3
Гавайи, 1869
На палубе возле сходней, которые трещали под тяжестью спускающихся пассажиров, молча стоял мальчик. Люди проталкивались возле него и бежали к встречающим с улыбками или со слезами на глазах. Он переступал с ноги на ногу. Новые ботинки, которые берегли до этого случая еще в Лондоне, ему жали. Очень хотелось взять палец в рот. Чтобы этого избежать, пришлось зажать за спиной руки в кулаки.
Он смотрел на женщин в ярких одеждах алого и желтого цвета, с длинными гирляндами темных листьев, висящими на шее, на полуголых мужчин в бриджах и соломенных шляпах. В толпе верхом на лошадях сидели девушки с обнаженными спинами: смуглые, смеющиеся, с длинными черными волосами по плечам и коронами из цветов на головах. Их смуглые ноги раскачивались, дразня и маня джентльменов в экипажах и привлекая внимание дам под зонтиками. А вдалеке виднелись зеленые склоны гор, вершины которых были окутаны дымкой, и двойная радуга, охватившая все небо.
На корабле ребенок все время боялся выйти из каюты. В течение всего путешествия оставался в своем уютном убежище, куда слуга приносил ему еду. Он скрывался там вплоть до сегодняшнего утра, когда к нему пришли и сказали, чтобы он надел свою лучшую одежду, так как корабль обогнул Дайамонд Хед и направляется в гавань Гонолулу.
Воздух здесь был хороший, со странным свежим запахом, чистым, как небо и деревья. Удивительные деревья, которых мальчик никогда раньше не видел, со странными плюмажами на вершинах, которые сверкали и раскачивались на высоких, оголенных стволах. За всю свою жизнь он никогда еще не дышал таким чистым воздухом, никогда еще не обжигало его плечи такое яркое и горячее солнце.
Он стоял здесь один, наслаждаясь и волнуясь одновременно, боясь, что о нем забудут.
— Сэмми!?
Прозвучал нежный голос, подобно ветерку, который ласкал его волосы, застилая их золотыми прядями глаза. Он огляделся, быстрым движением поправил волосы.
Совсем близко стояла девушка, держа смятый венок ярких цветов в руках. Он поглядел ей в лицо. Был слышен невообразимый шум и крик местных ребятишек. Кто-то подтолкнул его сзади на полшага вперед. Она опустилась на колени в своих широких юбках и протянула руки.
— Ты помнишь меня, Сэмми?
Мальчик растерянно смотрел на нее. Помнить ее? Он всегда ее помнил — все эти одинокие дни и ненавистные ночи; во всех тех темных комнатах, где его держали с завязанными руками, и он был полностью в чужой власти, все дни, недели и годы своего молчаливого страдания.
Единственный светлый лик в его жизни. Один-единственный добрый голос. Единственная рука, поднявшаяся в его защиту.
— Да, мэм, — прошептал он, — я помню.
— Тэсс, — сказала она, как будто он не был в этом уверен. — Леди Эшланд.
Ребенок кивнул и зажал кулачком рот. Быстрым, неловким движением он заставил свою непослушную руку опуститься, сцепил ее с другой рукой за спиной.
— Я рада видеть тебя, Сэмми, — девушка все еще держала раскрытые для объятия руки. Она смотрела на него теми же красивыми сине-зелеными глазами. Из-за большого комка в горле он едва мог дышать.
— Можно мне обнять тебя?
Ноги его в тесных ботинках сделали шаг, затем он побежал и бросился в ее объятия с неуклюжей силой, отчего почувствовал себя глупым и покраснел от стыда. Тэсс прижала его к себе крепко, с короткими радостными восклицаниями, раскачивая над его головой цветочный венок, прикасаясь нежной щекой к его лицу. Она плакала. Мальчик это чувствовал, и дыхание у него перехватило от волнения, и спазмы не проходили.
— О, Сэмми, — говорила девушка. — О, Сэмми. Нам пришлось так долго искать тебя.
— Сожалею, мэм, — слова были заглушены цветами я легким кружевом ее воротника. Тэсс отстранила его от себя.
— Это не твоя вина! — Она смеялась и плакала одновременно, слегка встряхнула его. — Ты стоишь этих тревог. Я надеялась на удачу каждую минуту, хотела только, чтобы эти нерасторопные детективы побыстрее тебя нашли. Когда я подумаю о том, где ты был…
Он взглянул на нее, ничего не ведая о детективах и поисках и желая только одного, — чтоб она не узнала, где он находился. Он прижался головой к ее груди.
— Сожалею, — повторял он снова. — Я не знал, мне некуда было больше пойти.
Девушка прикрыла глаза. На какую-то долю секунды Сэмми подумал, что это от отвращения. Он, должно быть, это заслужил, он не должен был допустить, чтобы с ним такое случилось, надо было что-то сделать, а он был слишком напуган и беспомощен.
Но она не отвернулась от него. Наоборот, еще теснее прижала к себе, и эти объятия были теплыми, крепкими, пахнущими ветром и цветами.
— Никогда больше, — она сказала с большой силой. Голос ее ей изменил, и он заметил, что она снова плачет. — Забудь обо всем, Сэмми. Забудь все, что было, вплоть до сегодняшнего дня. Теперь ты вернулся домой.
Дом. Он прижался к ней и спрятал лицо в холодных цветах. Мальчик боялся разрыдаться. Хотел сказать что-то, как взрослый, но не знал в свои восемь или девять лет, что ему следовало сказать сейчас. Ее слезы текли у него по щекам, ему захотелось заплакать самому, но глаза были сухими, а из горла вырывались сдавленные всхлипы. Он хотел что-нибудь сказать, но…
— Спасибо, о, спасибо. О, дома!..
ЛЕДА СМОТРЕЛА, НЕ ОТРЫВАЯСЬ. Семьюэл Джерард обратил на нее внимание, как только увидел. Их взгляды скрестились на мгновение: ее — недоумевающий, а его — пристальный и сверкающий. Красота юноши казалась невероятной… совершеннее мраморных произведений искусства, превыше мечты, превыше всего.
Это было удивительное мгновение. Он глядел на Леду, как будто знал ее и не ожидал здесь увидеть. Но она-то его не знала, никогда не видела.
Его взор преследовал ее. Леди Кэтрин вышла вперед, разговаривая с мистером Джерардом спокойным голосом, как будто было обычным делом говорить с этим архангелом, сошедшим к земным людям. Губы его слегка изогнулись в подобие улыбки, адресованной леди Кэтрин, и Леда неожиданно подумала: он любит ее.
Конечно, это была пара, бросающая вызов судьбе, так совершенны были они оба. Смуглая красавица и светловолосое, солнечное божество. Они предназначены друг для Друга.
— Да, хорошо, — послышался его голос.
— А теперь объясните нам, что эти несчастные леди пытаются сказать? — потребовала леди Кэтрин, подведя его к японкам.
Он отстранил ее руку и по очереди поклонился каждой из женщин, сидящих в кресле. Утреннее солнце озарило его сквозь высокие окна, как бы даря свое покровительство, зажгло золотом его волосы. Он выпрямился, поднял взор из-под красивых и длинных ресниц, более темных, чем волосы, и заговорил на незнакомом языке, состоящем из отрывочных слогов, поклонился снова с изысканной учтивостью прежде, чем закончил свою краткую речь.
Более молодая леди ответила потоком слов и жестов, один раз склонив голову по направлению к королеве Капяолани с робкой улыбкой.
Он снова задал ей вопрос. Она хихикнула и начертила в воздухе какие-то знаки, словно показывая что-то на своей фигуре.
Мистер Джерард снова поклонился, когда она закончила. Он взглянул на королеву и ее сестру.
— Это касается фасона, мадам. Особого рода платья. Как и у леди Кэтрин. — Его акцент был скорее американским, чем английским. И он говорил так серьезно, как будто на чаше весов лежала судьба наций. — Ее Величество королева Капиолани при дворе была одета в белое платье, мадам? С пышной вышивкой? — Он сделал легкое движение рукой: неловкое мужское подобие жеста японской принцессы, округлый жест. Краска слегка зарумянила его щеки. — Свободное? Без… А?
— Без корсета, — догадалась леди Кэтрин. Мистер Джерард еще гуще покраснел под своим загаром. В его глазах было смущение. Леди всех национальностей заулыбались. Поистине, юноши так очаровательно наивны.
— Да, — произнесла нараспев принцесса, — это му-уми-и из японского шелка. — Они заговорили с сестрой еще на одном языке, более мелодичном и живом, чем японский.
Мистер Джерард улыбнулся и снова обратился к восточной леди:
— Японский шелк, не так ли? — и получил в ответ живое щебетанье и утвердительные кивки. Он оглянулся и перевел:
— Они хотят поблагодарить Ее Величество за честь, оказанную их стране.
Последовала целая серия любезностей и поклонов ко всеобщему удовлетворению. Мадам Элиза зааплодировала, вновь проявляя свои раскованные французские манеры.
— Конечно, вы получите платье из белой парчи, сшитое по гавайской моде. Я видела его описание на страницах журнала «Королева». Может быть, Ее Величество разрешит сделать копию?
Оказалось, что все дело именно в этом. Ее Величество отнеслась благосклонно к достопочтенным королевским особам из Японии. Ливрейному лакею было поручено доставить из отеля заветное платье, а тем временем требовалось выбрать ткань. Это должна быть светлая парча. Бедный мистер Джерард, как переводчик, искусно сплетал сети фасонной дипломатии.
Леда поспешила выяснить, что у них было в запасниках. Она вернулась, нагруженная до самого носа пятью рулонами белого и светлого шелка. Как только она вошла в зал ателье, мистер Джерард подошел к ней, мгновенно забрал из рук всю ее ношу.
— О, что вы, пожалуйста, — она немного задыхалась, — не беспокойтесь, сэр.
— Никакого беспокойства, — сказал он мягко, складывая рулоны на прилавке.
Леда опустила глаза, делая вид, что расправляет шелк. Взглянула сквозь ресницы — он все еще глядел на нее. Встретив ее взгляд, он тут же отвернулся, и она не могла понять, что было написано у него на лице, был ли проявленный к ней интерес лишь плодом ее воображения. Но она и не хотела, чтобы он проявил к ней интерес именно здесь — только не здесь — никогда; она бы этого не вынесла. Девушка из ателье не должна засматриваться на мужчин. Все это просто причуды — и этот поразительно красивый мужчина прекрасной внешности, которым она не могла не восхищаться.
Странно и невероятно, но он казался ей знакомым. Однако это мужское лицо с безупречными чертами забыть было бы невозможно. Даже его движения казались ей памятными: его сдержанная и сосредоточенная грация, подчеркнутая темным, традиционного покроя, утренним костюмом с заостренным воротничком. Его широкие плечи, высокая фигура, замечательные темные ресницы и серые глаза — этот образ ожег ее сознание когда-то раньше. Она могла лишь предположить, что видела иллюстрацию в книге, изображающую блистательного героя, очаровательного принца на белом коне.
А сейчас он находился здесь, в салоне мадам Элизы, стоя в задумчивой позе, окруженный яркими шелками и щебечущими женщинами.
Другие девушки из ателье под всевозможными предлогами заходили в зал. Имя мистера Джерарда было у всех на устах. Расстилая по прилавку парчу цвета слоновой кости, Леда видела затаенную ухмылку мисс Кларк, увлеченную приведением в порядок прилавка, который в этом не нуждался.
Леда постаралась эту ухмылку проигнорировать… Мисс Миртл считала мужчин не от мира сего, не вполне достойными для обсуждения, единственное исключение сделала для того НЕВОЗМОЖНОГО ЧЕЛОВЕКА, который очевидно, заключал в себе целый букет всевозможных разнообразных пороков, свойственных человеческой душе. Вот почему этот НЕВОЗМОЖНЫЙ ЧЕЛОВЕК так хорошо подходил для беседы с целью воспитания Леды и для наставления ее на путь истинный, что и происходило с жесткой регулярностью в гостиной мисс Миртл на протяжении долгих лет.
Леда настороженно относилась к мужчинам. Но, в конце концов, она не удержалась и сделала мисс Кларк едва заметную гримасу.
Мистер Джерард был, несомненно, колоссальной фигурой, привлекающей внимание.
Каждый раз, когда Леда раскрывала новый рулон для обзора, он брал предыдущий из ее рук, убирал обратно, легко поднимая его. Делал это свободно, продолжая одновременно свой перевод с японского на английский и наоборот, работая рядом с ней, в то время как мадам Элиза подносила каждый образец ткани к окну, объясняя его свойства и как он будет смотреться при свечах или газовом освещении.
Когда Леда уронила свои серебряные ножницы, он поднял их для нее. Она взяла, пробормотав слова благодарности, и ощутила мучительную и сладостную робость, когда его рука коснулась ее руки.
Леда была настолько поглощена тайным наблюдением за ним, что вздрогнула, когда ливрейный лакей неожиданно подошел к ней и зашептал в самое ухо. Она увидела в его руке, обтянутой перчаткой, письмо с монограммой и с короной на печати.
— Для мадемуазель Этуаль. — Слуга подал ей письмо.
Все взглянули на нее, за исключением мадам Элизы, которая продолжала непрерывно говорить. Леда покраснела, как рак. Она схватила письмо и, не найдя кармана, спрятала его за спину.
Французская речь мадам Элизы продолжала журчать, но внезапно она подняла глаза и мгновение смотрела прямо на Леду. Девушка бросила письмо на пол позади себя, встав так, чтобы юбка его закрыла. Невидящими глазами она разглядывала ткани на прилавке.
Не было нужды открывать письмо, даже разглядывать корону. Безразлично, какому пэру принадлежала печать, — это послание могло означать только один финал.
Это говорило, что мисс Айзаксон «устраивала делишки». Леда была испугана и унижена, в ярости на свою хозяйку, которая сочла, что ей только того и надо. Многие девушки уходили с мужчинами, но… нет, это так не делается, здесь, в салоне, на виду у других девушек и клиентов.
Ее публично заклеймили, и Леда поняла, что продана по цене платья из шелковой шотландки и кокарды.
Вокруг нее кипела бурная деятельность. Когда она нашла силы оглядеться, японские леди были заняты тем, что договаривались о первых примерках в отеле. Мистер Джерард переводил. Как и все, он, конечно, видел это письмо, но не придал значения проделкам какой-то портнихи из модного салона.
Японские леди поднялись, чтобы попрощаться. Леда была вынуждена отойти от того места, где в отчаянии бросила письмо, и заниматься с гавайской группой, в то время как мадам Элиза провожала других до дверей. Мистер Джерард вышел вместе с ними к экипажу. Прежде чем Леда успела осторожно подобрать письмо, леди Кэтрин позвала ее по имени, желая сделать свои заказы. Как только Леда достала для нее ткань цвета швейцарской розы и изумрудный блестящий шелк для королевы Капиолани, он возвратился.
— А теперь скажи нам, Мано, — леди Кэтрин набросила ткань на шею и приняла кокетливую позу, — как это выглядит на твой мужской вкус?
Мистер Джерард приближался к ней по ковру, где лежало письмо. Он не взглянул ни на него, ни на Леду.
Но леди Кэтрин заметила письмо и указала ему на оплошность.
— По-моему, мисс Этуаль потеряла свою записку. — Ее улыбка, обращенная к Леде, была вполне невинной. — Не поднимете ли вы это для нее?
Он повернулся и наклонился. Несчастная Леда приняла конверт. Он подал его адресной стороной, хотя корона была видна, когда конверт лежал на полу.
Девушка не смогла даже поблагодарить его, не смела взглянуть. Когда леди Кэтрин, веселясь, снова обратила его внимание на свою ткань, Леде хотелось умереть от унижения и уснуть под безымянным надгробным камнем на каком-нибудь заброшенном кладбище.
Но она решила ничего не предпринимать и публично не умирать со стыда. Опустила голову и спокойно помогла королеве Капиолани рассмотреть изумрудный блестящий шелк, а леди Кэтрин и ее матери — подобрать подходящую модель утреннего платья. Девушка прислушивалась к непринужденной болтовне мистера Джерарда со всеми леди из Гавайев, которые его не отпускали. Было очевидно, что они близки друг другу, как члены одной семьи, даже самые знатные, элегантно одетые гавайские леди относились к нему по-матерински, снисходительно улыбаясь, в то время как другие насмешливо задевали его мужское достоинство, заставляя вслух выражать свои суждения о моде. Леди Кэтрин выносила свой вердикт, как судья, в дружеском, дразнящем тоне, отвергая те модели, которые он не одобрял.
«Влюблена, — подумала Леда. — Конечно. А почему бы и нет?» Леда стояла поодаль, подавая альбомы мод, меняя платья на манекенах, провожая леди Кэтрин в примерочную, потому что та, в присущей ей американской манере, заявила, что глупо тащить закройщицу в отель, если она может снять мерку здесь и сейчас. И когда вдруг вся эта суета закончилась, Леда склонилась в реверансе, а мистер Джерард подал руку Ее Величеству, чтобы сопровождать в зал. Принцесса и леди Эшланд последовали за ними.
Леди Кэтрин на мгновение задержалась, коснулась руки Леды и сказала:
— Благодарю вас. Если откровенно, я никогда не любила ходить по портнихам, но на этот раз я это сделала с удовольствием!
Леда кивнула и заставила себя улыбнуться, подумав с ужасом, что эта наивная девушка собирается сунуть ей в руку чаевые, как будто она была горничной. Но леди Кэтрин только дружески сжала ей руку и поспешила за своей матерью.
Леда повернулась к прилавку, схватила увенчанное короной письмо и застучала каблучками вверх по лестнице, пока не добралась до пустующего холла, где остановилась, тяжело дыша, и вскрыла письмо.
«Моя дорогая мадемуазель Этуаль!
Я восхищаюсь Вами издали со времени бала в последнюю среду, когда Вы работали в обществе мадам Элизы, занимаясь отделкой дамских платьев. Но Вы достойны того, чтобы иметь свой прелестный туалет, как я полагаю. Для меня было бы честью, если бы Вы позволили служить Вам и преподнести Вам платье, достойное Вас.
Преданный Вам Херрингмор».
Леда смяла письмо в руках и разорвала. Она не сможет вынести это оскорбление. «Восхищаюсь Вами издали» — о, какая непристойность! Она даже не знала, кто такой Херрингмор, и знать не желала, не стремилась быть ему представленной. Обыденная, презренная вульгарность всего этого — «быть под наблюдением издали» — как будто она была распущенной служанкой!
Да, ей следовало бы стать машинисткой. Но все леди с Южной улицы были против, поскольку эта современная и энергичная профессия считалась неподходящей для благородной семьи. Но машинисток не заставляют подвергаться подобным унижениям, конечно! Какое оскорбление!
Леда простучала каблучками вниз по лестнице, выбросив клочки письма в открытое окно на площадке. В ванной комнате выдернула кокарду из волос и чуть не вывернула руки, спеша расстегнуть пуговицы и избавиться от ненавистного платья.
В своей собственной блузке и юбке она решительно возвратилась в салон, чтобы предстать перед ликом мадам Айзаксон-Элизы, этой лживой женщины сомнительного поведения, и сжечь за собой все мосты, хоть до небес.
От Риджент Стрит до Бермондси было довольно далеко, Леда обычно ехала на омнибусе или метро, когда у нее были деньги. Если бы она набралась смелости пройти дальше несколько улиц, то там она со страхом обнаружила бы огромную густозаселенную трущобу. Но девушка считала, что ей повезло найти комнату всего за два фунта в месяц, что считалось недорого. Она была слишком бедна, чтобы оплатить квартиру, которую вначале сняла в Кенсингтоне. Потребовалось время, чтобы уяснить себе свое новое трудное положение.
Теперь же чердачная комната в квартале старых домов, обрамляющих маленький речной канал, с их кривыми навесами и поломанными ставнями, принадлежала ей одной, по крайней мере, до конца месяца, как было оплачено. Хозяйка осталась довольна и сразу же починила окна и замки, но Леда понимала, что утратит это доверие и расположение, если женщина узнает, что у нее нет больше работы.
Конечно, так долго продолжаться не может. Леде придется навестить знакомых дам на Южной улице. Если бы они дали ей рекомендацию, в которой отказала мадам Элиза, то Леда начала бы работать машинисткой, как хотела когда-то.
Девушка решила ходить пешком до тех пор, пока не определит точно свои финансовые возможности, вынув вечером из жестяной коробки счетную книжку. Не желая вернуться слишком рано, чтобы не вызвать подозрений в душе хозяйки, Леда заглянула в чайную для дам, выпила чай, съела сэндвич с огурцом. Потом взяла еще сдобную булочку, растягивая время и удовольствие как можно дольше, на все три пенса. Сегодня у нее не было уже плетеной корзины для платья, так что пришлось положить несъеденную булочку в сумку. Девушка пошла вдоль набережной и влилась в поток пешеходов, покрытых коврами фургонов и кэбов на Лондонском мосту, двигающихся в зловонные индустриальные районы к югу от реки.
Здесь она предпочла идти быстрее, но с трудом проталкивалась сквозь толпу и фургоны разносчиков. Было неловко идти никем не сопровождаемой, ей не хотелось, чтобы ее принимали за некую сомнительную леди. Но мисс Миртл говорила, что манеры и внешний вид женщины говорят сами за себя, поэтому Леда высоко подняла подбородок и старалась сохранять походку, полную достоинства, не замечая, чаще всего, скрюченные фигуры, стоящие возле затемненных дверей или у кофейных прилавков.
Первая волна запахов у моста была приятной и любопытной: фиалковый корень, чай, розовое и сосновое масло из Хейз Ворф, смешанные запахи огромного необъятного мира исходили из лондонских товарных складов. Старик с отрешенным выражением лица сидел, нахохлившись, у фонаря. Возле него лежал тощий щенок, часто дыша, оглядывая с жадной живостью проходящий поток ботинок и брюк. Леда тоже прошла мимо, через два ярда она внезапно обернулась, шаря в своей сумке. Вернулась назад и вложила булочку в руку старика, снова пошла вперед, в то время как он что-то бормотал ей вслед. Она услышала, как жалобно заскулил щенок.
Прошел грохочущий поезд в сторону станции «Лондонский мост» с тем же шумом, что будил ее каждое утро в пять с такой же точностью, как будильник. Здесь уже все было пропитано запахом уксуса. Леда предположила, что в индустриальном районе воздух может быть еще хуже. Время от времени дуновение западного ветра напоминало о близости кожевенного завода, легкий тошнотворный запах хлороформа стоял возле больницы. Маленькие оборвыши что-то беззлобно кричали ей, когда она проходила мимо, но она их не замечала, и они отставали, глазея по сторонам и почесывая ноги босыми пальцами.
На ее же улице за детьми присматривали лучше. Одна довольно состоятельная чета, что жила в соседнем доме, занималась сиротами и временами брала к себе детей из работного дома. Содержали их необычайно опрятными, милыми и послушными, никогда не разрешали им играть в грязи на улице, пытались найти для них поручителей и получше пристроить. Один красивый маленький мальчик был взят добропорядочным джентльменом и усыновлен в прошлом месяце, совсем как Оливер Твист в романе Диккенса.
Еще до того, как это произошло, Леда вообразила, что это был такой же дом, как в романе, где детей делали карманными воришками. Она даже думала рассказать о своих подозрениях в полиции, но опасалась, что ее осмеют. Или, хуже того, квартирная хозяйка не оценит ее гражданский порыв. Мисс Миртл была далека от этого, конечно, но Леда уже поняла: то, что было принципиальным и очевидным для Южной улицы, не всегда подходило для Круцификс Лейн или для Оатмил Ярд, или Мейз.
Когда она проходила возле окованных дверей полицейского участка, то остановилась, чтобы пожелать ночному дежурному доброго вечера. Но поскольку сегодня Леда возвращалась раньше обычного, инспектор Руби еще не пришел. Она попросила молодого полисмена, который в ответ очень почтительно отдал ей честь, передать ее приветствия.
Девушка свернула вниз по улице шириной с аллею, где покрытые штукатуркой старые дома Елизаветинских времен нависали над грязной мостовой. Она их не замечала, целиком погруженная в мечты о новой пишущей машинке, намереваясь подняться по лестнице дома прежде, чем появится из своей маленькой гостиной миссис Докинс. Но увидела хозяйку при слабом свете, проникающем через перила на первые три ступеньки лестницы, — единственное освещение в глубине мрачного холла.
— Ну, что же это значит? — Она оперлась жирным локтем на косяк двери своей гостиной и уставилась на Леду бледно-голубыми выпуклыми глазами, мигающими как у механической куклы. — Раненько вернулись, мисс?
Она потрясла головой в завитушках, при этом затряслись щеки. Хозяйка видела Леду насквозь, и это было самое неприятное.
— Да, немного раньше, — девушка начала подниматься по лестнице.
— Вы оставили корзину внизу? — спросила миссис Докинс. — Корзину с платьями? Попросить Джема Смолетта поднять ее, мисс?
Леда остановилась и обернулась:
— Я ее сегодня не брала. Спокойной ночи!
— Без корзины! — Голос хозяйки зазвучал резко. — А может, они тебя выгнали?
— Конечно, нет, миссис Докинс. Некоторым из нас позволили отдохнуть после полудня, поскольку предвидится много хлопот. Доброй ночи вам! — повторила она и поспешила вверх по лестнице, сопровождаемая невнятным бормотанием.
Так долго не продлится. Хозяйка знала хорошо своих жильцов — несомненно, даже маленькая перемена в их поведении вызывала подозрение — не ухудшилось ли их положение? Леда приподняла юбку и закусила губу, пройдя последнюю площадку на узкой лестнице. Наверху она отперла свою дверь и, скользнув внутрь, закрыла ее за собой.
Маленькая, чисто вымытая мансарда казалась почти домашней, когда она подумала, что станет с нею, если миссис Докинс ее выставит. Единственное убежище, которое она себе может позволить, если останется без работы, это из этих ужасных общежитии, где жильцы теснятся в общих комнатах, и ее маленькие сбережения уйдут на оплату по четыре пенса за кровать на ночь и три — на остальное.
У Леды возникла отчаянная мысль выложить все обстоятельства дамам с Южной улицы, но леди Миртл никогда бы не унизилась до просьб о помощи словом или делом. Нанести визит вежливости утром и упомянуть, что ей нужно поискать более подходящую работу, — это было бы приемлемо. Но признаться, что она может оказаться на улице, — нет, это невозможно. Девушка открыла окно, чтобы проветрить комнату. Запах уксуса тяжело оседал на окрестности, смешивался с сырыми испарениями канала. Еще не стемнело, но она надела ночную рубашку и улеглась, стараясь заглушить нарастающую в ней тоску. Одного сэндвича с огурцом было явно недостаточно для ужина, но она настолько устала и чувствовала себя такой неуверенной, ощущая подступающую панику от того, что случилось. Сон казался благословенным спасением.
Как только она закрыла глаза, перед ней возник образ леди Кэтрин, ее матери и то, как они украшены драгоценностями. Блуждая среди туманных видений, шелеста шелка, голосов, говорящих на иностранных языках, она вдруг пробудилась в комнате, погруженной в темноту. Это ее смутило, она думала, что спала едва ли минуту, а не несколько прошедших часов.
Сердце снова билось тяжелыми ударами, в ушах стояла глухая тишина. Вдалеке прозвучал тонкий свисток поезда, идущего в ночь.
Глаза слипались, их невозможно было открыть. Леди Кэтрин улыбалась где-то рядом доброжелательной милой улыбкой, касаясь руки Леды. Мисс Миртл заставляла ее проснуться. Кто-то находился в комнате. Надо проснуться, проснуться, проснуться. Но не было сил открыть глаза. Она так устала, что спала бы даже на улице. Серебряные ножницы блестели в канаве… Она наклонилась, чтобы достать… Но мужская рука перехватила их. Он был здесь, в ее комнате… Она должна проснуться… она должна… должна…
Во сне он схватил ее за запястье и прижал к себе, к своему подбородку. Она не испугалась, хотя не видела его, не могла разомкнуть веки. Она чувствовала себя в его объятьях в безопасности, словно убаюканной. Такой защищенной и огражденной от всего… такой защищенной…
