ГЛАВА 11
МОНА
Решения, решения…
Билл Нел сказал, что если она хочет сделать рывок от озвучивания к съемкам камерой, то должна изменить форму носа. За годы, прошедшие после их встречи в Лондоне, он более чем укрепил свою веру в уникальные свойства голоса Моны. Оказалось, она великолепна в специализированной области радио– и телерекламы, обладая сверхестественной способностью говорить любыми голосами, от несмышленого малыша до восьмидесятилетней старухи, от, ворчливой домохозяйки до жеманной шлюхи, и озвучивать неодушевленные предметы типа витаминов, замороженных обедов, унитазов, а в одном, особенно доходном ролике – полярного медведя, приглашающего посетить Аляску.
По мере расширения репертуара рос и спрос на ее услуги. Талант к диалектному говору обеспечил немало контрактов с региональными заказчиками. Она воспроизводила не только различные манеры американского произношения, но и быстро научилась подделывать французский, немецкий и испанский акценты для рекламы международных товаров – прохладительных напитков и электронной техники.
Сногсшибательно, что она добилась успеха и с британским произношением, отлично переняв английскую манеру разговора. Ливерпульский акцент взяла у «Битлз». Ее великолепный светский тон беседы сквозь сжатые зубы основывался на общении с Джорджиной и Ником и заработал массу благоприятных отзывов за воплощение британской аристократичности с тонким юмором.
Денежки текли, суммы, остававшиеся после вычета налогов, были почти неприличными. Довольно часто ее мысли обращались к словам Джеймса Дина в «Великане», когда заработала его нефтяная скважина: «Я богатый мальчик!» Да, она почти богатая девочка и старается действовать благоразумно. И быть благодарной. Она, видимо, круглая идиотка, если не очень счастлива от подобной судьбы. И, возможно, полная свинья, что несчастна во всем остальном.
Когда бы она ни завела разговор о страстном желании настоящей актерской роли, мать всегда обрывала напоминанием, подходящим для капризных детей. «По улицам бродят тысячи актрис. Истощенные до смерти. Работающие официантками. Мойщицами машин. И даже хуже! (обе понимали, что это значит). Благодари Господа за то, что ты имеешь!»
И она, действительно, благодарила Бога, но хотела сыграть Порцию или Бланш, любую из киноролей Ширли Маклейн или, в конце концов, Барбары Стрейзанд.
– Барбаре Стрейзанд не нужна операция на носу, ты согласна?
Это был постоянный аргумент Билла.
– Камера любит Барбару Стрейзанд. Этого, Мона, ты не можешь отрицать. Тебя камера не любит. Ты ей нравишься, но это не любовь. В таком деле нет гарантий. Ты должна выкинуть идею сниматься с таким носом в качестве Моны Девидсон.
Мона слышала еще об одной причине, по которой Барбара Стрейзанд не сделала пластическую операцию – она ужасно боялась за свой голос. Голос Моны, возможно, не сравнится с этим голосом, но ведь он ее хлеб, правильно? Ее золотой гусь, которого не стоит убивать.
Решения, решения… Мона приняла еще одно решение. Билл Нел, ее менеджер, агент, советчик и лучший в мире друг, был единственным человеком, которому она могла довериться, поплакаться в жилетку. Отец Моны умер, и хотя мать с молчаливым неодобрением отнеслась к идее дочери, она все-таки попросила Билла быть посаженным отцом на ее свадьбе с Брентом Вильсоном.
Именно к Биллу прибежала Мона посреди ночи, когда Брент дал ей по носу, крича:
– Прекрати вечно ныть об операции! Хочешь изменить нос? Так получай же!
Три месяца назад, после того, как она обнаружила следы губной помады на рубашке Брента, Билл терпеливо объяснил ей все перепетии развода и был даже посредником Брента, умолявшего Мону о прощении. Но она решила довести развод до конца и вдруг узнала, что беременна. Через несколько минут после получения результата анализа, из Провиденса позвонила Эми Хам-фриз, чтобы пригласить их с Брентом на первый день рождения своей дочери Сэнди.
Решения, решения… Сделать аборт? Еще есть время, она на втором месяце. Аборты теперь легальны. Но нет, как она сможет сделать аборт? Нет. Развестись с Брентом и одной растить малыша? Брент ведет себя тошнотворно. Образцовый муж: красивый, загорелый, со сверкающими белыми зубами. Тупой. Прошло много времени, пока она поняла, что он просто дурак, деревенщина высшего разряда.
Ему повезло с работой в семейной страховой компании. Его главной обязанностью было ходить на ланчи и много улыбаться. Интересы ограничивались спортом (заниматься и смотреть), шатанием по барам и ресторанам и коллекционированием порнографических журналов.
Не надо было рассказывать Эми о беременности, это не телефонный разговор, но она выпалила новость единственной подруге, уже ставшей матерью. Восторг Эми оказался заразительным. Иметь ребенка – самая чудесная вещь на свете. Под смех и шутки Мона осознала, что эта, весьма ординарная новость о самом обыкновенном событии, случающемся с каждой женщиной, произведет на друзей и семью большее впечатление, чем все ее фантастические контракты или двухэтажная квартира, купленная возле Центрального Парка.
Решения, решения…
Почему все сразу на нее свалилось? Ей всего лишь двадцать один! Почему Мона должна решать, разводиться ли, иметь ли ребенка, заниматься озвучиванием, какими обоями оклеить гостевую спальню, которая, возможно, станет детской, если она решит идти вперед и родить? Если…
– Поцелуй тетушку Мону! Будь хорошей девочкой. Тетушка Мона собирается завести такую же, как ты, сладкую малышку! – Эми на день привезла Сэнди из Провиденса. Лу приехал на неделю раньше на «мясной рынок», как он это называл. – Он считает, что находится в выгодном положении. В наши дни очень немногие идут в сферу образования. Уолл-стрит, реклама, средства коммуникации – вот где в ходу большие деньги. Лу получает степень магистра гуманитарных наук. Большие университеты послали своих представителей вербовать выпускников. Многие гарантируют, что Лу сможет преподавать и одновременно работать над докторской диссертацией.
«Мясным рынком» был ряд гостеприимных апартаментов в «Рузвельт Отеле», где представители различных школ высшего образования проводили собеседование с отобранными кандидатами. Карьера в сфере образования привлекла Лу Хамфриза из-за хорошей жизни, полной перспектив, с минимумом ответственности и среди молодых людей, особенно девушек, вдали от стрессов конкурирующего делового мира.
Деньги не были стимулом, но и предложенные оклады не обижали. Лу располагал скромным доходом от наследства, а Эми вообще была богата. Свадебным подарком от ее родителей оказался чек на изрядную сумму для приобретения их первого дома. Основную часть наследства Эми получит в сороковой день рождения. У Лу есть жена, есть Сэнди, и легкая работа на выбор. Пусть другие парни ломают шеи на Уолл-стрит и Мэдисон Авеню. Ему это не надо.
– О, Эми! Она великолепна! – маленькая копия Эми прижалась к Моне, вцепившись крошечными ручонками в складки платья. – Но где гарантия, что у меня будет девочка? Вот чего я хочу – маленькую девочку!
Высказавшись, Мона поняла, что это правда.
– Если будет мальчик, можешь отдать его мне!
– О нет, ты его не получишь. «Девять секунд удовольствия…»
«Девять месяцев боли…» Вместе они пропели:
– «Девять дней в клинике,
И на свет появляется Полли»!
– Два дня в клинике, – засмеялась Эми. Она прижала дочку к себе. – И на свет появилась моя маленькая Сэнди. Моя красавица Сэнди!
– О'кей, О'кей. Ты меня уломала.
Облегчение Эми было очевидным. Теперь стала понятна настоящая причина ее визита в Нью-Йорк. Разговор Моны об аборте привел Эми в ужас.
– Я привезла тебе целый мешок детской одежды.
– Ах, Эми…
Гостья как раз вывалила содержимое большой матерчатой сумки на кровать Моны – желтые, голубые, розовые, белые вещицы для младенца, крохотные комбинезончики, костюмчики для сна, слюнявчики, ботиночки, чепчики, погремушки, одеяльца и целый зверинец из ягнят, котят, китов, щенков и медвежат.
– Не беспокойся о плюшевом медведе. У Сэнди есть свой медвежонок. Одного достаточно.
– Но, Эми…
– Что, но?
– Мне по карману купить детское приданое! Никаких обносков для ее ребенка.
В Эми крепко засела традиционная бережливость выходцев из Новой Англии.
– Используй то, что под рукою и не ищи себе другого!
– Так мило с твоей стороны! Но… почему не отдать это в благотворительный фонд?
Эми была ужасно обижена.
– Детскую одежду Сэнди чужакам? Ты издеваешься? Вещи прелестны. И ты не отдашь их чужим, а передашь родственникам и друзьям.
Мона подняла розовый махровый костюмчик, вышитый крохотными цветочками.
– Что, если будет мальчик? Мальчик не сможет это носить!
– Откуда он узнает?
– О, Эми! Разве ты не понимаешь? Я просто бешусь! Я хочу все закупить в детском отделе у Сакса!
– Если внуки королевы Англии могут донашивать одежду старших братьев, смогут и твои. У меня еще приготовлены колыбелька и прогулочная коляска.
Упоминание об Англии сблизило их. Лето в Челси стало основой дружбы. По молчаливому уговору они никогда не говорили о Нике Элбете, а вспоминали только дом в Челси Мьюз, неудобство спален, странность английской пищи и забавы трех молодых девушек.
– Ты говорила Джорджине о малыше?
– Пока нет.
Мона не говорила даже своей матери, убеждая себя, что еще есть время для принятия решения.
Неделю спустя, описывая ситуацию Нику Элбету, она сказала:
– Тогда я и решила оставить ребенка. Сэнди сидела на кровати и бросала детские вещички себе на голову. «Вот чего я хочу, – подумала я, – ребенка. Ребенок сделает меня полноценной.»
Что касается решения о продолжении работы с таким носом, то это единственное, что она умеет делать. Ник Элбет считал все претензии к ее носу неприличными. Она великолепная чувственная средиземноморская женщина. Пусть эти идиоты вспомнят носы Клеопатры и Нефертити.
Нет смысла говорить с ним. Или с Эми, по той же причине. Эми так любит ее, что никогда на свете не сможет представить унижение, которое чувствует Мона, когда Билл Нел предлагает ее на какую-нибудь кинороль, а режиссеры почтительны к ее репутации и слащаво-вежливы в своих искренних соболезнования, что она «не совсем то».
И дело не в отсутствии профессионализма. После возвращения из Англии она педантично посещала занятия по постановке голоса, сценическому движению, фехтованию, балету и джазовому пению. Она похудела до соблазнительного 46-размера и подверглась болезненной электроэпиляции, опробовала все секреты искусства макияжа, включая наложение темной пудры на боковые стороны носа и более светлой на центральную часть. В определенной степени это срабатывало на фотографиях, с правильной постановкой света и хорошей ретушью. При киносъемке все ее хитрости были заметны и выглядели жалко.
Решения, решения…
Как становится скучно! Мона не обращала внимания на гостью. Эми на шесть месяцев моложе и до сих пор смотрится, как подросток из дома в Челси, и вот, пожалуйста, первая вышла замуж и родила ребенка.
– Хватит обо мне и моих проблемах. Расскажи мне, Эми, как ты? Жалеешь о брошенной карьере?
Эми обвила руками Сэнди и прижалась щекой к макушке дочки.
– Не с этой маленькой шалуньей! Хотя стараюсь быть в курсе, подписываюсь на «Архитектурный дайджест» и «Историческое наследие». Я вернусь к работе на днях, – она рассмеялась. – Когда Сэнди поступит в колледж.
– А Лу? Он ведет себя достойно, я надеюсь?
Эми с любовью запустила пальцы в шелковистые кудри дочки.
– Мы живем прекрасно, Мона, честно. Давно женатая пара. Когда он решит, где будет работать, мы сможем переехать в наш собственный дом, только втроем. Все будет прекрасно.
Обе женщины с лаской и сочувствием посмотрели друг другу в глаза. Мону ошеломила мысль, что нежность и неосуществленные мечты во взгляде Эми, старавшейся улыбаться убедительно, абсолютно схожи с выражением ее собственных глаз. Однажды Мона застала себя врасплох, неожиданно взглянув в зеркало.
– Не пропадай, крошка, – сказала Эми, когда для них с Сэнди пришло время уезжать.
– Ты тоже, – Мона обняла подругу. Правила хорошего тона заставили добавить: – Желаю тебе счастья.
Решения, решения… Некогда от них передохнуть. Ликвидируешь одну проблему, другая тут же сваливается тебе на голову.
Телефон прервал ее размышления. Билл Нел по поводу рекламы африканских сафари.
– Как тебе нравится мысль быть мамой-жирафой с жирафятами и приглашать американских матерей привезти своих детей в Серенгети?
С еврейским акцентом? От матери к матери? Ой, вей! Но Билл Нел не оценил ее националистичных настроений.
– Я думала, у жирафов нет голосовых связок.
– Этот факт значительно облегчит твою работу, дорогая, теперь согласна?
Мона знала все слишком хорошо. Даже, если она так ненавидит играть жирафов и мягкое мороженое, то выбора все равно нет.
– Какой акцент они хотят? Французский? Итальянский? Русский? Звучит, как заказ гарнира в ресторане, правда?
– Они знают твои возможности, но пока не решили.
– Я думаю, русский. Я сыграю ее, как русскую шпионку, переодетую жирафой. Тебе нравится?
Его голос смягчился.
– Мне нравишься ты, Мона, и хочется добывать тебе роли, которые ты заслуживаешь. А пока попадаются жирафы, ты должна брать деньги и бежать! Я люблю тебя, дорогая! Подумай об этом.
Играть жирафу. Это то самое? Премия Клио за лучшее исполнение жирафы? Она обвела глазами свою двухэтажную квартиру и опустила взгляд на едва увеличившийся живот. Ars gratia artis, все это хорошо и прекрасно. Но по дороге в банк она будет тихонько посмеиваться, заполнять каминную полку статуэтками Клио и совершенствовать свое актерское мастерство.
