Глава XXIV
Через некоторое время температура Бетси снова повысилась, но девочка больше не бредила. К концу дня становилось все более и более очевидно, что самое страшное уже позади. Миллисент, утомленная, отправилась домой высыпаться.
Проснувшись, она почувствовала себя великолепно. С Бетси все будет хорошо. И у них с Джонатаном тоже…
По ее телу разлилось тепло. Сев в кровати, она вздохнула. Когда они сидели рядом у постели Бетси, то были так близки друг другу, им было очень хорошо вместе, несмотря на волнение и страх. А когда стало ясно, что кризис у Бетси миновал, лихорадка отступила, она, Милли радуясь, чувствовала такой покой, такое единение с Джонатаном! Ничего не могло быть прекраснее. Но она понимала, что теперь жизнь пойдет своим чередом, все вернется на круги своя, и это чудесное единение душ исчезнет. Оно не может длиться, если она не выйдет за него замуж. Милли казалось, что ее еще раз с болью отрывают от Джонатана.
В этот же день она вновь пришла к Лоуренсам, чтобы побыть с девочкой. На ее стук дверь открыл Джонатан и улыбнулся.
— Миллисент… — Он хотел обнять ее, но Милли поспешно отступила назад. Джонатан остановился, свет на его лице померк. Вместо этого вернулись морщины и усталость.
— О-о, — заметил он, — а я думал, ты пришла к Бетси.
— Да, я пришла к ней. Как ее самочувствие?
— Лучше. Сейчас спит, но недавно просыпалась и разговаривала со мной.
— Ты сам поспал?
— Немного. В кресле, — признался Джонатан неохотно. Наступила неловкая пауза.
— Ну что ж, — хмуро сказал он, пропуская ее, — входи. Если ты посидишь с ней немного, я, может быть, посплю.
Миллисент кивнула. Она чувствовала, что может сейчас расплакаться.
Бетси быстро поправлялась. Миллисент несколько раз в день приходила посидеть с девочкой, почитать или поиграть. С каждым разом было все трудней и трудней удерживать Бетси в постели. Джонатана Милли видела редко, так как обычно уходила до его возвращения, но когда они оказывались вместе, то вели себя неестественно-официально, как было после ее отказа выйти за него замуж.
Потекли чередой одинаковые и бессмысленные дни. Милли пришлось взять на себя много работы по дому, так как Ида и ее семья легли с простудой, и сразу же за ними заболела Опал. Опал пыталась оставаться на ногах, помогать в домашних хлопотах, но Миллисент настояла, чтобы та легла в постель, объяснив, что она проболеет в два раза дольше, если не будет заботиться о себе. Опал была неприхотливой и некапризиой больной, но, тем не менее, к многочисленным обязанностям Милли добавились новые: готовить для Опал бульон, горячий чай, время от времени сидеть у ее постели, следя за температурой. Кроме того, вся остальная домашняя работа легла на ее плечи. Она была благодарна Алану, что он всю заботу о малыше взял на себя. Бетси, которая только что выздоровела, предложила помочь, но Миллисент отказалась, боясь, что девочка может снова подхватить инфекцию.
В довершение всего, бабушка Милли по пути в церковь воскресным утром зашла к ней и напомнила, что Милли очень давно не навещала кузину Агнессу.
Миллисент внутренне застонала. У нее не было никакого желания навещать кузину Агнессу. Когда мать Милли и Алана была жива, они пару раз в год заглядывали в кузине, так как мисс Хэйз считала это своей обязанностью по отношению к семье. После смерти матери Миллисент унаследовала эту обязанность и сама заглядывала к кузине раз или два в год. Кузина Агнесса была ее родственницей по материнской линии, ее мужа убили во время войны, и она с тех пор больше не вышла замуж. Жила она в маленьком аккуратном домике на краю города. Визиты к ней всегда были невыносимо скучны, и Милли не нравилась темная, мрачная атмосфера ее гостиной.
— Госиоди, ну все одно к одному последние несколько недель, — пожаловалась про себя Миллисент, а вслух сказала:
— На меня столько всего свалилось в последние дни…
Но бабушка Конолли, казалось, не собралась принимать во внимание эту слабую отговорку. Она посмотрела на Миллисент грустными большими глазами. Ей не нужно было добавлять, что она уже просила Милли сходить к кузине три месяца назад.
Милли опустила глаза.
— Ты права. Извини. Я давно уже должна была навестить ее. Скорее всего, сегодня же днем загляну к ней.
Это время было для нее так же неудобно, как и любое другое. Опал все еще болела и лежала в постели, но она уже была в состоянии сама позаботиться о себе, да и работу по дому на сегодня Милли в основном сделала.
— Вот это было бы очень хорошо. — Миссис Конолли улыбнулась ей. — Может, возьмешь с собой что-нибудь из еды? Я слышала, что она сейчас ужасно бедна.
— Конечно. — Она сможет отнести ей супа, который готовила для Опал.
Бабушка Конолли взяла Милли под руку, и они вместе дошли до церкви. В церкви Миллисент оставила ее с дедушкой Конолли, а сама направилась к Сьюзан и ее семье. Она села рядом с ними, здороваясь с каждым и улыбаясь.
Церковный хор занял свое место. Через минуту придет пастор, и все встанут при первых тактах музыки. Но вдруг по церкви разнесся легкий ропот. Миллисент обернулась, заинтересованная, чем он был вызван. В церковь входили Джонатан и Бетси.
Она ошарашенно наблюдала за тем, как они устроились несколькими рядами дальше нее. Джонатан ласково улыбнулся ей, а Бетси помахала рукой. Миллисент отвела от них взгляд и, отвернувшись, стала смотреть вперед. Джонатан Лоуренс в церкви! Что с ним случилось?
Она все время не переставала думать об этом и в результате не слышала ни одного слова пастора. Когда служба закончилась, Милли направилась к выходу вместе со Сьюзан и ее детьми.
— Я впервые сегодня увидела Джонатана Лоуренса в церкви. Ну и ну! Миллисент, ты на него благотворно влияешь!
— Глупости! Он здесь не из-за меня. — Взгляд Милли искал Джонатана в толпе перед церковью.
Фаннин распахнул перед ними дверь, и они вышли на улицу.
— В самом деле, не из-за тебя? — спросила Сьюзан, еле сдерживая смех. — Тогда зачем он ждет тебя?
Милли посмотрела на лестницу, куда указывала ей Сьюзан. Джонатан и Бетси искали кого-то в толпе, и, очевидно, ждали тех, кто последним выходил из церкви. Сердце Милли бешено заколотилось, но ей удалось придать лицу невозмутимое выражение.
— Мисс Хэйз, — официально приветствовал ее Джонатан. — Вы не против пойти домой вместе с нами?
— Да, спасибо. — Миллисент не обратила внимания на многозначительный взгляд кузины и направилась с Джонатаном и Бетси в сторону дома. Бетси взяла ее за руку, а Джонатан, встав с другой стороы — под руку. Несмотря на прохладную погоду, Милли было тепло и хорошо. Она знала, что ей всегда этого хотелось: идти из церкви домой с Джонатаном и Бетси, ее семьей — каждое воскресенье, до конца своих дней…
Они немного прошли молча, затем Миллисент сказала:
— Я очень удивилась, увидев тебя в церкви. Джонатан засмеялся.
— Могу себе представить! И не только ты.
— И что же заставило тебя прийти?
— О-о… Одно очень важное лицо сумело убедить меня, что я был неправ.
Миллисент уставилась на него, открыв рот от удивления.
— Не смотри на меня так. Я признал свои ошибки. — Джонатан улыбнулся еще шире, а в глазах заплясали веселые огоньки. — Что я делаю, естественно, очень нечасто…
— Естественно. — Миллисент не собиралась развивать эту тему; она просто была рада, что он решил прийти.
Но к ее удивлению, он без предисловий продолжал:
— Когда болела Бетси, я вдруг понял, что постоянно молюсь Богу, чтобы он спас мою дочь. Я думал о том, каким я был безбожником, постоянно твердя, что не верю в Бога. В последние две недели я много думал об этом. И понял, что во мне больше нет той горечи, кото-руя я испытывал все последние годы.
Он повернулся и посмотрел на Милли как-то задумчиво.
— Думаю, после смерти Элизабет я использовал эту желчь, этот цинизм как… как лекарство против боли и разочарований. Но тебе удалось избавить меня от этого опасного средства. Оно просто исчезло. И мне показалось, что любое лекарство может в равной степени и помогать, защищать от боли, и сделать тебя своим рабом. Ты как бы замыкаешься в своем горе. Внушаешь себе какую-то мысль и изо всех сил держишься за нее. И не имеет значения, замыкаешься ли ты в страдании, или жертвуешь своей жизнью ради каких-то обязанностей, или еще что-то. Результат один и тот же.
Она поняла, что он имел в виду ее. Миллисент отвернулась и стала смотреть в сторону.
— И я больше не хочу этого. Никогда, — мягко продолжал он. — И для тебя я тоже этого не хочу. В том, что ты все время живешь в плену прошлого, нет никакой пользы.
Она вспомнила его слова час спустя, когда пришли в гости к кузине Агнессе. Кузина Агнесса уже давно превратилась из женщины в настоящее приведение, проводя все время за разговороми и воспоминаниями о своем погибшем муже. Он был убит на войне тридцать три года назад, а кузина Агнесса до сих пор носила траур.
Смерть мужа всегда была главной темой ее разговоров, а дом ее стал музеем, собранием реликвий, напоминавших о ее муже, включая форму солдата Конфедерации, которую Агнесса показывала каждому, кто проявлял хоть малейший интерес. Миллисент еще раньше считала ее навязчивую идею скучной и отвратительной, а теперь с ужасом увидела, что эта женщина просто заживо похоронила себя, день за днем, год за годом живя только памятью о мертвом. Кузина Агнесса прожила с ним всего четыре года, и в двадцать два все для нее закончилось с гибелью близкого человека. Сейчас ей было почти пятьдесят шесть, и добрую половину своей жизни она просуществовала, ничего не делая, так и оставшись одинокой и мрачной хранительницей памяти. И теперь уже ничего нельзя изменить, потому что это стало единственным смыслом ее жизни.
Неужели она тоже идет к этому, мрачно думала о себе Миллисент. Неужели она тоже стала вечной пленницей прошлого — той ужасной трагедии многолетней давности — и равнодушно махнула рукой на оставшиеся годы? И когда ей будет пятьдесят пять, она вот так же будет жить воспоминаниями, как кузина Агнесса, станет такой же высохшей, одинокой и отрешенной, грустной особой, а дети Сьюзан, Жанны и Берты станут считать визиты к ней тоскливой семейной обязанностью? Будут ли они вот так же вздыхать, скучать и думать, какую неинтересную, бесполезную жизнь она прожила? И, возможно, они будут правы?
Она медленно шла домой, полностью погруженная в свои мысли, даже не замечая холодного ветерка, пронизывающего насквозь: на ней была всего лишь легкая летняя накидка. Но за квартал от дома ее раздумья прервал какой-то странный металлический звон. Милли посмотрела вверх, затем оглянулась по сторонам и вдруг поняла, что означал этот звук: где-то пожар! Над макушками деревьев она увидела поднимающиеся клубы черного дыма.
Милли остановилась, ноги ее будто приросли к земле. Дым поднимался от их домов. Там был ее дом, и там были Джонатан и Бетси!
Алан оторвался от книги и нахмурился. Пахнет как-то странно. Что это может быть? Он принюхался еще раз. Пахнет, как… как будто что-то горит. Так оно и есть. Должно быть, когда Милли готовила обед, что-то пригорело. Он вернулся к чтению, но никак не мог сосредоточиться. В последние дни ему вообще было трудно собраться с мыслями, они все время возвращались к отношениям с Опал и к собственной душевной пустоте. Но сейчас это было что-то другое, что сидело у него в дальнем уголке мозга и не позволяло целиком углубиться в чтение.
Он резко дернулся. Ведь Миллисент не готовила сегодня обед. Она просто оставила им немного холодного мясного рагу, а сама пошла к кузине Агнессе. Они же вместе ели, и Миллисент собрала грязную посуду. Пригорать было нечему. На плите никто ничего не оставлял.
Сердце Алана начало тяжело стучать, и он направил свою коляску в коридор. Запах здесь чувствовался еще сильнее.
Алан заспешил в столовую, затем в комнату для прислуги, где, наиболее вероятно, могло что-то подгореть. Но здесь тоже не оказалось ничего подозрительного, и тогда он понял, что горело где-то в жилой половине дома. Он быстро развернул коляску и поехал в гостиную.
Здесь запах горелого был еще резче, а когда Алан подъехал к лестнице, то увидел, что сверху по ступенькам стелется дым.
— Опал? — позвал он, запрокидывая голову. — Опал? Что там подгорело?
Он вцепился в ручки коляски.
— Опал!
Ответа не было. Панический страх, казалось, парализовал его.
— Опал! Черт побери, ответь мне!
По полу стелился черный густой дым. В доме был пожар, и, очевидно, загорелось что-то наверху.
И Опал тоже была там, наверху… Милли говорила, что Опал с малышом сегодня проведут весь день в постели: она еще слишком слаба после болезни. Она не одевалась и не спускалась вниз после того, как ушла Миллисент, иначе он знал бы об этом. Она должна была заглянуть в его комнату или, по крайней мере, занести малыша.
— Опал! — выкрикивал он ее имя снова и снова. Она не отвечала. Алан похолодел от ужаса. Она, должно быть, спала, когда начался пожар, и ничего не заметила! Она, наверное, задохнулась во сне… Он слышал, что во время пожаров спящие часто задыхаются во сне от дыма, а потом, не приходя в сознание, гибнут в огне. О, Опал! Она, наверное, лежит там без сознания, не в силах проснуться. Боже, неужели она и ребенок станут беспомощными жертвами пожара?!
— Опал! — Он схватил деревянный стул, стоящий здесь же, рядом с лестницей, и стал что есть силы колотить по перилам. Он стучал снова и снова, создавая невообразимый Шум, пока стул не развалился на части. А Опал все не отзывалась.
Так он ее никогда не разбудит. Кто-то должен спустить вниз ее и ребенка, и как можно скорее. Он быстро подъехал к входной двери и, выглянув на улицу, стал звать на помощь. Но он понимал, что .это бесполезно. Андерсоны, живущие через дорогу, слишком стары, а Джонатана Лоуренса, скорее всего, не было дома. Кроме того, у Алана не оставалось времени для размышлений и поисков выхода; огонь разгорался. Опал могла погибнуть в любой момент. Он не мог ждать, пока кто-то подойдет.
Алан вернулся к лестнице и, задрав голову, снова стал звать девушку, разрываясь от бессильной ярости и проклиная свою беспомощность. Опал было некому спасти, кроме него самого, а он не способен подняться по лестнице, чтобы вынести ее из огня. Никогда в жизни он не чувствовал себя таким беспомощным и жалким, таким ненужным из-за своей инвалидности. Опал погибнет, и ребенок тоже — и все из-за того, что он не может ходить!
С животным криком отчаяния Алан схватился за перила так высоко, как только был способен дотянуться, и в нечеловеческом напряжении собрав все силы, приподнялся в кресле и бросился вперед. Он тяжело упал боком на перила, не обратив внимания на резкую боль в ребрах от впившегося в бок острого края перил. Он пытался подтянуться, ухватившись за перила, еще на некоторое расстояние. Медленно переставляя руки и подтягивая свое тело, он поднимался вверх по лестнице; ноги бесполезно волочились по ступенькам.
Алан старался подниматься как можно быстрее, но все равно, это, казалось, занимало целую вечность. Он остановился, оперевшись на стену. Отдохнув, Алан вновь начал подниматься вверх; по лицу и шее струился пот.
Преодолев, наконец, подъем по лестнице, дальше он стал ползти быстрее, опираясь на руки, волоча ноги за собой. Здесь, наверху, дым сразу окутал его, разъедая глаза и затрудняя дыхание. Алан закашлялся. Дым становился все гуще и гуще.
Он шел из-под двери комнаты Милли в конце коридора; там были видны отблески пламени. Алану стало жарко, с каждым вдохом легкие наполнялись горячим едким дымом.
Алан подполз к комнате для гостей, в которой, по словам Миллисент, спала Опал. Открыв дверь, он увидел лежащую на кровати Опал. Алан знал, что никогда не сможет дотянуться до высокой кровати и подхватить Опал на руки. Он остановился, тяжело дыша. Затем, напрягшись, одной рукой оперся о комод, а другой вцепился в матрас и со всей силой потянул его на себя.
Снова и снова Алан дергал матрас, пока он вместе с Опал не упал ему на спину. Алан с минуту не двигался, тяжело переводя дыхание, затем осторожно выполз из-под матраса. Опал лежала с закрытыми глазами, прижимая к груди ребенка. Лицо ее было бледным и словно бы умиротворенным, и на какое-то мгновение сердце Алана сковал страх. Ему показалось, она мертва.
Но вдруг он заметил, что ее грудь слегка поднимается и опускается, и у него вырвался вдох облегчения. Но нужно было спешить. В комнате становилось все жарче, воздух наполнился густым ядовитым дымом, который тяжело расползался по полу, как раз там, где они лежали. Он должен успеть перетащить Опал и Роберта вниз, пока сам не потерял сознание от дыма.
Алан набросил на себя и на них покрывало, чтобы хоть как-то защититься от удушливой завесы. Затем подложил руку под спину Опал, обняв ее за талию, а другой рукой стал придерживать малыша. Медленно и осторожно он начал подталкивать их к выходу.
Потом Алан никак не мог понять, как ему удалось перетащить их на лестницу. Это был медленный, мучительный путь, ночной кошмар, в котором слилось все: жара, черный удушливый дым, заполнявший легкие, дрожащие от напряжения руки… Иногда он подтягивался вперед на одной руке, а другой придерживал Опал и ребенка. Иногда, чтобы перевести дух, проползал немного вперед, затем, оборачиваясь, брался за край ночной рубашки Опал и волок их с Робертом за собой.
Это казалось совершенно невероятным, но Алан все-таки подтащил их к лестнице, кашляя и задыхаясь, чувствуя, что силы на исходе. Он уронил голову на руки и, если бы не полуобморочное состояние, то разрыдался бы. Ну, как он спустится с ними по лестнице? Нести он их не может, а как по-другому преодолеть эти крутые ступеньки? Боже, он, пытаясь спасти, погубит Опал и малыша!
Но он знал, что бездействие сейчас подобно смерти. Все они погибнут если не от огня, так от удушья! Он стащил со спинки кровати покрывало и разостлал на полу, взял из рук Опал ребенка и неловко перекатил тело едва дышащей Опал на покрывало. Держа на одной руке ребенка, другой он тянул за собой покрывало с Опал. Затем, крепко прижав к себе одной рукой Опал и малыша, другой он зацепился за перила и стал неловко, на боку, сползать вниз, волоча за собой бесчувственные ноги. Ступеньки больно упирались Алану в ребра и локоть, на который он опирался. Чем ниже они сползали, тем труднее ему было удерживать на одной руке Опал, мальчика и самого себя. В конце концов, пальцы, держащиеся за перила, разжались, и Алан, не выпуская свою ношу, покатился вниз, больно ударяясь головой о ступеньки.
Задыхаясь, Алан лежал на площадке лестницы, чувствуя тупую, ноющую боль в голове. Перед глазами было темно. Он хватал ртом воздух, стараясь не потерять сознание. Оставался еще один пролет, всего в несколько ступенек. Здесь нельзя было останавливаться. Он решительно схватился за стену и начал подтягивать свое тело, пытаясь подняться. Он не мог видеть своих свежих царапин и ссадин на руках или огромной шишки на голове, хотя чувствовал струйку липкой крови, сочившейся из разбитой брови прямо на веки, мешая смотреть. Это, конечно, раздражало, но у него не было времени, чтобы вытереть кровь. Каждая его мысль, каждый мускул, каждый нерв был нацелен на одно: как можно скорее вниз, к свежему воздуху.
Медленно, собрав всю волю, он пополз вперед. Еще немного, еще…
— Боже! — услышал он где-то внизу мужской голос. — Алан!
Раздались быстрые шаги — кто-то вбежал наверх и поднял Опал с покрывала, которое Алан держал из последних сил.
— Проклятье! Бетси, быстро отсюда! — услышал Алан резкий крик и тоненький голосок девочки: — Я вынесу Роберта!
Теперь Алан, наконец, позволил себе расслабиться. Они в безопасности! Веки опустились, он больше не мог держать глаза открытыми, последние силы иссякли. Его окутала темнота, и только в единственной точке — там, где он ударился головой о ступеньки — пульсировала боль. Уже сползая вдоль стены по последнему пролету лестницы, он понял, что все страшное осталось позади. Алан потерял сознание.
Миллисент мчалась по улице, не замечая никого вокруг. Чем ближе становился дом, тем отчетливее она осознавала, что пожар где-то совсем рядом. Милли не могла выбросить из головы мысль, что очень многие в городе не любят Джонатана за его статьи. Она вспомнила, как жестоко его избили. Правда, после этого все затихло, но возможно, они просто затаились, чтобы посмотреть, как подействовали на Лоуренса их угрозы. Что, если они решились на крайние меры? Что, если они сожгли его дом, чтобы выжить Джонатана из города?
Она подумала о Бетси. О Джонатане. Даже об Адмирале. Страх гнал ее вперед, она почти задыхалась, а в боку начало покалывать. Юбка, путаясь в ногах, мешала бежать. Но Милли ни на что не обращала внимания. Она ни о чем не могла больше думать — только о Джонатане, о Бетси, и о том, что может случиться с ними, если…
Миллисет завернула за угол и резко остановилась. Она бессмысленно смотрела на открывшуюся перед ее взором страшную картину. Дом Джонатана стоял целый и невредимый, но зато второй этаж ее собственного дома пылал, охваченный пламенем!
Первое, что почувствовала Милли, было, как ни странно, облегчение: Джонатану и Бетси не грозила опасность. Но сразу после этого ужас огромной, безграничной вины охватил ее, ведь она ни разу не вспомнила об Алане и Опал! Когда Милли увидела дым, то в первую очередь испугалась за Джонатана и Бетси, а об Опал и брате даже не подумала. Она была настолько парализована страхом за судьбу Лоуренсов, что этот страх вытеснил все остальные мысли.
Сердце бешено стучало, и она не могла отдышаться. В глазах потемнело, и Милли поняла, что она на грани обморока. Собрав все свои силы, она бросилась через луг к дому.
Черт побери! Ей не нужно было останавливаться. Но она встала и судорожно попыталась восстановить дыхание. Затем, покачиваясь, поплелась через дорогу к дому. Она боялась увидеть нечто страшное. Смогли ли Опал и Алан благополучно выбраться из огня? Мысль о том, что в доме были только инвалид, больная женщина-и грудной ребенок, неотступно преследовала Милли. Если они не погибли или не пострадали, то она поверит, что на свете бывают чудеса. Руки ее были, как лед, а живот свело от страха. Шаги ее становились все медленнее и медленнее.
Перед домом Хэйзов царила беготня и суматоха. Появилась пожарная машина. От дома Лоуренсов к ее дверям протянулась цепочка людей, передающих друг другу ведра с водой и заливающих огонь. Кругом стояли зеваки, наблюдающие за борьбой с пожаром. Скованной страхом Милли это казалось одним сплошным кошмаром, и она в панике оглядывалась по сторонам. Наконец, она заметила знакомую фигуру, стоящую возле дома. Этот человек только что вытащил из дома деревянный стол. Его лицо, одежда, руки и светлые волосы были черными от копоти.
— Джонатан! — закричала Милли, не заботясь о том, что их слышит столько людей и что все они становятся свидетелями ее радости при виде этого человека.
Он резко обернулся.
— Миллисент! — Широкая белозубая улыбка засияла на его грязном лице. В несколько шагов он пересек разделявшее их расстояние и крепко прижал ее к груди.
— Ох, Миллисент! — шептал он, зарывшись лицом в ее волосы.-Родная моя, я так испугался! Я увидел, как из твоего дома валят клубы дыма, и подумал, что там можешь быть ты…
— Нет, нет, со мной все в порядке! А как Алан? Как Опал? Ведь они были в доме! С ними все в порядке? Джонатан еще сильнее сжал ее в объятиях.
— Да, все хорошо. Они у меня дома, отдыхают. Все: и Алан, и Опал, и малыш. Алан всех их спас.
— Что? — Милли немного отстранилась и непонимающе посмотрела на него. — Алан спас их? Что ты имеешь в виду?
— Когда начался пожар. Опал и ребенок спали наверху; они угорели, даже не проснувшись…
— О-о, нет!
— Да, но Алан был у себя внизу, читал книгу и почувствовал запах дыма. Он поднялся по лестнице и вытащил Опал и мальчика.
Миллисент открыла рот.
— Вытащил их? Но как? Да как он вообще поднялся наверх?
— Он ползком поднялся до второго этажа, а потом волоком стащил их вниз.
— Он вполз наверх, потом тащил их вниз? — Миллисент покачала головой. — Я не могу поверить! Это невозможно!
— Думаю, любящий человек способен на самые невероятные поступки. И я подозреваю, что твой брат может многое такое, о чем ни ты, ни он сам не догадываетесь. Да, в конце концов, посмотри, чего он достиг за последние несколько месяцев! Бетси сказала, что он даже стал изучать закон и право.
— Закон и право? — И еще Джонатан что-то сказал про любовь? Что Опал и Алан любят друг друга? Неужели все происходило у нее под носом, а она была так слепа, что ничего не замечала? Она никогда не могла даже представить, что Алан сумеет стащить кого-то со второго этажа без чьей-либо помощи. Она засомневалась, хорошо ли знала собственного брата, и подумала, что наверняка недооценивала его возможности. Может быть, в своей слепой любви она всегда считала его ребенком? Не видела, на что он способен и даже не давала шанса проявить эти возможности? Она покачала головой.
— О, Джонатан, — прошептала она. — Я не знаю, что и думать.
— Не нужно сейчас ни о чем думать. — Он снова притянул ее к себе. — Все прекрасно, Милли! Знаешь, когда я увидел дым и подумал, что в доме можешь быть ты, я испугался до смерти…
— А я увидела дым по пути домой. — Миллисент, улыбаясь, опустила голову ему на грудь. — Знаешь, я подумала, что горит ваш дом, и так испугалась за тебя и Бетси… — Она крепко обвила его руками, словно никуда не хотела отпускать. Оказаться в его объятиях было так хорошо, так благословенно… Ей казалось, что она может стоять вот так целую вечность.
— Я никогда в жизни не была так напугана. Я подумала, что могу навсегда потерять тебя, я поняла, какой была глупой. Рассталась с тобой и своим счастьем, и даже сама не понимаю, почему! Прости. Прости меня. Я знаю, что сделала тебе больно. Ты простишь меня когда-нибудь?
Она подняла голову, чтобы заглянуть в его глаза, по щекам ее текли слезы. Джонатан улыбнулся, и его глаза тоже слегка заблестели.
— Ну что ж… Дай-ка мне подумать. — Он еще собирался шутить! — Я смогу простить тебя при одном условии: Если ты пообещаешь мне здесь же, сейчас же, что станешь моей женой.
— Да, да! — без колебаний ответила Миллисент. — Стану! Когда захочешь! Я поняла это сегодня, еще до того, как произошел пожар. Я не хочу тратить понапрасну свою жизнь. Я не хочу посвятить ее прошлому или все время жить по законам других, в соответствии с их представлениями о том, каковы мои обязанности, каков мой долг перед семьей. У меня только одна жизнь, и она принадлежит только мне. Я заслужила счастье и хочу иметь семью, любовь, прекрасную жизнь; ведь даже если я откажусь от всего, это не вернет Алану ног. Я ничего не смогу сделать для того, чтобы он поднялся и пошел. Я люблю его, и мы будем часто видеться. Но теперь я поняла, что не могу жертвовать своей жизнью, своим счастьем…
Какое-то время Джонатан молча смотрел ей в глаза. Затем нагнулся и поцеловал. Потом широко улыбнулся и оглянулся с хитрым видом.
— Тогда, милая, ты не сможешь отказаться от своих слов! У меня очень много свидетелей, что ты дала слово выйти за меня замуж.
Миллисент посмотрела по сторонам. Она забыла, что вокруг столько людей, и теперь почти все с любопытством глядят на них. А они с Джонатаном стоят перед ними и открыто целуются! Миллисент вспыхнула до корней волос.
— Джонатан! Ты заставляешь меня краснеть!
Джонатан засмеялся.
— Уверен, что это не в последний раз!
Миллисент не могла удержаться от улыбки.
— Это верно, — согласилась она. — Я тоже в этом уверена. — Она взяла его за руку. — Но я все равно буду твоей женой.
