26
Он был в Лондоне уже целый месяц. Месяц он знал, где найти ее в доме кузины на Брук-стрит. И не ехал туда. Каждое утро он вставал, одевался, чтобы ехать туда, и каждое утро находилось какое-то отвлечение, мелкое поручение, случайный знакомый, какой-нибудь предлог подождать.
Возможно, он встретит ее в новом Пантеоне или в саду на музыкальном вечере, где-нибудь в более романтичном месте чем в гостиной, полной утренних посетителей. Возможно, он встретит ее на улице, возьмет за руку и увидит, как вспыхивает от удовольствия ее лицо. Возможно, она уже слышала о его прощении, узнала о его успехе, возможно, она напишет ему письмо, пошлет записку, сделает что-нибудь… что угодно… О, Господи!
Уже месяц С. Т. был любимцем лондонского светского сезона, призом, который оспаривали на приемах, и абсолютной сенсацией, когда он появился на маскараде в Восхолле в своей маске Арлекина и усаженных серебром перчатках. Его фамильное имя всегда давало ему доступ в общество, и если в прошлом его приветствовали как пусть не вполне респектабельного, но пикантного гостя, то теперь он был открыто признан Полуночным Принцем — он стал криком моды.
Все свободное время он проводил, репетируя слова, которые он скажет, когда ее увидит. На любом приеме он беспокоился и бродил, оглядывая гостей, мрачный и нервный, пока не убеждался, что ее нет, и тогда уже чувствовал себя непринужденно. По прошествии первых двух недель он понял, что не встретит ее… Она вообще не бывала в обществе, ее никто не знал, никто о ней не говорил, и вскоре дамы начали с радостью убеждаться, что он становится совсем ручным и доступным для всех.
Он даже принял приглашение на бал в Нортумберленде. Последний раз, когда С.Т. был гостем Хью и Элизабет Перси, он днем или спал, или играл в карты, а ночью занимался любовью под эшафотом. Перси был тогда простым парнем, теперь он наслаждался своим герцогством. Сегодня и эшафот, и незаконный любовник давно были в прошлом, и интерьеры, обновленные Робертом Эдемом, сияли всей своей радужной краской: мрамор в прожилках, красные, золотые и зеленые мозаичные полы, позолоченные статуи, ковры, специально сотканные, чтобы отражать каждую деталь сложного узора разрисованных потолков. Под стать обстановке были и гости герцога, яркие, как экзотические птицы в цветущих джунглях. Трепетали веера, изящно взлетали кружевные манжеты, и запах духов, вина и нарядной толпы наполняли воздух этого теплого июньского вечера.
— Я просто умру, обещаю вам, умру, — кокетничала леди Блэр с С.Т., — если вы не расскажете, что стало с моей жемчужной шпагой и этими крохотными бриллиантовыми капельками.
Он поднял палец и игриво качнул изумруд, свисавший с ее ушка, позволив руке коснуться ее белой шейки.
— Кажется, я отдал ее вашей второй горничной, — улыбаясь, он поднес свою руку к губам и поцеловал ее в том месте, где она коснулась шеи, — после того, как вы уволили ее за нахальство. Неужели ваш муж не мог купить вам ничего лучшего mа paurne?
По ней пробежала восторженная дрожь, ее обнаженные плечи передернулись, а губы кокетливо по-детски надулись.
— О… Может быть, я была несправедлива со своей горничной, но теперь вы не попытаетесь украсть мои серьги?
— Может быть, и украду, — он заглянул ей в глаза. — И потребую поцелуй под угрозой шпаги на пустой дороге.
Она поводила закрытым веером по зеленому бархату его рукава.
— Вы так пугающе свирепы, — пробормотала она. — О, уверена, что буду кричать.
— Но ведь от этого станет еще интереснее, — С.Т. повернул голову. — А что, если ваш муж придет на помощь? Я вижу, что он мчится сюда, вооруженный шампанским и стаканом клерада.
Она со значением закатила глаза, но С.Т. только улыбнулся и наклонил голову в вежливом поклоне, краснощекому мужчине, который пробирался к ним через толпу.
— Лорд Блэр, — произнес он, — рад встрече.
Мужчина холодно вернул кивок.
— Мейтланд, — коротко буркнул он. Он передал жене шампанское и вытащил кружевной платок, вытирая пот, выступивший с краю его напудренного парика.
— Мы занимались воспоминаниями, — сказал С.Т., — я как раз собирался пожаловаться леди Блэр, что по сей день ношу шрам от вашей шпаги.
— Э? — хмурая гримаса лорда Блэра пропала. — Бог ты мой, это было, наверное, лет десять назад! — он покосился на С.Т. — Я думал, что, может, подколол вас, но не был уверен.
— Я месяц пролежал в постели, — жизнерадостно соврал С.Т. — У вас какой-то хитрый выпад налево в квинде. Он застал меня врасплох.
— Вот как? — Лорд Блэр порозовел. Он поглядел направо-налево, потом наклонился к С.Т. — Я ничего не говорил в обществе о нашем поединке. Да и вообще, по-моему, не принято хвалиться своей храбростью, не так ли?
— Несомненно, — подмигнул С.Т. — Но не сердитесь, если я все-таки буду предупреждать других, что с вами ссориться не стоит.
Блэр откашлялся, ярко покраснев. Он ухмыльнулся и хлопнул С.Т. по плечу.
— Что ж, давайте забудем прошлое, а? Вы позволили себе уклониться с пути истинного, устроив засаду на меня и леди Блэр… но не сомневаюсь, что большинство ваших жертв заслуживали своего наказания.
— Мне хотелось бы так думать, — мягко пробормотал С.Т. и воспользовался моментом, чтобы удалиться. Вторая горничная, если он не ошибается, была уволена за нахальство позволить себе быть изнасилованной героическим лордом Блэром и забеременеть от него. С.Т. оставил победителя расписывать во всех красках своей жене схватку, которой никогда не было. Ни один англичанин, кроме Льютона, не мог похвастать тем, что ранил Сеньора дю Минюи. Однако Льютон не смог бы сейчас претендовать на признания и почести, ибо его настоятельно убедили в том, что его интересы требуют продолжительного путешествия по континенту.
Возможно, что его поездку оплатил герцог Клэйборн.
— Вы бесстыдник, — проговорил женский голос в ухо С.Т. Тот обернулся, поклонился хозяйке бала и поднес ее руку к губам.
— Но, надеюсь, не зануда, — сказал он. — В каком проступке вы собираетесь упрекнуть меня? Мне кажется, что я не обесчестил ни одной герцогини.
— О, не сомневаюсь, что вы слишком робки для этого. Кроме того, иметь дело со мной — совсем не то же самое, чем с Блэром, — она задрала нос и надменно посмотрела на него.
— Да, готов держать пари, что со шпагой вы управляетесь лучше него.
Герцогиня тряхнула своими темными локонами.
— Ну вот! Я же говорила, что вы бесстыдник. А Блэр пытается убедить всех, кто соглашается его слушать, что ему когда-то повезло ранить вас!
С.Т. улыбнулся.
— Ранил он вас? — она подняла брови.
— Я не вправе отвечать на этот вопрос, леди.
— Это означает, что не ранил, — удовлетворенно заметила она. — Я так и думала… я так и буду отвечать всем, кто меня спросил об этом. Я слегка улыбнусь, так, как сейчас сделали вы, и шепну: «Он сказал мне, что не вправе говорить об этом» Это доведет Блэра до исступления. Правда?
— Какая забавная мысль. Как поживает ваша очаровательная племянница?
Герцогиня обмахнулась веером.
— О! Она обедает в восемь, ложится спать в три и спит до четырех пополудни; она купается, ездит верхом, танцует.. впрочем, вы сами можете все это увидеть, если присоединитесь к ее поклонникам.
С.Т. нетрудно было вообразить себе юную леди в кругу воздыхателей.
— Я, пожалуй, поберегу силы.
— А она приберегла первый полонез для вас, если, конечно, вы сможете доковылять до нее, мой бедный, мой слабый.
Он поклонился.
— Но, может быть, и вы приберегли этот танец для меня, герцогиня? Пока еще я испытываю некоторый вкус к женщинам, может быть, вы окажете мне честь?
Она улыбнулась и протянула ему руку. С.Т. повел ее мимо колоннады в белый с золотом бальный зал, где при первых торжественных звуках музыки толпа преобразилась в элегантные группы.
Став во главе шествия, он поклонился, а его партнерша присела в поклоне. Он двигался в привычных фигурах танца, одновременно ведя легкий разговор, которому обучился еще сызмала. Не зря его мать, миссис Роберт Мейтланд, была в свое время царицей балов в Лондоне, Париже и Риме. Такую бесцельную легкую болтовню С.Т. считал своей наследственной чертой.
Требовалось лишь проявить немного внимания, чтобы выглядеть галантным и успевать вовремя менять позиции под звук флейты, гобоя и арфы. Он бросил взгляд вдоль ряда танцующих, когда поднял руку герцогини и сделал пирует вокруг нее.
Он увидел Ли. Инстинктивно он продолжал двигаться. Он закончил пирует и двинулся вдоль ряда, механически совпадая в такте с движениями герцогини, уже не слыша музыки, не видя танцоров, занятый только той, кто окажется напротив него в следующей фигуре.
Он не мог сказать, заметила ли она его. Ее лицо было невозмутимо, изумительно прекрасно, ее волосы были подняты наверх и напудрены. Около угла рта была маленькая черная мушка. Казалось, что он не может набрать в легкие достаточно воздуха, что ему не хватает дыхания, что когда он занял свое место напротив ее в фигуре, его тело стало действовать само, независимо от разума. Он даже не глядел на нее, только поднял ее руку, сделал пирует вокруг нее и передвинулся дальше по ряду.
Придя в себя, он задышал тяжело и часто. Идиот! Проклятый болван! Столько он готовился к их встрече, столько сочинил слов, которые собирался ей сказать, оттачивал их в уме, добиваясь их убедительности и неоспоримости… О, Господи… О, ад и все дьяволы… Он поверить не мог в то, что натворил.
Он не увидел ее в упор. Сделал вид, что не знает ее. Может быть, она не поняла этого… Может быть, и она поступила так же? Может быть, после этого бесконечного танца он сможет подойти к ней и объясниться и она поймет его.
Но он посмотрел на нее, и сердце замерло в его груди, и все изящные слова исчезли из памяти.
Танец, наконец, кончился. С.Т. предложил руку герцогине. На какое-то мгновение ему показалось, что она двинется к дальнему концу ряда, но кто-то из дам позвал ее, и С.Т., воспользовавшись случаем, провел герцогиню к ее приятельнице.
Ли прижалась щекой к резному дубу панелей коридора, где она спряталась после танца. Танцевать и веселиться она больше не могла, а видеть, как он смотрит мимо нее, будто ее не существует, было для нее невыносимо.
Она не знала, чего ждала. Объяснения в любви? Сеньора на коленях пред ней? Возможность сказать ему, что она о нем думает?
Лжец! Лицемер! Предатель, кокетливый петух, весь разодетый в зеленое с золотом, с небрежно завязанными на затылке и даже напудренными для приличия волосами, которые так и сверкают в свете свечей.
О-о, все эти ночи, которые она провела без сна, в тревоге за него, думая, что с ним, думая, какая ему грозит опасность. Все эти утренние часы, когда сердце поднималось к горлу, едва они заговаривали с кузиной Кларой о свежих газетах. Что пишут новенького? Какие светские сплетни? Не поймали ли какого-нибудь грабителя на дорогах? Ах, да, такая скука. Нет, пожалуй, ей не хочется сегодня идти в театр.
И потом однажды объявление о его поимке, прощении и прибытии в Лондон. Она ждала.
Ну, почему она допустила, чтобы это так ранило ее? Она ждала любви, нет. Она ни на секунду не верила ему. Она знала, что он из себя представляет. И все-таки, когда Сильверинг и все, что осталось от ее жизни, сгорело перед ее глазами, она повернулась и положила к его ногам свое сердце и все свое существо. Почему он не шел?
Она, действительно, ненавидела его. Ненависть, казалось, заполнила ее жизнь: она все еще ненавидела Джейми Чилтона в его логике, и Голубку Мира, и всех этих глупых девчонок, которые пришли к ней и сказали, что мистер Мейтланд послал их к ней, потому что она знает, что им делать.
Конечно, она знала. Очень легко оказалось заставить голубку назвать свое настоящее имя, легко предсказать, что могущественный Клэрбери примет обратно наследницу такого значительного состояния, куда бы та ни убегала.
У Сладкой Гармонии тоже была семья, готовая с радостью принять ее обратно и сделать все, лишь бы избежать скандала. Ли пристроила и Честь; она постаралась, чтобы все девушки, которых секта Чилтона сделала бездомными, могли где-то устроиться… Но она не простила. Она ненавидела каждую из них.
А больше всего она ненавидела С.Т. Мейтланда. И себя за то, что была такая дура, за то, что страдала, страдала, страдала.
Ей не надо было приходить на этот бал. Конечно, С.Т. должен был быть на нем, овеянный своей легендарной славой. Она слышала о Воксхолле… явился туда в своей маске, индюк надутый, он даже притащил с собой Немо и напугал до смерти всех дам. А ведь волк — это не попугай, чтобы развлекать этих визгливых куртизанок. Тем более, что С.Т, знал, как реагирует Немо на женщин. Надо было Ли остаться дома у кузины, как она делала все эти месяцы… ожидая, надеясь, ненавидя.
Она испугалась, очень испугалась того, что с ней произойдет. Она чувствовала, что превращается в зловредного черного паука, запрятавшегося в свою щелку и глядевшего оттуда на мир, презирая всех и вся за то, что у них было то, чего не было у нее.
Кто-то шел по коридору. Она услыхала, как открылась дверь и звуки отдаленной музыки стали громче. Она почти решила убежать, не в силах отвечать на любые самые доброжелательные вопросы о ее самочувствии, но это привело бы к новым, более подробным расспросам. Так что она осталась на месте, повернувшись к двери в холл, гордая и надменная.
— Ли? — мягко произнес он, и при звуке его голоса ее подбородок поднялся выше, а спина стала еще прямее, пальцы сомкнулись на краю стола, до боли крепко.
Сеньор вышел из тени на свет. Ли яростно глядела на него, мечтая только об одном — чтобы убить его взглядом. Но он остановился на месте, живой, сверкающий, в мягком свете люстры над головой.
— Я хотел тебя увидеть, — тихо сказал он. Она высоко держала подбородок.
— Прошу прощения? — спросила она ледяным голосом.
— Я хотел тебя видеть, — повторил он, — Я… не знаю почему я не пришел.
Она просто стояла и смотрела на него, подавляя подступающее жжение в глазах. Когда слезы были уже готовы пролиться, она резко отвернула лицо в сторону.
— Ты слышала, что меня простили? — спросил он.
— По-моему, это известно всем, — напряженно ответила Ли.
Он замолчал. Она уставилась на угол стола, рассматривая на его полированной поверхности отражение своего лица.
— Ли, — сказал он странным голосом, — не окажешь ли ты мне честь…
Он не договорил. Она посмотрела вверх. Он глядел на нее, как будто ожидая, что она скажет. Когда она посмотрела ему в глаза, он отвел взгляд, как будто был чем-то смущен, и неуклюже наклонил голову.
— Я больше не танцую сегодня, спасибо, — деревянным голосом ответила она, — У меня болит голова.
Он опустил глаза на кисточки, украшавшие эфес его парадной шпаги, перебирая пальцами плетеный шелк.
— Я вижу, — сказал он, — сожалею.
Он коротко поклонился, повернулся и исчез в тени неосвещенного коридора.
Ли сглотнула. Плакать она сейчас не могла. Слез было недостаточно для ее страдания.
С.Т. явился на Брук-стрит на следующий день. Он должен был это сделать. Должен был. Он стоял в холле, пока его визитную карточку понесли наверх к Ли, губы его были сжаты, глаза смотрели строго перед собой на пятую ступеньку лестницы. Он повторял про себя, что он собирается ей сказать.
Во время этого ожидания он почувствовал, как покидает его мужество. Дворецкий провел его наверх. Пока слуга провозглашал: «Мистер Мейтланд», С.Т. стоял в дверях гостиной и пытался разглядеть Ли среди визитеров, сидевших на составленных в кружок стульях. Но встала и встретила его у дверей маленькая пухленькая женщина.
— Я миссис Пэттон, — пробормотала она, когда после многозначительной паузы возобновился общий разговор. — Моя кузина еще не спускалась.
С.Т. склонился к ее руке. Кружево его манжет падало бледной пеной.
— Я счел за честь выразить свое почтение, — произнес он нейтрально строгим тоном, неуверенный, однако, как примут его с его сомнительной репутацией в этом респектабельном доме. — Боюсь, что я вам неизвестен.
Но кузина Ли, миссис Пэттон, только с любопытством посмотрела на него и прошептала:
— Так входите и познакомьтесь со всеми, — на ее круглом пице появились лукавые ямочки. — Хотя ваша любопытная репутация опередила вас. Мы все безумно хотим встретиться с мистером Мейтландом. Уверена, что Ли не упоминала, что знакома с вами, иначе я бы заставила ее представить вас, сэр, нашему дому.
— Да, я много потерял, что до сих пор не представлен вам, — вежливо сказал он. Она улыбнулась.
— Вы, наверное, встретили Ли во Франции? Несчастное дитя, она почти ничего не писала нам оттуда, — она наклонилась к нему. — Ей столько досталось. — Она продолжала, понизив голос, — это было так благородно со стороны подруги ее матери, как ее имя? — да, миссис Льюик-Харет, увезти ее для перемены обстановки после всех этих трагедий. Мне грустно, что я не смогла сама этого сделать, но я должна была родить моего маленького Чарльза. Боже мой… Это было слишком тяжело для такой молодой девушки, все это вынести… Бедняжка, я плакала над ней. И так долго отсутствовать! Больше года! Мы получили только одно письмо из Авиньона. Полагаю, что она не могла заставить себя писать. А потом этот пожар… Это невыносимо! — миссис Пэттон положила руку на локоть С.Т. — По правде сказать, мне не кажется, что ей становится лучше. Мне, наконец, удалось прошлой ночью уговорить ее в первый раз за все время, что она у нас, выехать в свет, а сегодня, — она грустно покачала головой, — я рада, что вы пришли, сэр.
— Вы великодушны, — сказал он, — спасибо вам. Я не ожидал, что встречу в вашем доме столько гостей.
— Я считаю, что ей нужно отвлечься, — нахмурилась миссис Пэттон. — С тех пор, как она вернулась, она не видится даже со своими друзьями детства, — она импульсивно взяла его за руку. — Мистер Мейтланд, я буду рада любому, кто заставит ее хоть раз улыбнуться так, как она улыбалась раньше. Кому угодно буду рада. Даже трубочисту! — она покраснела и прикусила губу. — Трубочист! Не принимайте это на свой счет. Конечно, я не хочу сказать, что ваша душа так черна, как сажа. Прошлое есть прошлое, но я не имею права попрекать вас им, если сам король этого не делает. Кроме того, — она кокетливо глянула на него, — вы ведь светский лев — желанный гость всех гостиных. Я буду всем рассказывать, что удостоилась принимать в своем доме знаменитого грабителя!
— Благодарю вас, — он поискал слова и потом, посмотрев на ее пухленькое милое личико, добавил, — за ваше доброе сердце.
С ее лица исчезло лукавство. Она задрала голову и посмотрела на него с новым интересом:
— Какой вы необычный человек!
С.Т. переступил с ноги на ногу, чувствуя себя неуверенно под этим проницательным женским взглядом.
— Как вы думаете, погода еще продержится, — спросил он небрежно.
— Не имею ни малейшего понятия, — сказала она, подтягивая его к кругу сидящих. — Можно предложить вам чаю? Миссис Чолмонд, разрешите представить вам мистера Мейтланда, нашего потрясающего грабителя с большой дороги. Пожалуйста, займите его, а я поднимусь наверх посмотреть, что задерживает леди Ли.
С.Т. стоял, цедил чай и делал все возможное, чтобы казаться этим достойным леди ручным и кротким. Их первоначальная настороженность начала таять, и к тому времени, как миссис Пэттон вернулась, они извлекли из него интересную информацию: оказывается, он остановился у Чайльдов в Остер-парке, и смог поэтому описать им новые стулья миссис Чайльд со спинками в виде античной лиры.
Миссис Пэттон подошла к нему.
— Я должна принести вам свои извинения, мистер Мейтланд. Леди Ли нездорова. Боюсь, что сегодня она к нам не присоединится.
С.Т. опустил глаза под ее проницательным взглядом. Конечно, Ли не захочет увидеться с ним. Черт! А чего он ожидал? Он почувствовал, что краснеет. Все дамы смотрели на него.
— Мне очень жаль слышать это, — проговорил он бесстрастным тоном.
Миссис Пэттон взяла его руку, когда он раскланивался на прощание.
— Может быть, в другой раз, — сказала она.
Он почувствовал, как ему в ладонь вложили маленький сложенный листок бумаги. Его пальцы сжались.
— В другой раз, — повторил он механически. Дверь гостиной закрылась за ним. Он остановился в полутемном холле и развернул записку. «Она гуляет в саду, — говорилось в ней, — Джексон вам покажет».
У подножья лестницы стоял дворецкий и выжидающе смотрел на него. С.Т. набрал в грудь побольше воздуха, смял записку в руке и спустился.
Ли привыкла принимать как данность то, что ее рассудок играет с ней в карты. Так, какой-нибудь звук мог заставить ее обернуться, ожидая увидеть за спиной отца, или, увидев очаровательный шарф, подумать: «Анне понравится». Сначала эти моменты были очень частыми, как сны, но постепенно они стали выцветать и стали случаться реже. И все-таки, когда до нее донеслись шаги и запах, сильный запах свежесрезанной лаванды, она бездумно подняла голову и только потом поняла, что этот запах был только воспоминанием, а не реальным человеком, и место было другим, не там, где она была сейчас, а там, где пыль и солнце смешивались воедино в разрушенном дворе замка.
Она не может обернуться и увидеть Сеньора, стоящего там среди своих сорняков и диких зарослей.
Она захлопнула маленький — в восьмую часть листа томик «Сна в летнюю ночь» и склонила голову на руку, не слушая мягких укоров кузины. Клара действительно очень хотела помочь, Ли знала это, и все же этот нажим, заставляющий ее вернуться к жизни, к внешнему миру, только делал Ли еще более несчастной и злой. У нее ничего не было, никого и ничего. Все предало ее… Даже ее месть, которая лишила ее Сильверинга и дала ей в награду только горечь. Ей становилось все хуже и хуже… еще больнее. Так долго страдать не из-за семьи, которую она потеряла, но из-за человека, который в любви знал только кокетство и похоть, который мог посмотреть сквозь нее так, как будто ее не существовало, а потом бессердечно пригласить ее танцевать.
Она так старалась закрыть от него свое сердце, и так ужасно проиграла.
Кто-то подошел и остановился на посыпанной гравием дорожке около нее, но ей не хотелось поднимать голову и открывать глаза. Она хотела ничего не чувствовать. Не думать, не терпеть, даже не существовать.
— Пожалуйста, Клара, — прошептала она, — Клара, пожалуйста, уйди.
Легкое шуршание шелка. Теплые руки взяли ее за щеки, не женское мягкое прикосновение, а сильные нежные пальцы, которые ласкали ее лицо, обдавая сильным ароматом лаванды. Она открыла глаза, и он был здесь перед ней, на коленях, живой, настоящий. И — Солнышко, — мягко произнес он и притянул поближе к себе, прислонил ее голову к своему плечу. На какой-то момент было все: утешение и уединение, и любовь, которую она так отчаянно хотела, такая любовь, какая была у нее всю жизнь, непоколебимая и охранительная. Она прижалась лицом к его камзолу, горло ее болело.
— А, ты так хорошо все делаешь, — шептала она, — шарлатан проклятый.
Он не говорил, не качал головой, не отрицал этого. Ли вскинула руки ему на плечи и выпрямилась, оттолкнувшись верх. Надушенная пудра с ее волос осыпала выцветший шелк камзола, смешалась с запахом лаванды от раздавленных стеблей в его руках. Он осторожно положил свой растрепанный букетик на мраморную скамью около нее.
— Я увидел их у порога, — сказал он, не поднимая глаз.
Потом потрогал пальцем один из раздавленных цветов и тихо спросил: — Ты пошлешь меня к черту?
Она смотрела на его склоненную голову. Он поднял лицо, посмотрел на нее серьезно, зеленые глаза и насмешливые брови были неподвижны, а сам он был несколько неуверен, как сатир, наблюдающий из чащи густого леса.
— Я думаю, что кузина не обратит внимания на то, что ты сорвал ее цветы, — ответила она, надменно делая вид, что не так поняла его.
Он медленно вздохнул и поднялся. Ли смотрела на металлические отражения пуговиц его камзола. Свои руки она сложила на коленях.
Слегка повернувшись в сторону, он провел по распустившемуся цветку розы костяшками пальцев.
— Ли, я… — он оторвал лепесток. — Я знаю, ты рассержена. Я очень сожалею, что не пришел раньше. Я очень сожалею.
— Вы очень ошибаетесь, — сказала она. — Я совсем не ждала, что вы придете.
Он оторвал еще один лепесток и, держа его между пальцами, разорвал пополам, сложил, еще разорвал.
— Не ждала?
Она подняла на него глаза.
— А почему я должна была ждать? Разорванные кусочки розового лепестка полетели на землю.
— Да, конечно, — тихо проговорил он тусклым голосом. — Почему ты должна была ждать?
Ли смотрела, как он оторвал еще два лепестка и свернул их в трубочку большим и указательным пальцем. Он продолжал рвать лепесток за лепестком.
— Я пришел, потому что хотел видеть тебя, — резко сказал он, хмуро рассматривая наполовину оборванную розу. — Я хочу разговаривать с тобой, — он оторвал еще лепесток. — Ты мне нужна.
Она сжала руки в коленях.
— Я нахожу ваш разговор неинтересным.
— Ли, — покаянно сказал он.
«Оставь меня в покое, — думала она. — Уходи. Не начинай этот фарс сначала. Пожалуйста, не надо». Он вертел в пальцах поникший цветок.
— Ты все еще сердишься?
— Я не сержусь. Я сделала то, к чему стремилась. Я только… хотела бы… чтобы мой дом не сгорел.
Он закрыл глаза.
— Я не должен был оставлять тебя там одну. Я не хотел этого. — Розовые лепестки осыпались дождем, оставив голый стебель. — Я был проклятым дураком.
— Ты был в опасности. Почему ты должен был оставаться?
Он повернул голову с легким хриплым смешком.
— Это похоже на кошмар. Ты говоришь все не то.
— Неужели. Я прошу у вас прощения.
— Ли… Я теперь прощен, — сказал он.
— Я знаю. Примите мои поздравления.
— Ли… — в его голосе звучало странное напряжение, рчти мольба.
Она подняла на него глаза. Он смотрел на нее, а потом пустил глаза на розу.
— Не окажешь ли ты мне, — он крепко сжал стебель оборванного цветка, ломая его в руке, — э… честь… — он свернул зеленый стебель в кривой круг.
Беспокойные движения его пальцев привели к тому, что он укололся шипом. Он прижал укол подушечкой пальца и сжал кулак, медленно, загоняя в нее шип, как будто он вообще не чувствовал боли. — Не окажете ли вы мне честь… — начал он снова.
Ли подняла голову, наблюдая, как вонзается шип и как расползалось от него кровавое пятно. До нее медленно начинало доходить.
Она посмотрела ему в глаза. Лицо его застыло, оно было почти белым. Он сделал шаг назад и сказал:
— Могу ли я просить чести танцевать с вами ридотто у миссис Чайльд в следующий вторник?
Мистер Хорейс Уолпол стоял с Ли и миссис Пэттон в столовой Остера-парка, где их хозяйка устроила легкий ужин после арфового концерта.
— Все Перси и Сеймуры из Сайгона должны скончаться от зависти, как вы считаете? — мистер Уолпол суетливо помахал платком и оглянулся вокруг на стены и потолок, расписанный белым тонким узором по розовому и зеленому фону. — Еще один шедевр Эфма! Какой вкус! Какое изобилие! — он слегка наклонился к Кларе. — Какие расходы! — пробормотал он. — Решительно вакхические.
— Но где же те самые стулья? — спросила миссис Пэттон, оборачиваясь, — я хочу увидеть стулья в форме лиры Аполлона!
— Вдоль стены, кузина Клара, — заметила Ли, кивая на угол переполненной людьми комнаты. — Вон там один.
— Как модно! Пойдемте, мистер Уолпол, я хочу посидеть для пробы на одном из этих чудес.
— Обязательно посидите, дорогая. Но начинаются танцы — это очень смелое нововведение. Миссис Чайльд не хочет по старой моде просто садиться за ужин. Мы должны быть современными. Могу ли я просить вас прогуляться по галерее? Она, знаете ли, сто тридцать футов длиной.
— Это непреодолимая длина, — согласилась она, — но если мне захочется поупражняться, я лучше потренирую шею, разглядывая бенсовский потолок над лестницей. Возьмите с собой вместо меня леди Ли.
— С несказанным удовольствием, — он поклонился Ли, шаркнув ногой в балетном стиле на цыпочках. — Если она согласна.
Ли оперлась на протянутую руку. Она не собиралась принимать это предложение. Она сказала С.Т., что не придет. Но в последующие дни она продолжала думать об этом моменте в саду своей кузины, о том, как он держал сломанную розу, пока у него не показалась кровь. И в этот день утром она ошеломила Клару и немного саму себя, согласившись с ежедневным уже механическим предложением кузины, чтобы Ли приняла участие в каком-нибудь предстоящем светском развлечении. Она согласилась поехать из города в Уиндмилл-Лейн. Клара отзывалась с энтузиазмом и настояла, чтобы Ли появилась в одном из недавно заказанных ею платьев. Портниха миссис Пэттон в течение часа сделала некоторые измерения и переделки в фиолетовом шелковом платье, подшивая и поддерживая серебряное кружево, чтобы оно хорошо закрывало локти. Своими собственными руками Клара выбрала веер и аметистовое ожерелье, специально, чтобы оно сочеталось с цветочной гаммой вышивки на корсаже и привлекало внимание к декольте. Остаток дня прошел в принятии ванны, причесывании волос: их надушили, завили, начесали и украсили перьями. И все это время парикмахер горько сетовал по поводу слишком коротких волос Ли.
Она еще не видела С.Т. Его не было на концерте, когда зеленая дамская гостиная была полна гостей, сидевших напротив арфиста. С.Т. не стоял рядом с хозяевами, когда они приветствовали своих гостей. Не видно было его и среди игроков в карты, расположившихся в библиотеке. Она уже начала думать, что он покинул Огтерм, когда увидела, как он появился на галерее, войдя через дверь в середине этой длинной комнаты.
Мистер Уолпол как раз вел ее танцевать. Она только мельком увидела золотую фигуру Сеньора в бронзовом свете барката с блондами и, повернувшись, вступила в бойкий гавот. Она видела его иногда между фигурами. Он не отошел от двери, но стоял там, положив руку на эфес своей придворной шпаги, небрежно облокотившись на косяк.
Ее наполнила странная легкость, от которой кружилась голова. Она почувствовала, что улыбается. Ощутила удовольствие от танца, от этого вечера, от мистера Уолпола, от цвета шпалер. Он был здесь. Он не уехал. Когда танец кончился, она последовала за мистером Уолполом к стене недалеко от Сеньора. У нее не было выбора, она не могла заставить себя приблизиться к нему, даже если бы это было прилично. Как странно чувствовать себя отчужденной этикетом и эмоциями с человеком, с которым она лежала в постели, который касался ее обнаженной кожи, целовал и ласкал ее и шептал, что любит ее. С этим человеком она делила жизнь и смерть, вкус дыма и крови. Она хотела спросить его, где Немо, как поживает Мистраль, выучил ли он новые трюки. Она хотела рассказать ему, что Сирокко и Гнедой здоровы и за ними хорошо ухаживают в конюшне мистера Пэттона, и их каждый день выезжает мальчик, которого она сама выбрала.
Она хотела поговорить с ним обо всех этих вещах, делах, которые не пришли ей в голову там, в саду, обо всех этих вопросах, которые, казалось, пробивались через лед, сковавший ее душу, и который теперь трескался внутри воспоминаний о том, как он мучил розу.
Клара несколько раз выходила из столовой с небольшой группой друзей. Мистер Уолпол немедленно стал приглашать ее на танец, и на этот раз она согласилась. Среди этих разговоров и комплиментов Ли тихо стояла и наблюдала, как ее кузина об руку с мистером Уолполом прошла на галерею. Зазвучала музыка. Затрепетали веера и засверкали драгоценности, леди стали кивать, а джентльмены улыбаться. Кто-то тронул ее сзади за локоть.
— Миледи, — проговорил Сеньор, — мой танец.
В этом приглашении не было ни особой грации, ни элегантности, которых, как было известно, у него избыток. Он стоял, лениво опершись одной рукой на спинку обитого светло-зеленым дамаском стула. Но челюсть его отвердела, он пристально смотрел на нее, не сводя глаз.
Ли запрокинула голову и слегка присела. Робкая улыбка, которую она не могла сдержать, подняла уголки ее губ.
Он выпрямился. Когда он отпустил стул, то двигался как-то странно, запинаясь, и когда Ли взяла его за руку, то почувствовала легкий запах спиртного.
Они встали в позицию. Он слегка качнулся, и удержался на ногах, опершись о ее руку. Она посмотрела на него сквозь ресницы. Видимо, он выпил слишком много для сложного салонного танца.
Но танцоры уже построились, приветствуя друг друга поклонами и приседаниями. Сеньор только слегка кивнул. Он пристально уставился на нее, хмуря брови со зверским напряжением. Струйка пота покатилась по его напудренному виску. Она почувствовала такой всплеск любви и нежности, он был настолько родной, настолько частью его прошлого и настоящего, что месяцы черных мук и отчаяния, казалось, растворились в тумане, исчезли вдали.
В такт музыке пары соединяли руки и выступали друг перед другом. Он двигался вместе с остальными, делая шаг вперед, рука все крепче сжимала ее руку. На мгновение она приняла на свою поднятую руку всю тяжесть его движения, затем от оттолкнулся от нее. Он зашатался, отступая назад и не сводя глаз с Ли. Пара во главе цепочки пошла по ряду между ними, ряд открылся, он крепко схватил ее руки, начиная пируэт.
Ли устойчиво держала его, прикладывая все свои силы. Они прошли по окружности, описывающей квадрат, но когда партнеры оставили друг друга и начали двигаться кругами в противоположных направлениях, меняя руки с приближающимися танцорами, он потерял равновесие. Сначала он вывел из равновесия еще одну даму, отступив слишком далеко и споткнувшись под ноги ее партнеру, его плечо сильно ударило другого мужчину.
Танец расстроился. Сеньор стоял, расставив ноги, его напряжение исчезло и перешло в полное отчаяние, а танец, обойдя его, продолжался дальше.
Ли увидела выражение отчаяния на его лице и внезапно все поняла. Она отпустила руку своего партнера по танцу и быстро двинулась к С. Т., ослепительно улыбаясь другим партнерам.
— Ужасно пьян, — говорила она, качая головой. Он не сводил с нее глаз и неровно дышал. Когда она схватила его за руку, он стал противиться повороту. Она видела панику в его глазах.
— Мистер Мейтланд, — успокаивающе сказала она, — давайте подышим свежим воздухом и предоставим танцу продолжаться без нас.
Его пальцы вцепились в ее плечо, как будто это был якорь спасения.
— Медленно, — пробормотал он под прикрытием музыки. — О, Боже, не дай мне упасть.
— Не дам. Они думают, что ты пьян как сапожник.
Танец за их спиной продолжался, на их место стала другая пара, им вслед крикнули несколько шуток. Толпа стоявших сбоку доброжелательно расступилась. Жесткая хватка Сеньора немного ослабла. Казалось, он приобрел устойчивость по мере их движения по прямой через дверь в большой холл. В его внезапном прохладном сумраке они были почти одни. Только несколько пар возвращались с ужина через гостиную Бледные гипсовые пилястры, римские урны и статуи мягко светились на пепельно-сером фоне спокойным контрастом свету и цвету отдельных комнат. Ли остановилась было, но Сеньор двинулся вперед.
— Наружу, — сказал он, — я хочу выйти отсюда. Привратник открыл им переднюю дверь. Ночной воздух освежил Ли. Двор не был освещен, полутемный холл соединяв его и двери крыла — с темными рядами окон. В дальнем конце поднимались призрачные греческие колонны внешнего портика. С.Т. продолжал идти.
Они достигли первого ряда колонн. Он прошел мимо них, прошел ко второму ряду храмовых колонн и остановился. Прямо впереди была широкая лестница, которая вела к подъездной аллее во двор. Ли едва могла разглядеть бледную массу камня, но знала, что он здесь. Она осматривала ее днем. В Лондоне на развлечение они бы приехали не раньше одиннадцати, в сельский Миддельсекс все приехали до того, как стемнело. Позднее здесь будет вереница экипажей, возвращающихся в Лондон под вооруженной охраной, любезно предоставляемой их хозяевами. Никто не уезжал домой один или рано. Слишком много на дорогах грабителей.
С. Т. отпустил ее и тяжело облокотился на колонну.
— Проклятье, — резко прошептал он. — Проклятье, проклятье, проклятье.
— Когда это с тобой произошло? — спросила она, не нуждаясь в объяснении, что у него болит.
— Сегодня утром, — голос его звучал сурово. — Я проснулся и шевельнул головой, и комната закружилась, — он сердито фыркнул, — я не мог поверить этому. Я думал, что это пройдет. Я думал… что если я выпью, то смогу… взять себя под контроль. Но я забыл… Боже, как легко забыть, как чувствуешь себя при этом! Я думал, что смогу танцевать, — он насмешливо ухмыльнулся. — Танцевать!
Ли молчала. Она следила за ним, глаза видели его темный силуэт на фоне бледной колонны.
— Думаешь, никто не догадался? — спросил он.
— Нет, — ответила она.
— Пари, — пробормотал он. — Как прелестно и как вульгарно! Знаменитый Принц Полуночи стал пьяницей и растворился в деревянных панелях.
— Ты много пил? — спросила она мягко, — может быть…
— Если бы так! Нет, я выпил каплю бренди. Если бы я напился… — яростно добавил он, — может, тогда мне было бы все равно.
Она отошла на несколько футов, вниз по ступеням и села на каменный парапет, окаймлявший лестницу. Широкий камень был прохладным и твердым под ее руками…
— Я не смогу ездить верхом, — сказал он с каким-то отчаянным удивлением.
— Мы найдем врача, — она говорила твердым спокойным голосом. — Мы вылечим тебя.
Если ему было, что сказать, то он ответил бы про себя. Легкий ветерок доносил звуки музыки. Где-то вдалеке мекал ягненок, звал мать. Тревожный фон для веселой мелодии.
— Где Немо? — спросила она.
— На весь день заперт в стойле. Я не могу позволить ему бродить по парку.
— Может пойдем и возьмем его.
— Сейчас? — он фыркнул. — Только если ты считаешь, что сможешь состязаться с волком в скорости в этом прелестно идущем тебе бальном платье. Уверяю тебя, любовь моя, что я не смогу.
Ее глаза привыкли к темноте, она видела силуэты деревьев на горизонте и слабый отсвет маленького озерца в конце парка.
— Я действительно твоя любовь? — спросила она. Слабый свет из двери упал на него, освещая его лицо, одежду и колонну, превращая все это в подобие гравюры: свет на черном фоне, как будто он сам был одной из своих удивительных картин.
— Я прошу тебя, не смейся надо мной, — сказал он, — не сейчас, прошу тебя.
— Я не смеюсь над тобой, — она замолчала и робко добавила. — Не хотелось ли тебе в последнее время попросить меня о какой-нибудь особой любезности? Какую-то честь, которую я могу тебе оказать?
Он отвернулся.
— Легкое затмение, — пробормотал он. — Не обращай внимания.
Ее застенчивая улыбка исчезла.
— Не обращать внимания? — неуверенно спросила она. Он стоял молча.
Слабый огонек счастья, который рос в ее сердце с тех пор, как она увидела его, стоящим на галерее, стал гаснуть.
— Не обращать внимания? — повторила она пересохшим горлом.
Он отвернулся от нее. Воздух, казалось, с трудом входил в легкие.
— Ты забыл обо всем? — робко спросила она.
Он дернулся от нее в сторону, тень — на фоне тени.
— Я не могу, — внезапно прорычал он, — я не достоин счастья!
Ли набрала в грудь воздуха. Она встала.
— Значит, я была права все время, — холодно сказала она. — Твое представление о любви, привязанностях — это не более чем галантные слова и животная страсть, ты взял мое сердце бесцельно. Ты вытащил меня снова к жизни просто так, для своего развлечения.
— Нет, — прошептал он, — это неправда.
Ее голос дрожал.
— Тогда скажи мне, зачем? Скажи мне, зачем я должна была научиться любить тебя, чтобы быть брошенной? Скажи мне, почему я снова должна терзаться? У тебя теперь нет даже обычного оправдания, что ты, мол, вне закона. Только бессердечное равнодушие.
— Ты ведь не хочешь такого меня! Посмотри хорошенько!
— Что ты знаешь о том, чего я хочу? Ты так был занят, изображая принца! Таинственного грабителя, знаменитого своими приключениями, — она щелчком открыла веер и сделала ему на ступенях изысканный реверанс. — Когда снова выйдете на дорогу, месье? Как будете дальше зарабатывать славу? Или будете жить прошлым? Всегда?
— О, нет… не всегда, — мягко сказал он.
— Неужели. Они ведь вас скоро забудут.
— Да, они забудут, — в его тихом голосе звучали саркастические ноты.
Ли отвернулась, посмотрела на парк. Приложила пальцы к губам. Ее трясло. Далеко на горизонте, за темной массой деревьев тысяча маленьких шаров на улицах Лондона создавали на небе слабый отсвет.
— Я не забуду, — сказала она.
Он коснулся ее, его рука легла на изгиб ее шеи, тронула напудренные локоны на затылке.
— И я не забуду. Я буду помнить тебя до конца своих дней, Солнышко.
Она прикусила губу и повернулась к нему.
— Этого мало. Такое жалкое обещаньице.
Он опустил руку.
— А чего тебе хочется? — горько сказал он. — Сеньора де Минюи? Десятидневное чудо? Теперь я посажен в клетку, заласкан, превратился в ничто! Да, они устанут от меня. Ты думаешь, я не рассчитывал на это? Что я еще могу тебе дать?
— Себя.
— Меня! — закричал он, и эхо прозвучало во дворе. — Что такое я? — он отпустил колонну, затем прислонился к мрамору спиною, раскинув ладони и приложив щеку к камню. — Я сам себя изобрел. Я сделал маску, я изобразил себя. И все в это верят, кроме тебя. — Ли стояла молча.
— Ты сделала из меня труса, ты знаешь это? — он рассмеялся, глухой звук в пустом дворе. — Я никогда ничего всерьез не боялся, пока меня не простили.
— Я не понимаю, — мучительно спросила она.
— Не понимаешь? Я думаю, ты понимала с самого начала. Ты презирала все это, Солнышко, все иллюзии. Ты всегда признавала только честность, а я выдумки и обман. И когда пришло время выйти на свет, я это понял, — он прижался лбом к колонне. — Будь ты проклята, Ли, почему ты не хотела верить в меня? Ты единственная. Единственная не хотела верить. А теперь слишком, слишком поздно.
Она стояла, сложив руки. Ее трясло.
— Слишком поздно? Для чего?
— Посмотри на меня, — он оттолкнулся от колонны, держась от нее на расстоянии вытянутой руки. — Дьяволы ада — посмотрите на меня! — орал он в небо. — Я не могу стоять, чтобы у меня не кружилась голова. Ты же могла вернуться в…
— Нет, не могла, — закричала она. — И никогда не смогу.
Он нахмурился.
— Я уйду в море. Однажды это сработало. — Он недовольно фыркнул. — Но что потом? Ну, снова это меня вылечит. Как долго это продлится? Где я снова проснусь клоуном?
С хриплым злым смешком он ударил плечом о колонну и снова встал, прислонившись к ней.
— Это не имеет значения, — сказала она напряженно, — все это не имеет значения.
— Для меня имеет, — непреклонно ответил он. Ли почувствовала, как на нее наплывает чувство бессилия, она беспомощно тонет под действием сил, с которыми ей не справиться.
— И ради этого ты меня покидаешь? Неужели ты на самом деле такой гордый?
Он смотрел мимо нее в темноту пустого парка и холодной ночи.
— Разве это гордость? — голос его изменился. Она едва могла его расслышать, таким мягким он стал. — Я хотел дать тебе лучшего себя, — Он все еще не смотрел на нее. — Мне кажется, это любовь.
В ночном воздухе плыл менуэт, звуки клавикордов переливались нежным водопадом мелодии.
— Монсеньор, — прошептала она. — Ты не знаешь, что в тебе лучшее.
Он поднял руку и потер ухо, блонды покачивались бледным фонтаном вокруг его запястья.
— Да, они поразительно неуловимы, мои добродетели, — сказал он горестно. — Не могу их никак удержать.
Ли разгладила юбку и сделала шаг в его сторону.
— Храбрость — это добродетель, разве нет?
Он повернул к ней голову. Лицо его было в тени, а рука и рукав золотистого бархатного камзола освещены.
— Одна из самых болезненных, — ответил он.
— Странно, — сказала она, — почему мне так часто хотелось, чтобы у тебя ее было поменьше?
— Не знаю, — казалось, он был в замешательстве. — Но думаю, что у меня ее не так много, как ты себе представляешь.
Она рассмеялась беспомощным смехом.
— Наверное, все-таки гораздо больше, чем мне кажется. Помоги, Боже, тому, кто ждет тебя и волнуется.
Он пошевелился, его придворная шпага с металлическим звуком царапнула по мраморной колонне. Смолкли последние аккорды музыки — менуэт закончился. Прислушиваясь к отдаленному говору гостей, она сжала в кулаке сложенный веер, сминая пушистые перья на его краю.
— Ты вообще-то любишь меня или нет? — внезапно спросила она.
Он придвинулся к ней поближе, так близко, что она почувствовала тепло его тела. — Солнышко… Я люблю тебя. Я лелею тебя в сердце. Но не могу отдаться этой любви.
Она склонила голову, играя веером.
— Удивляюсь тебе. Сеньор… Если для тебя такое значение имеют в любви добродетели любимой, то как же я смогла пробудить в тебе столь нежное чувство? — она посмотрела в парк и куснула губу. — Ты же видел только самые неприятные мои черты. Это уж точно.
— Ты красивая.
Она оглянулась через плечо.
— Значит, ты любил меня за это? За мою внешность?
— Нет.
— А за что тогда? Какие добродетели ты во мне видишь? Что лучшее в себе я тебе давала?
— Твоя храбрость, — сказал он. — Твоя стойкость. Твое гордое сердце.
Она иронически улыбнулась.
— За это можно любить королевских конных гвардейцев, Сеньор. Вот уж кто горд, стоек и храбр!
— Это еще не все, — он придвинулся и сжал ее плечи. — Далеко не все.
— Нет? А что же еще? — она закусила губу. — Горечь, месть и печаль — не думаю, что эти мои черты выглядят обольстительными. К тому же — где мне равняться с твоим искусством верховой езды, с твоим умением носить маску, владеть шпагой, с твоими смелыми вылазками, монсеньор де Минюи!
Его рука крепко сжала ее руку. Она почувствовала его быстрое и глубокое дыхание на своих обнаженных плечах. Он наклонил голову, повернул к ней лицо.
— Гордость и отвага. Красота. Все это. Все это… — он прижался губами к ее волосам. — Я не умею хорошо объяснить.
Ли выскользнула из его объятий и повернулась к нему, глядя, однако, не на него, а на рисунок своего потрепанного веера. Он сделал движение, снова дотронулся до нее. Потом уронил руку.
— Прелестная и храбрая — он опять замолк. — Но дело не в этом. Совсем не в этом.
За портиком, невидимой лужайкой, озеро светилось слабым отражением звездного света и фонарей.
Он смотрел в темноту забвения. Потом покачал головой и неуверенно сдавленно рассмеялся.
— Ты первая сказала слово «вместе».
Она подняла голову и посмотрела на него. Отдаленный свет фонаря осветил выражение его лица, когда он посмотрел ей в глаза. Он застыл на месте, как будто осознавая значение собственных слов. Казалось, что он потрясен открывшимся ему.
— Да, вместе, — прошептала она, выпрямившись, как струна, — бок о бок. Одной семьей.
— Ли, — в его голосе звучало отчаяние. — Я не знаю, как это делается. Я никогда… никогда, никогда… Я не знаю, как это делается.
— Как делается это? — изумленно спросила она.
— Как быть семьей? Бога ради. Все, что я знаю, это каким был я. Я пытался показать тебе, каков я, но все, что я пытался сделать, ты отвергала. Я говорил тебе, что люблю тебя, а ты не верила мне. Я показывал тебе лучшее в себе: я дрался, ездил верхом, делал все, что мог… А теперь это все снова ушло, и я не более, чем… — он резко махнул рукой, — чем тень! Не лучше того, чем я был, когда ты меня нашла… и теперь ты говоришь, что хочешь меня? Если это и есть «вместе», если это и есть любовь — то, что я прихожу к тебе от слабости… Ли… я не могу. Я не могу так любить.
Она смотрела на него. Веселая музыка плыла в неподвижном воздухе.
— Сеньор, — произнесла она. — Я люблю аллеманду. Потанцуйте со мной.
— Я не могу танцевать! — яростно сказал он.
Она взяла его за руки.
— Потанцуйте со мной.
— Я не могу, я упаду…
— Я поддержу вас, — она взяла его пальцы в свои.
Он попытался вырвать их, а затем сжал свои пальцы на ее руках и поднес их к губам,
— Ах, Боже мой, ты… ты… Что я могу дать тебе взамен?
— Дайте мне радоваться. Сеньор, — она прижалась лбом к их сплетенным рукам. — О, дайте мне почувствовать себя счастливой. Я могу пройти свой путь одна. Я вытерплю… Я слишком сильная, чтобы сломаться. Но я постарею и превращусь в камень, если вы оставите меня. Если я никогда не подниму голову и не увижу, как вы играете с волком, и не услышу ласковые французские имена, которыми вы меня называли, если я никогда не научусь побеждать вас в шахматы, — она яростно покачала головой: — Пожалуйста… потанцуйте со мной. Возьмите меня в Италию. Нарисуйте меня на фоне реки в полночь. Подарите мне все ваши безумные идеи и сумасшедшие подвиги и невозможные романтические бредни. Я буду вашим якорем. Вашим равновесием. Вашей семьей. Я не дам вам упасть.
Его руки открылись. Он провел руками по ее щекам, взял ее лицо в ладони. Она почувствовала, как горячие слезы наполнили ее глаза.
— Я так устала от горя и ненависти, — она нагнула голову и отступила, глядя ему в лицо. — Я тоже хочу дать вам лучшее, что есть во мне.
Далеко за озером раздалось журавлиное курлыканье, которое казалось неожиданным и даже экзотическим на фоне клавикордов. Он поймал скатившуюся по ее щеке слезу.
Она закусила губы. Слезы полились, остановить их было невозможно.
— Я люблю тебя, — сказала она дрожащим голосом. — По правде говоря, монсеньор, вы нужны мне больше, чем я вам.
Он молчал, его руки, прикасавшиеся к ее коже, были теплыми по сравнению с холодным ночным воздухом.
— Не бросай меня, — ее голос дрожал, — не оставляй меня, чтобы я не стала такой, какой стану без тебя.
— Солнышко, — хрипловато сказал он.
— Так называл меня мой отец, — она замерла, глядя ему в глаза. — Если ты уйдешь от меня. Сеньор, если ты уйдешь… — она беспомощно простерла руки, — скажи мне… буду ли я тогда снова Солнышком?
Он наклонился к ней, его губы едва касались уголков ее рта.
— Ты им будешь всегда, — шептал он, — всегда. Улыбнись мне.
Она судорожно вздохнула. Ее сжатые губы дрожали.
— Нет, ничего не вышло, — он положил обе руки ей на плечи и слегка тряхнул. — Попытайся снова, Солнышко. Ты просила меня потанцевать с тобой — теперь тебе надо учиться улыбаться мне.