10

Дожен никогда не учил его петь. И вообще ничему его не учил, кроме японского языка. И сам никогда не пел, только отдавал приказы: заниматься, исправлять ошибки, колоть дрова, перенести тяжелую корзину с карпами от рыбного пруда в какой-нибудь отдаленный дом, где их даже не заказывали. Часто Дожен мог пожелать нечто странное: цветок с ветки дерева, до которого Сэмми не мог дотянуться, камень с самого высокого утеса Бриллиантовой гряды, перо птицы, которая гнездилась в зарослях ланая.

Что касается цветов и камней, то их можно было достать: мальчик научился прыгать, лазить по скалам и деревьям. По субботам он отправлялся с Доженом на Бриллиантовую гряду. Десять миль туда и оттуда, без передышки. Дожен небрежно принимал эти с трудом добываемые призы, чуть кивнув головой, и опускал их в воду в черном кувшине, что стоял возле Сэмми за столом. Когда обед заканчивался, мальчик относил кувшин в свою комнату, ставил его на пол и, заняв свое место в постели, смотрел в воду, пытаясь понять, почему Дожен пожелал именно этот Предмет. Но что касается пера, то здесь все было непросто. Сэмми следил за птицей и ее гнездом часами. Узнавал, что она ест, где приземляется. Из беседы с гавайцами выяснил, как лучше сделать ловушку, и растянул сеть между ветвей.

Когда птица попалась, он осторожно вынул перо из ее хвоста, а потом отпустил.

Дожен принял перо молча. На исковерканном японском языке Сэмми объяснил, что поставил ловушку, замаскировал ее. Дожен слушал, не говоря ни слова. Во время обеда Сэмми не увидел ни пера, ни черного кувшина. Он залился краской стыда, так и не поняв, в чем допустил ошибку. Вспомнил, что провел много часов, наблюдая за птицей, как она хлопочет около гнезда. Сэмми забрался на ближайшее дерево и застыл там, наблюдая немигающим взглядом за крошечной птицей, перелетающей с ветки на ветку, недосягаемая для него.

Однажды Роберт вошел в комнату и застал Сэмми с игольной подушечкой в руках. Тот пытался, подбросив ее в воздух, поймать с быстротой молнии, словно птицу. Маленький мальчик подумал, что это игра, ему ведь было всего шесть лет, и Сэмми считал его глупым. А вот Кэй в свои три года бывала задумчивой, спокойной, Роберт же ни на минуту не переставал вертеться, болтать или реветь, кроме того времени, когда спал.

Сэмми притворился, что это игра. Привязал шнур к подушечке и продолжал подбрасывать ее. Но Роберт был так неловок и неповоротлив, что ему ни разу не удалось попасть в цель прежде, чем Сэмми перехватывал мишень своей рукой. Даже с закрытыми глазами он мог переиграть Роберта, пока тот не начал плакать, и его отчаянные вопли становились громче с каждой неудачей.

Пришла леди Тэсс, остановилась в дверях с недовольным видом. Роберт подбежал к ней, зарывшись лицом в ее юбки, плача так, что не мог даже говорить, рыдания душили его.

Сэмми стоял в стороне, пока она ласкала сына, успокаивала его.

— Извините, — сказал он скороговоркой, — я дразнил его. Я виноват.

Дыхание его было тяжелым и болезненным, подступала тошнота.

Мать погладила ребенка по спине, дала ему выплакаться в своих объятиях. Когда она поднялась, Сэмми отступил, наблюдая за ее лицом, страшась увидеть ее хмурой и осуждающей. Его тайный страх заключался в том, что вдруг он станет ей не нужен, что она поймет, что не любит его. Сэмми на знал, куда идти и что делать, если она прогонит его, он ждал одного, чтобы она оставила его возле себя.

— Какие глупые мальчики, — сказала леди Тэсс и протянула руку Сэмми. — Иди сюда и скажи, какое чудовищное испытание ты придумал для этого малыша.

Огромное облегчение охватило все его существо от ее улыбки. Он вышел вперед и, когда она положила руку ему на плечо, внезапно сделал то, что не посмел три года назад — он схватил ее за юбку своими кулачками и упал к ней в объятья, тесно прижавшись, как к своему единственному надежному родному убежищу в жизни.

— Я виноват, — прошептал он снова, — я виноват. Она погладила его по волосам. Внезапно Роберт вырвался от матери, уже не хныча, придумав новую забаву.

Леди Тэсс отпустила его и стояла, крепко обхватив Сэмми. Стук голых ног Роберта по полу прозвучал до самого холла. —

Наступила тишина. Сэмми продолжал крепко обнимать, ее. Она — , ласкала пряди его волос и сильно прижала к ул себе.

— Я люблю тебя, Сэмми, — сказала она нежно. — Ничего не бойся.

Она была единственной, кто мог назвать его этим давним и тайным именем, единственная, кто знал его. Никто, ни Дожен, ни даже лорд Грифон не понимали, какая жизнь у мальчика, кроме нее. Она была рядом, все видела. И все же сказала, что любит его, и он хотел всегда находиться рядом с ней, чувствовать себя в безопасности и обнимать ее всю жизнь.

Когда он заглянул ей в лицо, она вытирала пальцами слезы.

— Ну вот, сказала она глухо, — ты видишь, Роберт не так уж огорчен, но я считаю, что дразнить его, — дело, не заслуживающее награды, видимо, ты просто очень эмоциональный мальчик. Ты же не хочешь его помучить?

— Нет, мэм!

Она вынула платок и вытерла свое лицо.

— Улыбнись, Сэмми. Ты почти никогда не улыбаешься.

— Да, мэм, — сказал он и растянул губы в улыбке. Держа все еще платок, она кивнула головой и сказала ободряюще:

— Хорошо!

Мальчик оторвался от нее и подошел к ящику в деревянном бюро. Порылся под своими чистыми рубашками, достал коричневый камень с тонкими сверкающими зелеными вкраплениями внутри, который он принес с утеса Бриллиантовая голова.

— Это тебе, — он протянул ей камень. Леди Тэсс взяла его, покатала на ладони, нежно коснулась пальцами, как будто перед ней была дорогая вещь.

— Спасибо. Красивый!

Он улыбнулся. Камень не был так уж красив, но было приятно, что он ей понравился. Сэмми сел на пол, поигрывая подушечкой для иголок.

— Ты все еще помогаешь Дожену? — спросила она. — Ты помнишь, о чем мистер Грифон говорил тебе? Ты можешь этого не делать. Не думай, что тебе необходимо работать.

— Да, мэм. — Самьюэл прокатил подушечку для иголок по гладкому полу. — Я помню.

— Пока у тебя в школе все нормально, а насколько я знаю, это так, ты можешь в свободное время просто играть.

— Я люблю работать. Мне нравится.

Сэмми чувствовал, что она смотрит на него, и ему было от этого жарко, но он все равно сидел неподвижно, как на дереве, когда следил за птицей.

— Ну хорошо, — в конце концов сказала леди Тэсс, как будто уступая. — Если это тебе действительно нравится.

Он услышал ее тихий вздох, а затем удаляющийся шорох юбки.

Днем Сэмми снова попытался поймать птицу. Он затаился на дереве, а когда она подлетела, сделал слишком резкое движение и стал падать, ломая ветви. Дожен нашел его, беспомощного, под деревом. Сэмьюэл смутно помнил, как слуга поставил свою обнаженную ступню на его предплечье, а потом резко дернул его за руку. Боль была ужасной, и мальчик потерял сознание.

Он проснулся в постели и оставался там еще неделю. У него было сотрясение мозга и вывих плеча.

Сэмьюэл боялся, что Дожен им недоволен. Долго он не решался после этого случая заговорить с японцем. Когда тот появлялся где-то поблизости, мальчик пытался скрыться тихо и бесшумно, будто мышь. Но однажды Дожен натолкнулся на него случайно, проходя через пустую столовую.

Сэмми услышал его шаги и только успел шмыгнуть за дверь и застыть там.

Слуга накрыл стол, наполнив комнату легким звоном серебряной посуды.

— У тебя все в порядке? — спросил он по-японски, положив вилку. — «Киоитсу» трудно освоить, но ты идешь по правильному пути.

Сэмми знал, что Дожен говорит с ним. Никто больше здесь не знал японского. Он только не понял слова «киоит-су». Но был убежден, что Дожен знает это.

— Глупые люди прячутся все одинаково. — Дожен продолжал накрывать на стол. — «Шин» — это то, что у тебя на уме, что в твоем сердце. «Итцувари» — это то, каким ты притворяешься, но по сути не являешься. Вместе «шин» и «итцувари» составляют «киотсу». Можно быть тигром все время. Использовать «кату» тигра, двигаешься, как тигр. А если ты встретишь тигра еще сильнее, что тогда? Ты в опасности. Надо тогда знать «кату» мыши. Уметь быть маленьким и тихим. Может, большой тигр не заметит тогда тебя, а ты вновь потом станешь тигром.

Сэмьюэл слушал внимательно и вздрогнул, когда До-жен заговорил о мыши, как будто понял его намерения. Но японец не был рассержен или оскорблен, голос слуги был таким, словно мальчик поступает правильно. Тогда он медленно вздохнул и вышел из-за двери.

Дожен продолжал раскладывать серебро.

— Я не могу достать перо. Мне стыдно. Дожен-сан. Дожен оторвался от стола и посмотрел на мальчика. Лицо его было спокойно и внушало доверие. Впрочем, на нем никогда не отражались гнев, ярость, желания. Загадочные глаза восточного человека вызывали доверие и любопытство.

— Почему стыдно? У тебя же было перо. Ты принес его в первый раз, когда пользовался ловушкой. Сэмьюэл заколебался:

— Я думал, что-то неверно. Ты же не положил перо в кувшин.

— Ты думаешь слишком много. Откуда тебе знать, что верно, а что неверно. Ты слишком юн, а хочешь слишком многого. Ты хочешь, чтобы перо было в кувшине. А что ты для этого делаешь? Падаешь головой вниз с дерева. Сегодня вечером я положу перо в кувшин для тебя. Ты будешь Рад?

— Нет, Дожен-сан.

— Тебя трудно обрадовать.

Сэмми посмотрел снизу вверх.

— Я думаю, это тебя трудно обрадовать, — сказал он по-английски, затем отступил на шаг и взялся за ручку двери, удивленный собственной смелостью.

Дожен сделал небрежный жест рукой.

— Никто не может радовать всех, — сказал он, переходя на плохой английский, как будто передразнивая неуклюжий японский язык Сэмьюэла. — Хочешь спастись, используй «кату» тигра, затем «кату» мыши. Дожен хочет и немногого. Пусть Самуа-сан не падает с дерева. Тверда земля?

— Очень! — ответил мальчик, опустив голову. Дожей начал расставлять тарелки. Он заговорил вновь на японском.

— А если я научу тебя падать? Это называется «гаи-хенджутцу», «у ке ми». Могу научить этому. Но какую пользу это принесет мальчику, который хочет так много. Я не могу подставлять чан с водой, если он хочет упасть. Я не могу дать ему все, что он желает. Если он научится падать, то это все, что он получит. Он только научится превращать твердую землю в мягкую, но что это для мальчика, который хочет только, чтобы перья были в кувшине?

— Дело не в перьях в кувшине, — возразил Сэмми. — Ты не понимаешь.

— Глупый человек я. Очень глупый.

— Я так не думаю. —

— Значит, ты хороший, да?

Сэмьюэл держался за дверную ручку. Он был смущен и растерян.

— Я не знаю, чего ты хочешь.

Плечи мальчика поникли. Он наблюдал за тем, как До-жен вновь идет за тарелками, подождал, пока тот их расставит, а потом прошептал на японском:

— Дожен, ты научишь меня падать?

— В эту субботу пойдем со мной к Бриллиантовой горе.