~ ~ ~
Жизнь входила в обычную колею. Понедельник обещал быть столь же бессмысленным и пресным, как всегда. С того дня, когда Клара оставила сообщение на автоответчике, прошла неделя.
Виргилий начал день с зеленого чая и продолжил несколькими чашками цикория. Напиток был красивого черного цвета. Виргилий привык к его вкусу.
Электрическая плита не работала. Виргилий открыл холодильник и задохнулся от зловония тухлых яиц и гнилых помидоров. Йогурты створожились, бактерии расплодились, и пластиковые упаковки раздулись, словно карликовые монгольфьеры. Ему надоело сидеть впотьмах и поглощать холодные напитки. Он позвонил в EDF и попросил восстановить электроснабжение квартиры. Дежурный консультант из отдела обслуживания клиентов объяснила ему, что это непросто: так как он умер, его досье было закрыто, проштамповано и отправлено в архив, находящийся в Гваделупе. Теперь Виргилий должен был представить медицинскую справку о том, что он жив, и ждать, когда специально образованная комиссия эксгумирует его счета. Это займет недели две. А до тех пор ему придется принимать душ в спортивном клубе или у Армель.
По крайней мере, констатировал он, натягивая брюки, в квартире пока не холодно. Еще немного он продержится. Благодаря тоннам углекислого газа, изрыгаемого в атмосферу монструозными машинами, осень не спешит расставаться с теплом.
Вергилий был зол и растерян, в голове роились мрачные мысли. Он вспомнил, как ребенком каждую зиму мучился без отопления и горячей воды. Он поклялся тогда, что никогда не станет жить в таких условиях.
Чтобы отвлечься, он занялся йогой. Скрестил ноги, сделал свечку, задержал дыхание. Через полчаса напряжение спало.
Спустившись позавтракать в «Макдональдс», он твердо решил, что не заслуживает ничего, кроме кислого апельсинового сока и маслянистой булочки. До пакетика с чаем не дотронулся, ограничившись простым кипятком. Его сосед по столу, невысокий человек в шапочке для игры в гольф, изъеденной молью, в грязной рубашке, с двухнедельной щетиной, ел картошку фри и пил газировку; одной рукой он прикрывал шоколадное пирожное, словно защищая его от кого-то. Конечно, Виргилий ни за что бы в этом не признался, но на самом деле он любил ходить в «Макдональдс». Это место нельзя было назвать ни приятным, ни красивым, но он чувствовал себя здесь как дома. Если бы Хемингуэй оказался в современном Париже, ему бы просто не хватило денег на те кафе, завсегдатаем которых он был в 1920-е годы. Единственной гаванью, где он смог бы осесть, чтобы выпить кофе и поработать, стал бы «Макдональдс». Только там можно за весьма скромную сумму просидеть много часов в тепле. Бедняки, студенты, жители пригорода хорошо это знают; они проверяют электронную почту, готовятся к экзаменам и обычным занятиям, что-то пишут; бездомные читают бесплатные газеты, делая вид, что пьют из стаканчиков, которые украдкой берут с чужих подносов. Идея кафе, где мог бы перекусить малообеспеченный человек, превратилась в карикатуру на капиталистическое предприятие. Фаст-фуд оставался единственным гостеприимным, теплым и популярным убежищем. Как это ни печально.
Когда Виргилий вошел в здание «Свенгали», секретарь сообщила, что с ним хотела поговорить Симона. Виргилий накупил кучу разных йогуртов (с фруктами, ароматизированные, с бифидумом актив, с цельным молоком, обезжиренные, с соей, с тростниковым сахаром, с шоколадом). Вдохновение требует подпитки. Идеи-то у него были, но между собой никак не монтировались. Он написал небольшой текст, который легко можно было представить на панно в метро или, еще лучше, в устах улыбающегося актера из телевизионной рекламы: «Йогурт — как сама жизнь: он бел, безвкусен и полон бактерий, однако нужен всем и доступен каждому».
Постучав в приоткрытую дверь, Виргилий вошел в кабинет Симоны.
— Они настаивают, — сказала она.
«Они», о которых она говорила, — это хозяева агентства. Виргилий иногда сталкивался с ними в лифте. Красивая пара, обоим было шестьдесят. Он заметил, что женщина всегда носила твидовые костюмы ярких цветов с карманами в форме открытых вееров и пиджаками, застегнутыми на единственную золоченую пуговицу.
Виргилий положил йогурты на стол. На Симоне было африканское платье бубу, соломенная шляпка, украшенная красным бантом и соломенным же колибри, на ногах — лодочки из черного сатина, расшитые металлическими шариками. Она раскладывала экзотические фрукты на медном блюде. Симона очень нравилась Виргилию, особенно ее лицо со сменой различных выражений: серьезного, жесткого, доверительного. Симона яростно клеймила распространение ядерного оружия, вырубку лесов и защищала капитализм с человеческим лицом. Она была похожа на особу, которая испытала шок, узнав о существовании малярии, и вступила в общество защиты комаров. В агентстве нередко разгорались политические дискуссии в стиле беззубых комедий — много диалогов, а конфликта нет. Благопристойность таких сцен как нельзя лучше подходила темпераменту Виргилия. Его коллеги одинаково хорошо чувствовали бы себя и при Сталине и при Рейгане; как все патриции, они приспособились бы к любому режиму. Это всегда поражало Виргилия, поскольку его родители и их друзья вели себя с точностью до наоборот. Он любил их за их несгибаемость и твердость характера и жалел, что в награду им достаются лишь страдания и одиночество.
Он коснулся рукой экзотических фруктов. Провел ладонью по личи, хурме, манго, гуаяве, гранату. Поколебавшись, взял плод пассифлоры и перебросил его в другую руку.
— Если вы меня повысите, я уволюсь.
Он сам удивился своей решительности. Ему вовсе не хотелось перечить Симоне; но до чего же приятно настаивать на своем! Он вдруг понял, что не обязан принимать участие в том, что придумали для него другие. Его даже слегка знобило, как неопытного воришку на первой краже. Правда, в данном случае он попрал не уголовный кодекс, а социальный. Что гораздо хуже.
— Виргилий, это неблагоразумно! — сказала Симона сладчайшим голосом.
— А почему я должен быть благоразумным? В моем контракте это не оговорено.
Он жаждал покоя и будней. Малейшие перемены грозили обрушить хрупкую конструкцию его существования. Можно обратиться за помощью в профсоюз. Разве человек обязан делать карьеру? Кого-ко-го, а уж Вергилия не затронет коррозия амбиций. Работа позволяла ему выжить, но отнюдь не возбуждала желания двигаться вверх. Он хотел объяснить Симоне, что пошел работать в рекламное агентство отчасти из-за привычки использовать речь в целях самообороны — лишь бы не стать мишенью для собеседника. Еще в школе он плел разные истории и смешил товарищей, чтобы никто его не трогал. Нет, Симоне этого не понять.
— Ты прекрасно работаешь, — сказала она, коснувшись его руки.
— Я не нарочно, — ответил Виргилий, выходя из ее кабинета. — Это побочный эффект.
Он не шутил. Ему нравилось ходить в «Свенгали», как в детский сад. Он играл в слова и идеи, чтобы получился слоган; он рассказывал истории, героями которых были дезодоранты и машины.
Иногда он бродил по залам Музея рекламы, находившегося в двух шагах от агентства, на улице Риволи. Темные стекла, огромные, вровень с дверью, скрывали груду предметов и афиш, помещенных в витрине. Археология пропаганды потребления занимала два этажа. Хороший способ напомнить, что реклама живет не дольше цветка. Эта недолговечность нравилась Виргилию. Ничтожность его творений оправдывала несерьезное отношение к себе. Много шума (денег, персонала и собраний) из ничего. Было что-то трогательное в созидании этого фейерверка.
С годами Виргилий стал смотреть на рекламу отстраненно, как на предмет исследования. Ее суть оказалась вполне сопоставимой с категорией «архитектурных форм — однодневок». Три примера из перечня произведений искусства он находил особенно близкими к тому, чем он занимался.
1. Хрустальный дворец Джозефа Пакстона: огромное сборное сооружение из железа и стекла длиной в пятьсот метров, возведенное в Гайд Парке в 1851 г.
2. Деревянные расписанные панно, которые в эпоху Возрождения лепили к фасадам домов (уродливым или же безликим) на время прохождения свадебных кортежей высоких лиц или же религиозных процессий.
3. Катафалки и прочие произведения погребального искусства, творимые людьми по всему мир ради сожжения в кремационном огне.
Все три феномена имеют что-то общее с рекламой, которая может быть одновременно кричащей витриной богатства и умения, обманкой и все уничтожающим погребальным костром. Виргилию нравилась эта многозначность; он видел в рекламе трехмерный объект. В кажущейся тривиальной реальности он нашел пищу для размышлений и мечтаний. Это помогало хоть как-то скрасить реальность. Из года в год работа помогала ему расширять кругозор. За счет компании он покупал романы, книги по искусству, фильмы и диски, ходил на концерты, спектакли и в кино, а начальству объяснял это поиском вдохновения для раскрутки стиральных порошков, бритвенных станков и подгузников.
Оказавшись в креативном зале, Виргилий распаковал йогурты и соорудил из них на столе пирамиду, достойную короля Джосера. Оригинал был построен пять тысячелетий назад Имхотепом. Виргилий обошел ее, рассматривая под разными углами. По этим ступеням король собирался подняться до небес. Виргилий поставил последний йогурт на вершину пирамиды.