. Ополченцы шарили по карманам, размахивали ценными находками и весело кричали.

Виктор предложил начальнику поста, установленного рядом с его рестораном, накормить его подчиненных. Он хотел внести свой вклад в дело республики. Несколько ополченцев, мертвецки пьяных, спали перед рестораном. Внутри двое жандармов удерживали с десяток перепутанных девушек. «Предатели, грязные тутси, мы найдем вам хороших хуту». Валькур узнал одну работницу с телевидения, с которой он никогда не говорил и даже не знал ее имени. Он машинально направился к ней. Девушка поднесла палец к губам, умоляя молчать, ее глаза лихорадочно забегали, и она отвернулась. Виктор заметил маневр Валькура и схватил его за рукав, продолжая перебирать четки.

Виктор слыл человеком предприимчивым. Разумеется, он был собственником этого весьма популярного ресторана и нескольких грузовиков, которые возили рыбу с озера Киву. Он всегда забирал большую часть груза, чтобы покрыть накладные расходы, это позволяло ему подавать самую вкусную и дешевую жареную тилапию в городе. В подвале ресторана он оборудовал механический цех и офис одной компании-импортера, которая вела дела исключительно с ЮАР. Виктор почитал двух пророков Иисуса и Нельсона Манделу. В руках Иисуса было будущее мира, в руках Манделы - будущее Африки. Если бывшему узнику острова Роббен удалось без больших человеческих жертв отнять. страну у белых и отдать ее черным, при этом оставив белым право на существование, он смог бы спасти и Руанду, где большинство было таким же черным, как и меньшинство. Все предприниматели ориентировались лишь на Европу и США и насмехались над Виктором, этим набожным необразованным человеком, который желал вести дела с африканцами. Ему даже не приходилось давать взятки ни членам Аказу, ни таможенникам, чтобы ввезти в страну электромоторы, сделанные по израильской технологии, и легкую сельскохозяйственную технику. Естественно, заказать запчасти и необходимую диагностику оборудования,. которое он продавал, можно было только в его цехе. Он был обеспеченным человеком, но богатство его не интересовало. Он хотел лишь мирно жить со своей женой и шестью детьми, но более всего он желал попасть в рай.

Два ополченца открыли черные железные ворота механического цеха. Виктор въехал и попросил закрыть ворота. Перед ними простиралась красная аллея, которая выходила на улицу, ведущую к церкви Святого семейства, откуда можно было добраться до отеля, минуя заграждение на площади Революции.

– Виктор. Я знаю одну из узниц.

– Я знаю их почти всех.

Виктор посадил в машину трех женщин, прятавшихся в цехе. У подножия холма он остановился перед своим домом и вернулся оттуда с пачкой денег и пистолетом за поясом. Военные, охранявшие вход в отель, узнали его машину и знаком показали проезжать, но он остановился перед лейтенантом и дал ему десять тысяч франков на пиво и сигареты для солдат, В течение нескольких дней владелец ресторана перевез таким образом в отель около ста человек. Все сорок детей, которые два месяца прятались в его цехе, были спасены. Однажды, когда он вез в отель провизию, жандарм отказался брать деньги, которые тот ему протянул, и попросил его выйти из машины. Виктор закрыл глаза и нажал на газ. «Пежо» врезался в бочку с нефтью, сидевший на ней ополченец упал на ветровое стекло и скатился на землю, Виктору удалось добежать до отеля, где он и скрывался вплоть до разгрома экстремистов.

Безумие охватило не только Кигали. Новые беженцы, прибывающие в отель, приносили ужасные вести. Подобные операции проходили в Рвамагане, Зазе, Каензи, Ньямате, Рунде и Мугине. Канадский генерал приехал в отель, в котором укрылись несколько иностранцев и местных видных деятелей. Он говорил на официальном языке теленовостей. Международное сообщество не останется в стороне, но в данный момент силы ООН не могут осуществить военного вмешательства и надеются, что само по себе их присутствие заставит образумиться тех, кто несет ответственность за эти бесчинства. Один из руководителей Либеральной партии, партии Ландо и большинства тутси, подошел к нему, заглянул в глаза - тот отвел взгляд - и плюнул на его начищенные ботинки: «Замолчите. На вас жалко смотреть. Убили десять ваших солдат, а вы никак не отреагировали. Не можете защитить даже собственных солдат и хотите, чтобы мы поверили, будто вы будете защищать нас?» Тяжелой поступью генерал двинулся к выходу, опустив голову и сгорбившись, словно приговоренный к смерти.

По просьбе месье Жоржа Жантий вернулась на работу. Спустя два дня после начала бойни в отеле собралось уже около тысячи человек, в том числе не менее ста детей. Вместе с несколькими подчиненными мадам Агаты Жантий обустроила в дальней части сада, за фикусом и вольером с птицами, небольшую детскую площадку. Они придумывали игры для детей и группками водили их купаться в бассейне. Месье Жорж также учредил что-то вроде комитета беженцев, в который входили Виктор и Валькур. Они часами спорили, обсуждая худший и лучший из возможных вариантов развития событий; подсчитывали запасы продовольствия, пытались найти способы их справедливого распределения, не забывая о том, что в отеле жили и обычные постояльцы. У Жантий и Валькура создалось странное впечатление, что они здесь единственные, кто ведет нормальную жизнь. Она присматривала за детьми, успокаивала взволнованных мамаш, готовила бутылочки, и от нее веяло таким спокойствием и безмятежностью, что она, казалось, парит над миром, к которому отныне уже не принадлежит. Обычно Валькур быстро выходил из себя, но рядом с Виктором он умудрялся найти сотню доводов, призывающих к терпению, чтобы загладить ссоры и незначительные, но жестокие стычки, которые из-за тесноты и страха иногда возникают даже между самыми рассудительными людьми.

Отец Луи приехал в пятницу 8 апреля в час аперитива, в руках он нес большой чемодан. Виктор заплатил курьеру, чтобы тот сходил и позвал его. Несколькими часами ранее некий представитель посольства Франции попросил отца Луи приготовиться покинуть страну. Французские и бельгийские войска как раз прибывали в аэропорт Кигали, чтобы эвакуировать белых выходцев из зарубежных стран и их семьи. «Не стоит рассчитывать, - добавил священник и взял пластмассовый стаканчик с виски, который налил ему Виктор, - они не останутся ради спасения страны. Пройдет три дня, и они уедут обратно. Советник посольства уверял меня в этом, уговаривая покинуть Руанду. Но я не могу. Хотя бы потому, что у меня на воскресенье намечена свадьба и крестины, так я ему и сказал. Но он, по всей видимости, ничего не понял».

Потом, по детски хитро улыбаясь, он попросил Жантий закрыть глаза, потому что у него: есть для нее сюрприз. Он открыл большой картонный чемодан и извлек оттуда подвенечное платье. Валькуру оно показалось ужасным, но по всем параметрам оно было именно таким, о каком мечтали все молодые руандийки. «Вы не знали, что я занимаюсь также торговлей подвенечными платьями». Их шили бывшие проститутки, заразившиеся СПИДом. Магазинчик «Каритас» предлагал эти платья напрокат, некоторые семьи невест порой отдавали за них свою трехгодичную зарплату. Платье было из голубой и розовой ткани, с плечиками, кружевом и оборками, расшитыми блестками. И напоминало скорее безобразный костюм принцессы для бала-маскарада, грубую имитацию давно отжившей моды и шика старинной придворной знати. Валькур видел во всем этом мелкие извращения колонизации, навязывающей захваченным странам все, вплоть до своего старья. Жантий выйдет замуж в наряде знатной провинциалки 1900 года, в то время как сейчас, в 1994-м, мир рушился у них на глазах. Жантий платье нравилось не больше чем Валькуру, но она плакала от счастья. В своих мечтах о свадьбе она представляла, что ее темная кожа будет оттенена платьем такой девственной белизны и почти прозрачной чистоты, что она станет похожей на черно-белую бабочку, которая того и гляди упорхнет. Хоть ей и не подарили крылья, о каких она мечтала, Жантий уже парила. И, поскольку счастье любимого человека, даже если мы его не понимаем, преображает нас., Валькур смотрел на странный ворох ткани, который Жантий, пританцовывая, расправляла на столе, но видел лишь ее улыбку, выражавшую высшую степень радости.

Около. тысячи человек собралось вокруг бассейна, чтобы присутствовать на мессе, которую монотонным голосом читал отец Луи. Почти всех белых уже эвакуировали. Собрались одни руандийцы, и в их молитве не было ни притворства, ни сдержанности. Хор голосов наполнял воздух. Их песнь поднималась, словно парящая в вышине птица, над рядами эвкалиптов, окружавших отель, и разносилась над окрестными холмами. Жантий, в платье, которое было ей велико, молилась и пела с закрытыми глазами. Валькур завидовал верующим людям для них смерть открывает путь к небу и к воздаянию. По-своему он тоже молился. Он поддался общему порыву всех этих людей, следовал их примеру: он пойдет по извилистой дороге, которую ему укажут. Отец Луи поднял облатку над его головой. Валькур, как он уже делал это раньше во время мессы в церкви Святой Бернадетты на севере Монреаля, почтительно склонил голову. Бога не существует, но он заслуживает того, чтобы падали ниц пред его Словом.

Виктор не только раздобыл кассету со свадебным маршем, он где-то отыскал два очень красивых золотых кольца, которыми и обменялись новобрачные. Также по его просьбе в отель доставили столько пива, чтобы несколько сотен человек почувствовали себя как на настоящем празднике. Отец Луи окрестил дочь Сиприена, имя ей дали Мари-Анж Эмерита, после чего он убрал свой складной алтарь и ушел, не сказав никому, что через несколько часов его вместе со всеми служащими посольства Франции эвакуируют в Банги. Мадам Агата подарила ребенку игрушечную обезьянку, а Жантий отрез шелка цветов «Сабены», эти подарки она купила у сварливой бельгийки, державшей сувенирный магазин в холле отеля. Месье Жорж накрыл стол под фикусом - там, где до этого стоял алтарь отца Луи. Закуска из спаржи, поджаренная курятина с искусно приготовленной фасолью в масле, отменный салат, бри, который того и гляди расплывется. Новобрачные разделили эту роскошную трапезу с Виктором и Элизой, которая пришла попрощаться. Она уезжала вместе с французами. Прекрасный воскресный день у бассейна в Кигали, думал Валькур, смакуя местный «Кот-дю-Рон», словно какое-нибудь изысканное вино. Немного хмельные, больше от усталости и избытка эмоций, чем от вина, они с Жантий поднялись в свой номер. С балкона на четвертом этаже они молча смотрели, как несколько служащих по цепочке передавали кастрюли с водой. Отель начал пить воду из бассейна. По Си-Эн-Эн в сводке международных новостей вскользь упомянули об эскалации межэтнических противоречий в Руанде, заверив при этом, что все выходцы из зарубежных стран в безопасности. Даже по вездесущему Би-Би-Си рассказали не многим больше. По международному радио Франции говорили об участившихся столкновениях, древней межплеменной вражде, задавались вопросом, смогут ли когда-нибудь африканцы избавиться от демонов, которые толкают их на всяческие зверства.

Жантий открыла Элюара и прочла:

Она так и читала - медленно, твердым и вместе с тем взволнованным голосом, потому что стихи слово в слово отражали окружающую действительность. Ночь опустилась так стремительно, буквально за несколько секунд, словно Бог накрыл котелок крышкой. Откуда-то издалека порой доносились пронзительные крики, как будто все люди земли набросились и потрошили одно-единственное животное. Завтра снова придется столкнуться с болью и абсурдом. Валькур закрыл балконную дверь и задернул шторы. Эмерита заснула под волнующую мелодию, которую напевала Жантий. Они разделись, решив отметить первую брачную ночь так, словно весь мир радовался их счастью.

Жантий и Валькур долго и нежно любили друг друга, без шумных и жарких объятий, как два потока, которые встречаются и, сливаясь, утрачивают постепенно изначальный свой цвет. Они больше не принадлежали ни времени, ни Стране тысячи холмов. В течение нескольких часов они существовали вне этого мира. И сон, в который они погрузились под размеренное дыхание дочери, был не более чем очередным счастливым пристанищем.

Их разбудил Жорж, помощник директора, он принес большой кофейник и так широко улыбался, что они смутились.

– Готовьтесь к свадебному путешествию. Я все устроил. Вы уезжаете через два часа в Найроби с английским экипажем. Вернетесь, когда пройдут дурные времена, Вам здесь больше делать нечего. Стране не нужны беженцы, чтобы убить безумцев, ей нужны солдаты.

– А наши друзья? - возразил Валькур.

– Здесь вы ничем не можете им помочь.

Уехать не значило предать друзей и свою страну. Они еще вернутся. Они не успели собрать вещи пришел Виктор, чтобы предупредить их, что солдаты ООН ждут и что выезд из отеля через пятнадцать минут. Валькур взял свой компьютер, плеер и несколько кассет, Жантий - обезьянку, свадебное платье и Элюара. Они сели в грузовик МООНППР, в который уже набилось с десяток испуганных белых с чемоданами. Четыре солдата-сенегальца с оружием в руках охраняли их. Впереди ехала бронированная машина. Спускаясь по проспекту Революции, они увидели несколько десятков трупов, сваленных перед французским культурным центром. Они свернули направо на бульвар Организации африканского единства. Не выдержав зрелища, Жантий отвернулась. Валькур ничего не сказал ей о разноцветной ленте трупов, тянувшейся вдоль улиц Кигали. Она опустила голову и попросила девочку сесть на пол у нее в ногах. На больших перекрестках эта лента превращалась в огромную груду тел, напоминающую свалку старого тряпья. Сразу после Гикондо, в пяти минутах езды от аэропорта, маленькая колонна остановилась перед блокпостом, который охраняли десять военных руандийцев, окруживших грузовик. Они заставили пассажиров выйти для проверки документов. Солдат интересовала только Жантий, единственная руандийка среди пассажиров. Она назвалась женой Валькура. Ее окружили пятеро солдат, передавая документы из рук в руки. И чем больше она протестовала, тем громче они смеялись, Поддельные документы. Ее лицо, ее ноги говорили о том, что она тутси. Ненастоящий брак. Ни у кого не было бумаг о регистрации брака. Эмерита у нее на руках заливалась слезами. Да, это их дочь, но приемная дочь. Солдаты рассмеялись еще громче. Сержант-сенегалец, отвечавший за эскорт, попробовал вмешаться. В ответ последовала пулеметная очередь. Валькур бросился к Жантий. Его уложили прикладом.

Уже в самолете ему рассказали, что сержант, командовавший подразделением президентской гвардии, помешал расправе над молодой женщиной и ребенком. Похоже, он взял их под свою защиту.