XX
Сидролен слегка прибрал в кубрике. Потом он вышел на палубу. Графиня и Фелица потребовали на завтрак сосисок; но в соответствии с инструкциями герцога, дамы получили указание отправляться в «Кривобокую сирену» и послушно удалились. Ровно через шестнадцать минут после их ухода на палубе появилась Лали. Она несла чемодан.
— Прощайте, — сказала Лали.
И, поставив свою ношу наземь, протянула Сидролену руку.
Из чего Сидролен вынужден был заключить, что Лали покидает его; желая облечь свое открытие в слова, он спросил:
— Вы уезжаете?
— Как видите.
— У вас есть серьезные причины для отъезда?
— Я не люблю психов.
— Кого вы имеете в виду?
— Я к вам так привязалась! Думала, вас и вправду преследуют.
И она расплакалась.
— Ну-ну, не надо, — сказал Сидролен. — Вы на меня очень сердитесь?
— Ага, — всхлипнула Лали. — Вы насмеялись надо мной.
— Да ни над кем я не насмеялся. Просто придумал себе такое занятие. Все-таки какое-то развлечение в жизни, — развлечение, и ничего больше.
— Свихнуться надо, чтобы делать такие вещи.
— Но все же это лучше, чем просиживать штаны в бистро.
— И, кстати, вы слишком много пьете.
— Да разве я когда-нибудь бываю пьян?
— Чтобы малевать такие гадости, надо набраться укропной настойки по самое горлышко. Оскорблять самого себя! Почему бы уж вам заодно не расхаживать с голым задом, людям на смех?!
— Это не мой жанр, — ответил Сидролен. — И потом, вы, я думаю, путаете разные вещи.
— Какие еще вещи?! Опять вы собираетесь спорить по пустякам.
И она заплакала еще горше.
— Ну-ну, не надо, — сказал Сидролен. — Никогда себе не прощу, что так огорчил вас.
— Нашли время любезничать!
Лали осушила платочком влажные щеки и энергично высморкалась.
— Я ухожу, — добавила она, поднимая чемодан.
— Что же вы собираетесь делать? — спросил Сидролен. — Опять пойдете к месье Альберу? Станете искать работу? Или вернетесь домой?
— Вам-то какое дело, раз я исчезаю из вашей жизни?!
Эти слова вызвали у самой же Лали новый приступ рыданий — таких бурных, что ей пришлось опять поставить наземь чемодан.
— Ну, раз это вас так расстраивает, не исчезайте из нее! — сказал Сидролен.
— Если это все, что вы можете мне сказать…
Она опять утерла слезы, подхватила чемодан, повторила свое «прощайте» и удалилась твердым шагом. Сидролен смотрел, как она взбирается по косогору, распахивает дверцу загородки и уходит.
Лали зашла выпить кофе в бистро на углу. Парочки на террасе целовались взасос и энергично обжимались, перед тем как отправиться на работу. Это зрелище подвигло Лали на пролитие новых слез, которые она украдкой подбирала платком. Внутри, в бистро, алхимики, вооруженные пинцетами и карандашами, колдовали над программой скачек. Среди них толокся и давешний борец за справедливость. Лали поспешила выпить кофе и удалиться.
На вокзале, где Лали некогда повстречала мсье Альбера, она сдала чемодан в камеру хранения и пошла выпить вторую чашку кофе, дабы за это время прояснить для себя, хоть самую малость, сложившуюся ситуацию. Она села на террасе пивной — просторной террасе с кучей посетителей, кучей официантов и кучей метрдотелей. По тротуару сновали кучи прохожих, по шоссе катили кучи уаттомобилей. Мимо террасы бегал орущий продавец с кучей газет, какая-то дама-алхимичка звонила в колокольчик, пытаясь сбыть кучу лотерейных билетов.
Лали — подавленная, растерянная — сидит там добрый час, а еще точнее, час четыре минуты; потом вдруг вскакивает на ноги, поспешно расплачивается, бежит к автобусу и доезжает до «Хмель-бара», по-прежнему старающегося выглядеть так же, как все соседние бары. Она входит и садится. Зал пуст: ни клиентов, ни хозяина. Открытый люк свидетельствует о том, что этот последний, верно, занят в погребе, но чем именно? Пользуясь одиночеством, Лали тихонько плачет.
Внезапно на уровне пола появляется полувысокая, полусплющенная каскетка из потертого сукна в черно-белую клеточку. Лали утирает гляделки и то, что под ними, платком, который уже хоть выжимай, а из подземелья тем временем медленно поднимается кратковышеописанный головной убор. За ним возникает и голова, а следом все остальное, от плеч до подошв шлепанцев, полудлинных-полукоротких шлепанцев из потертого сукна в черно-белую клеточку. Когда все это убирает трап, оно поворачивается на тридцать семь градусов, в результате какового маневра замечает юное создание, безрадостно созерцающее в зеркале отражение репродукции «Умирающего Геракла» кисти Сэмюэла-Финли-Бриза Морзе.
— Чего надо? — осведомляется хозяин. — Здесь одиноких дамочек не обслуживают. Вы что это себе воображаете?
— Я жду мсье Альбера, — говорит заискивающе Лали.
— Альбера… какого еще мсье Альбера? Вы думаете, я знаю по имени всех своих клиентов?
И он обводит зал взглядом, свидетельствующим о размахе своего заведения — размахе, о коем красноречиво свидетельствует царящее в данный момент безлюдье. Лали настаивает:
— Ну, как же, вы должны знать! Мсье Альбер… вспомните, — мсье Альбер! Я к нему не с претензиями, мне просто нужно с ним поговорить. Я хочу его дождаться.
Онезифор приподнимает каскетку и скребет темя с такой энергией, что челюсти у него периодически размыкаются и смыкаются, пропуская — в первом случае — следующие слова:
— Ах, да… мсье Альбер… если это тот… кого вы ищете… так он в тюряге.
— Не может быть!
— Похож я на вруна?
И он угрожающе надвигает каскетку на лоб.
— Вот уж не везет, так не везет, — шепчет Лали.
— Да таких Альберов, всех цветов и размеров, на каждом углу навалом, коли тебе надо устроить свои дела.
— Нет, ему я доверяла.
И Лали опять заливается слезами. Онезифор старается утешить ее.
— Перекрой фонтан, хватит воду лить, — говорит он. — Теперь ты своего мсье Альбера долгонько не увидишь. Очень даже долгонько. Так что кончай сырость разводить… утрись…
Лали с трагическим видом встает и выходит, тщательно прикрыв за собой дверь, в то время как хозяин ударяется в слезы у себя за стойкой.
И вот бредет Лали своей дорогой, которую и дорогой-то не назовешь, поскольку она никуда не ведет, хотя кругом не лес дремучий, — бредет наугад, хорошо еще что не унесенная ветром, ибо дует ветер, стоит ноябрь месяц и даже идет дождь, а Лали все бредет и бредет под этим дождем, в конце концов вымокнув до нитки, так что ей приходится зайти в подворотню, и по лицу ее стекают капли — не то дождя, не то слез.
— Ого! — восклицает графиня, — здорово же вас намочило!
— Бе-е-е! — вторит ей Фелица.
Лали изумленно таращится на них.
— Что-нибудь не ладится? — спрашивает графиня. — Вы на нас вылупились так, будто мы с того света явились. Эй, да вы нас узнаете ли?
— Здравствуйте, мадам, — говорит Лали не слишком компрометирующим тоном.
— Привет! — отвечает графиня.
— Бе-е-е! — вторит ей Фелица.
— А мы прячемся от дождя, — объясняет графиня. — Как только хоть немного развиднеется, рванем к нашей тачке, она там (жест), на углу. Поехали вместе с нами! Мы уговорились обедать вместе с Жожо и Пепе. Составьте нам компанию. Мы тут наладились в ресторан-люкс, — он трехзвездный, но заслуживает целого созвездия. Так что уж поверьте, мы там за столом не соскучимся, правда, Фелица?
— Бе-е-е! — отвечает Фелица, и по подбородку у нее текут слюнки.
— Ну вот, дождь как будто стихает. Пошли?
— Нет, спасибо, мадам, — шепчет Лали.
— Ну-ну, пошли, не упрямьтесь!
И она тащит Лали за руку. Фелица семенит сзади.
— Но если вы обедаете с нами, кто же ему-то приготовит жратву? — спрашивает герцог, когда они встречаются в сверхзвездном супер-люксе.
— Я ему больше готовить не собираюсь, — говорит Лали. — Только не я. Больше никогда. Я уезжаю. Между нами все кончено.
И она начинает рыдать самым жалостным образом.
— Ну нет, только не это! — вскричал герцог, — не вздумайте портить нам обед!
— Расскажите, что с вами случилось, — отважно попросил шепотом Пешедраль.
— Не люблю психов, — проговорила Лали сквозь слезы.
— Кого это вы имеете в виду? — спрашивает герцог.
— Сидролена, — отвечает, сморкаясь, Лали, — знаете, ведь это он сам…
— Знаю, знаю, — говорит раздраженно герцог. — Ну и что с того?!
— Это ненормально! — заявляет Лали.
Ответ вызывает у герцога улыбку, и он продолжает диалог в таких словах:
— Вы питаете к нему слабость?
— Питала.
— Да вы же его просто-напросто любите.
— Ага, любила.
— А разве это было нормально?
Лали удивленно молчит. Герцог продолжает:
— И, пари держу, вы его любите до сих пор.
Лали не отвечает.
— Что, разве не правда?
— Правда.
— А разве это нормально?
Лали не находится с ответом.
— Вот видите, — заключает герцог. — На свете нет ничего вполне нормального.
И он добавляет:
— Так что после обеда возвращайтесь-ка домой и помиритесь с Сидроленом. Обещаете?
— Ага, — шепчет Лали.
И герцог повернулся к графине со словами:
— Вот видите, не так уж это трудно.
Затем он хлопнул в ладоши и возгласил:
— Метрдотель! Мы откроем обед свиными колбасами, затем, метрдотель, мы продолжим обед свиными колбасками, а завершим мы обед, метрдотель, сладостями — не свиными, но иными, — с винными и не винными напитками. Вот что я называю хорошо составленным меню. И плевать мне на икру и прочие москверности! Эй, подать сюда шампанского!
Итак, они вдоволь полакомились свиными колбасами, свиными колбасками и иными, не свиными, яствами, орошая их винными и не винными напитками. Однако Лали не терпелось вернуться на баржу. После кофе, пока герцог приступал к девятой бутылке шампанского, она незаметно улизнула.
Обе лошади были привязаны на улице, прямо под табличкой с запрещением парковаться. Увидев их, прохожие на несколько мгновений превращались в зевак, а потом вновь обретали свою обычную пешеходную природу. Группка полицейских вяло обсуждала проблему. Всего этого было явно недостаточно, чтобы образовать толпу. Лали не стала задерживаться, — она была едва знакома со Сфеном и Стефом. Позволив себе роскошь взять такси, она остановила его перед бистро на углу, чтобы купить сигарет. Несколько парочек все так же прилежно совершенствовали технику засоса, а алхимики терпеливо дожидались того мига, когда маленький черный аппаратик одобрит технику их дистилляций.
Лали вышла из бистро; проходя по бульвару на набережной, она еще издали завидела толпу, а, подойдя ближе, разглядела полицейские фургоны и пожарные машины.
— Мать твою!.. — сказала она вполголоса. — Что еще там стряслось?
— Строящийся дом рухнул, — сообщил прохожий, шедший ей навстречу. — Он, конечно, был не заселен именно потому, что строился. Там находился один только консьерж. Его как раз сейчас выкапывают из-под обломков. Вас заинтересовало мое разъяснение?
— Слабо, — ответила Лали.
— Ну, на вас не угодишь! — бросил прохожий и с оскорбленным видом удалился.
Бульвар был перегорожен.
— Я там живу, — сказала Лали. — Вон на той барже.
Ее пропустили.
Лали ищет Сидролена. Но Сидролена на барже нет. Лали садится в кубрике, закуривает сигарету, стелет на стол зеленую скатерку и принимается раскладывать пасьянс. А Сидролен тем временем торчит на набережной в толпе зевак. Возле дома кипит работа: расчищают шоссе, пытаются извлечь из-под развалин консьержа, снимают для кино- и фотохроники. Поскольку начинает темнеть, военные подвозят прожекторы. Это весьма великодушно с их стороны, но прожекторы уже не нужны. Наконец из-под обломков извлекают нечто — это труп Ла-Баланса в весьма плачевном состоянии. Его увозят — так же скрытно, как и быстро. Шоссе расчищено, движение восстановлено, зеваки рассасываются в поисках других зрелищ, вновь проходят прохожие — по-прежнему редкие, но теперь еще и ночные. Полицейские, пожарные и военные тоже уходят в ночь.
Стоя у дверцы своей загородки, Сидролен наблюдает, как мало-помалу затихает вся эта хроникально-документальная кутерьма. Повернувшись, он видит свет на борту баржи.
— Гляди-ка! — говорит он вполголоса, — гости мои, что ли, вернулись?
Ни один прохожий ему на это не ответил.
Сидролен спустился по косогору, перебрался по мосткам на баржу и вошел в кубрик. Лали загасила окурок в переполненной пепельнице и улыбнулась.
— Ну как пасьянс — вышел? — спросил Сидролен, садясь напротив.
Лали не ответила, она перевернула новую карту, потом следующую и вдруг, хлопнув себя по лбу, воскликнула:
— А мой чемоданишко! Я же забыла его в камере!
— Могу съездить за ним. На каком вокзале?
— Не берите в голову. Я завтра съезжу сама.
— Как желаете.
После короткого молчания Лали проговорила:
— За мое отсутствие здесь много чего случилось.
— Да ничего особенного. Дом напротив упал на голову консьержу.
— И что же стало с нашим правдоискателем?
— Погиб.
— А вы? Как ваши малярные работы?
— Я безработный.
— Значит, за мое отсутствие все-таки много чего произошло.
После короткого молчания Сидролен проронил:
— Бедняга.
— Кто бедняга?
— Консьерж.
— Почему же это он бедняга? Он зануда и убийца.
— Но ведь он погиб.
— Конечно, смеяться здесь не над чем, но мы прекрасно без него обойдемся. Мы-то ни при чем.
Лали закурила новую сигарету. И добавила:
— Вряд ли этот дом так уж плохо строили. Не мог он рухнуть вот так вот, сам по себе. Разве нет?
После короткого молчания Сидролен ответил:
— Я не архитектор, я маляр.
Он печально улыбнулся и заключил:
— Но что правда, то правда, мы тут ни при чем.
Лали погасила в пепельнице едва начатую сигарету и сказала:
— Пойду приготовлю ужин.
— В холодильнике еще остались сосиски, — ответил Сидролен, — но у меня не хватило духу идти за хлебом. Если хотите, я схожу.
— Не надо, обойдемся и так.
Лали встает, складывает карты и скатерку; когда она уже переступает порог, Сидролен предлагает:
— А не сходить ли нам после ужина в кино?
Вернувшись, они обнаружили на палубе баржи лошадей, а в кубрике гостей. Сидролен идет узнать, как у них дела.
— Ну и влипли же мы! — бодро закричал при виде его герцог. — Наш фургон раздавило в лепешку: на него рухнула бетонная плита. Вы не могли бы пока приютить Сфена и Стефа в трюме?
— Можно попробовать, — сказал Сидролен.
— И это еще не все, — продолжал герцог так же бодро. — Несколько обломков повредили мой уаттомобиль: теперь он целиком и полностью немобилен. А поскольку колымага пешедралевой мамы сегодня днем сломалась сама по себе, я просто не знаю, на чем нам ехать домой.
— А вы собрались домой? — спросил Сидролен.
— Этим же двоим, — добавил герцог, игнорируя последний вопрос, — покорежило их велосипедишко.
— Вернее, тандем с мотором, — поправил аббат Рифент.
Посчитав внимательно, Сидролен констатировал, что число гостей возросло с четырех до шести.
— Прекрасная была машина, — вздохнул монсеньор Биротон.
— Лучше не бывает, — отозвался аббат Рифент.
— Итальянской марки, — сказал монсеньор Биротон.
— Мы купили ее в Тренто, — добавил аббат Рифент.
— Да-да, — подтвердил герцог. — Они там заседали на Соборе.
— И защитили несколько тезисов о монотеизме доисторических народов… — сообщил монсеньор Биротон.
— …о коем неопровержимо свидетельствует их настенная живопись, — закончил аббат Рифент.
— А как ваша невеста? — спросил герцог у Сидролена, позабыв об обоих церковниках. — Разве ее нет здесь?
— Да-да, она здесь, — сказал Сидролен. — Но она пошла спать. Устала.
— Ну еще бы, я понимаю, — вздохнул герцог. — Столько переживаний!..
— Именно, — ответил Сидролен и поторопился добавить: — Сейчас займусь вашими животинами.
И он вышел.
Перед тем как открыть трюм, он принимает позу мыслителя, но не сидячего, а стоячего, и выдерживает ее столь долго, что, наконец, слышит чей-то голос:
— Вам нужно просто положить доску пошире, а мы по ней съедем вниз.
Сидролен повернулся: на него глядели две лошади, а больше никто.
— А как вы подниметесь обратно наверх? — спрашивает он.
— О, вот для этого понадобятся тали и подпруги, — отвечал Сфен. — И некое количество силы, единица которой отныне будет носить мое имя, в тысячу раз более популярное, нежели имя Ньютона.
— Смотрите, спуститесь вниз, да так там и застрянете.
— Ничего, вы что-нибудь придумаете. А пока что у нас нет ни малейшего желания ночевать под открытым небом, тем более вон уже дождь накрапывает. Ты согласен, Стеф?
Поскольку Сидролен все еще не двигался с места, Сфен продолжил в таких словах:
— Время уже позднее. Поищите-ка хорошенько, я уверен, вы найдете достаточно широкую доску. Например, ту, что служит вам мостками.
Сидролен сделал так, как сказал ему Сфен. Пристроив лошадей в трюме, он пошел спать.
