22
Когда Леда проснулась, у нее сильно болела голова. И вообще ей было нехорошо, наплывало воспоминание, которое она хотела отогнать, забыть совсем.
Девушка перевернулась и глубже зарылась в подушку, услышав слабый стук в дверь. Но горничная все же вошла, прошептав:
— Мисс, извините меня. Я знаю, что еще рано, но мы не можем решить, что делать, а мистер Джерард сказал, чтобы вы спустились, мисс.
Мистер Джерард. Воспоминание, от которого она хотела избавиться, ясно возникло перед ней.
Она застонала, чувствуя себя отвратительно.
— Я не могу, — пробормотала она, — боюсь, что я заболела.
— О, мисс, я так сожалею, но мистер Джерард сказал, в каком бы вы ни были состоянии, вы должны сойти вниз. Он сказал, что для вас приготовлен чай.
Чай — это хорошо. Но увидеть мистера Джерарда, собраться с духом, унять волнение, предстать перед ним спокойной — это невозможно.
Горничная, казалось, сочла, что это не только возможно, но и необходимо. Всячески помогая и шепотом торопя, она заставила Леду встать и одеться. Запах вишневого бренди, исходящий от фартука, который Леда носила накануне, едва не разрушил все ее усилия, но горничная подала свежую юбку и блузку с белой вышивкой у высокого воротника.
С волосами, поднятыми вверх на французский манер, Леда спустилась по витой лестнице с балкона, который окружал центральный холл Вестпарка. Огромные деревья росли внутри дома, напоминая тропики при свете раннего утра, идущего от дождевых облаков на небе. Все это была затея отца леди Тэсс — биолога. Годами семья здесь не жила, а дом, беседки, сады и ягуары Вестпарка были под наблюдением некоего мистера Сидни, проворного пожилого джентльмена, который мог моментально назвать любое южное растение, что он делал часто, даже если его и не спрашивали.
Леда опиралась на перила, чтобы удержаться. Никто из членов семьи или гостей еще не встал, но лакей в ливрее ожидал ее у лестницы и сопроводил в небольшую гостиную. На пороге она едва справилась с каким-то внутренним сопротивлением, но лакей уже открывал высокую лакированную дверь с позолотой и медными украшениями.
В Вестпарке не было ни газа, ни электричества. Все освещалось свечами и масляными лампами. В смутном свете дождливого утра стеклянная лампа возле окна бросала красноватый отблеск на ковер — один освещенный угол в раннем сумраке. Здесь стоял мистер Джерард, опираясь рукой на край камина. Слабый огонь, недавно зажженный, уносил белый дым в каминную трубу.
Леда плотнее закуталась в свою тяжелую шаль. Она взглянула в смущении на женщину с суровым лицом, которая в полумраке поднялась со стула, одетая в синий морской плащ, под которым был виден красный фирменный китель. Золотая эмблема и одна красная ленточка украшала ее форменную шляпу.
— Мисс Этуаль? — она протянула руку. Ее голос был, слава богу, мягким. — Я капитан Петерсон, Армия Спасения.
— Доброе утро, — Леда тоже старалась говорить приветливо. Она пожала ей руку, испытав при этом приступ боли. Даже дышать ей было больно в этой ситуации.
— Я еду на собрание в Портсмут. Проезжая поблизости, я посчитала, что было бы лучше всего, если бы я привезла ребенка сразу к вам.
Леда заморгала в недоумении… Капитан Петерсон подняла руку по направлению к самой темной части комнаты. Леда впервые заметила большую корзину, поставленную на стол. Она оглянулась на офицера Армии Спасения, ее губы задрожали:
— Ребенок?
— Да, ребенок, которого вы оставили у Памми Ход-кинс.
В спокойном голосе появилась стальная нотка.
— Памми? — Леда взглянула на корзинку, а офицер и мистер Джерард смотрели на нее холодными глазами. — Но это не мой ребенок! — выдохнула она.
— Мисс Этуаль, я обращаюсь к вашему возвышенному материнскому инстинкту. — В корзине зашуршало. Капитан Петевсон посмотрела на нее и понизила голос до напряженного шепота. — Нас информировала мисс Ходкинс, что она получила от вас деньги, чтобы содержать ребенка. Она присутствовала при его рождении, как я понимаю? Мы запросили копию полицейского документа, который свидетельствует обо всех подробностях. — Она достала сложенную бумагу из-под плаща и протянула ее Леде. В ней, с печатью и фамилией клерка, был изложен факт рождения в станционном доме мальчика мисс Леды Этуаль, жительницы пансионата миссис Докинс на Джекобс Айленд, что удостоверяется миссис Фаллертон-Смит из Женской санитарной ассоциации и миссис Лейтон, акушеркой. Сержант Мак-Дональд и инспектор Руби подтверждают вышеупомянутую запись.
— Это ошибка! — громко запротестовала Леда. — Я была свидетельницей, конечно, но это не мой ребенок, а ребенок Памми. Сержант Мак-Дональд подтвердил неверно. Все перепутано здесь. Капитан Петерсон, поверьте, что этот ребенок не мой!
Женщина-офицер не стала спорить, но в упор смотрела на Леду, как будто она могла бы установить истину.
Леда приложила руку к своей раскалывающейся голове.
— Сама дата, — она старалась, чтобы голос ее не дрожал. — Вам не нужны мои слова. Мистер Джерард, посмотрите на дату этого свидетельства. Это тот самый день когда королева Гавайев и японская группа посетили ателье мадам Элизы, разве не так? Вы должны понять, что это невозможно!
Она протянула ему бумагу, но он не сделал движения, чтобы взять ее.
— Я считаю, что мисс Этуаль права. — Его ровный тон призывал к здравому смыслу. — В записи сделана ошибка. А что произошло с девицей Памми?
Офицер опустила глаза.
— Мне грустно сообщить, что мисс Ходкинс умерла от тифозной горячки четыре дня назад. Вот что привело меня сюда. Своими последними словами она умоляла нашего офицера отправить ребенка к его матери. — Она сжала губы. — Я предполагаю, возможно, этой крайней мерой она надеялась спасти его от приюта для бедных. Но это кажется неправдоподобным. — Офицер испытующе смотрела на мистера Джерарда.
— Он не мой! — горячо прошептала Леда. — Мне очень жаль, что вы изменили свой маршрут, но это не мой ребенок.
Капитан Петерсон, казалось, упала духом. Она нахмурилась, глядя на корзину, а затем протянула руку Леде. — Верните бумагу, пожалуйста. Ее нужно исправить. Если она будет исправлена, есть еще надежда когда-нибудь оформить опекунство.
Леда протянула ей бумагу решительным жестом.
— Уверена, что дальнейшие выяснения докажут вам истинное положение вещей. Пожалуйста, побеспокойтесь поговорить с инспектором Руби, который присутствовал в тот вечер на участке.
— Хорошо. — Женщина оглядела Леду и мистера Джерарда, как будто она чувствовала обман, но не могла удостовериться. — Очень хорошо! Я возьму его назад в приют для бедных.
Она подошла к столу, приподняла большую корзину:
— Боюсь, придется тебе расти среди сирот, Сэмьюэл Томас.
Пламя камина шипело, в комнате царило молчание. Мистер Джерард не пошевелился. Он смотрел на каминную решетку со сжатым, ничего не выражающим ртом.
— Сэмьюэл Томас? — машинально повторила Леда. Капитан Петерсон взглянула на нее, как будто уловив нерешительность в ее голосе.
— Может быть, вы захотите взглянуть на эту маленькую душу. прежде чем отправить навсегда? — она преподнесла корзину к Леде.
Вопреки желанию, Леда взглянула. Сэмьюэл Томас лежал на спине, в глубоком сне, в своей колыбели. У него были розовые щечки, курносый нос и каштановые волосы. На лице у него появилась полуулыбка, а затем он по-детски вздохнул.
— Это милый малыш, — капитан Петерсон слегка приподняла корзину вверх, чтобы можно было лучше разглядеть его.
Ребенок шевельнулся, пока она говорила, пробуждаясь. Потом он потер глаза, еще раз слабо вздохнул и утих.
— Мы будем молить бога позаботиться о нем. Вы знаете, каковы бараки для сирот, дорогая?
У Леды заболела голова. Она чувствовала себя несчастной. Она приложила обе руки к лицу и взглянула на мистера Джерарда.
Его безразличные глаза встретили ее взгляд. Она ничего в них не прочла, никакого одобрения, никакого обвинения, никакого отказа.
— Вы считаете… — она не могла говорить, — мистер Джерард…
Свет лампы играл на профиле его лица и на волосах, подчеркивая его яркую, нечеловеческую красоту.
— Оставьте его, если хотите. — Он поклонился капитану Петерсон и вышел из комнаты.
Сэмьюэл Томас Ходкинс дал о себе знать всем, кто еще находился в постели, сразу же после того, как офицер Армии Спасения поспешно отбыла, чтобы успеть к поезду. Сначала в маленькой гостиной раздались гнусавые звуки и всхлипы, а потом, когда Леда попыталась его успокоить и подняла, он дико заорал, что заставило прибежать Шеппарда, двух горничных, леди Тэсс и, наконец, очень бледную, измученную на вид леди Кэй.
Еще до прихода леди Кэй ее мать уже выясняла ситуацию, расхаживая взад-вперед с Сэмьюэлом Томасом, и его красное и обиженное личико виднелось на ее плече. Когда его рыдания притихли, Леда, запинаясь, стала объяснять обстоятельства дела, которые несколько ошеломили леди Тэсс, когда она баюкала ребенка и одновременно выслушивала путаные фразы Леды с многочисленными паузами.
Если мистер Джерард принял ребенка, не задумываясь о том, к чему это обязывает, и Леда сама оказалась не лучше его, то остальные Эшланды не были столь легкомысленны. Леди Тэсс отослала горничных найти что-либо для детских пеленок, а также маленький обогреватель и приготовить теплое молоко. Когда принесли пеленки, именно леди Кэт с улыбкой на своем бледном лице взяла плачущего ребенка и ловко обтерла и запеленала его, в то время как Леда испугалась внезапного запаха и растерялась, едва не закрыв рукой рот.
Леда с уважением посмотрела на юную леди Кэй. Все, казалось, точно знали, что надо делать, в то время как Леда стояла в сторонке, чувствуя себя чужой и бесполезной в своем неведении. В то время, как она пыталась объяснить леди Кэй, откуда появился младенец, леди Тэсс громко говорила о другом: что ему нельзя еще давать твердую пищу, а если от коровьего молока начнется крапивница, то надо немедленно найти кормилицу, и давала множество других указаний, о которых Леда не имела ни малейшего понятия.
Но Сэмьюэл Томас, оказалось, с энтузиазмом воспринял рис. Когда ложка звякнула о блюдце, он широко раскрыл глаза и рот, как голодный птенец. Можно было увидеть его единственный нижний зуб.
— Ну вот. — Леди Кэй вытерла его лицо, когда он кончил есть и пить. — Как ты чувствуешь себя, бедный малыш, как круглая булочка, уже лучше? Как тебя зовут?
— Томас, — ответила леди Тэсс раньше, чем Леда смогла сказать.
— Томми, Томми! — запела леди Кэй, устраивая его на коленях и качая. — Маленький Томми Титтелтам!
Малыш уставился на нее, его рот растянулся в улыбку. Он потянулся к ее носу своими пухлыми ручонками смеясь.
— Ты глупая круглая булочка. — Она прижалась к нему лицом, качая головой. — Глупая круглая булочка!
Он взвизгнул от смеха, хватая ее за спадающие волосы.
— Сладкая булочка! — она завернула его и обняла. — Приехал в гости? Нанес визит тетушке Кэй, да? Ты потерял своих маму и папу, бедный, бедный маленький Томми? Что с тобой будет?
— Мистер Джерард сказал, что он может остаться, — неуверенно проговорила Леда.
— Сэмьюэл славный парень! — одобрила с пониманием это сообщение Кэй.
Леда посмотрела на ее мать со значительно большей робостью.
— С вами и с лордом все будет в порядке, мэм? Может быть, мне найти кого-нибудь в деревне, кто бы захотел его взять?
— Что? — Леди Тэсс подняла голову, она хмуро разглядывала ковер. — Нет, конечно, нет. Я как раз думала о том, что нам понадобится, чтобы подготовить детскую.
Сэмьюэл много гулял, чтобы постоянно тренировать ногу. Он наносил смертоносные удары по стволам деревьев, иногда отскакивая назад или оставаясь в неподвижности, дышал глубоко и неслышно, подолгу вдыхая ароматы деревьев, растущих вокруг. Когда он стоял неподвижно, дождь заливал лицо. Запах прелых листьев проникал под его одежду, оставался на руках.
Он ощутил внутри себя страх, некую зиящую брешь, которая появилась в его намерениях. Он стоял под дождем и думал о простых вещах. Огонь. Вода. Ветер. Вера. Воля, претворяемая в действие.
Иногда наступает пора затаиться, но приходит время, и нужно идти прямо, нужно действовать.
Леда чувствовала, что ее недавние встречи с мистером Джерардом не принесли полного удовлетворения. У нее было горячее желание встретиться с ним в такой ситуации, ще она была бы хозяйкой положения, чтобы показать ему, какая она волевая и сдержанная, совершенно не склонная так увлекаться винными вишнями, чтобы потом приходилось прислоняться к постороннему мужчине, чтобы устоять на ногах.
Однако, он внезапно вывел ее из равновесия своим появлением — промокший, с сухим листом в блестящих волосах — когда она шла из библиотеки к Шеппарду передать распоряжение насчет обеда на следующей неделе.
— Где леди Кэй?
Без приветствия, короткий вопрос, как будто она — служанка. На мгновение он остановил на ней взгляд своих. серых глаз.
Леда прижала блокнот к груди.
— В детской.
— Детская! — он сжал губы. — Почему?
— Она и леди Тэсс занимаются мебелью, определяют, что подойдет для ребенка.
Он взглянул на нее, слегка сузив глаза.
— Мисс Этуаль, будьте любезны, войдите в библиотеку на минуту.
Она сильнее прижала блокнот и опустила голову, подчинившись ему с опаской, что не соответствовало ее недавним намерениям продемонстрировать свое достоинство. Как только он закрыл за ними дверь, она повернулась и вновь открыла. Он подождал, пока она подойдет к стулу и сядет на него, после чего он, не глядя на нее, с шумом захлопнул дверь.
— Мисс Этуаль, я хочу со всей ясностью дать вам понять, что вы ответственны за этого ребенка. Ни леди Эшланд, ни Кэй. А вы, если хотите держать его здесь.
— Конечно, — она не показала своего отчаяния. — Но…
Он отвернулся к книжным полкам.
— Вы найдете кормилицу и организуете все, что нужно ребенку. Если детская нуждается в переделке, и леди Тэсс этим озадачена, вы проследите за работой. Принесите мне перечень расходов и включите туда любые счета. Вам ясно?
Она подняла голову, задетая тем, что он, казалось, думал, что она пренебрегает своими обязанностями.
— Совершенно ясно, мистер Джерард.
Ее подчеркнутая сухость не произвела на него впечатления. Он глядел на ряд кожаных с позолотой переплетов латинских книг, как будто это было предпочтительнее, чем смотреть Леде в лицо.
— Если они хотят развлечь себя ребенком, это их привилегия.
— Его имя Сэмьюэл Томас.
— Имя ничего не имеет общего с тем, что я вам сказал, мисс Этуаль.
— Леди Кэй зовет его Томми.
Наконец он обернулся к ней, подняв одну бровь от удивления. Он может рассердиться, но он неглупый человек.
— Она привязалась к ребенку? — в его вопросе прозвучало легкое удивление.
— Мистер Джерард, если вы желаете вызвать восхищение леди Кэй, вы в этом уже преуспели сегодня утром. Вы предстали перед ней в сверкающих доспехах рыцаря.
— Только за то, что я разрешил вам его оставить?
— Мистер Джерард, я бы посоветовала вам называть его Томми в присутствии леди Кэй.
Он подошел к окну, стоял и смотрел на дождь. Казалось, все эти новости не очень его обрадовали. Через мгновение у него появилась ироническая улыбка.
— И что из всего этого следует? Я не знаю, как доставлять ей детей достаточно регулярно.
Леда вспомнила об острой иронии мисс Миртл по отношению к мужчинам:
— Я полагаю, что это стало бы первейшей целью вашего брака, не так ли?
Мистер Джерард замолк. Жесткая тень прорезала его щеку. Он закрыл глаза и медленно откинул голову. Улыбка на его лице казалась высеченной из камня, холодная и горькая.
— Конечно, вы правы, конечно. Как всегда, мисс Этуаль.
Прежде чем он заговорил, она уже успела покраснеть.
Мисс Миртл в своем возрасте и при ее эксцентричности завоевала себе репутацию остроумного собеседника — предмет всеобщей гордости на Южной улице. Мисс Миртл обычно прощали ее откровенные высказывания среди дам. Но Леда за свое смелое замечание посчитала нужным извиниться.
Она склонила голову:
— Я непростительно дерзка, простите.
— В самом деле? — он уставился в потолок с жесткой холодностью. — Это правда.
Он склонил голову и смотрел в оконное стекло. На фоне мрака снаружи слабое отражение его лица на стекле создавало впечатление оконного портрета. Неожиданно он спросил:
— Я хотел бы знать мисс Этуаль, кто этот Хэй? Леда уткнула угол записной книжки в свой подбородок.
— Вы имеете ввиду лорда Хэя?
Он начал легко ходить по комнате, касаясь рукой спинки стула, стола с мраморным верхом.
— Я говорил себе, что должен быть более откровенны с ней. — Он остановился, глядя, склонившись, на Леду.
— В Нью-Йорке я пошел к Тифани. Купил колье. Что вы об этом думаете?
Леда не знала, что ей думать. От разгоревшегося угля в камине было очень жарко. Эшланды расходовали топливо, как будто это была морская вода, держа хороший огонь в каждой комнате под присмотром холл-боя.
— Могу ли я подарить его ей? — нота нетерпения прозвучала в его голосе. — На Рождество, я думаю.
— О! — она кашлянула, понимая, что должна разрешить эту проблему.
Леда хорошо знала драгоценности леди Кэй. Она предпочитает скромные и элегантные, весьма подходящие ее возрасту. Такой очень личный и дорогой подарок, наверное, не был вполне подходящим. Если бы это было нечто простое — жемчужина или камея. А потом Леда подумала, что леди Кэй и мистер Джерард давно знают друг друга, и это допустимо.
Она утвердительно кивнула.
— Я думаю, что это зависит от того, какие именно камни, какого стиля и ценности.
— Я покажу их вам, я не уверен в выборе. — Он снова пожал плечами. — Я не знаток женских туалетов и украшений.
— Думаю, я смогу угадывать, что понравится леди Кэй. — Она следила за своим голосом, чтобы исправить первоначальную неделикатность.
— Тогда зайдите в библиотеку перед обедом. — Он положил руку на дверную ручку. — Я принесу это сюда.
Он чувствовал себя обессиленным до крайности, ожидая ее в назначенное время в библиотеке. Велюровая коробка от Тифани лежала на широкой поверхности полированной конторки, освещенная свечой, свет которой вздрагивал, когда дождь с градом ударял в темнеющие окна. Деревянные стеллажи и ряды книг заглушали свет, лишь зеркальные дверцы закрытого секретера у дальней стены отражали освещение.
Закрытый в коробке, выбранный им подарок лежал на синем ситце. Взволнованный интерес к ее мнению был проявлением его слабости, но он не противился этому. Лучше следовать своим побуждениям, выяснить все неясное и от этого неожиданно стать сильнее.
Было в Леде что-то такое, а что он хотел понять. Она была источником правды, сбивала с толку, казалась непонятной, постоянно изменчивой женщиной, и ее женская логика разрушала даже то, чему его годами учил Дожен.
Она понимала то, что было недоступно Сэмьюэлу. Его жизненная неопытность была столь огромной, что он, остерегаясь действительности, балансировал между неловкостью и цинизмом. Конечно, Кэй любила детей и, конечно, хотела своего собственного ребенка. Весь день она ничего не делала, только обнимала Томми и болтала с ним, отбирая его у леди Тэсс. И это не было минутным капризом. Он знал, что так было на протяжении многих лет. Дети вовлечены были во все ее дружеские привязанности, в ее добровольную работу, в ее увлечения.
Он знал это все время. И никогда, вплоть до сегодняшнего дня, не сталкивался лицом к лицу с тем, что это значило.
Он был уверен, Кэй и сама не знала, что это значило. Если бы она знала, то сама была бы другой, она не была бы такой легкой и веселой, не обращалась бы так открыто с ним или с кем-нибудь другим, ее объятия и поцелуи были похожи на объятия и поцелуи детей, безгрешные и чистые.
Люди, взрослые дети, подобные ей, тем не менее, существовали. Он хотел, чтобы не существовало подобных ему самому. Он всегда хотел только охранять Кэй от того, что познал сам.
И от себя самого. От разницы между его любовью к ней и тем, что произошло с ним вчера, когда мисс Этуаль прижалась к нему своим телом. Из всех его побуждений самым определенным было то, что он никогда не хотел причинить Кэй боль. С ним она была в полной безопасности. Он не хотел от нее ничего большего, кроме этих невинных объятий и поцелуев, ему ничего не было нужно, лишь быть ее щитом и защищать ее хрупкую невинность. Он пришел к этому, как к итогу его жизни: он женится на ней, и они оба будут в безопасности. Они будут защищены. Он останется верным избранному пути воина.
А она хотела детей.
Он перебирал все это в своем уме, ища тропинку в обход этой ямы. Соединить вместе Кэй и то, что таилось в нем, было невозможно, как запах яда в чае Дожена. Все его инстинкты, все его существо говорило — нет.
Кэй ничего в этом не понимала, не видела того, что он скрывал, но, возможно, мисс Этуаль знала. Кэй бросилась в его объятия: та же самая Кэй, то же полное доверие, пьяна она или трезва. Мисс Этуаль защищает себя шипами, кроме того случая, когда она была пьяна от вишневого бренди. Она держала себя отчужденно… Может быть, она поняла… Может быть, она чувствовала то же, что и он, и так же старалась владеть собою.
Это было бы облегчением, подумал он. Темное, желанное облегчение — оказаться рядом с ней и утолить этот голод.
Он угадал момент, когда она остановилась за дверью. Она всегда была открыта для него — ясное чувство жизни. Запах, шаги, нежное дыхание, шелест ткани — все эти признаки он, конечно, знал, но было нечто за порогом его обычных представлений, тоже светлое, столь светлое, что проникало в глубь его существа. Со времени ночи, когда он начал пользоваться ее комнатой как местом для хранения украденных сокровищ, он знал ее, мгновенно узнал ее в ателье, хотя никогда раньше не видел ее лица при дневном свете.
Она была женщиной по самой природе. Казалось еще более женщиной, более ему противоположной, более окутанной тайной, чем Кэй или леди Тэсс. Та слабость, что была внутри него, томилась по ней.
— Ты должен быть открытым, — часто говорил Дожен. — Расценивай слабость только как ошибку, ограничивающую твои намерения. Надо повернуться лицом к правде, а затем использовать ее.
Но это была слабость, которую он не смел использовать. Чтобы поддаться слабости, нужно знать, к чему это приведет, а этого он не знал, хотя хотел узнать.
В холле с ней были другие, он не знал никого из них, он слышал голоса, ее поспешное извинение, обещание, что она не задержится. Она не постучала, не тронула дверь до тех пор, пока не прозвучали шаги удаляющихся из холла людей.
Запах листьев ворвался вместе с ней, освежая воздух в сухой теплой комнате.
Леда быстро закрыла дверь, не делая попытки оставить ее открытой.
На ней было зеленое платье с глубоким вырезом, задрапированная юбка полоскалась изумрудной тенью, ее кожа, открытая шея были как бледный белый цветок, распускающийся ночью.
Он ощутил невесомость, как если бы вдруг прыгнул с утеса. Месяцами он общался с Доженом и бизнесменами. Китайские лавочники, архитекторы, плотники, кондукторы на железных дорогах, морские капитаны, матросы. Что касалось женщин, то он мог бы считать себя монахом-воином на вершине горы.
Она была одета к обеду. Он это понял. Он никогда не видел ее одетой в иное, чем в платья с высокими воротничками, кроме того случая, который волновал его, когда он увидел в ее комнате, как она расчесывается, обнажив нечаянно грудь, спину, плечи.
Эти каштановые волосы, те самые, которые легко коснулись вчера его подбородка. Она подняла их вверх и собрала в свободную пышную прическу. Ее лицо не отличалось классическими чертами, как у Кэй. Лицо мисс Этуаль можно было назвать, в лучшем случае, хорошеньким, ее глаза не были чисто зелеными, а подбородок был в форме сердца. У ее рта был красив изгиб даже тогда, когда она не улыбалась. Как хорошо он это изучил, наблюдая за ней украдкой. Казалось, что она не броской внешности, но он ее заметил.
Сейчас Леда не смотрела на него. Она стояла, держа руки за спиной на ручке двери, — Жанна д'Арк у столба.
— Я не заставлю вас пропустить звонок к обеду, — сказал он, прибегнув к спасительному ироничному тону, раздраженный ее и своим напряжением.
— Конечно. — Она взглянула на него и слегка пошевелила руками за своей спиной. — Это девицы Голдборо и их мать, они меня ждут.
Она надеялась, что он сделает какое-то замечание, но он молчал.
— Знаете, они не поймут, — она перебирала свои пальцы, волнуясь, — что я ваш секретарь. Я боюсь, что миссис Голдборо это может не понравиться. Они считают, что я компаньонка леди Кэй и помощница леди Эшланд.
— Вы им это говорили?
— Конечно, нет! — она опять приняла позу оскорбленной невинности, готовой защищаться до конца, что обычно вызывало его улыбку. Сегодня же он смотрел на ее обнаженные плечи и на изгиб талии. — Не было необходимости кривить душой. Я просто выполняла обязанности, которые мне выпадали, и позволяла гостям делать собственные выводы.
— Не означает ли, что вы больше не находитесь в моем личном распоряжении?
Леда закусила губы. Ясно, что она бы это предпочла. Девушка прошла мимо него и повернулась, поддержав юбки.
— Конечно, я полностью у вас на службе. Но мне бы очень не хотелось, чтобы пала тень на семью.
— Я бы тоже этого не хотел. — Слабое раздражение усиливалось в нем. Он положил руку на велюровую коробку. — Посмотрите на колье?
— Да, конечно. Сегодня утром я пересмотрела драгоценности леди Кэй. У нее нет жемчуга — если бы вы выбрали его.
— Это не жемчуг. — Он открыл крышку и протянул ей коробку.
Канделябр ярко освещал камни. Он посмотрел на мисс Этуаль, наблюдал за ее дыханием, ждал. Лицо ее порозовело. Она закрыла глаза, а затем широко их открыла.
— Боже милостивый! — выдохнула она быстро.
Колье было сделано в виде воротника, представляющего собой широкую филигранную ленту, полностью сделанную из бриллиантов, с бриллиантовыми цветами и листьями, сплетенными посередине. Спереди оно расширялось, в центре находился большой камень, два изящных ответвления изгибались вниз к подвескам с мягко поблескивающими бутонами. На каждом конце подвески заканчивались тремя бриллиантовыми каплями величиной с горошину.
Он ожидал. Наконец, он вынужден был прямо спросить:
— Вам нравится?
Она приложила кулак ко рту и молча покачала головой.
Сэмьюэл опустил коробку. Положил ее на конторку, трогая пальцем одну из бриллиантовых подвесок. Он смутно побаивался отрицательного ответа. Видимо, так и будет. О боже, он считал, что ожерелье красивое, но оно не было, не было…
— Я отправлю его назад. — Он говорил спокойно, боясь, что она обнаружит в голосе его разочарование.
— Нет! — она опустила руку. — Нет. Оно великолепно. Простите меня. Я была минуту в волнении. Он взглянул на нее. Леда покачала головой и слабо улыбнулась.
— Какая счастливица леди Кэй. — Она часто замахала ресницами. — И какая я глупая. Вы меня довели до слез, мистер Джерард.
Она легким жестом достала носовой платок, который был в складке рукава.
— Вы одобряете?
Она еще раз слегка улыбнулась.
— Уверяю вас, ваш вкус безупречен, но… — она подняла голову и глубоко вздохнула, засовывая свой платочек в кулак и сминая его. — Я думаю, лучше его приберечь в качестве подарка на помолвку, если она состоится до Рождества.
Хотя голос ее был ровным, но в глазах был влажный отблеск от канделябра и у рта появилась печальная складка, у этого нежно очерченного рта.
— Не хотите ли это примерить?
Он услышал себя издалека. Вновь ощущение легкости охватило его. Сэмьюэл почувствовал, что его захватывает прибой, поднимающийся перед штормом.
— О нет, я не могу.
— Я бы хотел увидеть его. Он пытался казаться безразличным.
Мистер Джерард также был одет для обеда, в черном смокинге и белом галстуке.
— В ювелирной лавке были одни мужчины.
— Нам пора идти, они собираются. Он достал ожерелье из футляра и подошел к секретеру с зеркалом.
— Подойдите сюда, мисс Этуаль. У меня на службе вы еще не успели хорошо поработать.
Она сжала губы. Опустила голову и подошла к тому месту, где он ее ждал. Сэмьюэл отодвинул стул от секретера, и она уселась на него, сжимая руки на коленях, спиной к нему.
Стараясь не коснуться девушки, он обвил украшение вокруг ее шеи. Но ожерелье было сделано с таким расчетом, чтобы оно плотно облегало шею, а поэтому имело маленькую скрытую застежку, и ему пришлось дотронуться пальцами до ее затылка и шеи.
Легкий нижний локон ее прически коснулся его руки. Он почувствовал тепло ее кожи. Взглянул в зеркало.
Леда смотрела на свое отражение, на бриллианты, на него. Он слишком резко поднял пальцы от застежки. Ее локон выбился из прически. Колье сверкало на ее груди. И она, и камни были светом, обрамленным окружающим мраком. Он сам — мрак, падение… падение…
Ему не следовало этого делать. Ожерелью надлежало покоиться запертым в коробке, ему не нужно было добиваться ее мнения о нем, не превращать в силу свою слабость.
Свечи отбрасывали отблески на ее локон. Она подняла руку, чтобы закрепить локон на прежнем месте, но он перехватил ее кисть. Он играл ее локоном в своих пальцах, опустив свою руку на ее обнаженное плечо. Казалось, его действия отчуждены от него самого, и все же он чувствовал все — он ощущал каждый ее волос, каждый ее легкий вздох.
Он скользнул рукой по ее нежной шее под ожерельем, коснулся нежной кожи под ухом, которая была такой волнующей, — он никогда в своей жизни не испытывал ничего подобного.
Он стоял молча, касаясь ее. Это было выше его сил, выше его сил, он не мог призвать свою волю.
«Останови меня, — молил он. — Не позволяй мне»
Сэмьюэл не мог отнять руку, не мог говорить. Не мог произнести ни звука.
Леда только смотрела на него в зеркале своими темно-зелеными глазами, которые стали огромными. За месяцы, что его не было, у нее округлились щеки, ее лицо изменилось. Он знал, что она раньше голодала, жила на краю бедности. Он воспользовался ее отчаянием и связал с собою, сделал невозможным для нее предать его.
Но она никогда и не предавала его. С самого начала, когда он едва ее не убил. Уязвимость девушки была безмерной, ее неподвижность под его руками была выражением безграничного доверия.
Своими пальцами он мог сдирать кору со стволов деревьев… и он слышал биение ее сердца в пульсе на шее, таком легком и частом. Он поднял другую руку и прижал к себе ее лицо.
Маленькое тельце птички в его ладонях. Желание наполняло его… Боже, что он хотел…
Он подумал о Кэй, о своих планах, о доме, который он построил. Это казалось другой планетой: фантазия и туман, а он еще никогда не жил до этого мгновения.
Сэмьюэл ласкал ее волосы, ее виски, щеки, нежную кожу. Она только смотрела на него в зеркале. Какие у нее красивые глаза, зеленые, как луг в тумане ее английских лесов, а ресницы такие длинные, что он чувствовал их движение под своими пальцами.
Он продолжал стоять, касаясь ее, представляя ее с распущенными волосами, все ее тело: чувственный запах, звуки. Его горло сдавил приглушенный стон. Он хотел держать ее, обнять и прижать к себе — он хотел обладать ею. Внутри его билась сильная волна. Все, что он знал, все, что он испытал и чем владел в жизни, — было разрушено. Воля изменила ему.
— Помни, — предупреждал Дожен, — твоя всепоглощающая страсть, твое сердце, которое столь яростно воплощает смятение тела и столь же отвергает его, превратится в лес мечей, которые разрубят на куски твою душу. Помни это.
Только чувство стыда, безмерного стыда, наконец, заставило его убрать руки, отпустить ее и выйти из комнаты ослепшим и безмолвным.
