Глава XII
Джонатан повернулся и с вызовом поглядел прямо на Миллисент. Та потрясение смотрела на него. Толпа тихо ахнула. Двадцать долларов было намного больше, чем давали за коробочки в этот вечер, тем более, золотой монетой! И за Миллисент Хэйз, которую все знали, как старую деву «со стажем» уже несколько лет!
Все как один повернулись к Миллисент. Лицо и шея ее залились краской. Ей казалось, что на нее смотрят тысячи глаз. Она никогда в жизни не чувствовала себя такой смущенной. Хотелось залезть под стол или вскочить и убежать. Или просто упасть на стол и разреветься.
Ни о чем подобном нельзя было и думать. По крайней мере, Миллисент Хэйз. В конце концов, она уважаемая в обществе; она должна сохранить хоть остатки своего достоинства после того, как Джонатан на людях опозорил ее.
Она медленно поднялась, ноги ее дрожали. Наклонившись, она подняла корзинку с едой, приготовленной, чтобы самой перекусить вечером. Она гнала от себя мысли, что, должно быть, сейчас все думают о ней и Джонатане и строят всякие невероятные предположения. На негнущихся ногах она направилась к сцене. Она будет очень спокойной, думала Милли. Она будет холодной и высокомерной, и никто не сможет даже подумать ничего плохого о ней или о дерзком предложении Лоуренса.
Миллисент протянула корзинку Тэду и произнесла ровным, твердым голосом:
— Конечно, мистер Барнхилл! Если мистер Лоуренс желает заплатить двадцать долларов за несколько яиц и пирожных, я буду счастлива отдать их ему!
Она не спеша пошла назад, стараясь ровно держать спину. Не хотелось, чтобы это выглядело бегством. Она опустилась на свой стул и посмотрела на руки, крепко зажатые коленями.
— Еще кто-нибудь смотрит сюда? — шепотом, не поворачивая головы, спросила она у Ханны.
— Нет. Все великолепно! Кузина Миллисент! Почему вы ничего не сказали мне? — Ханна перегнулась через стол и крепко зашептала. — Почему вы сразу не сказали, что Джонатан Лоуренс интересуется вами? Милли вскинула голову. Глаза Ханны блестели, она широко улыбалась. По другую сторону от нее тетя Ораделли глотала ртом воздух, выходя из шокового состояния и начиная приходить в себя.
— Он не интересуется мной! Он делает это, чтобы позлить меня. Это самый невыносимый мужчина из всех, кого я когда-либо знала.
— Он заплатил двадцать долларов золотом только для того, чтобы позлить тебя? — резонно заметила Ханна. — Каждый может сделать это бесплатно.
— Мисс Хэйз. — К их столу подошел Джонатан с ее старой корзиной в руках. На лице его светилась улыбка.
— Что? — пробормотала Миллисент и бросила на него хмурый взгляд.
— Мне кажется, что по традиции девушка, которая приготовила угощение, должна разделить его с тем, кто его купил.
— О-о! — Милли вскочила из-за стола, миновала Джонатана и быстро, не оглядываясь, пошла в парк, избегая мест, где собирались кучки людей, хотя в то же время у нее хватало ума не исчезать из их поля зрения окончательно. Она могла вообразить, как люди еще почешут языки по этому поводу!
Она остановилась у дерева и повернулась к Джонатану.
— Как вы могли так со мной поступить? — требовательно спросила она.
Джонатан с невинным видом пожал плечами.
— Как поступил? Заплатил немыслимую сумму денег для ваших благотворительных целей за еду, которая даже не украшена этими замысловатыми розовыми ленточками, бантиками и цветочками? — В глазах Джонатана играли веселые искорки, когда он, поставив корзинку на землю, начал изучать ее содержимое.
Миллисент неподвижно смотрела на него.
— Вы прекрасно знаете, «как». Не пытайтесь выпутаться, отпуская остроумные фразы! Вы опозорили меня на глазах практически у всего города. Нашу семью все знают!
— Опозорил вас? Что здесь ужасного, если за вашу корзинку, даже не выставлявшуюся на аукцион, дается самая высокая цена? Мне это кажется, наоборот, комплиментом. Я думал, вам станет приятно. Что вы даже будете гордиться!
Миллисент надоело стоять над Джонатаном и слушать его слова, доносившиеся снизу. Она присела и первым делом расправила юбку, убедившись, что та полностью закрывает ноги как раз до краев высоких ботинок.
— Моя тетя сказала, что слышала о нас сплетни только из-за того, что Бетси приходит ко мне. В Эм-метсвилле ничего не любят больше сплетен. Сегодня вы вдруг, ни с того ни с сего, подлили масла в огонь, заплатив эту нелепую сумму за мою корзинку! Завтра об этом будет знать весь город. Мы не сможем пройти по улице, чтобы кто-то не остановился и не начал шептаться за нашей спиной. Разве вам это безразлично?
Он пожал плечами:
— Если бы я позволил себе зависеть от того, что скажут другие, то остался бы без работы уже очень давно. Я должен отвечать только перед одним человеком — самим собой, и до тех пор, пока, смотрясь по утрам в зеркало, я не буду краснеть за себя, мне не о чем беспокоиться.
— Ну что ж, может, вам и безразлично, что о вас говорят. Возможно, вы способны прекрасно прожить один, не обращая внимания на пересуды. Но я так не могу! И что же вы сделали? Зачем?
Он помолчал, обдумывая ее вопрос.
— Я и сам точно не знаю. Я думаю, потому, что мысленно все время возвращался к нашему с вами сегодняшнему разговору, и мне показалось, до чего идиотское и устаревшее это понятие — «старая дева». Так называть девушку только потому, что она не выскочила замуж до двадцати лет! Но почему женщина должна выйти замуж при первой же возможности? Или при второй? Или когда там принято? Некоторые женщины намного красивее и интереснее в тридцать или сорок, чем большинство глупых девушек в семнадцать. Почему они должны отойти в тень, если остались незамужними к определенному возрасту? И почему мужчине следует выбирать жену только из недозрелых девчонок?
Миллисент странно смотрела на него:
— Просто так принято.
— Но почему? И почему все должно так продолжаться и дальше? Я прекрасно осознаю, что говорю:
с большим удовольствием предпочту провести время с вами, чем целый час сидеть с глупенькой молоденькой пустышкой. Вы — привлекательная женщина. Каждый бы испытал удовольствие от общения с вами. Но единственная причина, почему ваша корзина не выставлялась на аукцион — это устаревшая общественная традиция отодвигать незамужних женщин старше двадцати на задний план.
— Мистер Лоуренс, вам не кажется, что вы перегибаете палку? Я вовсе не чувствую себя «задвинутой на задний план». Как вы сами заметили, именно я отвечаю за организацию этого праздника.
Он неопределенно махнул рукой.
— Это же в переносном смысле! Я имею в виду, вы считаете, что должны сидеть тихо и незаметно, стать частью мебели. Вам больше не следует носить яркие или светлые тона, нужно быть не женщиной, а простым серым воробьем… Но это же просто идиотизм!
— Никакая женщина не хочет выглядеть глупо, выставляя себя более молодой, чем на самом деле, — сухо заметила Милли.
— Но зачем специально старить себя? Казаться старше, чем вы есть на самом деле? Знаете, мне кажется, в вас намного больше хорошего, чем вы показываете другим. Вы только хотите казаться самой строгостью и порядочностью.
— Хочу казаться? Нет, мистер Лоуренс, это настоящий абсурд. Мне вспоминается, что именно вы…
— А именно вы… — решительно прервал он ее, — …позволили надоедающему вопросами, назойливому, шумному, беспокойному десятилетнему ребенку быть рядом с вами, несмотря на то, что девочка совершенно не умеет вести себя в обществе и, к тому же, имеет огромного бестолкового щенка и шокирующего всех отца. Именно вы приняли в свой дом бедную бездомную девушку, которую каждая «порядочная» женщина немедленно отправила бы в приют для «заблудших женщин». Это вы делали из-за доброты и сострадания, а не из чувства долга. У вас доброе сердце, и неважно, за сколькими слоями кружев и шелка вы пытаетесь его спрятать. Согласитесь, вы ведь тоже пренебрегаете нормами общественной морали. Потому что достаточно независимы, чтобы когда-нибудь чувствовать себя по-настоящему счастливой, живя по правилам остальных.
— Кажется, вы меня знаете слишком хорошо для человека, который разговаривал со мной два или три раза. Для того чтобы понять, где истинные качества, а где маска, которая их скрывает, нужно много времени. Что мне действительно хотелось выяснить, так это — зачем ее носят…
— Не верю! — Он помолчал, затем улыбнулся. — И не думаю, что вы сами верите в это. Вы очень упорно стараетесь вести себя в соответствии с традиционными представлениями о «старой деве». Вам это пока, по-моему, плохо удавалось.
— В самом деле, мистер Лоуренс? Вы говорите абсолютную чепуху!
Джонатан пожал плечами.
— Может быть… — он вновь заглянул в корзинку. — Хм, вы не обманывали насчет нескольких яиц?
— Естественно, нет! Я же собиралась перекусить сегодня вечером одна. Уверена, что вы останетесь таким же голодным после сегодняшнего ужина, как и до него.
Он взглянул на нее, в глазах блистали смешинки.
— О, пожалуйста, не беспокойтесь обо мне.
— Да нет, вы же знаете, я не беспокоюсь…
— Ах, Миллисент, вы раните меня этим, — шутливо сказал он, запихивая в рот целое яйцо. — М-м-м… Вкусно! Кажется, качество вашей пищи компенсирует её количество.
— Не припомню, чтобы разрешала вам обращаться ко мне по имени, — холодно произнесла Миллисент, прикладывая все усилия, чтобы сохранить серьезный тон и не начать вслед за Джонатаном поддразнивать и иронизировать. Эта манера оказалась весьма заразительной.
Джонатан посмотрел на нее, не говоря ни слова, и на его губах медленно проступила улыбка, неясная и зовущая. Глаза его потемнели и потеплели. Милли поняла, что он вспомнил об их поцелуе в ту ночь. Она почувствовала, как вспыхнуло ее лицо, но сама не могла понять, что это было: жар стыда или жар страсти.
— М-м-м… — промурлыкал он, облизывая пальцы, — — вам не кажется, что мы сегодня слишком официальны?
— Джонатан… — начала Милли почти просительно, но вдруг поняла, что сама назвала его по имени. Она, смущенно замолчала.
Он засмеялся:
— Видите, как это легко?
Теперь она была абсолютно уверена, что покраснела до корней волос.
— Извините… Я не думала… — он был прав, у нее почти непроизвольно слетело с языка его имя. Слишком легко и просто. Она знала, так получилось потому, что слишком часто она думала о нем и мысленно обращалась к нему.
— Не стоит извиняться! Я не возражаю. Мне нравится, когда вы произносите мое имя. А я люблю произносить ваше. Вам не кажется, что мы уже достаточно знакомы, чтобы оставить официальные обращения?
Милли посмотрела на Джонатана. Его золотистые глаза сейчас были серьезными. Мысли ее вновь вернулись к той ночи. Она снова могла почувствовать его губы на своих, ощутить прикосновение его рук. Да, они достаточно знали друг друга. Что касается Милли, так близко она вообще не знала никого другого.
Она опустила глаза.
— Я… я думаю, да. — Она услышала, как он вновь зашуршал чем-то в корзинке и потом протянул ей яйцо. — Прекрасно! Не хотите ли попробовать своей собственной стряпни? Это вкусно.
— Спасибо. — Милли взяла половинку яйца из его рук, и ее пальцы коснулись его. Она ужаснулась, поняв, что внутри снова все задрожало. Боже, помоги ей не показать себя растерявшейся дурочкой перед этим человеком! Она была уверена, что ему удавалось ставить в такое положение многих женщин.
Она быстро глотала маленькие кусочки яйца, абсолютно без желания и аппетита, но не представляя, что еще можно делать в этой ситуации. Она никогда не встречала человека, который бы приводил ее в такое смятение, как Джонатан Лоуренс.
Он лежал на боку, подперев голову рукой, и снова пытался что-то отыскать в ее корзине. Миллисент наблюдала за ним сквозь опущенные ресницы.
— Я говорила, здесь ничего такого нет, — наконец произнесла она насмешливо. Он невинно взглянул на нее.
— Разве я что-то сказал?
— Вам было нужно вовсе не это.
Джонатан улыбнулся:
— Моя дорогая Миллисент, мне кажется, вы должны чувствовать себя втройне виноватой за то, что подсунули мне эту полупустую корзинку.
— Я ее вам не подсовывала! Мне и в голову не могло прийти, что вы будете настолько глупы, чтобы купить ее — да еще и за такую цену!
— Мне всегда могла легко вскружить голову хорошенькая женщина. — Он достал еще одну половину яйца из корзинки и отправил ее в рот.
— Вам нравится дразнить меня?
Джонатан улыбнулся, и глаза его заблестели:
— Скорее всего, я испытываю определенное удовольствие, наблюдая, как вы вспыхиваете. Конечно, это не очень красиво, но ваши глаза тогда становятся такими необычайно синими…
— Я не падка на лесть. — Милли взглянула на него.
— Лесть? Это не лесть, это правда! Вы всегда так реагируете на комплименты?
— Я не знаю, в какую, как вы это называете, игру вы играете, но уверяю, что не хочу принимать в ней участие.
— Вы неисправимая колючка, Миллисент Хэйз. Вам кто-нибудь уже говорил это? Нет, догадываюсь, что никто не посмел. Однако, это так. Там, где только комплименты, учтивость и попытки завязать разговор, вы видите обиды и оскорбления. Я просто хотел побыть в вашей компании, поговорить с вами. А вы продолжаете настаивать на том, что я скрываю какие-то дьявольские замыслы…
— Но это все неразумно.
— Что неразумно?
Милли неопределенно махнула рукой.
— Все это. Ваша покупка корзинки. То, что мы сейчас сидим здесь вместе. Вещи, которые вы говорите. Я не понимаю вас!
— Не надо все усложнять. — Он спокойно посмотрел на нее. — Я не лицемер и не дьявол, как вы думаете. Я уже объяснил, почему купил именно вашу корзинку. А еще я хотел найти повод побыть с вами наедине. Это несложно понять; причина та же, что и у каждого мужчины, покупающего угощенье, приготовленное для аукциона девушкой. Он хочет остаться с ней вдвоем.
Миллисент не дышала.
— Я уже не в том возрасте, чтобы верить красивым сказкам, — наконец произнесла она дрожащим голосом. Джонатан поморщился.
— Ну вот, вы опять! Неужели, действительно, так трудно поверить, что мужчине может нравиться ваше общество? Что он может считать вас привлекательной?
— Мне почти тридцать. Я старая дева.
— Вы защищаетесь своим незамужним положением точно щитом. Чего вы боитесь?
— Я ничего не боюсь, — презрительно ответила Миллисент.
— Тогда почему же так настойчиво пытаетесь убедить себя и всех окружающих, что вы обычная и некрасивая? Почему вы, как старуха, одеваетесь в темные, скучные цвета и стягиваете свои волосы в пучок на затылке? В тот день — вы знаете, о чем я — с распущенными волосами вы выглядели просто красавицей!
Милли снова бросила на него взгляд; будучи не в силах удержаться, Джонатан, не отрываясь, смотрел на нее какими-то сонными светло-карими глазами, на губах была та же самая улыбка… Ее сердце сжалось в комок. Все, о чем она могла сейчас думать — это их ночной поцелуй. Она почти физически ощущала аромат роз у крыльца, чувствовала, как его руки обнимают ее талию.
Этот человек был опасен. Миллисент опустила глаза и посмотрела на юбку, края которой она крепко сжала пальцами, чтобы унять дрожь в руках. Она не позволит ему вытворять с ней такое. Она слишком старая, слишком циничная, слишком спокойная.
— Не думаю, что это подходящая тема для обсуждения, — неуверенно сказала Милли.
— Возможно, вы правы. Но меня часто обвиняли в бестактности, — произнес он все таким же глубоким, проникновенным голосом. Милли подозревала, что он будет продолжать в том же духе, пока не услышит от него желаемого ответа. — Еще обо мне часто говорят, что я настойчив. Циничные замечания редко беспокоят меня. Так же, как и нормы поведения в приличном обществе.
— Могу себе представить! Я не понимаю, зачем вы все это делаете! — в сердцах сказала Миллисент, избегая его взгляда.
— Делаю что?
— Вы знаете, что. Говорите такие слова, а в ту ночь…
— Вы имеете в виду, когда я вас поцеловал? — Миллисент кивнула, ее лицо пылало от смущения. — Я поцеловал вас, потому что вы были прекрасны. Потому что я хотел вас. Думаю, сейчас я здесь по той же самой причине.
— Это невозможно, — почти не дыша, возразила Милли. Она чувствовала себя так, будто превратилась в один сплошной нерв. Каждый мускул ее тела был в напряжении, словно она с чем-то боролась, хотя сама не до конца понимала, с чем.
— Невозможно? — Голос Джонатана прозвучал озадаченно. — Неужели невозможно представить, что мужчина способен потерять из-за вас голову? Не верю, что вы ни разу не были объектом страсти и желания какого-нибудь мужчины!
— Все это давно осталось в прошлом. Я уже не та глупенькая девочка, какой когда-то была. — Милли начала подниматься, желая поскорее уйти, но Джонатан, дотянувшись, взял ее за руку и усадил на место.
— Так вы боитесь этого — быть юной девушкой, какой были когда-то? Так вы это прячете в себе?
— Я ничего не прячу! — зло ответила Миллисент сердито посмотрев на него. — Я только не хочу выслушивать ваши бредовые обвинения! Не понимаю, что вы делаете — пытаетесь насмехаться надо мной?
— Нет. — Его спокойный взгляд замер на ее лице. Миллисент ощущала этот взгляд почти как физическое прикосновение. — Никогда не пытался.
— Тогда что? Думаете, я легкая добыча, потому что когда-то не вышла замуж? Что я слишком хорошо знаю, сколько мне лет и каковы мои шансы, и позволю вашим сладким речам… — Она остановилась, не находя подходящих слов, чтобы выразить свою мысль.
— …Соблазнить вас? — прямо и откровенно подсказал Джонатан. Он сел, и вздохнув, отпустил ее руку. — Нет, у меня не было в мыслях. Ничего подобного. Я не имею привычки вводить в грех ничего не подозревающих женщин. Однако было бы глупо отрицать, что у меня есть такие же желания и инстинкты, как и у любого мужчины. Не буду скрывать, я желал вас той ночью, — и он посмотрел на нее. — Разве это не естественно в отношениях мужчины и женщины?
— Не знаю… — поколебавшись, ответила Миллисент. — У меня маловато опыта…
— Я в этом не сомневаюсь, судя по тому, как вы бежите от всех.
— Джонатан, честно говоря… — она заставила себя посмотреть ему в глаза, — я не распущенная женщина, не из тех, кто…
— Я никогда так не думал, — вставил он. — Но знаю, что вы очень страстная, как бы ни пытались это скрыть. Я почувствовал это, когда обнимал вас, ощутил на ваших губах…
Его слова, произнесенные глубоким грудным голосом, можно было сравнить с острыми иглами желания, которые пронзали насквозь ее тело. Казалось, что сердце вот-вот выпрыгнет из груди. Милли немного боязливо оглянулась по сторонам. Было такое ощущение, что все окружающие должны слышать, о чем они говорят, видеть, как блестят глаза Джонатана и ощущать тепло, исходящее от его тела.
— Джонатан, пожалуйста, не говорите так! Это… нельзя!
— Почему?
Она уставилась на него.
— Вы серьезно? В парке столько народу, и сейчас еще светло.
Джонатан улыбнулся.
— Они не слышат нас. И еще: все, что чувствуют друг к другу мужчина и женщина, должно обсуждаться в темноте? Хотя, я признаюсь, не отказался бы от встречи с вами наедине ночью. А что, это можно устроить.
— Джонатан! О Господи! Я не хочу обсуждать никаких подробностей на этот счет. Естественно, я не собираюсь ничего «устраивать» ночью или в любое другое время суток. Вы, должно быть, и в самом деле дурно думаете обо мне, если предполагаете, что я соглашусь на какое-то тайное свидание!
— Никогда и не ожидал этого от вас. И никогда не думал о вас «дурно». Я самого высокого мнения о ваших добродетелях, ваших способностях, вашем лице, вашей фигуре. — На последних словах его голос стал мягким и вкрадчивым. — Миллисент, мне очень нравится вас дразнить. Мне нравится, как при этом сверкают ваши глаза и розовеют щеки. Но сейчас я говорю серьезно. Вы действительно мне нравитесь. Я не имею понятия, что может произойти между нами в будущем. Не знаю, полюблю ли я еще когда-нибудь и женюсь ли во второй раз. — Он криво улыбнулся. — Я не представляю, можем ли мы с вами пробыть больше пяти минут вместе и не поругаться. Но я уверен в одном: мне хорошо с вами. Так, мне кажется, мы могли бы лучше понять наши отношения и самих себя. Пусть все идет своим чередом, а там станет ясно. Я бы хотел танцевать с вами на балах. Сидеть рядом на всех общественных праздниках.
Милли просто молча смотрела на него, не в состоянии вымолвить ни слова. Он что, серьезно? Он говорит об ухаживании за ней?
— По-моему, я прошу у вас разрешения ухаживать за вами, — продолжал он. — Что вы на это скажете, мисс Хэйз?
Миллисент судорожно вздохнула и отвела взгляд в сторону. Сердце ее кричало «да!» Она хотела сидеть с ним на веранде или в гостиной и разговаривать. Она хотела слышать его голос и смех, наблюдать за движениями рук, за неуловимыми движениями его лица. Как божественно было бы танцевать с ним на балу или прогуливаться вместе прохладным вечером… Божественно, но опасно.
Она так легко теряла контроль над собой в его присутствии. С первого взгляда она почувствовала его привлекательность и попыталась сбросить с себя чары его обаяния. Но глубоко внутри Милли знала, что ее тянет к Джонатану. Когда он целовал ее, она вся дрожала от желания. И неважно, как часто она сердилась или осуждала его — волнение охватывало ее каждый раз, когда он был рядом. Когда он улыбался, жаркое тепло постепенно разливалось по всему ее телу. Во всем, что касалось Джонатана, она поступала безрассудно и опрометчиво. А что будет, когда он полностью завладеет ее сердцем?
Миллисент сама знала ответ. Она станет слабой и жалкой. Поэтому, чтобы ни говорил Джонатан, она точно знала: у их отношений нет будущего. Может, ему и нравится болтать с ней, может, его действительно к ней влечет, но она не могла представить, что когда-нибудь он захочет жениться на ней. Это абсурд. Даже если он сгоряча или бездушно примет такое решение, для Миллисент это будет невозможно. Она не бросит брата и свой сестринский долг только потому, что встретила мужчину, чьи божественные глаза зажигают в ней огонь страсти. Расстаться же с Джонатаном будет не так легко, как это происходило у нее с бывшими кавалерами, и только по одной причине: он вызывал в ней целую бурю эмоций, чувств, и — настолько сильных, что это новое состояние Милли ни с чем не могла даже сравнивать.
Ее непреодолимое, почти на уровне инстинкта, желание шокировало ее саму; Миллисент не могла понять, откуда вдруг внезапно появилась эта низкая, почти животная страсть. Разве так должна чувствовать истинная леди? Она была глубоко уверена, что ни одна из известных ей порядочных женщин не переживала ничего подобного. И Милли твердо решила, что не должна позволять низменным страстям брать верх над своими основными жизненными правилами. Она будет делать то, что все, включая ее саму, ожидали от нее: будет терпеливо, год за годом, ухаживать за Аланом. Волнение, которое пробудил в ней Джонатан, не было любовью, говорила себе Миллисент, однако боялась, что оно может перерасти в любовь и тогда выбросить из сердца Джонатана будет еще больнее. Она не могла позволить себе так сильно увлечься им. Конечно, Джонатан вряд ли окажется способным это понять. А она не может допускать, чтобы все шло своим чередом, как он предлагает. Это слишком большой риск.
— Итак, Миллисент? — спросил он и, взяв за подбородок, повернул к себе ее лицо. — Вы позволите ухаживать за вами?
— Джонатан, это глупо! Мы слишком стары, чтобы делать такие вещи.
Его брови в изумлении поднялись.
— Слишком стары? Чтобы заинтересоваться человеком противоположного пола? Только не я, дорогая! Да, думаю, и не вы.
— Пойдет столько сплетен… — ухватилась Милли за последнюю отговорку, которую сумела придумать. В конце концов, не могла же она сказать, что боится слишком привязаться к нему или влюбиться, а потом остаться с разбитым сердцем.
— Несомненно! — весело согласился Джонатан. — Но я не слышал, чтобы кто-нибудь умирал от сплетен.
— Вам, конечно, будет все равно, — согласилась Милли, освободив подбородок из его пальцев. — А женщины всегда страдают. Я стану для всех посмешищем.
— Потому что будете встречаться со мной? Дорогая Миллисент, вы оскорбляете мою гордость!
Миллисент поморщилась.
— Все будут говорить, что я, как дурочка, стала ловить такого выгодного жениха…
— Я и не догадывался, что в Эмметсвилле так высоко меня ценят!
Миллисент округлила глаза.
— К чему эта ложная скромность? Конечно, вы сами прекрасно знаете, что красивы.
Он заулыбался.
— Приятно слышать, особенно от вас!
— Я просто констатирую очевидный факт, — холодно ответила Милли. — Привлекательный неженатый владелец местной газеты… Естественно, вы считаетесь хорошей партией. Намного более достойной, чем полагалось бы мне. Будут говорить, что я охочусь за вами и что-нибудь типа «запомните мои слова: Миллисент Хэйз очень скоро окрутит его».
— Неужели вы так зависите от мнений недалеких городских сплетниц? Неужели то, что скажут другие люди, намного важнее, чем ваши чувства и желания? Я думал, вы более независимая.
— Я уже говорила, для мужчины все намного проще, — сердито ответила ему Милли. — Обычно над женщиной смеются и женщину осуждают. Мне ведь придется встречаться лицом к лицу со своей семьей и со всеми остальными в этом городе, зная, что они перешептываются за моей спиной. Что у женщины есть, кроме доброго имени?
— А счастье? — предположил Джонатан, лежа на траве, подложив под голову руку и глядя на Милли. — Смех? Любовь?
Миллисент ничего не отвечала, только нервно покусывала губы.
— Но я, — продолжал он более мягким тоном, — не прошу вас наплевать на свою репутацию и стать моей любовницей. Так же, как не прошу, чтобы из-за меня вы попадали в идиотское положение!
— Я знаю, — тихо сказала Милли. Она чувствовала, что вот-вот расплачется. Она никак не могла признаться, как сильно хочет видеть его, зная, что в противном случае они расстанутся! Он мог бы привести еще дюжину доказательств, что она не права. И даже тогда Милли не смогла бы сказать правду, что просто боится совсем потерять голову от любви к нему.
— Джонатан, пожалуйста! Я знаю, что правильно решила. Лучше будет, если вы не станете за мной ухаживать. Лучше все прекратить сейчас, быстро и насовсем.
— Прекратить все? Прекратить — что? Между нами ничего не было! — Его голос казался сердитым, и Миллисент не смела посмотреть ему в глаза. Она чувствовала, что в этот момент он ненавидит ее и что сегодня ночью она выплачет все глаза. Но что было поделать? Миллисент Хэйз не умела забывать свои обязанности, как и обещание, данное отцу, Алану и самому Господу Богу. Она поклялась заботиться о брате, и никто, даже Джонатан Лоуренс, не заставит ее нарушить эту клятву.
Наконец, когда пауза в разговоре слишком затянулась, Джонатан вздохнул и поднялся.
— Хорошо, Миллисент. Я оставлю вас в покое и больше не буду навязываться. Надеюсь, вы будете счастливы со своим незапятнанным честным именем в глазах общества. Знаете, кого вы мне напоминаете? Сказочную красавицу Рапунцель, запертую в башне. Только ту держал замок, а вы заперли себя сами — своим страхом.
Джонатан повернулся и зашагал прочь.
